Мы обе сегодня предусмотрительно одели не очень длинные, но объемные платья. Я прижимаю Асторию к стене, целую до кругов перед глазами: как же, как же, как же я скучала, солнце мое, звезда моя, как я жила без тебя?
Астория прижимается ко мне, стонет, закидывает ногу мне на талию, острыми зубами кусает меня за ухо.
Я впиваюсь ей в шею поцелуем, а потом отстраняюсь и полупьяно хохочу: близость ее тела пьянит не хуже столь любимого мной коньяка.
- Твой сын и моя дочь женятся, а мы трахаемся в подсобке, как будто по-прежнему молоды... - хихикаю я, поглаживая Тори по внутренней стороне бедра.
- А мы и молоды, - возражает Астория и лезет в свой клатч. - Разве ты чувствуешь себя старухой? А я вот принесла твой подарок на мой выпускной...
Я округлившимися глазами наблюдаю за тем как Астория бесстыдно помахивает серебристо-зеленым двухсторонним фаллоиммитатором и хохочу:
- Тори, Тори... Хочешь наконец опробовать его вдвоем?
- Хочу, - блестит белоснежной улыбкой та. - С того дня, как ты мне его подарила, хочу.
- Тогда давай наконец выполним твое желание...
***
Из подсобки мы вылезаем только через полчаса, довольные и пыльные в край. Приводим себя взмахами палочек в порядок, ржем как сумасшедшие напоследок и бахаем печными заслонками, превращая лица в положенные статусом каменные маски, раскланиваемся и расходимся.
Я несу в себе надежду еще затащить Асторию куда-нибудь в кусты под вечер, когда все упьются и наши мужья уединятся вдвоем, но надежда довольно слаба: у Тори слабое здоровье, и спать она уходит довольно рано.
Я сворачиваю в густую зелень парка, ищу в клатче тонкую дамскую трубку. Набиваю ее с помощью заклинания и закуриваю, пока никто не видит. Конечно, запах малины и табака намертво въестся с платье и волосы, и Гарри опять будет орать про рак легких, губы и языка, но сейчас мне просто жизненно необходимо успокоиться.
- Иногда я думаю, не было ли это все фатальной ошибкой, - сообщаю я пробежавшей у меня под ухом серо-рыжей белке. - Фатальной, катастрофической ошибкой.
Белка ничего не ответила. Ну и пожалуйста.
Докурив, вытряхиваю трубку, закидываю носком сапога табак и иду на площадку. До прибытия моей младшей дочери и ее жениха осталось двадцать пять минут ровно.
Раскланиваясь с гостями, маневрирую в толпе прибывших. Странно, и откуда их столько взялось? Вроде, приглашали только самых близких...
Нахожу, наконец, мужа. Он, слава Моргаузе, даже и не подумал никуда ни с кем уединяться, а вежливо беседовал с Крамами. Если бы вокруг не было стольких людей, я точно знаю, он бы сейчас не сдержанно улыбался над очередным русским анекдотом Виктора, а хохотал, откидывая назад голову и непоправимо портя прическу.
Да, столько лет вместе поневоле заставляют узнать человека гораздо лучше, чем хочешь ты сам.
- Господа, позволите мне присоединиться к вашему разговору? - вежливо спрашиваю я, цепляя Гарри под руку и вклиниваясь в этот маленький кружок.
Миссис Крам прожигает меня неодобрительным взглядом. О, я знаю, знаю, за что ты меня ненавидишь!
- Конечно, миссис Поттер. Виктóр, - она произносит имя мужа с французским акцентом, делая ударение на о, и это заставляет меня чувствовать себя хозяйкой положения. Я знаю, откуда у Гермионы привычка переходить на французкий, когда она нервничает, и знаю, кто ей ее привил. - как раз сейчас рассказывал господину Министру о нашей поездке в Москву. Удивительный город! Потрясающая архитектура, но такая грязь кругом! Впрочем, Виктóр, продолжай. У тебя лучше получается рассказывать.
Рассказ Крама мне слушать скучно: трудно думать о истории какого-то города, когда на губах горит поцелуй любви всей твоей жизни. В разговор вклинивается Александр Крам, на несколько минут внося в него оживление: он рассказывает о том, какая потрясающая вивисекция развита в России и каких животных он успел там повидать. Мы слушаем и дружно качаем головами, приходя к выводу: русские - такой странный, непонятный и нелогичный народ...
Через пару минут разговор замолкает: я вижу, что стесняю всех, кроме Гарри, своим присутствием - Гарри-то слишком привык ко мне, чтобы испытывать неудобство в моем обществе, а вот Гермиона не устает кидать в меня злые взгляды.
Уму непостижимо: двадцать лет прошло, а она по-прежнему... Впрочем, не мне ее судить. Сама такая же.
