Дни, сменяя друг друга, становились все более похожими в своей однообразности. Их словно бы писали под копирку и, складывая в такие же одинаковые самолетики, механическим движением запускали в сторону мусорной корзины, и так едва ли не лопающейся уже от этого хлама. Когда Никита был маленьким, он никак не мог сообразить, почему копировальная бумага фиолетового цвета. Сейчас же, в свои без трёх недель восемнадцать, он вспоминал с кривой усмешкой, что тайна цвета лишь в неудачной имитации цвета синей ручки за семь рублей. У него самого где-то в сумке валялась такая – дорогие пилотовские ручки имели обыкновение теряться через пару недель после покупки, а дешевые китайские отличались завидной долговечностью.
«А человек-то… как ручка же. Нужен – исчезает куда-то. Не нужен – так всегда под рукой…»
Мысль показалась Ники чересчур банальной, и он недовольно поморщился. Одернув капюшон куртки, он засунул руки в карманы – перчатки, как обычно, были в спешке забыты на тумбочке в прихожей. Разумеется, на автобус Ники все равно опоздал, – он и пунктуальность редко пересекались на жизненном пути. Пришлось ехать с пересадкой, а это: в n раз больше спертого, влажного воздуха, невидимыми каплями оседающего на одежде и на лице, в n раз больше потраченного времени, и в n раз больше косых взглядов. Стоит, пожалуй, помножить эти числа в степени «эн» на плохое настроение.
Одной рукой ухватившись за поручень возле окна, Никита, звеня мелочью, на ощупь отыскал пятирублевую монету – октябрь верно клонился к середине, а проездной купить было все еще не судьба. Монета была непривычно блестящей – видимо, новая; приложив ее холодным ребром к уголку глаза, Ники увидел отражение собственной светлой радужки с широким чётким пятном зрачка. Вздохнув, он отдал это импровизированное зеркальце подошедшему кондуктору.
Получив пять рублей, кондуктор подозрительно сощурила и без того узкие глаза, зачем-то подведенные черным карандашом. Жирно так подведенные, криво, словно с похмелья руки тряслись.
– Справка у вас есть, молодой человек?
«Из психушки. Из наркодиспансера. Да у меня их хоть жопой ешь».
Послушно показав удостоверение школьника, он вдруг почувствовал себя дряхлым стариком и с досадой отвернулся к мутному от грязи стеклу, не желая липнуть зрачками к складкам чужой одежды.
Этот день был калькой с бульварной беллетристики; будто бы списанный с какой-нибудь дешевой книжонки, что продают в ларьках да в метро. Все бы ничего, да вот только про таких персонажей, как Никита, в них обычно не пишут. Про персонажей с придурью, с тараканами цвета радужной ржавчины. И с голосами в голове, да.
«Может, все же медленно и мучительно? Прошлое вспомнить… А?» – с надеждой вопрошал кто-то.
«Сказано тебе: ненасильственная смерть!» – отрезал другой. Голоса неизвестных почти нереально было различить.
«Ну, это… в жизни всякое бывает…»
«Знаешь, Лу не будет покрывать нас бесконечно… Как, впрочем, и Вельд».
«Это почему?»
«Потому что ты кретин, вот почему…»
Голоса были тихими, звучали будто бы поодаль, но полностью заглушали и музыку в наушниках и шум людской толпы вокруг. Когда голоса закончили препираться и упорхнули по своим могильным делишкам, а в наушниках снова заорал Уэйн Статик, Ники провел ладонью по лицу, рассеянно отмечая испарину, выступившую на лбу и над верхней губой. Голоса эти (духов или других каких призрачных уродов - не все ли равно, как их называть?) словно бы вытягивали из него все живое. От мысли же, что Игорь теперь был одним из этих, становилось еще больше не по себе.
Выйдя из автобуса, Ники почувствовал, что у него дрожат руки. Мама настаивала, что ему еще рано было идти в школу, но сидеть дома и считать цветочки на обоях здорово приелось… Впрочем, в больнице и обоев-то не было. Может быть, стоило послушать мать?
«Похуй, Ники. Похуй», – решительно осек он себя. В школе он и так особо не утруждался. А что одноклассники косо смотреть будут… так они и раньше его не особо жаловали. Большое дело.
Арку панельного дома Ники прошел на чистом автомате, но возле безлюдной детской площадки что-то заставило его остановиться.
«Какой очаровательный чугунный заборчик. Уместнее бы смотрелся на кладбище», – мелькнула в голове мрачная мысль. Взгляд остановился на куче песка, которая по площади была раза этак в полтора больше зеленого квадрата песочницы. Но внимание его привлекла не песочница, а несколько крупных ворон, которых близорукий Орлов поначалу умудрился принять за жирных голубей. Птицы беспокойно шевелились, всплескивая крыльями, словно бы стряхивая с перьев песок; одна из них находилась как бы впереди всех и каркала с равными промежутками. В поведении этой вороны вообще было до странности мало вороньего, птичьего и просто животного, и это было немного жутковато.
Никита и сам не заметил, как в глазах замелькал цветистый глянец перьев, а слух выхватил из звенящей тишины обманчиво неосязаемые голоса.
«…И внимательнее, кретины! Не вздумайте завалить задание и потерять такой ценный кадр. И так уже статистика за последние годы рухнула ещё на четыре процента, пришлось болезнями компенсировать… – карканье исказилось в низкий, тягучий и явно недовольный мужской голос. – Значит так: канцелярия судеб в очередной раз подгадила. На транспорте отличная броня, а у снайпера препаршивая подготовка. Ваша задача – увеличить пробивную силу патронов и задать направление. Задает направление один из вас – один, понимаете?! А то как обычно – все направят, да в разные стороны».
«А дальше чего?»
«Чего, чего. Телохранителя в отдел кадров, остальных во временное хранилище, до передачи в соответствующие канцелярии. И чему вас, олухов, только учат? Да что б я ещё раз…»
Ники испуганно пошатнулся, когда вороны, хлопая крыльями, пролетели у него над головой. Сразу за забором, запутавшись в островке подгнивающих желтых травинок, упало длинное черное перо. Повинуясь тому самому чувству, он просунул руку между ребристыми прутьями ограды.
Заложив перо между двумя последними рисунками, Ники обреченно взглянул на дисплей мобильного телефона: семь минут девятого. Решив, что урок геометрии выговора за опоздание все равно не стоит, он достал из бокового кармана сумки сигареты.
***
Канцелярия жнецов была местом странным, но все же, как бы это ни было прозаично… канцелярским. Канцелярская канцелярия – масло масляное, но в том была вся суть.
Мойры именовали канцелярию «опиумной лавкой» – за странное пристрастие многих жнецов к опиуму, и «домом терпимости» – за все остальное.
Вельд не помнил, как звали его в той, настоящей жизни, как и не знал того, почему из всех картонных имен выбрал пафосное старогерманское «Вальдемар». Жнецов лишали имени и лучших воспоминаний, не оставляя ни малейшей возможности осознать абсурдность своей природы, а новые имена возникали из ниоткуда – то ли игры подсознания, то ли анаграммы, то ли еще что-то…
Память жнеца – странная вещь. Странная тем, что жнец может забыть что-либо, не забывая. Обычно такое случается, когда воспоминаний становится слишком много: наиболее однообразные накладываются друг на друга, словно бы концентрические слои перламутра вокруг песчинки. Вот только жемчугом это назвать язык не поворачивается.
– Господин Вальдемар, – нерешительно окликнул младший жнец… точнее, стажёр, просунув в дверной проем свою лохматую башку. Сообразив, что забыл постучать, он испуганно сжался, готовый умолять о втором дубле, но потом все же осторожно шагнул в кабинет и прикрыл за собой дверь.
– Ну, здравствуй, стажёр, – снисходительно сказал Вельд. Вспомнить имя мальчишки никак не получалось – что-то такое короткое, как умело нанесенный колющий удар. Один из слоев жемчужины, где уже были тысячи имен.
– Вызывали?
Вальдемар не счел нужным отвечать – дурацкий вопрос был еще и, бесспорно, риторическим.
– Наша канцелярия не принимала участия в сотворении современного законодательства, но чистосердечное признание будет вполне уместно.
– Э-э… – он нервно провел рукой по своим взъерошенным белесым волосам. – Тут, короче, такое дело…
– Ну так давай к нему поближе!
Младший жнец вздохнул, машинально проведя указательным пальцем вдоль переносицы, чтобы водрузить на место сползшие очки. Вальдемар выразительно поморщился – проклятый позер Люциан ввел моду на все эти серебряные финтифлюшки, жировой театральный грим, длинные волосы, тонкие сигаретки в мундштуках… И, разумеется, на всяческие стекляшки в изящных оправах – жнецам было плевать на то, что зрение у них куда острее человеческого, лишь бы смахивать мордой лица на избранника Смерти.
– Я не знаю, с чего начать.
– Не знает он, – насмешливо фыркнул Вельд. – Если так подумать, то даже круг имеет начало. Произвольное, но все же…
– Да вот только сложно его найти. Произвольное же, – с сарказмом сказал стажер, в один миг растеряв всю робость.
– Произвольное. Как и конец.
– Эм…
Мямлящий жнец выглядел одновременно потешно и раздражающе. Вальдемар, конечно, был уже осведомлен о том, что он нарушил одно из непреложных правил, но подробности хотел получить из первых рук. И, признаться, не удивился бы уже ничему – перед ним стояла головная боль чуть ли не всей канцелярии смертей.
И вот тут он наконец-то вспомнил, как зовут мальчишку.
«Этот Нейл – одна сплошная ходячая катастрофа», – заявил как-то Люциан, выразительно морщась и пытаясь этим скрыть улыбку. Вельд прекрасно знал, что он благоволит этому новичку по имени Нейл. Запал на него, как принято выражаться в этом веке.
Люциан был избранником Смерти, и этим все сказано. Он хорошо помнил свое имя, свою прошлую жизнь – жизнь этакого сумасбродного творца эллинистической эпохи, который не мыслил себя без музыки и хрупких юношей типажа ранних византийских икон. Порой даже слишком хрупких. Нередко – в силу нежного возраста.
Нейл, к слову сказать, никак не подходил на роль юбилейной стотысячной музы Люциана. Ростом под два метра, крепкий, чуть сутулый, с покатыми плечами. Что-то остроугольное и неуловимо восточное было в его широком лице: высокие скулы, глаза чуть раскосые и асимметричной формы, тяжеловатая челюсть, выпуклый лоб и острый подбородок. Или это было ложным впечатлением, прихотливой игрой тусклого освещения?
В общем и целом, вид у Нейла был глуповатый и разгильдяйский. И какой-то… рыжий. Вельд едва сумел подавить смешок, углядев легкую золотистую рябь веснушек, которым на мертвенно-бледной коже быть не полагалось. Эти веснушки галлюциногенными искорками замыливали зрение, словно бы перескакивая с переносицы на выцветшие радужки и путаясь в светлых ресницах. Растрепанные белесые вихры, казалось, отливают таким же золотистым блеском, видимо, напоминая, что в далекой-далекой жизни их обладатель и вправду был огненно-рыжим.
Вельд решительно осек себя и уже больше не задавал себе вопросов о притязаниях старины Люциана. Притязания эти имели какое-то основание, так или иначе. Символично, что этот плут первым напялил на нос очки. Ведь он все видел, все слышал и все знал. По крайней мере, все, что его не касалось.
– Знаешь, Нейл, – начал Вальдемар назидательно, – за эти несколько веков я повидал немало лоботрясов, но ты бьешь все рекорды. Почему, спрашивается, ты отсутствовал на месте?
– Ну, задержался на десять минут, трагедия… – вид проштрафившегося школьника явно был не в новинку Нейлу, и Вельд подумал, сколько же ему было лет на момент смерти и что такого этот недоумок мог сотворить, чтобы стать палачом при госпоже Смерти. Пары реплик хватало, чтобы понять, что это не их контингент – такие легкомысленные дебилы водились обычно в небесной вотчине, где рука об руку со своими братьями по разуму творили общественно опасное добро.
– Ты задержишься, потом еще какой-нибудь, прости великодушно, дебил решит погулять, ну а дальше что? Еще полдюжины подобных представителей нашей профессии сколотят дружную компанию и умотают на Октоберфест? – поинтересовался Вальдемар с изрядной долей ехидства.
– Вы опять про статистику, да? – обреченно простонал Нейл. Всем и каждому было известно, что начальник исполнительного отдела канцелярии любит пожаловаться на умерших без году неделя неумех и подорванную статистику.
– Не опять, а снова, стажёр Нейл. Надо же о чем-то говорить, пока ты подбираешь годное оправдание своей безалаберности, м-м? Тему погоды же я нахожу избитой и в общем-то… неконцептуальной, знаешь ли, – он сделал витиеватый жест рукой; секунду спустя в его пальцах материализовалась бриаровая трубка, в табачной камере которой предсказуемо уже тлел опиум.
– Ладно, – Нейл тяжело вздохнул. – Ладно… Я все равно собирался поговорить об этом с господином Люцианом… или с вами.
– О, как это мило с твоей стороны, Нейл, – губы Вальдемара исказила ядовитая усмешка.
– Я нарушил большую часть непреложных правил, господин Вальдемар.
Вельд едва не поперхнулся дымом, что случилось бы с ним впервые, должно быть, со дня смерти. Про «большую часть» речь до сего момента не шла – только о задержке исполнительного акта, что случалось с каждым вторым, наверное, новичком и каралось профилактическим чтением нотаций. Он уставился на Нейла в ожидании подробностей. Опустив голову, тот в конспективном виде выдал:
– Я спас одного человека от смерти, и сделал это не в первый раз. Я был знаком с ним при жизни и немало узнал о своем прошлом.
В образовавшейся тишине, кажется, громко хрустнул бриаровый мундштук.
***
Сев на батарею, Ники откинул голову назад и бездумно уставился куда-то сквозь облупившуюся штукатурку. В голове обрывками сигаретного дыма роились разрозненные мысли о кровожадных существах, именующих себя жнецами.
Итак, они сами когда-то были живыми людьми, а теперь убивают этих самых людей. Ну, или способствуют их смерти - тут уж по обстоятельствам. Лица у всех белые, словно бы алебастровые, а в волосах и глазах столько оттенков серого, что даже черный не смог бы показаться черным на фоне этой пестроты из смога, асфальта, неупокоившейся души и голубиных крыльев. Странно изломанные в сгибах суставов. Мимикрирующие под канцелярских работников. Вычурные, словно бы викторианские дома, и при этом до невыносимости пошлые, словно бы пошлость эта – часть их полумертвых тел, анфлераж на месте жировой прослойки.
Жнецы внушали опасение, отвращение… но Ники все равно хотел стать одним из них. У него были причины желать именно этого и не желать ничего больше.
Кроме, разве что, парочки адекватных мыслей. Дурной, дурной трип… закидывался-то Ники всего раз, да ощущения остались. Омерзительный вкус во рту и затянувшаяся псилоцибиновая серенада на частоте нервного импульса.
И никакой возможности вырубить это гребаное грибное радио. И в который раз перед глазами все плывет в пограничную сторону.
– Сгиньте, – не глядя, попросил Ники. Ответом ему было насмешливое старческое хмыканье – Макар редко бывал разговорчивым, но зато всегда – жутко приставучим и сварливым.
– Ишь… ершистый какой. Давно тебя не видать-то было, – промолвил Макар. Его мертвые, двухмерно-выцветшие глаза смотрели насмешливо и понимающе.
Он знал.
– Болел, – неохотно ответил Ники.
– Врешь, пацан. Ой, врешь. Все руки на себя наложить пытаешься.
– Отстаньте.
– Дурак ты, – он словно бы и не слышал. – Для того, думаешь, на свет появился?
– А вам-то почём знать?
– Почём, – во взгляде старика безошибочно читалось пренебрежение ко всему молодому, глупому и живому – такому, каким ему должен был видеться Ники с этим его пирсингом и прической «я у мамы вместо швабры».
– Не первый год как помер, чай… вот теперь и смотри на вас, балбесов, целую вечность. Вечность!
– А почему они вас не забрали? И Лиду с Петром тоже… – на лице Ники отразился слабый интерес.
– Они? Жнецы-то? – Макар, скривившись, разразился зловеще-старческим смехом. – Не помнят они про нас. Или не знают. Я так думаю: знать-то они знают, да хрен признают!
– Как так? Они же должны…
– Их дело – по списку идти, да знай себе вычеркивать. А кто застрял… да что толку?..
Сокрушенно махнув узловатой рукой, Макар исчез за стеной столовки. Никите показалось, что он слышит его недовольный голос, что-то выговаривающий Петру.
«Неужели отвязался?..»
Даже сквозь одежду Ники почувствовал холод мертвой щеки – это Лида устроила голову у него на плече, сжимая его руку тонкими короткими пальчиками; кожа ее на ощупь была, как мелованная бумага. Он покорно расслабился, позволяя призраку тянуть из себя крупицы жизненных сил. Из несметного количества одичалых от не-жизни духов одна только Лида вызывала чувство жалостливой симпатии и какой-никакой интерес – грустная, молчаливая и трогательно-беззащитная. Она почти никогда не говорила, лишь деликатно утоляла свой тактильный голод. Или же замирала напротив, с какой-то меланхоличной заинтересованностью разглядывая его. Изредка, выныривая из вязкого болотца рефлексии, Ники отвечал ей тем же.
Лида была миниатюрной, ростом - ему по плечо, на вид – одного с ним возраста. Лицо ее было… абстрактным: не красивым, не уродливым и даже не обычным. Волосы – пышные, вьющиеся, а оттенка - где-то между льном и туманом. Глаза – неопределенного, но очень темного цвета. И вся она была такой, словно бы ускользающим сквозь пальцы сгустком холодного воздуха…
«Да она же и есть сгусток холодного воздуха», – цинично подумал Ники.
– Да с чего ты вообще взял, что попадешь к ним? – голос Лиды был картонный, без эмоций, как у зомби.
– А почему бы и нет?
– Ты совсем на них не похож...
– Игорь тоже не похож, – отрезал Никита. – И если я не стану одним из них, то хотя бы сдохну.
– Не боишься? – в голосе ее проступило нечто, напоминающее презрительную насмешку.
– Смерти? Давно уже нет… Я хочу…
– Смерти плевать на то, что ты хочешь. Как и плевать на тех, от кого кровью не пахнет как-то по-особенному… Бойся-ка лучше провести вечность на собственных костях. Вечность!
Медленно разомкнув руки, она исчезла там же, где до этого ее дед.
– Бояться? Но… мне уже ничего не страшно… – это было сказано уже где-то между «здесь», и «там», и…
… и это его «ничего» было нигде.
***
– Я нахожу это весьма… забавным, – протянул Люциан. Вельд испытал совсем человеческое желание расквасить скупым ударом его ухмыляющиеся губы.
– Не смотри так на меня, Вальдемар. Прочувствуй-ка эти десять тонн иронии!
– Я и чувствую, господин наместник. Того гляди, с чувствами не справлюсь.
Люциан изобразил жеманную улыбочку, и перевел ядовитый взгляд на обманчиво безразличного Нейла.
– И что же нам с тобой делать, стажёр?
– Это не мне решать, господин наместник.
– Ты мог бы нарушить мировое равновесие, если бы оно уже не было так безнадежно разворочено этой варварской цивилизацией.
– Мне это глубоко безразлично, господин наместник, – глухо отозвался Нейл. Продолговатые, цветом похожие на графит глаза Люциана сощурились еще сильнее.
– Может быть, в наказание мне следует отправить тебя делать работу над ошибками?
«Да он же ревнует!» – теперь Вельд действительно развеселился. Нейлу, впрочем, было не до смеха: отступив на шаг, он судорожно замотал головой.
– Нет… нет, нет, нет! Я… ни за что! – глубокий вдох. – Можете сделать со мной всё, что угодно, но я…
– Останови-ка бреющий полёт мысли, стажёр, – ленивым жестом Вельд вскинул холёную белую руку. – Даже наша госпожа не властна сделать с тобой всё, что угодно, – Люциан криво усмехнулся после этой его реплики, – разве что уничтожить.
– Я готов к этому…
– Тогда ты – просто олух, – раздраженно прошипел Люциан, пытаясь взирать на Нейла сверху вниз. Увы, не выходило – по причине роста последнего.
«Похож на обиженную девицу, – прикусывая губы, подумал Вальдемар. Наместник Смерти перевел на него яростный взгляд, и он тут же добавил: – А вот не лезь мне в мысли, когда не просят».
Снова взглянув на неестественно застывшего парня, Люциан вздохнул, и сказал уже более мягко:
– Далеко не все попадают после смерти в канцелярию. В какую бы то ни было, и в нашу в том числе. Негоже напрашиваться на уничтожение, когда госпожа оказала тебе честь, Нейл…
– Негоже в отношении Нейла, – негромко оборвал его Нейл. – Но Игорю Лапину это кажется сомнительной честью – убивать людей под началом дяденек с корпспэйнтом.
«А мальчишка-то вовсе не такой недоумок, каким кажется на первый взгляд».
Непростительно дерзок… но и непростительно прав. Однако заявлять подобное было глупо, а согласиться вслух – невозможно. По крайней мере, для высокопоставленного лица, каким в канцелярии был Вельд.
– Попридержи-ка язык, – велел он негромко, но резко; Люциан, оскорбленный «дяденькой с корпспэйнтом», явно намерен был затянуть паузу. – Хм… вот потому-то я и не одобряю эти толпы не умерших в полной мере младенцев, Люциан. Мало того, что они недостаточно мертвы для подавления оставшихся эмоций, так еще и не дружат с логикой и этим создают чрезвычайные ситуации. Не могли бы вы, уважаемый Игорь Лапин, поведать мне одну вещь… Каким неведомым чудом вы бы убрали своего дружка из общих списков, этим самым помешав его неизбежной смерти?
– Мне не пришлось бы этого делать, господин Вальдемар, – усмешка на физиономии Нейла вышла злобной, – потому что в списках его нет. Ни сегодня, ни через неделю, ни через пятьдесят лет, ни… ну, короче, вообще.
– Невозможно! – уверенно воскликнул Люциан, нахмурив тонкие чёрные брови. – Стоит ли опускаться до такого бездарного вранья, если уже секунду спустя, как ты назовешь мне его имя…
– Никита Юрьевич Орлов.
Ровно секунду спустя его плечи судорожно дернулись, и уже тише, недоверчиво он повторил:
– Невозможно…
Еще четыре секунды – и наместник Смерти смог взять себя в руки.
– Пока что ты свободен, – холодно бросил он, взглянув на Нейла. – Но не покидай канцелярию, не получив от меня личного разрешения…
– Что вы будете делать? – перебил тот, наплевав на всяческую субординацию и не двигаясь с места.
– Это тебя не касается. В конце концов, вспомни: ты теперь для него никто. Я не знаю, кем для этого человека был покойный, но ты, стажёр Нейл, - никто.
Неуклюже повернувшись на пятках, Нейл метнулся к двери. Но уже перед самым выходом он остановился и негромко сказал, не оборачиваясь.
– Я же не такой, как ты, грёбаный извращенец. Это всего лишь мой двоюродный брат.
Когда дверь за ним закрылась, Вельд не смог удержать издевательского смеха, глядя на Люциана. Очевидно было, что за пять сотен лет весь пиетет по отношению к формальному начальству всея канцелярии смертей не только тяготел к нулю, но и ушёл в минус. Характером Вельд был в разы сильнее, и оба они это понимали.
– Ни слова, Вальдемар, – угрожающе сказал Люциан, поправив съехавшие на кончик носа очки. – Ни одного. Чёртова. Слова.
Вальдемар не послушался: ему было, что сказать. Немало. Чёртовых. Слов.
– Тебе не кажется, друг мой, что ты слишком много позволяешь какому-то проблемному новичку с конопатым носом? Или хотя бы, что тебе следует держать себя в руках? Дай этим немёртвым почувствовать, что ты такой же немёртвый, – и они перестанут дрожать от благоговейного ужаса перед самим наместником Сме…
– Он никогда меня не боялся, – бесстрастно оборвал Люциан. – Но я и не думал, что он настолько безрассуден, чтобы не бояться и полного уничтожения. А боится он только за какого-то мальчишку…
– И это лишний раз говорит о том, что быть здесь этого Нейла не должно. Из него такой же жнец, как из меня – ангел… Что, собственно, тебя и привлекло. Привлекло. Природы этого фаворитизма со стороны Люциана, Лукреции, Кристена и прочего «начальства» Вельд не мог понять вот уж несколько веков. У него самого не было ни любимчиков, ни потребности их заводить.
– Мы же немёртвые, Вельд. Не мёртвые, но и не живые, – рассеянно произнес наместник Смерти, двумя пальцами сжимая тонкую золотую цепочку, которая не давала разбиться соскальзывающим с длинного носа очкам. Хотя… разве очки падали бы, если бы он этого не хотел? Нет. Однако Люциан был фальшив. Фальшив насквозь, но вместе с тем и до той степени, которая еще не вызывает снисходительного отвращения. Он был актером и соответствовал театральному гриму на своём лице.
– Эта тусклая искорка Земли-матери делает нас живыми хотя бы на миллиардную долю процента. Заставляет испытывать некую пародию на человеческие чувства. Или хотя бы иступляться до той степени, в какой мы еще способны сдерживать эти человеческие порывы.
– Интересно, почему мысли мальчишки ты не читаешь с такой лёгкостью? – с легким раздражением осведомился Вельд. Слова Люциана были брошены в лицо неоспоримым фактом – тем фактом, что сам Вальдемар, похоже, был бесповоротно мёртв.
Заслуженно мёртв… Пусть даже есть среди жнецов и те, на ком было еще больше крови.
– В нём слишком много жизни, – пустые тёмные глаза жадно сверкнули. – Как ты знаешь, я могу читать лишь мысли тех, кто скорее мёртв, чем жив.
– Тем не менее, на повестке дня стоит тот, кто скорее жив, чем мёртв, – резонно заметил Вельд.
Вместо ответа Люциан неторопливо прошагал к иллюзорному окну и чуть уловимым движением повёл вдоль поверхности зачарованного стекла, меняя его свойства. Между прочим, у самого Вельда в кабинете иллюзорных окон не было – они внушали ему отвращение. Зато идеально подходили к ломкой фальшивости наместника Смерти.
– Как тебе Никита Орлов? – услышал он короткий смешок, и перевёл взгляд на сквозное стекло. Недоверчиво вскинул почти бесцветные брови.
Мальчишка. Бледный, чахлый подросток с большими глазами и слабым подбородком. Угловатый, с по-дурацки вздёрнутыми плечами, он зябко кутался в серую толстовку, сидя на подоконнике; перепачканные графитом костлявые пальцы судорожно сжимали сигарету, которую заморыш изредка подносил к тонким красным губам.
– Ты ожидал чего-то более… претенциозного.
– Да... Нет.
Вельд не знал. Он просто не ожидал ничего подобного.
«И это – та самая глобальная системная ошибка?»
– Та самая, судя по всему.
Ошибка тем временем слезла с подоконника и натужно хлопнула пластиковой рамой; мысль о слабых руках мальчишки чуток отдавала пренебрежением. Опустившись на ворсистый зелёный ковёр, он принялся сосредоточенно разыскивать что-то в недрах сумки, валяющейся возле стола. Наконец, из вереницы потрёпанных корешков был извлечён блокнот – толстый спиральный блокнот размером с небольшую книгу, выглядевший нетронутым, если бы не плавно отогнутые нижние уголки страниц. Вальдемар живо представил себе, как парень судорожно-механическими движениями кисти перемещает на единой спирали белые листы с тонкой рябью бледно-голубых клеток. Парень так и поступил – будто бы Вельд пристальным взглядом прострочил ему руки мягкими стежками и продел в них нити кукловода.
Страницы блокнота – больше половины – были испещрены разновеликими графитовыми чёрточками и линиями. Они складывались в какую-то невообразимую мешанину грозно-вообразимых очертаний; прескевю в его дословном значении.
«Шизик?..»
– Приглядись внимательнее, – почти беззвучно посоветовал Люциан.
После его слов мешанина обрела форму резко, даже грубо. Невнятные образы, выведенные неумелой рукой, обрели лица, обросли живой плотью…
– Мёртвой, – невнятно поправил Люциан. – Они мертвы, Вальдемар. Они все давно мертвы!
Но Вельд не слышал. Шелест бумаги прекратился, и секундное удивление промелькнуло на худом, скуластом лице мальчишки, обнаружившего длинное чёрное перо, заложенное между страницами. Бережно зажав очин кончиками большого и указательного пальца, он медленно поднёс перо к лицу; кончиком его провёл вдоль обветренной нижней губы. Если бы у Вельда билось сердце, то сейчас бы его ритм ускорился: творить такую порнографию с…
– Это же твоё перо. Вальдемар, тьма побери, откуда у него твоё перо?!
Вельд обернулся, чтобы ответить, но с ответом найтись так и не смог. Потому что он не знал, как такое могло быть – чтобы жнец потерял перо. Перо можно было только вырвать, и вырвать с ощутимой болью. Так откуда?..
Должно быть, ответ следовало искать там, откуда взялось очередное «это невозможно».
