Нардин пробыл в Вияме две с половиной недели. Забавные отношения сложились у него с бароном. Джулиус и Нардин обращались друг к другу подчёркнуто любезно, но каждый в разговоре с Кристианом нет-нет, а проворчит что-то в адрес соперника. Лейтенант же на мужские страдания внимания не обращала, занималась с Овайной — и тут у барона имелось преимущество: он иногда заглядывал во двор замка под благовидным предлогом проверить, как дела у дочери. Нардин терпел недолго. Три дня. Потом словно бы невзначай поинтересовался у младшего сына, не хочет ли он позаниматься вместе с Овайной? Альти пожал плечами — он единственный в замке не замечал манёвров отца и барона вокруг лейтенанта. Он, конечно, не мог отказать отцу, но если в стрельбе был с девушкой на равных, то в бое на мечах ей сильно уступал. В другое время Нардин бы посетовал, а сейчас ему такое отставание сына пришлось на руку. Вот только как бы барон не вздумал торчать поблизости. Однако на следующей тренировке присутствовали оба счастливых родителя. Даже Каделла удивилась возросшему числу зрителей, но не стала долго на них смотреть, занявшись учениками. Отцы же больше косились друг на друга, чем следили за учебным боем. Лейтенант поставила их детей сражаться с деревянными солдатами, которые крутились вокруг свое оси при каждом ударе. «Рук» у солдат было несколько — на какой-то мешок с песком прицеплен, и от него надо увернуться, а в какой-то и шипастый шар на цепи болтается. Увидев эти чучела, и Альбер, и Овайна побледнели и даже сделали шаг назад. Потом посмотрели друг на друга, одновременно гордо вскинули головы и ринулись в бой.
Через минуту отцы забыли о своём соперничестве, забыли даже о прелестях лейтенанта. Сначала барон не выдержал и начал выкрикивать советы — не выбирая, свой ребёнок или чужой. Потом и Нардин присоединился, мешая гутрумский язык с калхедонским. Юные же воины сперва ревниво косились друг на друга, следя за успехами и промахами, но, пропустив из-за любопытства один-два удара, сосредоточились каждый на своём чучеле.
— Слева! Слева заходи! — кричал барон уже непонятно кому.
— Кхада дцела! — поругивался Нардин, радуясь, что даже Альти его не понимает. – Подныривай, подныривай под мешок! Да шевелись же ты!
Чучелам приходилось жарко ― впрочем, воинам тоже доставалось. У чучел-то синяков не останется. Лени тоже подошёл посмотреть и через минуту уже горячо болел за брата. В глубине души он, конечно, поддерживал Овайну, но братский долг перевешивал личные чувства.
— Всё, довольно! — скомандовала Каделла, видя, что оба бойца выдыхаются.
К тому же отцовские наставления им скорее мешали, так что Овайна даже упала один раз, сбитая мешком.
— Плохо, никакой сосредоточенности.
— Нас отвлекают! — обиженно пискнула досточтимая.
— А что вы будете делать во время боя, милая? Дайте меч и отойдите в сторону.
Отцы почему-то молчали, а когда Каделла приготовилась показать приёмы, даже шеи вытянули. Чучело было выше человеческого роста, так что его удары приходились бойцу по голове, шее, в грудь, в область живота, и даже по ногам. Увернёшься от булавы с шипами, а тут тебя под колени ударит, и ты уже лежишь на песке.
Но лейтенант двигалась поначалу не спеша, уверенно обходя мешки и булавы, отражая мечом удары деревянных палок. Она больше показывала ученикам, как и куда следует бить. Но понемногу чучела стали вращаться всё быстрее, и Каделле пришлось и попрыгать, и покувыркаться. Глядя, как её наставница совершает очередной кувырок, не заботясь, что песок набьётся в волосы, Овайна краснела — она бы тоже могла, но постеснялась Альти, да и о причёске думала больше, чем об учении. А доблестным воинам — Нардину и Джулиусу — казалось, песок в волосах лишь добавлял лейтенанту притягательности. Во всяком случае, глаз оторвать не могли от показательного упражнения, и уж точно не боевые приёмы и не конструкция чучел были тому причиной.
Ловко отскочив в сторону и нагладив чучело последним ударом, Каделла перевела дух.
— Вот так и должно быть, — сказала она. — И если, избавь Творец, вам придётся биться по-настоящему, вы будете думать только о том, чтобы выжить, и слышать будете вокруг не крики родни, а вопли ярости и стоны умирающих.
«И присоединитесь к ним, если станете отвлекаться», — закончили ученики мысленно.
Стоило лейтенанту покинуть тренировочное поле, как барон с Нардином мрачно уставились друг на друга, а потом, не сговариваясь, ушли вместе в замок. В тот день было выпито много калхедонского, и соперники заключили перемирие.
Барон на другой день отправился в свой замок. Он решил проявить великодушие: Нардин уезжал надолго, не приведи Единый ― навсегда, час прощания с сыновьями приближался ― не о прелестях женских стоило думать, а достоинство блюсти. А Бримарр недалеко, да и дочь всегда можно навестить, посмотреть на успехи.
Нардин же, хотя и понимал, что барон на поле любовной брани в более выгодном положении, чем он, с отъездом последнего успокоился, пришёл в себя и оставшееся время всё больше проводил с Лени и Альбером. С его дозволения Кассиан поднёс герцогу Каффу свиток, где значились имена жён и детей отъезжающих калхедонцев. И прошение ― если судьба сулит им сложить головы в борьбе за возвращение на престол законного повелителя, то пусть будущий правитель Карраса позаботится об их семьях и не оставит вдов и сирот своей милостью.
Кристиан обещал сделать всё, что в его силах. Свиту Нардина подготовили к дальней дороге: кому-то поменяли лошадей, кому-то сбрую, собрали припасы, а до границы с родной державой калхедонцев должен был сопровождать через Притц отряд воинов, которому предстояло доставить в Виям весть, что Нардин со свитой благополучно пересёк рубеж. Семь почтовых голубей дали калхедонцам в дорогу ― какой-нибудь да прилетит с весточкой в родной Виям.
У Альти глаза были всё время на мокром месте, но он косился на Лени и старался держаться. А Лени посматривал на младшего и тоже не позволял себе терять лицо. В последний вечер накануне отъезда Нардина с отрядом Кристиан устроил для родича пир. Калхедонцы опять пели хором, только всё больше невесёлое и задумчивое. Альбер всё-таки расплакался, хоть и старался скрыть слезы. Всё косился на брата, пока не понял, что тот тоже тихонько всхлипывает, уткнувшись в плечо супруга.
Почти всю ночь просидели мальчики с отцом, проговорили, пока не пришёл сердитый Кристиан и не напомнил, что Нардину рано утром в путь. Разогнал хлюпающих носами братьев по спальням ― и остаток ночи сам проговорил с тестем о том о сём...
Нардин был опытным воином, и одна бессонная ночь не помешала ему твёрдой поступью выйти на задний двор замка, где уже собрались его соратники и воины Кристиана. Отряд собирался выдвигаться не по главной дороге и выехать ещё затемно, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания горожан. Кристиан убедился, что волчонок крепко спит, пусть и заплаканный, и спустился к отряду. Сам вскочил в седло, кивнул слугам ― те отворили ворота, предварительно смазав цепи и механизмы, чтобы не скрипели, не грохотали. По городским улицам воины ехали шагом ― калхедонцы в середине. Один-два случайно попавшихся прохожих не приметили ничего интересного ― наёмники часто выезжали на учения и тренировки.
Когда отряд добрался до брода через приток Делуны, пришла пора для расставания.
― Передай сыновьям: я прошу прощения, что их оставили в замке, ― попросил Нардин.
― Я их оставил, мне и просить, ― отрезал Кристиан. ― Слезами дорогу поливать ни к чему. Что хотели сказать друг другу, думаю, успели.
Нардин как-то странно взглянул на него, но ничего не сказал, и Кристиан дорого бы отдал, чтобы понять, о чём тесть подумал.
― Что ж, давай прощаться, родич, ― сказал калхедонец.
― Удачи тебе, ― сказал Крис. ― Храни вас Единый. Если нужна будет помощь...
― Не обещай, ― попросил Нардин. ― Не потому что не приму, потому что лишь Единый знает, что здесь у вас будет в скором времени.
Они крепко обнялись, потом вскочили на коней. Отряд Нардина двинулся к броду, а Кристиан с двумя телохранителями повернул в сторону замка. Он надеялся, что Лени ещё спит, но, поднявшись в спальню, застал того сидящим у окна.
― Проводил? ― тихо спросил волчонок.
― Пожелал удачи за нас обоих,― сказал Кристиан. ― За всех нас.
― Хорошо. Альти ещё спит.
― А ты что вскочил? Тоже не спал полночи.― Кристиан подошёл к волчонку и положил ладони ему не плечи. ― Твой отец одержит победу, и вы увидитесь.
― Тоскливо мне, ― прошептал Лени.
Герцог прижал его к себе.
― Так нельзя, малыш. Нельзя тосковать, когда люди уходят в бой. Нужно верить в их победу. ― Но посмотрел на растерянное лицо, вздохнул и погладил по голове. ― Ничего, научишься. Давай приляжем, поспим немного. Потом всё покажется не таким печальным.
Лени покачал головой.
― Я в часовню пойду. Ты не против?
― Иди, конечно, если тебе от этого станет легче. ― И когда уже волчонок был у двери, спросил: ― Ты обижен на меня?
Тот застыл, рука так и не коснулась створки.
― Нет, Кристи, и не думал обижаться. Я вернусь скоро, ― прибавил волчонок будничным тоном, ― а ты ложись ― до завтрака далеко. Днём у нас много дел.
Кристиан посмотрел в окно. Солнце уже показалось над горизонтом.
― А смысл? ― сказал он. ― Буду в кабинете. Приходи, моя светлость, займёмся делами.
― 2 ―
Когда разноцветных листьев на деревьях стало больше, а ночи заметно похолодали, из Вияма потянулись груженые повозки. Мастера, предупреждённые о ярмарке на морском побережье, поломали головы, покряхтели, но не нашли причин не доверять герцогу. До сих пор он не предлагал им ничего заведомо убыточного, в кошельки сверх установленного не забирался, напротив, предоставил свободу ― до той поры, пока налоги платились, а законы ― и человеческие, и Единого ― соблюдались неукоснительно.
Вслед за торговцами выехала и герцогская свита. Охрану возглавлял вернувшийся из Иларии Барток ― он и раньше наведывался время от времени, пока калхедонцы гостили в Вияме. Появлялся уже вечером, когда чужеземцы уходили на покой, справлялся, как идут дела в его отсутствие, сваливался, как снег на голову, на подчинённых, пытаясь застать врасплох. Увы, многолетняя выучка и служба под его началом сделала из них безупречных телохранителей. Барток никогда не признался бы в этом вслух, но он начинал скучать без дела. В Иларии служба для него нашлась бы, но нельзя усидеть на двух стульях. Поездка стала отдушиной ― в дороге могло случиться всякое, хотя, конечно, лучше бы не надо ― но хоть чувство собственной полезности не покидало.
Они ехали той же дорогой, что и в первый раз. Завернули по пути в Марч: навестить новоиспечённого графа Ронана, справиться, как у того идут дела. Что ж, старший сын барона Джулиуса не подвёл, и, хотя ему приходилось трудно с непривычки, он постепенно наводил порядок на своих землях и даже пользовался популярностью в народе.
Конечно, они торопились поспеть к началу ярмарки, но коней не гнали, а получали от поездки удовольствие. Тёплая осень радовала яркими красками, по вечерам все дружно грелись у костров, ели приготовленную слугами дичь ― настало время охоты. Барток сидел вместе с герцогом и волчонком, шутил, смеялся, рассказывал об Иларии, но мысли его оставались там.
Кристиан смотрел на радостного волчонка, на Бартока и думал: что они застанут в Ахене? Кого застанут? Смерть старого герцога означала не только его вступление в права наследства, но и открытый, не скрываемый более вызов Бранну ― а значит, полную готовность в любой момент отстаивать свой выбор.
На шестой день пути потянулись пышные каррасские леса: дивное сочетание зелёных, жёлтых и багряных оттенков. Не все деревья здесь сбрасывали осенью листву, да и тепло стало совсем: путники скинули дорожные плащи, кони по сухой дороге пошли бодрой рысью. Кортеж устроил привал на памятном месте у реки, где летом видели водяных драконов. Они и сейчас плавали посередине, над водой то и дело появлялись их мокрые, тёмно-серые тела. Та же самка с детёнышем, который за прошедшее время подрос.
Ахен встретил их шумом и суетой занятого портового города. По улицам сновали повозки, всадники и пеший люд ― все куда-то торопились, сонное очарование прошлого визита как рукой сняло. Кристиан и сам себе не признался бы, но от сердца отлегло: траурных флагов на домах он не увидел, все трудились ― оживлённо, радостно даже. Город словно очнулся от давнего утомительного сна. Привлечённые ярмаркой, стекались в Ахен торговцы, окрестные землевладельцы, крестьяне; даже из соседних герцогств потянулся народ ― прошёл слух, что иларийцы привезут свои товары. Даже бродячие артисты и музыканты разбивали за городом свои палатки ― на ярмарке народ до зрелищ охоч, не скупится. Городская стража по улицам и проулкам шагала гордо, демонстрируя и своим, что защитят и помогут, и пришлым ― что не потерпят беспорядка.
И во дворце по-прежнему было суетливо: даже, пожалуй, ещё больше, чем в прошлый их приезд. Гостей понаехало, звучала музыка, сновала прислуга, спеша угодить господам. Разместившись в покоях, Лени с Кристианом в сопровождении Бартока поспешили к старому герцогу. Тётушка Мейнир встретила их на пороге. У Кристиана сжалось сердце: верная подруга его названного отца, хотя и улыбалась им, но была тиха, словно туманный осенний день, и во всём облике её чувствовалось смирение пред неизбежным.
Белтран принял их в постели. Видно было, что в ней он теперь проводит и дни, и ночи. Но, вопреки очевидному, держался он бодро. Попенял, что забыли старика, только ярмарочными потехами и соблазнились, пригрозил ― вот поднимусь и...
В приоткрытое окно виднелся порт ― корабли со спущенными парусами, частокол мачт, совсем как давным-давно, когда Мореплаватель только принял этот город под свою твёрдую руку. Старик нет-нет да бросал на них взгляд.
― Ну, чего встали? ― проворчал он, глядя на застывших у постели Лени и Кристиана. ― Не помер я ещё.
Очнувшись, Кафф наклонился и поцеловал старика.
― Так-то лучше. Ну, а ты как поживаешь, сынок? ― Белтран посмотрел на Лени.
Тот прилёг поверх тяжёлого одеяла, обнял осторожно похудевшие плечи.
― Не бойся, не рассыплюсь. ― Старик с трудом поднял руку и погладил волчонка по голове. ― Ишь, волосы-то вроде гуще стали и не такие мягкие. Не щенок уже, волк.
Лени чуть смутился, глянул на Криса. Приятно было слышать добрые слова, но каким слабым голосом были они сказаны!..
― Город-то как гудит, ― промолвил герцог, ― даже здесь слышно.
Кристиан посмотрел на Мейнир, та только головой покачала. Никаких звуков от моря не доносилось ― это у старика кровь шумела в ушах.
― Да, Ахен ожил, ― сказал Кристиан, присев на край кровати. Взял в руки сухую ладонь герцога. ― Улицы полны народа, все куда-то спешат, что-то делают, не протолкнуться.
― Выехать в город хочу, ― пробормотал Белтран, ― в порт. Посмотреть...
― Посмотришь, ― Кристиан поцеловал морщинистую руку, ― обязательно.
― Мне бы до балкона доковылять и поприветствовать народ, а там…
Стоящий поодаль Барток нахмурился, душа его пришла в смятение: он бы мог помочь, но это означало бы…
«Что ж, твой дядюшка вряд ли откажет, ― прозвучал в голове насмешливый отцовский голос, ― море в его ведомстве всё же»
― Можно попытаться, ―сказал Барток тихо. ― Его светлости море бы помогло.
― Море, ― вздохнул Белтран. ― Ох, и ты тут кудесник? Подойди. Прости старика, я тебя не приметил сразу. Что в стороне стоишь, ты Крису не чужой.
― Вам бы в море окунуться, ваш светлость, ― почтительно сказал телохранитель, поклонившись.
― Окунуться? Ну, дотащат меня на носилках, окунут, ― старик хрипло рассмеялся. ― Да и то верно, пока вода ещё тёплая, напоследок…
― А когда вы собирались открыть ярмарку, ваша светлость? ― спросил Барток.
― Завтра. Чего тянуть?
Тут Белтран вздохнул и прикрыл глаза на мгновение.
― Устал я, сынок, ― сказал он Кристиану, ― подремлю немного. Ночью не сплю почти, а днём всё в сон клонит. Ты ко мне позже зайди, мне с тобой наедине потолковать надо.
Тетушка Мейнир укрыла задремавшего одеялом, чуть притворила окно и замахала руками на мужчин ― мол, вон, вон, выходите. Кафф с улыбкой подхватил волчонка на руки и направился к двери. Барток чуть задержался, пропуская их вперёд.
― Постой, ― ведьма ухватила его за руку и потянула назад в спальню. ― А вы идите, идите, не съем я вашего телохранителя, ― прибавила она, глядя на застывшего посреди коридора с волчонком на руках Кристиана.
― Опусти же меня, ― рассмеялся Лени. ― Меня в волки произвели, а ты меня всё на руках носишь, как маленького.
Мейнир не стала смотреть на их шуточные препирательства, завела Бартока обратно в спальню и закрыла дверь.
― А теперь рассказывай, ― шепнула она, ― что ты задумал?
― Да ничего, ― попробовал отговориться тот, понизив голос и поглядев на спящего.
― Умирающего в море купать ― это называется ничего? Я, может, не самая сильная ведьма, но, что ты не совсем человек, я ещё в прошлый раз приметила. Ты таился долго, но раз уж не выдержал и выдал себя, то говори правду.
― Ни молодость ему вернуть, ни жизнь продлить... не в моих силах, ― сказал Барток. ― Попросить смерть подождать немного да прибавить немного бодрости, чтобы успел порадоваться своему порту... вот и всё.
― Попросить смерть подождать? ― еле слышно переспросила Мейнир. ― Да кто же ты такой?
Барток пожал плечами, улыбнулся.
― Разве это важно? ― спросил он тихо.
― Как не важно? Всякий соблазн и всякое чудо имеют свою цену, и нужно знать, кто и какую цену назначает.
― Я не торговец, ― ответил Барток резче, чем хотел, и покосился на герцога ― не потревожил ли.
― А если скрывать нечего, почему на вопрос не отвечаешь прямо? ― спросила ведьма. ― Ты не маг, но силу в тебе чувствую, и сила эта мне незнакома.
― Я не маг, ― подтвердил он. Помедлил. ― Моя мать ― обычная женщина, а отец ― бог. Вот и все чудеса.
― Чудеса… да… ― промолвила Мейнир и вдруг тихо заплакала.
― Не надо, ― попросил Барток. ― И... Кристиан не знает. И пусть. Спустимся к морю вечером.
― Ты, если подготовиться должен, лучше сейчас это сделай, ― сказала Мейнир, утерев слёзы, ― попросить если… жертву принести… Чтобы Белтран не видел.
― Принесите вино, ― сказал Барток. ― Вылить в воду. И увидит ― не страшно. Я скажу всё, что надо, кто должен ― услышит.
Мейнир послушно кивнула. Когда герцог проснулся, его раздели, завернули в простыню и тёплую накидку, и четверо слуг отнесли его в кресле на пляж. Барток взял из рук ведьмы кувшин, зашёл по колено в воду и вылил вино в морскую волну тонкой струйкой. Нельзя было видеть, говорил он что-то при этом или нет, он стоял к остальным спиной.
― Это что же вы такое выдумали? ― улыбнулся Белтран.
― Древнее средство, ― не моргнув глазом, солгала Мейнир. ― Укрепляет.
Она сняла с герцога накидку, оставив его закутанным в тонкую ткань.
Барток повернулся к ним, необычайно серьёзный, словно мысленно еще вёл с кем-то разговор, и Мейнир понимала ― так и есть, и догадывалась, о чём просит. Он поднял осторожно старика на руки, подмигнул ведьме, зашёл в воду по грудь, да и скрылся в набежавшей волне. Слуги ринулись было в море, кто-то стражу позвал, да тётушка повысила голос ― заставила их смолкнуть и успокоиться.
Воды вдруг застыли, словно в самый мёртвый штиль, и над ними поднялась вдруг светящаяся дымка. Вдохнув пару раз благоуханный воздух, слуги пьяно повалились на песок. Мейнир, впрочем, сопротивлялась чарам, но ей стало казаться, что сейчас воды разойдутся и на берег выбежит Белтран ― молодой, с сияющими голубыми глазами, и зычно крикнет: «Что разлеглись, сухопутные крысы? Все наверх! Поднять паруса!»
― Да что вы разлеглись? ― вопросил кто-то наяву, и она открыла глаза. ― А ты, молодец, отпусти меня, не упаду, не бойся.
Чуда, как Барток и предупредил, не произошло. Молодость не вернулась к Белтрану. Но в голосе слышалась прежняя сила, и глаза сияли почти как в пору их первой встречи ― ведьмы и герцога. Из моря он вышел сам, Барток лишь придерживал почтительно под локоть, но, услышав просьбу, отошёл на два шага.
― Дай-ка мне накидку, душа моя, ― сказал Белтран старой подруге.
Та набросила причудливо вытканную ткань ему на плечи и повела во дворец, обернувшись на ходу и с нежной благодарностью посмотрев на Бартока.
–3–
Древний Ахен пробудился ото сна с помощью одного лишь, волшебного для детей слова «ярмарка». Оно прошелестело в герцогском дворце, аукнулось на улицах и в проулках, гулом отразилось от каменных стен. Все в городе внезапно вспомнили, чем и как занимались прадеды, деды, отцы... чем славился их когда-то оживлённый порт. Первые корабли встречали ещё настороженно, привыкнув, что самое большое ― те набирали воды да меняли ненадёжные канаты, прежде чем уйти в Земерканд. Но корабли приходили и оставались. Купцы сходили на берег и спрашивали не о припасах для нового пути, а о складах, работниках, повозках ― и вот уже по городу поползли не только слухи, но и запахи, цвета, рассказы о новых и новых чудесах и драгоценностях, извлекаемых из новых и новых трюмов. А с севера и востока прибывали соседи ― виямские мастера да торговцы с тюками, прикрытыми плотным немарким льном, которому за день до начала торговли предстояло превратиться в шатры.
Герцог Белтран лично открыл ярмарку, стоя на балконе дворца и сказав речь таким же звучным голосом, как и в былые годы.
Кристиан и Лени были удивлены и обрадованы переменам, произошедшим в старике как по волшебству. И всё же выглядело это непонятно, но Мейнир молчала, Барток лишь плечами пожимал и говорил о пользе морских купаний. После торжественного открытия Белтран приказал заложить повозку и поехал в порт, посмотреть на корабли, потолковать лично с купцами.
Старую торговую площадь отскребли дочиста, с мыльным корнем вымыли каждый камешек. За одну ночь взметнулись над ней торговые шатры ― большие, яркие, князю переночевать не грех ― иларийские, где разноцветье тканей да самоцветов манило и чаровало почти как облако ароматов вина, масел да пряностей; поскромней, пониже ― виямские: с оружием, льняными тканями, мастерски выделанными кожами. В честь возрождения традиции первая ярмарка объявлена была беспошлинной ― лишь за место на площади брали с купцов скромный взнос в городскую казну, ― и торговцы откликнулись на щедрость хозяев: отдавали не за бесценок, чтя достоинство товара и своё, но и лишнего не рвали, а понравившимся покупателям ― хорошенькой девушке или восхищённому малышу, а то и мастеру, оценившему качество ― не скупились на подарки. Известно ведь, подари на грош ― и куда больше потратит у тебя благодарный человек. В трактирах велись солидные разговоры о будущем: и о путях меж государствами, и о партиях товара побольше нынешней, пробной, и о ценах, уже с учётом пошлин ― все понимали, что себе в убыток ни один город не примет ярмарку.
Белтран, где ни появлялся, везде с ним были Кристиан и Лени, и герцог нет-нет да скажет лишний раз о своих наследниках и преемниках, похвалит их за дельную мысль устроить ярмарку и возродить город, так что всё больше горожане выкрикивали здравицы не только в честь него, но и в честь виямских правителей.
Барток ещё не раз водил старого герцога к морю, но волшебное сияние над волнами уже не появлялось, хотя после купаний у старика прибавлялись силы. И всё-таки близился закат, и все домашние это чувствовали. Вернувшись на третий день из порта, Белтран призвал к себе Кристиана.
― Хочу поговорить с тобой о Мейнир, ― сказал он.
Кафф кивнул. Уж коли старик и сам чувствовал кончину, что толку было причитать и врать ему в глаза, превращая уход в какое-то постыдное бегство от заботливых близких.
― Позаботься о ней, ― продолжил Белтран. ― Она была мне верной подругой все эти годы и доброй женой. Не любовницей, мой мальчик, а женой, хотя я и не мог сделать её полноправной герцогиней, но у приора нашего есть запись в храмовой книге о нашем браке ― его предшественник проводил обряд.
― Да хоть бы и любовницей, ― ответил Кристиан. ― Неужели вы думаете, что это имеет для меня какое-то значение?
― Уговори её не покидать Ахен, не удаляться ни в какие монастыри. Пусть остаётся во дворце полноправной хозяйкой. Вам же с Лени это пойдёт на пользу ― ваша новая вотчина и престол не останутся без присмотра.
― Кем вы считаете нас? ― мягко спросил Кристиан. ― Способными выгнать женщину из-под родного крова?
― Ты слушаешь меня, разбойник? ― нахмурился Белтран. ― Я сказал: уговорите её. С горя она может захотеть уйти, и буду я на том свете переживать, где она да что с ней.
Кристиан обещал. Белтран отдал ещё несколько распоряжений ― о наградах слугам, о подарках приближённым, спутался, сморщился болезненно, потом успокоил себя тем, что всё давно записано и запечатано.
День клонился к вечеру, но за окнами в парке не затихал шум: звучала музыка, били барабаны, звенели тимпаны. Парк был открыт для всех гостей ярмарки, там до глубокой ночи продолжалось веселье. Белтран запрещал закрывать окна, слушал шум толп и радовался.
― Иди к супругу, чего понурился, как сыч? ― сказал он Кристиану, закрывая глаза. ― Иди, сынок.
― Он с Бартоком в парке, ― едва заметно улыбнулся Кристиан. ― Радует своим обществом почтенных граждан Ахена. А тётушка Мейнир сейчас подойдёт, мы побудем здесь.
― Ну, вот придёт ― и ступай к волчонку. А я с женой пошепчусь.
Кристиан кивнул, накрыв ладонью руку старика.
***
Дни тянулись за днями, ярмарка затихала. Вот уже иларийские купцы, продав все товары, отправились к родным берегам. Барток с сожалением смотрел им вслед. Он затосковал по Шалье, и у него не было сил скрывать свои чувства. Правда, предавался он грусти, только когда оставался один. Не до его сердечных мук было сейчас: Белтран таял на глазах. Он уже не покидал покоев, и Лени с Кристианом представляли герцогскую власть среди гостей Ахена.
В последний день ярмарки Белтран повелел устроить для народа праздник. С помощью наследников он дошёл до балкона, помахал народу, покивал в ответ на приветствия. Кажется, лишь Мейнир да Барток понимали, чего на самом деле стоил ему этот последний выход, да волк звериным своим чутьем угадывал смерть ― уже не просто близко, а среди них.
Когда Барток поехал сопровождать виямских правителей в порт, хотя обоим хотелось остаться во дворце, но долг требовал почтить праздник своим присутствием хотя бы на пару часов, он с тревогой смотрел, как над морскими водами стелется лёгкая дымка, как вечерние тени слишком далеко тянутся от стен домов. Через толпу народа шла навстречу им женщина ― ничем не отличающаяся от других, одетая, как горожанка среднего достатка. Только вот люди как-то странно обходили её стороной и словно не замечали. Почуяв, что Барток смотрит на неё, женщина остановилась. Это была не Нурлаш, но Барток помнил, что однажды говорил ему отец: у смерти множество ликов, и иларийская богиня по всему свету имеет сотни братьев и сестёр. Женщина низко поклонилась сыну Сифея, словно старшему, а потом пропала ― только вихрь пронёсся мимо.
Барток поравнялся с Кристианом, сказал чуть слышно:
― Надо бы вернуться.
Герцог по тону его понял, что случилось. Рука его сжала поводья.
― Вы с Лени езжайте дальше, ― решил мгновенно. ―Не говори пока ему...
― Кристиан, друг мой, ― шепнул Барток, ― не стоит так, нехорошо… мальчик расстроится ещё больше. Ты в своей воле, конечно, но послушай меня, прошу…
― Хотя бы один из нас должен проехать по городу, разделить с горожанами радость, ― сказал Кафф. ― Править здесь буду не я, пусть... Езжайте.
Барток в сердцах едва не ткнул коня шпорами в бока, но сдержался. Бедное животное ни в чём не провинилось. Он поехал с Лени дальше, и тот держался безукоризненно ― насколько, что удивил этим Бартока. Вот только то и дело бросал на телохранителя обеспокоенные взгляды.
***
Кристиан примчался во дворец, бросил поводья первому же встреченному слуге и заторопился в покои герцога. На пороге, прежде чем приоткрыть дверь, стащил сапоги, осторожно прошёл внутрь, встал за спиной Мейнир, глядевшей на спящего.
―Тётушка? ― шепнул он. ― Он спит?
― Говори громче, Кристи, ― промолвила Мейнир. ― Белти уснул крепко и больше не проснётся.
Кристиан вдруг сгорбился, словно ему на плечи положили тяжкий груз. Он молча подошёл к кровати и сел на край. Лицо старика поражало спокойствием, казалось, даже морщины немного разгладились.
― Хороший какой лежит, ― промолвила Мейнир. ― Как вы уехали, сказал, что поспит. Я с ним всё время здесь сидела. Сначала всё ворчал, что на спине ему неудобно, повернула его на бок ― он и задремал. Да тихо так, что я даже не заметила, как дышать перестал.
― Кто-нибудь знает? ― чуть слышно, словно мог потревожить сон старика, спросил Кристиан.
Мейнир качнула головой.
― Завтра объявим, ― мрачно промолвил Кафф. ― В порту ещё много чужих, да и не в этом дело… в Бранне всё равно узнают. А вот праздник омрачать народу и сам Белтран бы не хотел. Но за приором надо послать. Пусть начнёт проводить обряды…
Кристиан говорил ровно, спокойно ― аж самому тошно стало от такой деловитости. А хотелось выть, словно это он был волком.
― Ты хозяин, ― с непривычным смирением отозвалась Мейнир. ― Распоряжайся.
― В твоём доме? ― удивлённо глянул Кристиан. ― Не посмею никогда.
Ведьма открыла было рот, чтобы возразить, но только кивнула: не гоже при покойном выяснять такие вещи. Раз хочет наследник ― пусть так и будет. Вот предадут тело земле ― тогда можно и о том, кто в доме хозяин, поговорить.
― Пойду, распоряжусь, чтобы послали за приором, ― сказала Мейнир и вышла из спальни.
Оставшись один, Кристиан застонал, сгорбился ещё больше и, взяв похолодевшую руку Белтрана, беззвучно зарыдал. Странная смесь чувств переполняла его: и боль утраты, и капля облегчения ― смерть не причинила старику страданий, ― и детская обида. Когда умер его родной отец, он не горевал так, как теперь. И бремя ответственности не ложилось таким непомерным грузом на плечи. Глаза оставались сухими, но Кристиан не сдерживал рыданий ― лучше уж сейчас позволить себе слабость, чем на глазах у волчонка.
― Надеюсь, перед Единым ты предстал счастливым, ― сказал он, наконец. ― Порт снова заполнили корабли, и твои недоверчивые подданные убедились, что это не случайный каприз ветров и политики.
Когда вернулись Лени и Барток, уже и приор прибыл, и сёстры-монахини, собиравшие покойных в вечный приют. Тело старого герцога лежало на столе, укрытое белоснежной тканью. Две женщины в чёрном, с замотанными лицами, бормоча молитвы, окунали губки в тазы с водой и, чуть приподняв ткань, проводили ими по телу умершего.
Кристиан уже достаточно собрался с силами, чтобы выдержать горький плач волчонка. Обнял, прижал к себе.
Плечи Лени вздрагивали. Он вдруг вспомнил, как старик приходил к нему в ту ночь, когда он перебудил весь дворец своим воем. «Обидели мальчика? Обидели, ― прозвучал в голове, как живой, голос Белтрана. ― Ну, иди, иди, пожалею». Лени не выдержал и зарыдал в голос.
― Не надо, родной, ― взмолился Кристиан, и вывел супруга из спальни в соседнюю комнату.
Но здесь, кроме них, находился ещё один человек. Равнодушный до недавнего времени к церковным делам Кристиан никогда раньше не сталкивался лицом к лицу с приором Карраса. Знал только, что зовут его Мадс. Почуяв чужого, волчонок попытался успокоиться.
Перед ними стоял мужчина средних лет, а, может, и старше. Морщин на лице почти не было, но короткие волосы до времени поседели. Невысокий, крепкий, с проницательным и даже немного хитрым взглядом светло-голубых глаз, приор терпеливо ждал, когда покойного омоют и оденут, чтобы приступить к обрядам.
― Ваши светлости, ― промолвил он хрипловатым голосом и склонил голову.
― Ваше преподобие, ― кивнул Кристиан.
Кристиан незаметно вложил волчонку в руку платок, обнял, коснулся волос.
― Со всем уважением к вашей скорби, ваши светлости, ― выдержав приличествующую паузу, продолжил приор, ― мне нужно обсудить с вами несколько деталей. Относительно церемонии, больше ничего.
― Мне кажется, ваше преподобие, вам лучше обсудить церемонию с госпожой Мейнир ― ей известны пожелания усопшего на сей счёт, ― ответил Кристиан.
Приор поклонился, а потом посмотрел на бледного Лени.
― Не нужно так скорбеть, ваша светлость, ― сказал он. ― Белтран Мореплаватель прожил достойную жизнь и займёт подобающее ему место у престола Единого, который избавил своё дитя от страданий и принял в любящие объятия.
Лени шмыгнул носом. Он вцепился бы в глотку любому посмевшему усомниться в том, что герцог Белтран ― снова молодой ― с хитрым прищуром поднимает сейчас паруса на небесных морях, но как можно было не скорбеть о его уходе?
Приор Мадс посмотрел на него.
― Скорбь естественна и понятна, ваша светлость, ― промолвил он мягко. ― Все мы чувствуем боль, когда теряем тех, кто нам дорог и кому были дороги мы. Это и делает нас людьми ― способность скорбеть и помнить об ушедших. Но боль проходит. ― Он помолчал и добавил: ― Единый дал нам способность горевать ещё и для того, чтобы мы понимали чувства других. Всегда есть кто-то, кому тяжелее, чем нам.
Лени подумал о Мейнир, потерявшей мужа, о Кристиане, который знал Белтрана с детства и любил его, как отца, понял мысль приора и кивнул. Им сейчас и правда тяжелее, и долг его в том, чтобы помочь им пережить потерю.
