Из королевских архивов: библиографическая справка

Как мы уже упоминали, леди Мэриан и сэр Влад, несмотря на похвальную политическую деятельность, смогли пополнить семью тремя отпрысками. Как и полагается благородному семейству, первым на свет появился наследник титула и земель (ибо у сэра Влада был майорат, но зато леди Мэриан могла распоряжаться отцовским поместьем и подаренным королевой манором как ей заблагорассудится), а затем в течение семи лет – две дочери. К сожалению, старшая из них, леди Алейдис, названная в честь выдающейся бабки сэра Влада, умерла во младенчестве вскоре после рождения сестры, леди Эдит. Хроники туманно упоминают о «нерадивом клирике», послужившем причиной сего прискорбного происшествия, но что стоит за таким упоминанием, нам выяснить не удалось.

Леди Эдит вполне унаследовала характеры и матери, и отца, вследствие чего оказалось довольно трудно проследить ее жизненный путь, так как хроники путаются в количестве ее мужей, названиях имений и географических расположениях. Ей приписывают родственные связи (а проще говоря, супругов) в Шотландии, Франции и Фландрии, но мы склоняемся к тому, что дама сия предпочла обрести мужа еще дальше от дома. В записках сэра Алана (который к тому времени уже сам был преклонного возраста) содержатся намеки на романтические отношения леди Эдит с отпрыском сэра Гая Гизборна. Неизвестно, увенчались ли эти отношения браком, но фразы, вскользь роняемые сэром Аланом на полях, заставляют предположить, что скорее нет – по какой-то неведомой причине (то ли из-за характера миледи, то ли из-за слишком воинственных склонностей ее возлюбленного, вечно пропадавшего по турнирам в молодости), и леди Эдит с попустительства батюшки, бывшего нежнейшим отцом, сначала уехала в Венгрию, а через несколько месяцев появилась при дворе императора Фридриха на Сицилии. В это же время хроники неохотно упоминают рождение у леди Эдит сына, но кто имел честь называться его отцом, сказать трудно, так как вышеозначенная дама к тому времени уже успела завоевать сердце Фридриха. Ходили слухи, что император даже помышлял о браке с ней (так как к тому времени уже овдовел), но леди Эдит, насмотревшись на нравы царственного возлюбленного, который считал, что жен следует держать, по мусульманскому обычаю, в почетном заключении, устроила ему скандал и предпочла остаться в любовницах, поскольку последних Фридрих к гаремной жизни не принуждал. Надо полагать, император весьма удивился отказу дамы, если и в самом деле предлагал ей брак и короны нескольких земель, но настоять не посмел, и в течение последующих двадцати лет мы находим постоянные упоминания о нахождении леди Эдит при сицилийском дворе. Петр де Виньи, советник и близкий друг императора, в своих записках часто говорит о ней. Судя по всему, дама сия была щедро обласкана Фридрихом, одарившим ее несколькими замками и поместьями, и если нежные их отношения и прерывались несколько раз на женитьбы императора (на что леди Эдит обращала внимание только для поддержания боевого духа) и размолвки по неизвестным нам причинам (некоторые из них длились и до пяти лет и включали в себя других дам сердца и незаконнорожденных детей), то дружба их оставалась крепкой даже в такие времена. Неизвестно, вдохновила ли леди Эдит императора на какое-либо стихотворение в честь ее чарующих глаз, но достоверно можем сказать, что она являлась советчицей его в делах политических, и сопровождала Фридриха в шестом крестовом походе. Леди Эдит даже присутствовала на переговорах между императором и египетским султаном аль-Камилем по поводу сдачи Иерусалима крестоносцам, и стала в некотором роде камнем преткновения между сими двумя коронованными мужами. Султан, если верить слухам, был столь поражен красотой и умом миледи, что за очередным обедом по-приятельски попросил императора уступить прекрасную даму ему. К чести императора, тот благоразумно промолчал, памятуя, какую реакцию вызвало у леди Эдит предложение брака и последующего гарема. Сама леди, находившаяся здесь же, не замедлила показать султану, что ум ее, которым тот так восхищался, может поразить сильнее кинжала, и обрушила на головы правителей что-то весьма близкое к апологии женских прав. Мы не стали бы, как многие исследователи писем Петра де Виньи, трактовать сие выступление как первый росток феминизма, но в любом случае султан прочувствовал на себе всю мощь гнева леди Эдит. Однако после этого султан проникся к миледи неподдельным уважением и уже лично, без посредствия императора, сделал ей официальное предложение – без гаремов. Леди Эдит спокойнее отвергла и это, а Фридриху тут же пришлось пообещать ей аббатство, буде у них родится дочь. В результате сих переговоров Иерусалим был отдан Фридриху, каковой не замедлил там короноваться, а леди Эдит (то ли в порыве исследовательской страсти, то ли из любви к матушке, в свое время чуть не потерявшей там жизнь, то ли потому, что носила под сердцем ребенка и не могла столь активно, как раньше, участвовать в политической жизни) приказала составить подробную карту Иерусалима и собрание легенд об этом городе, за что ей остались благодарны многие историки крестовых походов. Копию этого манускрипта она переслала родителям, получив в ответ краткое, но нежное письмо от отца, увещевавшее ее приехать и показать внуков, как только получится, и длинное послание от матушки, содержавшее значительное количество подробностей ее молодости и несколько сентенций о необходимости сочетаться хоть с кем-нибудь браком для приличия. Надо полагать, сентенции эти были довольно неискренни, так как идеями о всенепременном замужестве и женской покорности леди Мэриан никогда не страдала. Леди Эдит выполнила волю отца, в следующем году прибыв в Англию. С ее посещением связано последнее упоминание о леди Мэриан в английских хрониках. По косвенным приметам мы можем предположить, что она с супругом уехала в Венгрию, а леди Эдит, сопроводив родителей, вернулась на Сицилию. Там она проживала многие годы, и судя по всему, стала женой Фридриха на его смертном одре, согласившись на церемонию брака in extremis, дабы упрочить положение детей.

Следует отметить, что султан аль-Камиль сохранил прочные дружеские узы с императором, и в письмах неизменно отзывался о леди Эдит не иначе как с восторгом. Один из таких отзывов мы можем прочесть даже в письме, посвященном совершенно другому и серьезному вопросу. Султан, верный заключенным соглашениям, сообщал, что тамплиеры предложили убить императора в обмен на его воинскую помощь, и он счел своим долгом немедля переслать изменническое предложение другу. В конце, после приличествующих соображений о скорой казни зачинщиков действа и нужных подковерных интриг, султан дал волю чувствам и отпустил полстраницы цветистых восхвалений в адрес миледи, попутно признаваясь, что только огромное уважение и к ней, и к Фридриху препятствует ему взять даму в жены, никого не спрашивая. Мы не знаем, что подумал император, получив такое письмо, но надо полагать, он был рад, что миледи осталась при нем, иначе страшно предположить, какой бы стала политика египетского султаната, возьмись за нее его неугомонная возлюбленная.

Тут мы не можем скрыть, что за чтением этого документа сэра Кристофера Гейдта обуял приступ почти неприличного веселья, обычно ему не свойственного. Даже более того, он обронил, что прекрасно понимает и императора, и султана, но императору сочувствует больше, прозревая в нем родственную душу. Однако же, немедленно оговорился сэр Кристофер, исключительно в делах просвещения и понимания женской красоты, а никак не в отношении гаремного заключения его жен. Последняя оговорка спасла сэра Кристофера от опасности услышать от составителя то же, что услышали два государственных мужа восемьсот лет тому назад за попойкой в Египте. Возможно, для лучшего понимания исторических процессов такой опыт и был бы полезен, но для личного спокойствия сэра Кристофера – отнюдь.

Сколько детей имела леди Эдит, доподлинно неизвестно. О двоих можно говорить с уверенностью, но не более. Дочь, рожденная в Иерусалиме и названная поэтическим именем, получила аббатство, обещанное императором, но сие совсем не значит, что она стала в нем монахиней. Мы не уверены, что монастырские стены способны были удержать кого-либо из рода Найтонов. В этом нас только укрепляет пример леди Энн Найтон, правнучки леди Мэриан, которая приняла обеты в аббатстве Эймсбери, но исключительно чтобы получить свободу действий. Аббатисой там была ее подруга, которая и убедила леди Энн решиться на такой шаг, о чем та и не пожалела. Подруга, одновременно бывшая и дочерью короля Эдварда Английского, чаще показывалась при дворе, чем во вверенном ей святом обиталище, и леди Энн следовала ее примеру. Две дамы широко занимались благотворительностью в Лондоне и Ноттингеме, не останавливаясь перед сопротивлением властей (что было тем легче, так как принцесса Мэри не умела смущаться своего монашеского сословия) и леди Энн даже однажды умудрилась подраться с шерифом Лондона при огромном скоплении народу, когда тот отказался выдать нужное им продовольствие для голодающих деревень, мотивируясь отсутствием короля. Шериф так и не выдал зерно, но мы считаем, что вскоре его охватило раскаяние, и он поделился с неимущими, так как после этой знаменитой драки в Лондоне стали ходить слухи, будто мешки с зерном украли неведомые разбойники. Мы полагаем, что эта сказка была выдумана, дабы обелить шерифа перед королем, буде тот потребует отчета (хотя это и было не слишком возможно по закону), ибо шериф прослыл скрягой, и в угрызения совести король бы не поверил, сам будучи человеком прижимистым.

Принцесса Мэри несколько унаследовала эту черту от отца, о чем свидетельствует их оживленная переписка. Надо сказать, что король Эдвард нежно любил дочь и прощал ей многое из того, за что снес бы голову любому подданному, и снисходительность эта распространялась, если верить отзывам современников, и на леди Энн. Мы можем только представлять себе, как проходили визиты принцессы и леди Энн в королевских резиденциях, если учитывать, что обе дамы быстро нашли общий язык с новой королевой Маргаритой Французской, в которой сир Эдвард души не чаял. Три дамы и король одинаково любили игру в шахматы и проводили за ней многие вечера, если только сир Эдвард не был в отъезде, в очередной раз покоряя Шотландию.

Несмотря на уживающуюся в ней легкую скупость и беспримерную любовь к бедным, принцесса Мэри также не чуралась азартных игр, за что король ее иногда журил, но она этим нисколько не смущалась, что можно видеть из приводимой ниже переписки. Переписка эта по форме напоминает ту, что вели между собой королева Элеонора Кастильская и верный ей аббат Адемар по поимке шерифа. Мы можем только посочувствовать гонцу, носившемуся из одного покоя в другой, пока царственные корреспонденты дулись друг на друга, судя по этому манускрипту.

Дражайший батюшка, где положенные мне деньги на монастырь? Мэри

Дражайшая дочь, я веду завоевание Шотландии.

О чем я молюсь денно и нощно, и потому спрошу снова о том же. Мэри

Мне донесли, что ты опять проиграла пять фунтов архиепископу Кентерберийскому.

Зато он отдал мне право беспошлинного проезда по городскому мосту, так что не считается. Мэри

Не подобает монахине бросать кости.

Хотела я вам пошутить о костях, но сдержусь. Мэри

Не подобает так шутить даже в мыслях.

Папенька, зато я ничего не говорю о вашей неприличной любви к моченым яблокам. Мэри

Ибо сие есть государственная тайна, и негоже ее разглашать в разгар военной кампании, а дочь свою я всегда почитал благоразумной.

Я вдохновлена вашей похвалой настолько, что снова задам первый вопрос. Мэри

Так и быть, я проявлю милосердие. Сегодня я буду играть шахматную партию в покоях королевы, и мы обсудим твою просьбу.

Законную, папенька. Мэри

А я никогда не уклонялся от исполнения законов.

Леди Энн сохранила переписку для будущих поколений, и нам, после небольшой борьбы со стороны сэра Ричарда Гизборна, во владении которого она находилась, удалось вытащить эти бесценные строки на свет божий. На вопрос, каким образом документ, принадлежавший принцессе королевской крови и переданный ее подруге из дома Найтонов, вдруг очутился в архивах семейства Гизборнов, сэр Ричард почему-то залился румянцем (что можно считать приятной добавкой к историческим открытиям) и пробормотал что-то неразборчивое о неожиданных родственных связях и запутанных отношениях современников переписки. Большего от него добиться не удалось, но мы не оставляем надежды, что со временем силой убеждения и связями в исторической среде мы докопаемся до правды.