Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои...
(А. Галич)
— Я хотел бы остаться с тобой навсегда.
Для Алукарда подобная откровенность почти невыносима. Но для хозяйки, похоже, это всего лишь пустые слова.
— От моего «навсегда» остался жалкий огрызок, — качает головой Интегра, — а твое для меня слишком долго.
— Это следует расценивать как отказ? — холодный комок боли в груди пульсирует раз, другой, словно пытаясь вырваться наружу.
— А что, это было предложение? — она привычно высоко вздергивает бровь. — Или ты снова вздумал куда-то исчезнуть?
Алукард угадывает в ее словах отголосок гневного: «Никуда не отпущу тебя».
— Нет, — он встает рядом, опираясь о край ее стола, и заглядывает в лицо, — я предпочел бы остаться с тобой.
Интегра улыбается незнакомой мягкой и мудрой улыбкой, и разница между тем, что впечаталось в память годы назад, и тем, что он видит, словно пронзает навылет — не пулей, нет, скорее, тонкой иглой. Одной из тысячи иголок, протыкающих его каждый день. Морщинки в уголках рта. Увядшая кожа рук. Черная повязка, закрывающая один глаз и словно перечеркивающая все лицо, отгораживая от нежданных поползновений. Алукард знает: на самом деле не могло измениться ничего. Век человеческий слишком короток, чтобы по-настоящему меняться — впрочем, он и за пять веков не сумел избавиться от самого себя. А его хозяйка, его женщина прождала всего лишь тридцать лет.
Он догадывается — а может, всего лишь надеется, что Интегре так же сильно хочется, хотелось быть рядом с ним. Но не слишком ли высокая цена — за ее тридцать лет ожидания отплатить нескончаемой вечностью одиночества?
Опустившись на одно колено и склонив голову, он прижимается щекой к ее бедру. Именно это желание, еще не будучи осознанным, грызло его, кажется, долгие годы — и до войны, и после, в его безумном и бесконечном странствии… Он ждет возмущенного вскрика, отторжения и полусерьезного гнева — но уже знает, что не получит того, к чему привык прежде. Интегра не пытается отстраниться, и он не хочет видеть ее лицо сейчас, не хочет знать, что еще в ней изменилось, что сломалось за ушедшие годы и теперь заставляет его обманываться снова и снова — но в то же время превосходит все ожидания.
Легкая ладонь ложится на затылок; Алукард замирает, прислушиваясь к прикосновениям, протекающим меж прядей волос, словно морская вода. Впрочем, что он может помнить о морской воде?..
Разве что ощущение горького покоя, так похожего на желанное и недостижимое завершение пути.
