Прогресс Шерлока Холмса

Саммари:тихий ужин в узком кругу у Мэри в Кэптоне выливается в череду критических умозаключений Шерлока, легкое опьянение, порез на руке и важное открытие.




Маленький (дешевый) обеденный стул; расшатанный болт в спинке давит и колет. Нервирует. Ерзаю, покачиваю ногой стаккато. Ножки стула (грубые, непокрытые войлоком) царапают пол, оставляя царапины (необработанное дерево, в постоянном движении) на полу в столовой, следы этих неловких посиделок. Даже убрав отсюда мебель, можно будет точно воссоздать сцену: пара влюбленных (Джон во главе стола, Мэри по правую руку) склоняются друг к другу, полные счастья и радости, и их гость, весь как на иголках (стесненный, готовый взорваться в мгновение ока, полный сдерживаемого напряжения), чуть в стороне. Все можно прочесть по полу: двое без всяких сожалений, один - буквально соткан из них.

- Я открыла ее, а там был презерватив. Со скрепкой внутри. Скрепкой! – Мэри рассказывает библиотекарские байки. Она умеет выбрать удачное время для штуки, и знает, когда выдержать драматическую паузу. Типично для патологических лжецов. (По правде говоря, типично и для тех, кто считается в обществе привлекательным и успешным.) – Он вернулся на следующий день и попросил отдать закладку.

Джон смеется. Касается ее руки.

Его волосы в легком беспорядке, ее – недавно уложены (свежий лак для волос, дешевый). Только что подкрашенные (очень дешевой) помадой губы; неровный мазок, выходящий за контур верхней губы. Та же помада на щеке Джона. Их постель (за закрытой дверью, будто они пытаются скрыть от меня само существование супружеского ложа, будто есть что-то непристойное в том, что я его увижу) недавно была поспешно застелена. Пахнет потом, лубрикантом (дешевым) и спермой. Они занимались сексом до моего прихода. Почти вижу, как по его венам растекается окситоцин. Припухшие веки, тихая нега удовлетворения. Доверие. Привязанность. (Любовь. Просто зову вещи своими именами.)

Его лицо не искажает гримаса бессилия (злости, страдания), когда он с ней (как это часто бывает, когда он со мной). Она разглаживает его лицо (плечи, длинные мышцы спины и короткие - рук, а также трудности его послевоенной жизни). Она что-то говорит, он смеется. Довольный, непринужденный, уверенный, бесстрашный.

(Отсутствие страха: его телу это не нравится. Оно, невзирая на уверения разума, чувствует напряжение там, где его нет, придумывает повреждения вопреки их неизменному и осознаваемому отсутствию. Война сломала Джона. То, чего ему так хочется (счастье, постоянство, комфорт, любовь), то, что у него есть сейчас, калечит его.)

Мой ценный вклад в эту утопию: риск и страх. Неопределенность. Опасность. (Горечь. Сожаление.)

Я в отчаянии.

Верная оценка. Точная. Разумеется, я в поисках опасности. Загадки и преступления, улики и тщательный анализ, наблюдение и дедукция – все это помогает оставаться в здравом уме. Я что, совсем не способен обеспечить комфорт, расслабленность, невинные удовольствия – все то, что я читаю по лицу Джона, когда он приобнимает Мэри (правой) рукой? Приятную тяжесть в теле от переполняющих его доверия и окситоцина? Именно это, как думал Джон, я бы возненавидел? Глупости нашей общей постели, взлохмаченных волос и предсказуемых реакций знакомого тела в моих руках? (Прикосновение моих не накрашенных губ к его щеке? Возненавидел бы я это? Он ошибся? Я не знаю. Думаю, он ошибся. Думаю, я ошибся. Сожаление. Обратная перемотка: все сначала.)

- Еще картофеля? – Мэри держит в руке ложку (эмаль на рукоятке сколота; она порежется об нее, если сдвинет ладонь чуть влево). Она улыбается мне. Так и светится от счастья.

Неожиданность: по Мэри ничего не скажешь. Мне почти невозможно ее вычислить (в этом смысле, по крайней мере, только в этом смысле). Все ее тело не выражает ничего определенного: поведение кажется естественным, но на деле все наоборот. Урок: Мэри может заняться сексом (с Джоном, с кем угодно), а я не смогу потом ее разоблачить. Глаза ясные и дружелюбные, взгляд пристальный. Выглядит так, будто она наслаждается моментом, полна уверенности в себе, все остальное скрывают глаза, рот, ее лицо, на котором застыло отрепетированное выражение. Я могу взглянуть на Джона и узнать, что было за несколько минут до моего прихода, но ее глаза (лицо, тело) абсолютно ничего мне не говорят. Это беспокоит.

Мэри научилась мастерски скрывать разоблачающие реакции своего тела, или же ей повезло иметь эту способность от природы. (Социопат? Нет, не думаю.) Была бы она менее внимательной, подозрительной, сосредоточенной на себе и ситуации в целом, намного более спокойной, я бы вычислил следы ее недавней сексуальной активности по лицу и телу. Она еще опасней, чем я себе представлял. Всякий раз, когда она попадается на измене (три неудавшихся замужества и расстроенная помолвка: очевидно, ее подловили), она делает это нарочно. (Чтобы наказать себя? Возможно. Вина. Стыд. Желание исправиться, быть лучше? Желание начать все сначала? Ее собственные ошибки позорят тех, кому она изменяет? Ее способность обманывать делает их менее интересными, привлекательными в ее глазах? Разочаровывается ли она в своих мужчинах, обнаружив их полное невежество?

Джон и Мэри сидят здесь, в клэптонской квартирке, словно мягкие тряпичные куклы, и смеются над уже знакомыми историями, оставаясь при этом совершенно разными людьми. Она - сдержанная и трогательная беспечность; он - потерянный, уязвимый и спокойный. Расслабленный. Открытый. Он по своей природе честен с теми, кого любит; она же, напротив, нечестна. Несоответствие. Она держит пистолет у его виска. Он подается ему навстречу. Катастрофа.

В любом случае, с ней он рискует испытать боль и страдания сильнее тех, что он когда-либо мог пережить со мной, но Джон, очевидно, об этом не подозревает. Ведь иначе жизнь с Мэри тоже должна была бы спугнуть его хромоту. Я ему даже не нужен.

- Ай!

- О, ты порезалась…

- Ой!

- Дай-ка я…

- Просто…

- Я сейчас принесу…

Она все же сдвинула кисть влево. Глубокий порез на ладони. Сильно кровоточит. Капля крови на картофеле.

- Видимо, никакого плавания завтра, - Джон делает повязку на руку.

- Похоже на то, - произносит Мэри. – Но завтра вечером я иду… - короткая пауза, - в книжный клуб, помнишь? – тон голоса слегка изменился. Рукой (левой, которую Джон не перевязывает) она неосознанно дотрагивается до своего лица. Бросает взгляд на меня, затем на Джона. – «Сентименталисты», – уже другим тоном. Отрепетированным, взвешенным. Нарочито нормальным. Спокойным. Она устанавливает зрительный контакт, опускает руку, улыбается. – Жду не дождусь, книга замечательная. Канадский автор. Победитель конкурса. Ты читал?

Она лжет. Боль на мгновение выбила ее из колеи? Неожиданность? Кровь? Она врет насчет книжного клуба. В первый раз? Первое рандеву в замужестве? Не думаю. Джон понятия не имеет. Он позволяет ей сменить тему, он ничего не слышал о «Сентименталистах» и Премии Гиллера. Она рассказывает о том и другом. Она обо всем разузнала, прочла книгу. (Она библиотекарь.) Железное алиби. Книжный клуб существует (конечно), но я готов дать свою (ее, его?) голову на отсечение, что завтра они не собираются, это ложь. (Может быть, встреча состоится завтра днем, и обман совсем незначительный, как можно ближе к правде, и у нее будет алиби на несколько часов, чтобы заняться тем, о чем Джон не должен знать. Хочет, чтобы это сошло ей с рук. Хочет почувствовать возбуждение от обмана.) Искусная. Опытная. Никакого чувства вины, пока никакого. Пока это только забава, игра, кайф; секс этим вечером, за несколько минут до моего прихода, был началом игры. У нее тоже страсть к опасности. Она обожает выходить сухой из воды. Ходить по краю, быть почти пойманной. Но ее никто не поймает, пока она сама этого не захочет.

- Вы двое могли бы тоже чем-то заняться, - глаза Мэри излучают безграничную радость. – Может, раскрыть преступление или телевизор посмотреть? Но сначала ты, наверное, его поужинать позовешь, Шерлок?

- Ну конечно, - я улыбаюсь в ответ. Я тоже могу играть в эту игру. Теплота и искренность. Она пытается сбить меня со следа, занять меня на время, пока будет занята сама? Думает, если я буду развлекать Джона (ужин, ТВ, может быть, немного убийств на десерт), от моего внимания ускользнут ее ночные бдения. (Она настолько расчетлива? Знает, что я подозреваю ее? Что я бы следил за ней, наблюдал через окна, изучал и вычислял бы?)

- Какой джентльмен, - она смеется. – Вы двое идете на свидание, пока я сижу с девочками в книжном клубе. Я могу приревновать!

Отвлекающий маневр. Классика. Намек на то, что Джон будет изменять, в то время как свидание с любовником скорее, ее план. Очевидно. Она смеется над собственной шуткой. Считает себя такой забавной.

Джон бросает на нее обиженный взгляд. На его лице вспыхивает гнев, но он тут же подавляется. Она пересекла какую-то черту. (Какую?) Лицо Джона напряжено, кулак сжимается и разжимается, он медленно глубоко вдыхает, чтобы успокоиться. Он очень зол; я его таким никогда не видел. Он натянуто улыбается мне (извинение: за что?) и делает глоток вина (дешевое: ужасно). Его предали; одно из тысячи маленьких предательств между влюбленными. Слетело с языка и задело больное место. Его поставили в неловкое положение передо мной. (Почему? У Джона от меня какие-то секреты?)

Почему это утверждение так сильно обеспокоило Джона? Пренебрежение его гетеросексуальностью, его мужественностью? Скорее всего, нет. Он считает такие вещи нормальными. Его сестра – лесбиянка. Он целовался со мной (в губы), он спал рядом со мной в собственной кровати. Признал свое влечение (хоть и необычное для него) к мужчине (ко мне). Не думаю, что он обиделся на шутку (очевидно, шутку) о романтических отношениях со мной.

О.

Это не шутка, несмотря на убедительный смех Мэри.

В темноте, возможно, в постели, холодной ночью, как-то раз прошлой зимой, обнимая Мэри (темнота делает все признания менее мучительными), он признался в своем непристойном, но (умышленно) не реализованном влечении (ко мне). Ну конечно! Никаких секретов между супругами; Джон такой романтик, что искренне верит в это. Абсолютная честность. Он был абсолютно честен. Она знает, что между мной и Джоном было что-то (неопределенное, не представляющее угрозы; конечно, она не почувствовала серьезной угрозы).

(Она знает о поцелуе? Имеет ли вообще значение поцелуй, легкое «спасибо» между друзьями, краткое целомудренное соединение губ? Я даже не ответил на него. Не хватило времени. Был застигнут врасплох. Поэтому он не имел никакого значения? Они думают, что я не хотел этого поцелуя. Поэтому ревновать его ко мне кажется ей таким нелепым?) Он хотел заняться со мной сексом. (И по-прежнему хочет?). Но не сделал этого. (Не потому, что не смог, а потому что не захотел. Потому что мы сошлись во мнении, что это разрушило бы нас. Причинило бы боль ему… Разве она не знает? Конечно, знает. Разве он забыл об этом? Он преподнес ей это как-то иначе?) Я что, все время являл собой воплощение неприятия и нежелания?

Она смеется: это потому что я такой неспособный? Потому что ни Джон, ни я не сделаем этого; потому что я какой-то монстр, играющий с его чувствами? (Или наоборот? Джон – монстр, играющий со мной? Невозможно. Немыслимо. В любом случае не смешно.) Или она верит (они оба верят?), что я какое-то асексуальное существо, не понимающее что такое близость (поцелуй(и), рука на моем бедре, прикосновение лба к моей спине, пальцы в моих волосах), и поэтому не могу расцениваться как реальная угроза ее браку? Меня невозможно представить в роли приемлемого партнера, спутника, любовника?

О.

Она подколола меня? Или Джона? Неопытный девственник, в ужасе от обладания/потери Джона (невозможно: они ничего об этом не знают, как бы они вообще узнали?), или сломленный бывший солдат, влюбленный (безответно?) в своего асексуального, неэмоционального, недоступного сожителя и лучшего друга? Или нас обоих, попавших в это нелепое безвыходное положение? Запутываюсь в предположениях, в этой неразберихе. Я был так глуп.

Гнев Джона на Мэри утихает, но он все еще расстроен. Уже борется с собой, хочет простить ее, сидя на этом жутком обеденном стуле со скрипящими болтами в спинке. Она выпила немного лишнего; он любит ее и списывает все на ее низкую самооценку, ее страх. Правда. Он испытывает ко мне чувства, которые не будет прятать. Он осознал их, но несмотря на это, он не будет отдаляться от меня. Ей простительна нервозность. Он принимает, прощает ее - заставляет себя улыбнуться, тихо посмеяться. Фальшивый смех – даже она должна заметить. Она не замечает.

Я помню, что Майкрофт мне зачитывал: «Мэри в основном привлекают мужчины с внутриличностным конфликтом. Эмоционально неустойчивые или неспособные полюбить ее в ответ, или же влюбленные в кого-то другого». Мэри знает себя достаточно хорошо, чтобы это понимать; Джон, в свою очередь, достаточно честен, чтобы признать свои эмоциональные противоречия. Они достигли компромисса.

Она насмехается над ним. Насмехается над влюбленностью в асексуального социопата. Его злость (скрытая за фальшивым смехом) почти осязаема.

Прошло всего несколько мгновений после ее шутки (хотя показалось, что намного больше: мой мир изменился навсегда, мне нужно пространство и время, чтобы прийти в себя). Она все еще смеется. Глаза закрыты. Вспышка гнева Джона, в течение нескольких секунд перешедшая в неловкость, остается ею незамеченной.

- Может и стоило бы, - намекаю я. Ревновать, я имею в виду. Все, что она, как ей кажется, знает обо мне – неверно.

Мэри снова смеется, даже еще громче, будто я произнес самую смешную вещь на свете. Такое впечатление, будто я подыгрываю. Джон пытается улыбаться и дальше, издает еще один фальшивый смешок, но его взгляд: оскорбленный, смущенный, обиженный. В нем неозвученный вопрос. За внешним фасадом скрыто гораздо больше. Больше, чем я могу распознать этим вечером. Как вообще, сидя на этом ужасном стуле, с пережаренным мясом в водянистом соусе и недоваренным картофелем на столе, я могу разобраться в этом?

Я не ухожу сразу – они бы подумали, что это побег униженного и оскорбленного. Все бы остались недовольны. Джон стал бы беспокоиться. Поэтому я жду час и сорок пять минут, полные глупых разговоров о местной преступности и плохом телевидении. Безобидно. Скучно. Просто. Постепенно атмосфера поглощает мое условное открытие и ощутимое напряжение в комнате. Оно рассеивается, будто ничего и не было. Дух притворства и обмана исчезает, и Джон снова расслабляется. Смеется. Рассказывает истории о делах, во многие из которых Мэри вряд ли верит. Она смотрит на меня будто в ожидании, что я поправлю Джона, но я этого не делаю.

Не могу отвести от него глаз; заставляю себя не пялиться. Мне страшно и радостно. Наблюдаю за ним, пытаясь обнаружить доказательство, хоть какое-нибудь неуловимое движение, характерное выражение его открытого лица, какую-нибудь подсказку. Неясно. Он наливает еще вина. Мы заканчиваем ужинать; Джон идет на кухню и возвращается с тарелкой бейкуэлльских тарталеток. (Я узнаю их: они из кондитерской, о которой я весьма высокого мнения.) Джон мне улыбается. Я отвечаю тем же. (Доказательство? Вряд ли.)

К тому моменту, когда я встаю и надеваю пальто, глаза Мэри сонно и хмельно закрываются. Она смотрит на Джона с нескрываемой нежностью. (Любовью. Зову вещи своими именами.) Несмотря на все ее недостатки, нельзя обвинить ее в черствости. Кажется, она так и не заметила, что обидела и поставила в неловкое положение Джона, и вместе с тем предоставила мне жизненно важное подтверждение. (Мои выводы должны, совершенно точно, должны оставаться умозрительными: строить теорию до того, как будут в наличии все доказательства – грубая ошибка. И моя предвзятость в этом деле очевидна.)

Уже в дверях, когда я почти ступил на лестницу и покинул эту жалкую квартирку, Джон меня обнимает. По-дружески. Прощальное объятие. С кухни доносится грохот посуды в раковине: Мэри не видит. Объятие. Извинение (Просит прощения).

- Спасибо, - голос Джона: я чувствую его вибрацию кожей. – Я рад, что ты пришел, - это так. Что бы между нами ни происходило, мы по-прежнему друзья, которые дорожат друг другом, которые рады существованию друг друга. Сложно.

Он немного отстраняется, его ладонь по-прежнему у меня на спине. Сомневается. Я улыбаюсь. Решение принято в доли секунды: не даю себе долго размышлять над ним. Наклоняюсь и целую его. Позволяю языку пробежаться по контуру верхней губы. (Вино. Жаркое. Соус. Миндаль. Его собственный молочный привкус.) Это и то, что он слегка пьян, заводит его; реакции замедленны, бдительность усыплена. Он раскован, расслаблен и доверчив. (Даже со мной; а может, особенно со мной. Почему бы нет?) Слегка втягивает мою нижнюю губу. Обхватывает спину. Рука поднимается к шее. Его язык. У меня во рту. Слияние двух необычных текстур. Страсть. По венам растекается огонь. Губы. Влажные. Бряцанье посуды; вода течет. (Напоминание.) Мы отстраняемся друг от друга. Его рука соскальзывает с моей шеи. Обмениваемся пристальным взглядом. Слегка запыхались (он; спустя секунду обнаруживаю, что я тоже).

- Было мило, - я имею в виду ужин. Это понятно? Не готов пока оценить поцелуй, и уж точно не так: «мило», - не то слово, которое я бы выбрал. Чувствую себя так неловко. Уязвимо. – Спасибо за приглашение, - по-прежнему говорю об ужине. Надеюсь, это понятно. (Было ли вообще какое-то приглашение к поцелую? Возможно. Это было взаимно. Наш первый, (последний? Конечно, нет) определенно, (полностью) взаимный поцелуй.) Мой голос звучит более хрипло, чем я ожидал. Он выглядит ошеломленным. Удивленным. (Как он вообще может быть удивлен? Если, если…нужно время, чтобы подумать. Собрать все воедино.) Он возбужден. Как и я. Сердце стучит в ушах. Я точно покрылся румянцем. Краснею. Должно быть, так очевидно. (Спишем все на вино.)

– Увидимся завтра, - не могу больше здесь оставаться. Не знаю, что делать.

Я поворачиваюсь и начинаю спускаться по лестнице.

- Завтра, - произносит Джон. Подтверждает. Голос тоже немного дрожит. Я не слышу, чтобы он закрыл дверь – наблюдает за мной. Испытываю соблазн обернуться, обменяться многозначительным взглядом, признать, что стал понимать его чуть лучше, чем раньше, (я полагаю) и что он неправильно меня понял тогда (определенно), и сказать что-нибудь нелепое и трогательное, о чем я тут же пожалею. Но я не оборачиваюсь.

Снаружи идет дождь. Не придаю этому значения. В венах огонь. По коже мурашки. Джон.