-Почему люди, которые летают на фестралах, реже попадают в несчастные случаи, чем те, которые летают на мётлах?
-Потому что те, которые летают на фестралах, полагаются не только на свой разум.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Фик написан на фикатон «Мелочь, а приятно - 2009» на «Астрономической башне» по заявке Kuzka «позитивный мини снюпин, postwar, с любым рейтингом, в любом жанре – самое главное, чтобы все герои были живы, здоровы и счастливы, хотя бы в конце. Да, и без mprega».
Все так же сладок розы аромат,
Когда другое имя ей дано.
За наколдованным окном кружатся снежинки. До рассвета еще далеко, но зимняя ночь уже кончилась - ему ли, оборотню, этого ни знать. Ночь полнолуния. Ночь перед Рождеством.
Ремус повыше натягивает одеяло и всматривается в оконное стекло, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь за снежной завесой. После трансформации его всегда клонит в сон, но сейчас он не хочет спать. Ремус осторожно втягивает носом знакомые запахи: горечь зелий, книжная пыль, смятый пергамент на прикроватной тумбочке. И хвоя.
В гостиной стоит елка: не то чтобы очень высокая или особо красивая – уж, во всяком случае, не сравнится с теми красавицами, которых раздобыл для Большого зала Хагрид, - но все равно самая лучшая на свете. Ремус всегда любил рождественское дерево, любил звон игрушек и шелест мишуры, игру света на тонких гранях стеклянных украшений. Северус ворчал и ругался, демонстративно усаживаясь на диване со стопкой пергаментов, и лишь изредка косил черным глазом в сторону радостно оживленного любовника. Ремус возился с елкой каждый год - с самого детства, – кроме тех лет, когда рождественские и предрождественские праздники выпадали на полнолуние. И в этом году он вспомнил о Рождестве за минуту до того, как лунный свет смыл все мысли и воспоминания. И еще успел пожалеть об отблесках свечей в глубине праздничных шариков. А теперь увидел…
Ремус слабо улыбается, представляя себе Северуса, бредущего из Запретного леса с елкой наперевес. А над дверным пролетом висит омела, покрытая зачарованным снегом. Ремус даже представить себе не мог, что Северус знает такие заклинания. Хотя с дотошного и скрупулезного зельевара станется выучить их специально для такого случая.
Ремус осторожно поворачивается, старясь не потревожить плечо: старый перелом всегда отзывался глухой болью после трансформации. Из раскрытой настежь двери лаборатории медленно выползал сизый дымок. Обычно Северус, когда работал, запирался изнутри на двести заклинаний, но в ночи полнолуния многое менялось. Запах крепкого горького кофе сменялся терпким ароматом чая, письма родителей слизеринских студентов, вместо того, чтобы отправиться в огонь, складывались аккуратной стопкой возле каминной решетки. А дверь оставалась открытой. Ремус пытается представить себе Северуса, склонившегося над очередным варевом. Уверенные, точные движения, нахмуренный лоб, потемневшие глаза, клубы пара. Красиво…
… Задремавший Ремус приходит в себя от мягкого прикосновения.
– Тебе зелья надо выпить, – бурчит Северус. Он выглядит бледнее обычного, глаза ввалились и носогубные складки стали резче. Ремус знает, что Северус не спал всю ночь, но в такие дни зельвевар упорно делает вид, что прекрасно выспался, а Ремус не менее упорно делает вид, что верит в это.
– Спасибо, Северус.
Ремус осторожно пьет горячее зелье, а потом еще одно. Он не знает, чем именно Северус его пичкает в день после полнолуния, но ему и не нужно это знание. Достаточно и того, что после этих зелий тело успокаивается, мышцы расслабляются и головная боль уходит, как по мановению волшебной палочки. Впрочем, даже если бы от зелий не было никакого эффекта, Ремус все равно продолжал бы их пить: Северус провозился с ними всю ночь, и этого вполне достаточно.
Ремус ставит последний кубок обратно на поднос и, повинуясь внезапному порыву, мягко берет руку Северуса и подносит к своей щеке.
– Спасибо.
Северус вспыхивает, как рождественская елка. Он машинально поглаживает щеку Ремуса, а сам смотрит куда-то вглубь себя, словно прислушиваясь к чему-то неведомому. У него сосредоточенное выражении лица, такое же, как бывает, когда он сравнивает результат сложного эксперимента со своими теоретическими расчетами.
Северус смотрит любовнику в глаза и тихо, виновато произносит: – Я… Это не то, что ты… – И упрямо добавляет: – Это не любовь, Ремус.
Ремус кивает, с трудом сдерживая усмешку. Северус был идеалистом и перфекционистом, он всегда стремился к полному и абсолютному совершенству. К розам без шипов, к весеннему буйству запахов без мартовских дождей, к ничем не омраченному счастью. К идеалу.
Ремус убирает поднос на прикроватную тумбочку, обхватывает Северуса за плечи и валит на кровать.
– Все хорошо, Северус, – тихо шепчет он, позволяя себе, наконец, улыбнуться, уткнувшись в теплую шею. – Все просто замечательно.
Северус расслабляется, крепко обнимает Ремуса, притягивая его как можно ближе, и утыкается носом в его макушку.
В комнате пахнет зельями, книжной пылью, порванным пергаментом и хвоей.
Засыпая, Ремус думает о том, что однажды наберется смелости и скажет Северусу, что названия, на самом деле, не имеют никакого значения. Что жизнь была и будет несовершенной, и в этом и состоит ее главная прелесть. Что живые люди не бывают идеальны, но только они и способны любить. И что любовь любовью делают не слова, а поступки.
И если Северус хочет называть это – то, что происходит между ними, - нелюбовью, Ремус ничего не имеет против.
Потому что такая «нелюбовь» – она, на самом деле, все, что Ремус когда-либо мечтал получить от жизни.
Все, что неидеальные, живые люди всегда называли и будут называть - любовью.
