Danse Macabre

Он никогда не умел рисовать.
Не то чтобы не умел… но, по крайней мере, не пробовал и не учился.
А теперь и дня не мог без того, чтобы не рисовать лица привидений, к чьим душам он прикасался во сне или наяву. Не мог: Ники знал это так же точно, как мог предвидеть очередную попытку самоубийства, когда чёртовы призраки доведут его до ручки, и как его снова спасёт Игорь… или другая какая-нибудь потусторонщина, отжившая своё на этой земле…
В этот раз, однако, всё было иначе. Этого человека Ники видел таким, какой он был при жизни. Но то, что получалось из мудрёной графитовой мозаики, пока что не совпадало с образом, увиденным во сне. Свирепый, смуглый, со спутанными черными волосами и жёстким взглядом… он был живой. А в карандашных линиях от темнокожего убийцы не было ничего. Линии были мертвы, и в картинку пока не складывались. Ники был раздосадован: ему хотелось увидеть этого человека на листе; то каким он будет в статике, неподвижный. Мёртвый.
Вздохнув, Никита потянулся к стоявшей под боком кружке, из которой по ночам он пил купленное в ларьке за углом спиртное, а утром, под бдительным взором матери, – растворимый кофе со сгущёнкой. Он поперхнулся глотком, когда сбоку послышался холодный, тягучий и неуловимо знакомый голос.
– Детям пить вредно. Не то чтобы наша контора осуждает подростковое пьянство, но всё же просто для справки, – едкая реплика была завершена едким же смешком. Ники нерешительно поднял взгляд и обомлел. Рядом неожиданно обнаружился жнец – только жнец мог быть такой… монохромный. Окрашенный в оттенки серого, самые крайние из которых выглядели как чёрный и белый, но таковыми по утверждению Игоря не являлись.
– Водка была палённая, и ты пришёл меня забрать? – равнодушно спросил он. Жнец продолжал смотреть в окно, словно бы намеренно демонстрируя свой породистый профиль с тяжёлым выступающим подбородком, высоким лбом и хищным, орлиных очертаний носом.
Он уже видел этот профиль раньше. Определённо.
– А ты бы и рад, – наконец, бросил жнец всё тем же равнодушно-язвительным тоном, – да только с места в карьер я вынужден тебя огорчить. Жив-здоров.
– Тогда какого хрена ты здесь делаешь? – Ники вперил в него мрачный взгляд. Жнец повернулся-таки к нему, решив показаться и анфас. К картинке добавились резко очерченные скулы и жуткие чёрные глаза. Больше ничего разглядеть пока не удавалось; лицо мужчины казалось сплошным мертвенно-белым пятном в обрамлении почти таких же белых волос, очень длинных и безжизненных.
Бледные губы его изогнулись в довольно-таки гадкой усмешке.
– В гости зашёл. Передать привет от братца.
Пошатываясь, Ники встал, продолжая сжимать в руках блокнот и карандаш. Грубый ответ, рвущийся наружу, непроизвольно проглотил – несколько обескуражила разница в росте. Жнец был выше почти на две головы. Впрочем, к дылдам Ники был привычен: Игорь вот ничуть не ниже этого типа. Был.
– Что ты знаешь о нём?
– Что может начальство знать о своих подчинённых? – вопросом на вопрос ответил жнец.
– О… Так ты у них, типа, самый главный? – недоверчиво уточнил Ники. Субъект неопределённого возраста выглядел достаточно внушительным, чтобы быть чьим-то начальником, но непонятно было, что он в таком случае здесь потерял.
– Не самый, – снисходительно возражает. Вяло шевелит пальцами, в которых возникает некий предмет; несколько секунд спустя Ники опознал в предмете табачную трубку. – Но в некотором роде.
– И что, всё-таки, тебе от меня нужно?
– Ну, – мужчина повёл плечами. Жест этот выглядел неуверенно, словно бы он давно забыл, как это делается. – Можно сказать, у тебя есть то, что принадлежит мне.
– Может быть, хватит говорить загадками? – раздражённо попросил Ники, закуривая.
– Перо. Отдай моё перо.
Он узнал голос. Вороны.
– Не отдам, – чувствуя какое-то подобие превосходство над жнецом, он насмешливо взглянул на него. – Может, оно мне дорого как память? Или я его заточить собрался?
Жнец только вскинул почти бесцветную бровь и спросил:
– Думаешь, не заберу так?
– Не заберёшь, – продолжая усмехаться, Орлов затянулся сигаретой, – потому что если бы мог – забрал бы уже.
– Да, – просто ответил жнец. – Забрал бы. Но если не хочешь отдать – не отдавай. Только смирись с моим назойливым присутствием до той поры, пока не передумаешь.
– А что, оно больно ценное?
Служитель смерти замялся, явно не зная, что ответить. А потом выдал очередную противную усмешечку.
– Зависит от того, что ты хочешь получить взамен.
– Проблема в том, что мне ничего не нужно, – уныло отозвался Ники; плечи его поникли, а насмешки как не бывало. – Игоря не вернут, умереть не дадут; в жнецы я, видимо, тоже не гожусь…
– Погоди-ка… я не ослышался? Ты мечтаешь быть жнецом?
– Я не думаю, что это хуже, чем моя теперешняя жизнь.
Тут жнец не выдержал и разразился захлёбывающимся, издевательским смехом, опираясь рукой на подоконник. Уязвлённый, Никита опустил глаза и с преувеличенным вниманием принялся разглядывать блокнот, всё ещё зажатый в левой руке. Впрочем, внимание тут же стало неподдельным. На картинке проступили гладкие волосы, хищные черты лица и два чёрных провала в глазницах, усечённые с верхнего и нижнего краёв дугами век, – копия того, кто стоял перед ним сейчас.
– А ведь ты точно так же смеялся и пятьсот лет назад, пытая девушек у себя в подвалах, – меланхолично пробормотал Ники. Жнец резко оборвал смех и застыл, напряжённый точно струна, – Сезар ди Оливейра.

***

Это было набором букв.
Нет, не так. Это было набором букв поначалу. А потом они срослись в имя. То-самое-имя, и даже исконный португальский говор чёртов мальчишка отлично воспроизвёл.
Его попросту раскололи надвое. Вельд буквально чувствовал, как мёртвые ткани мозга превращаются в монолитную глыбу льда, которую тут же пересекает сомкнутая, зигзагообразная трещина, уходящая вглубь, всё глубже и глубже.
Вдохни.
«Пятьсот лет без кислорода. Я не помню, как…»
Вдохни.
И он вдохнул. И понял каким-то краешком расколотого сознания, что Никита перевернул песочные часы, в которых даже приблизительное количество песка было неизвестно.
– Я вижу это с тех пор, как мне в руки попало перо. Каждую ночь. Я знаю о тебе многое… Сезар ди Оливейра.
– Не произноси это имя… – охрипшим голосом попросил Вельд. – Мне нельзя – понимаешь? Нельзя его знать.
– Но почему? – Ники непонимающе свёл эти свои дурацкие брови домиком.
– Это непреложное правило, вот почему.
– Скучно это, наверное, – хуева туча непреложных правил.
Вельд кое-как совладал с собой и издал короткий смешок.
– Это вообще скучно – быть немёртвым.
– А почему жнецам нельзя знать имён, которые у них были при жизни?
Нервным жестом Вальдемар одёрнул рукава. Сначала левый, потом правый. И подумал, что это лупоглазое существо отнюдь не назовёшь глупым: хорошие вопросы задаёт.
– Они нам больше не принадлежат. Мы перерождаемся не людьми, а продолжением нашей госпожи.
– Вы не можете быть её продолжением, – упрямо возразил Ники. – Ребята, у вас же есть воля и чувства… ну в самом деле!
– Не чувства… – Вельд покачал головой, – лишь жалкое их подобие. А что же до воли… без воли мы не будем способны к действию. Жнецов чересчур много, чтобы каждым из них можно было управлять, словно марионеткой… Но для обуздания воли хватает и того факта, что её пальцы плотно сомкнуты на душе каждого из нас. В её руках наша окончательная смерть.
Это было непривычно – чувствовать движение собственных губ с такой поразительной чёткостью. Ники поёжился и закрыл окно.
– Если она такая могущественная, то… может что-нибудь сделать со мной?
– Смотря, что именно ты имеешь в виду, – Вельд выгнул бровь, демонстрируя легкое недоумение. – Смерть не может уничтожить ни одного человека собственными руками. Даже в тот самый миг, который значится в наших списках напротив его имени.
– Она может… – Никита обхватил себя руками, – может сделать меня нормальным?
– Ты хочешь, чтобы Смерть отняла твой дар?
– Да не дар это! – воскликнул он, сжимая воспалённые, обветренные губы в сердитую линию. – Проклятье! Самое настоящее проклятье… – выдох. – И как твоё имя теперь?
– Вальдемар, – помедлив, откликнулся Вельд. Имя, носимое им веками, звучало так, как на ком-нибудь смотрится плохо сидящая одежда. – Вальдемар, старший жнец канцелярии смертей, – насмешливо: – Позвольте отрекомендоваться.
– Чертовски пафосно, – Ники хмыкнул, – но ты и выглядишь соответственно.
Вальдемар не стал возражать. Он был в общем-то согласен.
– Так что? Может она это или нет?
– Не могу утверждать наверняка, – он мысленно выбранил себя за каждую заминку в предложении, – но вполне возможно.
– Тогда вот моя цена за твоё перо, Вальдемар.
Вельд неодобрительно качнул головой. Мальчишка, сам того не понимая, собирается отдать уникальные способности, не получив взамен ничего.
– Подумай, о чём попросил. Ведь дар делает тебя уникальным.
– Я не хочу, чтобы уникальным меня делало именно это, – решительно парировал Ники. В эту секунду всё в нём словно бы наполнилось внутренней силой и казалось куда красивее – от слабого подбородка до глаз-блюдец и нелепой причёски, в которой смешались пряди натурального цвета ржавчины и выцветшие чёрные. – Эти способности не принесли мне ровным счётом ничего хорошего или полезного… так что толку в их уникальности?
– Что ж… – Вельд склонил голову, криво усмехаясь. – Да будет так.
Прежде, чем исчезнуть, он услышал недовольный голос:
– Уберите пафос, он воняет.

***

Люциан появился рядом через несколько минут после его возвращения, испытующе оглядывая и всем своим видом не предвещая для него, Вельда, ничего хорошего.
– Что?
– Не прикидывайся дурачком, Вальдемар. Тебе не идёт, – в голосе его звучала плохо скрываемая ярость. Вельд прекрасно понимал, что своему любимцу Смерть даёт куда большую свободу эмоций. Но теперь он понимал, что и сам Люциан платит за эту её щедрость. Платит полным, абсолютным подчинением.
– Что я сделал не так?
– Ты всё сделал не так! Всё!!! – голос Люциана сорвался почти на визг. – Я и представить не мог, что ты – ты, отвратительный педант! – нарушишь непреложное правило и сунешься к мальчишке!
– Я посчитал это нарушение несущественным, если он всё равно знает о нас.
– Дело не в том, знает ли о нас смертный, Вельд, – продолжил он более спокойно и мрачно. – Ты не представляешь, что натворил.
В изящной не по-мужски руке Люциана возникло зеркало – никаких изысков и даже рамы, просто прямоугольник стекла с обточенными краями.
– Дохни на него, раз уж снова дышишь.
Заметил, разумеется. Вельд взял протянутое зеркало и, чувствуя себя по-дурацки, дохнул…
– Запотело?
Он покачал головой, озадаченно взглянув на Люциана.
– Потому что ты не дышишь, дубина! – раздражённо воскликнул наместник Смерти; зеркало рассыпалось на мельчайшие частички серебристого праха. – Грудь твоя не ходит ходуном, диафрагма не работает, лёгкие не… Ты по-прежнему мёртв!
– Тогда откуда ты…
– Оттуда, что не ты первый и, к сожалению, не ты последний. Но, тьма побери, это не должен был оказаться ты!
Люциан неторопливо прошёлся по кабинету, шелестя полами длинной тяжёлой накидки. Дойдя до двери, обернулся и продолжил:
– Это случается нечасто, и каждый случай я старался заминать без малейшей огласки. Госпожа называет это фантомными болями. Понятие, сродни понятию человеческому… Только у жнеца боль не в ампутированной конечности, нет… У жнеца ведь ампутированы чувства.
– Я не чувствую никакой боли, – Вельд действительно не чувствовал ничего, кроме замешательства.
– Торопиться тебе некуда, друг мой, – никогда ещё ухмыляющийся алый рот Люциана так не напоминал рваную рану. – Впрочем, процесс ещё можно остановить, если тебе не придёт в голову снова связываться с живыми. Но это отнюдь не всегда удавалось.
– Даже Смерти?
– Даже мне.
Оба они резко повернулись на голос, выпрямившись и уважительно склонив головы.
– Приветствую вас, дети мои.
На этой фразе в голове Вальдемара вдруг зазвучал ломкий юношеский голос, говорящий «Уберите пафос, он воняет».
Смерть была невысокой, невзрачной девушкой с болезненно худым лицом, с подбородка и до пят укутанной в несколько слоёв тяжёлого чёрного бархата – потому жнецы и носили чёрное, что это был цвет их госпожи, который делал эту самую госпожу совсем уж похожей на живого мертвеца. От шеи и до самого пояса шли ряды тусклых чёрных жемчужин – поговаривали, что в нити их всего шестьсот шестьдесят семь, и будто этими бусами Смерть самолично душит тех немногих, кому по списку предназначена смерть во сне.
– Не спеши обвинять Вальдемара в его опрометчивом поступке, дорогой мой Люциан, – это могло бы быть сказано тоном заботливой мамаши или проповедницы, если бы у Смерти не было такого монотонного, утробного, скудного интонациями голоса. Если бы у неё был тон. – В конце концов, судьба всё оборачивает нам на пользу.
– О, сказали бы вы это мойрам, – с сарказмом промолвил Люциан, и её синюшные губы искривил намёк на усмешку.
– Мойры не властны над судьбой, несмотря на всю их самодеятельность. Судьба – нечто настолько же незыблемое, насколько Тьма и Свет. Но речь совсем не о том. Вальдемар…
– Госпожа? – бесстрастно переспросил Вельд.
– Мальчик назначил цену за твоё перо. И сделал предложение, от которого мы просто не имеем права отказаться.
– Он ещё может передумать…
– Он не передумает, – осекла Смерть. – Дар тяготит его. В конце концов, это непомерная ноша для простого смертного, – видеть и слышать одновременно.
– Что я должен сделать? – почти обреченно осведомился он.
– Пока что твоя задача – заставить Никиту довериться тебе. Тебя будет тянуть к месту хранения пера, но влечение это даёт и обратный эффект, так что ничего сложного.
– И что потом?
Выпуклые, белёсые глаза Смерти на секунду словно бы заволокла недобрая маслянистая дымка. Но секунду спустя они снова застекленели, и Вальдемар решил, что ему померещилось.
– Вот когда наступит это «потом», тогда я скажу тебе, что делать.
Вельд кивнул, отмечая жутко недовольное выражение, застывшее на лице Люциана. Было у него такое подозрение, что это «потом» окажется весьма и весьма нелицеприятным. Не было лишь выбора…
Впрочем, выбор здесь был ни к месту.
– Так что же, я теперь состою нянькой при смертном мальчишке? – чуть надменно уточнил он. – Но кто-то же должен заниматься делами исполнительного отдела канцелярии; не то чтобы я не рад избавиться от выгуливания стажёров…
– Лукреция, я полагаю, достаточно компетентна, – холодные глаза явственно говорили: «Незаменимых не бывает, Вальдемар». Сегодня этот взгляд не уязвлял так, как это обычно бывало; мелькнула лишь дурацкая мысль, что глаза Смерти напоминают мутные стекляшки.
– Больше вопросов, полагаю, не последует?
– Нет, госпожа. Я всё понял.
Очередная ложь. Вельд уже ни черта не понимал.

***

Кац пах куревом и немного – перегаром. И был жутко встрёпан. И вообще, рожа у него была похмельная. Но, к неудовольствию Ники, менее привлекательным Кац от этого не становился. Это как… ну, рисование, например, – кто-то может, а кто-то нет. Вот так и с привлекательностью: кто-то – хронически клёвый Андрей Кац, а кто-то – неуклюжий, угрюмый Никита Орлов.
«Так… ты пришел сюда не ради окончательного обращения в пидораса», – поспешил Ники одёрнуть себя.
– Я не помешал? – хмурясь, спросил он, бредя на кухню вслед за Андреем.
– Нет… Нет, конечно, не помешал! – поспешил заверить Кац. – Я рад тебя видеть, правда…
Ники видел, что он правда был рад. Но лучше бы врал, право слово.
– Кофе будешь?
– Да не суетись ты, – сев на край диванчика в углу кухни, Ники недовольно поморщился. – Впрочем, ладно, давай кофе.
Стараясь внять призыву не суетиться, Кац с прилежным видом вылил из турки остатки недавно сваренного кофе и поставил перед ним чашку. Потом замер между мойкой и плитой, поближе к вытяжке, и закурил свой Parliament.
– Хреново выглядишь, – сообщил он, внимательно оглядев Никиту. Тот вздохнул.
– Не все могут выглядеть охуенно круглые сутки, знаешь ли. И вообще… посмотрел бы я на тебя, если бы ты постоянно ловил глюки.
– Глюки?
– Ага. Только не делай вид, что ничего не понял. Сам же сказал, что нельзя называть им своего имени, – значит, тоже их видишь.
– Так ты их видишь?
– Вижу. Слышу. После того, как меня вытащили с того света.
– Нет. Нет, Ники… Я их, к счастью, не вижу и не видел никогда. Только так называемых жнецов, да и то лишь по их прихоти, – Кац нервно усмехнулся. – Слышу тоже редко. Только чувствую. Но живых людей чувствовать гораздо легче, чем мёртвых.
– И как долго у тебя это?
Он медленно провёл ладонью по взъерошенным кудрям. А потом уверенно ответил:
– Сколько себя помню.
– А… господи, – поражённо выдохнул Ники, чуть подавшись вперёд и сжав в кулаки лежащие на коленях кисти рук.
Сколько себя помню. Кацу было, кажется, двадцать четыре. Неудивительно, что он так спокойно говорит обо всём этом… как о само собой разумеющемся.
– Как ты выжил с этим?
Андрей непонимающе нахмурил брови. После чего – подумать только! – улыбнулся. У Ники кровь прилила к щекам; эту улыбку он уже видел, когда чуть похмельным утром сидел на кровати Каца – закутанный в одеяло так, что торчит одно лицо, да смущённый дальше некуда.
Ники подумал, что, пожалуй, оторвёт ему яйца, если за улыбкой последуют прочие детали того утра.
– Разумеется, ты напуган, – это, впрочем, Кац произнёс уже вполне серьёзно. – А я, знаешь, всё никак не мог ощутить причину твоего состояния. Чувствовал ведь, что дело не только в смерти Игоря…
– А если задуматься, то именно в ней, – возразил Орлов. Чтобы чем-то занять руки, он принялся размешивать кофе ложечкой. Тема была скользкой; чего доброго, Кац опять примется орать. Ну его… – Он теперь один из них… Игорь.
Тёмные глаза Каца в ужасе распахнулись.
– Не может этого быть. Я бы почувствовал.
– Да не призрак же. Жнец.
– И подавно нет! – он всё же вышел из себя. – Он не мог! Игорь за всю свою жизнь не совершил сколько-нибудь дурного поступка!
– Может, ты о нём чего-то не знаешь? Или это не единственный путь?
– Как же… – проворчал Кац, с остервенением утрамбовывая в пепельнице окурок. – Не связывался бы ты с ними. Пусть даже это был бы Игорь…
– Почему? – с любопытством поинтересовался Ники. Как бы он ни пытался выкинуть из головы жнеца по имени Вальдемар, сделать это не удавалось. Где-то на дне разума затаилось смутное опасение, что Ники слишком глубоко нырнул, окунувшись в омут личности Вальдемара. Изнутри он казался бескрайним тёмным лабиринтом, в котором путеводной нитью было глянцеватое перо, плавно сужающееся к кончику.
– Потому что жнецы – они… – Кац нахмурился, подбирая слова; его гладкий высокий лоб прорезали аж сразу четыре морщины, – тёмные они. Будто бы вторую жизнь им дала не Смерть, а зло, которое они совершали когда-то…
– Такими ты их чувствуешь?
Помедлив, он кивнул. Потом задумчиво толкнул пепельницу ребром ладони и, приблизившись, тоже рухнул на многострадальный диванчик. Собственническим жестом приобнял Никиту и уткнулся носом в его волосы, всё еще влажные после утреннего душа. Ники хотел отпихнуть, но не стал. Чувствовал, что Андрею это было нужно. Вопрос в том лишь, почему.
– Не понимаешь? Может, потому, что мне нужно не совсем это?
– Не припомню, чтобы ты упоминал про чтение мыслей, – процедил Ники, смутившись и разозлившись. Макушкой он чувствовал, как губы Каца складываются в одну из этих треклятых улыбочек.
– Не читаю я мыслей. Но мне кажется, в голове у тебя, Никитушка, полный пиздец. Так что предпочитаю иметь дело с твоими эмоциями.
– Тут ты прав.
Некоторое время других слов он не находил. Кац тоже как-то не блистал извечным своим красноречием.
– Кац… – Ники попытался собраться с мыслями.
– Мм?
– А если бы у тебя была возможность отказаться от твоего дара… что, неужели бы не отказался?
– Нет, – не раздумывая, отозвался Кац. – Думаю, раз этот дар у меня есть, то для чего-то оно было так задумано.
– А я вот не хочу, чтобы другие за меня думали!
– Ну так сделай вид, что хочешь, – предлагает немного снисходительным тоном; осторожно поглаживает плечо. – Тогда и не придётся.
– Не вижу в твоих словах логики…
– О… она просто стесняется.
– Верю, – Ники выдохнул это неохотно, сокрушённо. И ведь поверил же.
– Верь, – тихо попросил Кац. – Я же тебе помочь хочу.
Подумав, что Андрей всё равно уже почувствовал его смятение, он решил сказать всё начистоту.
– Возможно, в этом не будет особой нужды. Если жнец выполнит своё обещание.
Резко выпрямившись, Кац чуть склонился вперёд, хмуря густые чёрные брови и пристально глядя ему в глаза.
– Так… И что эти подонки успели тебе наобещать?
– Лишить дара, – Ники передёрнул худыми плечами.
– Да с чего бы вдруг?! – Кац снова вскочил, принимаясь нервно топтаться возле него. – Плевать они на тебя хотели!
– Всё так, – теперь уже он подбавил в голос снисхождения, – но у меня есть то, что им нужно.
Кац не спрашивал, откуда и что именно. Казалось, его это и не интересует. С минуту он таращился на Орлова взглядом, в котором сквозила странная смесь отчаянья и раздражения.
– Как это на тебя похоже, Никита.
– Что именно?
– Бежать от проблемы, – угрюмо пояснил он, снова закуривая; Ники, помедлив, последовал его примеру, и возразил, сердито сведя брови:
– Я пытаюсь их решить.
– Да ни черта ты не пытаешься, – всепонимающая, взрослая такая усмешка Андрея выводила из себя за считанные минуты. – Ты бежишь от своих проблем, не пытаясь просто взять и справиться ни со всей этой паранормальной хуетой, ни с тем пониманием, что Игоря больше нет…
– Перестань всё время напоминать мне об Игоре! – Ники тоже вскочил на ноги, однако уверенности это не прибавило: Кац был выше едва ли на полголовы, но психологически – гораздо выше, чем просто «на голову».
– Не перестану. Как я могу перестать, когда должен заставить тебя смириться с этим и жить дальше?..
– Кац, это не твоё ёбаное дело! – он уже почти кричал. – Ты же весь такой фокусник в области чувств? Так пойми, что я чувствую, и оставь меня в покое!
– Прекрасно понимаю.
Протянув руки, Кац сжал его за запястья ближе к локтю – длины его пальцев хватало, чтобы полностью обхватить костлявые ручонки Орлова. Вырывать – бесполезно; хватка бульдожья. И хватка эта обычно вела к очередным романтическим бредням, которые Ники раз за разом не желал слушать. Раньше – потому что вся эта пидорская романтика смущала до одури. Теперь же – потому что она и вовсе была ни к месту.
– Не стоит думать, что ты никому не нужен… потому что это не так.
– Андрей, не начинай! – безуспешно Ники пытался высвободить руки. – Не до твоих приставаний сейчас…
– Да тебе всегда не до них, – Кац пожал плечами. – Это же может стать очередной твоей проблемой, да?
Чуть не прокусив губу со злости, Ники всё же понемногу уступал его словам, признавал его правоту. Да и как не признавать, если в психологии Кац был этаким читером; теперь это стало очевидно.
– Ты хочешь, чтобы я стал твоей проблемой?
Кац растянул губы в кривой усмешке; Ники вдруг бросилось в глаза, что моргает он очень уж редко. Всё смотрит и смотрит своими хитрыми глазищами, в упор, не отрываясь.
– А ты и так моя проблема. Моя главная забота. Ясно тебе?
Полюбовавшись еще немного его досадливо сморщенным лицом, Кац неохотно разжал пальцы.
– Снова уйдёшь, разумеется. Валяй, – картинно разведя руками, Андрей отвернулся и с преувеличенным интересом уставился в окно. Остро чувствуя себя кретином, Ники уставился куда-то ему в затылок. Приходилось признать, пожалуй, что даже теперь Кац вызывает противоречивые чувства. Сейчас бы силком повернуть его к себе и… впрочем, Ники и не знал, на что он мог бы решиться. Да и мог ли?
– Возвращайся, когда передумаешь связываться с тёмными тварями. И не вздумай делать глупости, – с преувеличенным спокойствием велел Кац.
– Тебя не спросил, – огрызнулся он, прежде чем вылететь за дверь.

Уже выйдя на улицу и утопив в луже без того еще не просохшие кеды, Ники подумал, что со стороны его поведение действительно похоже на бегство. Хроническое бегство от <нужное вставить>. Чёртов Кац просто не мог быть неправ. Хоть бы и для разнообразия.
Ещё раз чертыхнувшись, Ники попытался выкинуть его из головы. Ни к чему было вести себя как влюблённая девица: в конце концов, Андрей Кац для него слишком взрослый, слишком умный и слишком привлекательный. И вообще, он, Орлов, никакой не пидорас.
– Вот только, блядь, мысли пидорские немножко, – негромко проворчал он, отстукивая нервную дробь на сигаретной пачке в кармане джинс. Главное было – не забыть переложить в сумку перед приходом домой. В сумке мать шариться не станет, а вот по карманам под предлогом стирки – очень даже.
Ники чуть не рухнул в месиво из грязи и гниющей листвы, когда на плечо ему опустилось что-то большое и чёрное. И хлопающее крыльями. Ворона. Ну, или ворон: тот ёщё из Ники был орнитолог.
– Да ты, птенчик, совсем охренел, – негромко укорил он. И пошёл дальше, как ни в чём не бывало. Шёл дворами, а прохожих в такую премерзкую погоду было не так уж много… Да и не всё ли равно, что они подумают о странноватого вида мальчишке с чёрной птицей на плече. Как ни странно, веса ворона Ники почти не ощущал – так, чувствовал по наитию то место, где твёрдые когти впиявились в куртку.
– Кристена бы тебе вместо меня, – голос Вальдемара словно звучал в его голове и вместе с тем – как обычная человеческая речь. Будто бы жнец идет с ним бок о бок. – Он бы тебя поучил хорошим манерам.
– Что за Кристен?
– Да так… в общем-то, просто шут гороховый.
Привычно облизав обветренные губы, Ники спросил:
– Так что? Всё в силе?
Когда ворон молчал – будь то Игорь, а не Вальдемар, – Ники невольно сомневался, что птица на самом деле жнец в своём обличье, удобном для перемещений по миру живых.
– В силе. Вот только с моим присутствием тебе всё равно придётся смириться.
– Это ещё почему?
– Приказ госпожи; ей лучше знать, – Ники был уверен, что если бы Вальдамар не был в облике птицы, то непременно бы ухмылялся. – Но ты не переживай: спальное место мне выделять не нужно.
При словах «спальное место» перед глазами Орлова мгновенно пронёсся видеоряд. Он потряс головой, отгоняя идиотские мысли. Жнецы же не спят.
– То есть, ты должен будешь околачиваться возле меня, а мне… просто ждать?
Вальдемар промолчал. Пожалуй, оба они находили ответ очевидным.
– Ненавижу ждать.
Возле той самой детской площадки Ники притормозил. Потом обошёл ограду и, оказавшись во дворе дома (девятиэтажка дурацкой сине-жёлтой расцветки), сел на скамейку.
Закурив, Ники с ленивым раздражением уставился на промокшие и порядком изгвазданые кеды.
– Скорее бы снег пошёл…
Тут он вспомнил про то, что на плече у него восседает птица, гордо именующая себя Вальдемаром. Сложно было удерживать это во внимании, учитывая, что веса он по-прежнему не чувствовал.
– Как я понял, твой дружок-еврей не сообщил тебе ничего путного.
Никита невольно рассердился на эту пренебрежительную фразочку; как, впрочем, и на беспардонную слежку жнеца. Но фамилия у Андрея, конечно, была говорящая, подчёркивающая немного еврейскую внешность её обладателя.
– Нет, не сообщил. Зато сказал, что вам доверять – себе дороже.
Мягкий шелест крыльев – и Вальдемар уже сидит рядом, вызывающе вздёрнув подбородок и закинув ногу на ногу. Солидности в нём как-то заметно поубавилось.
– Может, он прав. А может, и нет. Ты всё равно не можешь ничего утверждать наверняка.
Не мог. Но всё равно почему-то верил. Не жнецам вообще – ещё чего! – а конкретно этому их представителю.
– Он говорил, что нельзя называть призракам своего имени. Почему?
– Потому что твоё имя – часть тебя. Зная твоё имя, любой призрак может помутить твой рассудок.
Совсем не к месту Ники подумал, что Вальдемар всё ещё оставался таким же красивым, как тот обедневший португальский дворянин. Просто требовалось хорошенько приглядеться: всё в нём выцвело до серой белизны, слилось в монохромное пятно. Всё, кроме этих его жутких глаз.
– А сколько тебе лет?
– Четыреста шестьдесят пять лет и сто сорок девять дней со дня смерти, – ответил он, не задумываясь.
– Нехило, – Ники чуть не закашлялся. – А сколько тебе было, когда тебя… ну, того…
– Двадцать один.
– Как Игорю? – он поражённо выдохнул.
Вальдемар кивнул. Судя по понимающей полуулыбке, он прекрасно понимал, что выглядит на невнятный тридцатник.
– Пытаешься поддержать светскую беседу?
– Ну, – с нервным смешком Ники закивал. – Если ты еще и молча будешь вокруг меня роиться – я свихнусь.
Свихнусь. Он видит призраков, слышит голоса в голове, разговаривает с воронами и (будто этого мало!), со вкусом рассуждает о внешней привлекательности мужиков в количестве… И всё еще боится свихнуться, подумать только.
«Да ты уже ёбнулся, Никита, – сумрачно подумал Орлов, уже откровенно разглядывая чеканный профиль жнеца. – По самое дальше некуда».