Счастливая пара лежит в постели после бурной ночи.
- Лили, сынулю назовешь как меня.
- Не могу, Том. Джеймс, козел, хочет Гарриком назвать.
- Нет, Томом!
- Ну, Том, если он будет настаивать...
- Узнаю, что не Том - прибью всех.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Луне Лавгуд можно многое. Луна Лавгуд – странная девочка.
А ты – умница, разве не так? У-умница! «У» протянуть, нарочито аккуратно складывая губы, подняв брови домиком и чуть округлив глаза. Конец слова произнести с иронией.
Говорят, кстати, что в Японии слово «ирония» не является ходовым. Ты многое бы отдала, чтобы родиться японкой.
Луне Лавгуд можно многое.
Смеяться на похоронах, наверное, тоже можно, ты не знаешь, не видела. Ей можно одновременно быть и героиней войны (глупо звучит, глупо и несерьезно как-то) и просто странной девочкой.
Де-воч-кой…Это слово надо писать лазурью по голубому небу (или глазурью на торте). Писать маленькими-маленькими буковками, чтобы практически не было видно. Чтобы ничего вроде как не менялось, а на самом деле менялся весь мир.
А ты ненавидишь смеяться слишком долго, улыбаться невпопад, делать вид, что рада видеть гостей…
У нее вчера сломалась молния на платье (нет ничего более хрупкого, чем эти молнии, она бы обязательно это подтвердила), а еще… Ты знаешь, где она живет? Кто-нибудь знает?
Когда-то ты спросила Луну: «Какие у тебя планы на будущее?» А она вроде как не поняла, а потом спросила осторожно, как если бы разговаривала с умалишенной: «А причем здесь будущее?..»
Ты многое не любишь в этой жизни. Многое.
Не любишь, когда в конце строчки теснят буквы, потому что переносить слово - лень, да и так прекрасно влезет. Не любишь письма, надиктованные секретарше, и когда в конце, небрежно: «Искренне Ваша, Луна Лавгуд» и затейливый росчерк пера.
А еще ты не любишь, читая книгу в библиотеке, вдруг обнаруживать, что кому-то так понравился отрывок оттуда, что он, этот неизвестный, подчеркнул его. Подчеркнул каждую строчку отрывка в полстраницы жирным, тупым и твердым карандашом. И если провести по страницам пальцем, окажется, что больше не чувствуешь выпуклых букв, потому что все перебивают вдавленные в бумагу жирные линии.
Не днях ты познакомилась с парнем, который был как раз из таких, из подчеркивающих.
Ты не знаешь этого точно, разумеется, но тебе почему-то сразу так показалось.
А еще у него были прямоугольные позолоченные очки, и он был правильным.
Говорил правильные, на редкость логичные и понятные вещи, сверкал ровными зубами, а на брюках у него были идеальные стрелки. А ты смотрела на него и думала о строчках в неизвестной книжке.
А еще он неловко шутил, и ты смеялась. Правильно смеялась, вовремя, вот только на секунду, на полсекунды, на четверть секунды дольше положенного. И улыбалась невпопад. Ты не любишь смеяться слишком долго и улыбаться, когда этого не ждут, но тогда все было верно.
Этакий маленький бунт против правильного человека в отутюженных брюках.
Звали его Рольфус. Или Родольфус, что-то, кажется, такое.
Буквы пляшут перед глазами, теснятся в конце строчки, будто спешат свалиться с бумаги в пустоту.
А если хоть дна капля упадет с твоих ресниц на письмо, расплывутся, потеряются еще несколько букв, помимо падающих с обрыва.
Ты бы никогда не написала такое письмо. Впрочем, что с тебя взять, ты же у-умница...
А Луна Лавгуд - странная девочка, и ей многое разрешено.
И писать странные письма, и выходить за странного, правильного Рольфуса-Родольфуса, который подчеркивает строчки в библиотечных книжках… Ей, очевидно, многое можно.
Впрочем, кто знает, ведь бывает иногда, что ломается молния на свадебном платье?..
