Я снова и снова слышу их, когда шагаю по коридору. Когда Флитвик собирает детей, якобы для репетиций хора, а на самом деле, чтобы подкормить укрепляющими и заживляющими зельями – как он думает, кто же их готовит, неужто Слагхорн?! – и я притворяюсь, будто не знаю об этом. Я слышу их, когда Лонгботтом провожает меня пристальным взглядом, хотя его правый глаз так заплыл, что уже ничего не видит. Я слышу их, когда по ночам где-то хлопает оконная створка, долго, всю ночь, и невозможно закрыть глаза, потому что даже зелья перестали спасать от кошмаров. Я слышу их, когда в «Поттеровском дозоре» Джо Лирдан сообщает, что никаких вестей от Фродо, Сэма и Горлума пока нет, но кольцо рано или поздно будет уничтожено, и Саурон может засунуть свой глаз себе в задницу – что бы это ни значило. Я слышу их, когда Амикус впервые выходит из подчинения и отказывается передать грязнокровку из Хаффлпафа под мой личный контроль. Я слышу их, когда мне приходится бесстрастно хлебать суп, в который плюнула большая половина педагогического состава, и я утешаю себя, что, по крайней мере Хагрид туда пока еще не мочится. Я слышу их, когда обнаруживаю в руках чокнутой девчонки Лавгуд, сумасбродной Уизли и недоумка Лонгботтома древнюю реликвию, меч Гриффиндора. Я слышу их, когда один за другим пропадают мои ученики, Финниган, Томас, сестры Патил, Чанг, Браун… пропадают, и я ничего не могу с этим поделать, ничего не могу добиться от Кэрроу, ничего не получаю в ответ на мои вопросы от других педагогов – разве что презрительные ухмылки. Мне остается только гадать, живы они или мертвы, прячутся в безопасном месте или гниют в подвалах мэнора, преподнесенные Лорду в качестве хогвартских сувениров. Вот когда я думаю об этом, рыча в бессильной ярости, меряя шагами мой-не-мой кабинет, я слышу их особенно четко.
Альбусовы «пожалуйста». Они кислые и хрустят на языке, они преследуют меня, от них невозможно избавиться. Альбусовы «пожалуйста». «Пожалуйста, защити школу», «пожалуйста, проследи, чтобы мальчик довел дело до конца», «пожалуйста, позаботься об учениках».
Пара сотен душ, мои ученики. Пара сотен душ на моих плечах, давит, пригибает к земле, и поэтому я не двигаюсь с места, когда вслед за ланью из-за деревьев выходит Поттер. Я не двигаюсь, не смею, не имею права, но я могу смотреть.
Он исхудал, осунулся, лицо угрюмое, и этот вечный свитер, на два размера больше, чем нужно… Мне снова хочется подобрать ему одежду по размеру, когда я вижу, как он натягивает рукава на кончики пальцев.
Я слежу за ним издали, как следил всегда, все эти годы; он не чувствует моего взгляда, он уже заметил меч на дне озера, раздевается быстро, не давая себе шанса передумать. Я гляжу на его ребра. Когда Гарри поднимает руки вверх, чтобы стянуть с себя майку, кожа на ребрах натягивается, и они видны отчетливо. Они похожи на скелет крыльев, будто ангел встал за его спиной и обнял своими крыльями, защищая сердце.
Я гляжу, как Поттер погружается в ледяную воду озера, прыгает с головой, по-гриффиндорски безрассудно. Я гляжу, как успокаивается поверхность, сглаживаются круги, расходящиеся к заснеженным, заледенелым берегам, я гляжу, как падают крошечные снежинки на мои пальцы.
Чем больше проходит времени, тем сложнее мне дышать. Будто в легких хлюпает вода, будто кожу стягивает холод, будто подводное давление сжимает грудь.
Я думаю: «Если сейчас закричит птица, он выберется». Я думаю: «Если мои руки почувствую холод, он выберется». Я думаю: «Если поднимется ветер – ветерок – крохотный сквозняк хотя бы – он выберется».
Но ничего не происходит; ничего.
Мне кажется, что все кончено, мне кажется, что уже ничего никогда не будет хорошо, на миг мне все равно – дикое, ослепительное желание спасти, вытащить, помочь почти побеждает, и я дергаюсь вперед, осыпая снежные шапки с кустов, но затем…
«Пожалуйста, Северус».
Я застываю и гляжу, как спустя вечность, две вечности, семь вечностей Рон Уизли с шумом погружается в воду, а через несколько секунд звенящей тишины они всплывают на поверхность, оба.
Я отступаю на шаг, еще, и еще, я пячусь назад, не в силах отвернуться, я должен убедиться, что он жив, что Гарри жив, что он действительно кашляет, согнувшись на белоснежном снегу, и в руках его меч… Шаг, шаг, еще шаг, я ступаю по снегу, меж черных деревьев, мимо серых холмов, мимо уютно подсвеченной желтой лампой изнутри палатки, вокруг которой беспокойно нарезает круги Грейнджер, шаг, шаг, еще шаг, я отхожу достаточно далеко, чтобы аппарировать, не привлекая внимания к их укрытию, и вскоре я уже в школе.
Я иду по коридорам, держа спину прямо, и пряча в карманах руки, потому что они белые от холода и слишком сильно дрожат. Я оказываюсь в безопасности своего-не-своего кабинета и запираю дверь слишком рано, мне надо бы пройтись по коридорам – сегодня дежурство Кэрроу, мне надо идти на шаг впереди и распугивать всех идиотов из Армии Дамблдора, которые считают себя героями, но ведут военные действия против самих себя все это время.
Но я не могу. Немогунемогунемогу больше, я должен это услышать, хоть все равно ничего нового болтливый ведущий «Поттеровского дозора» мне не сообщит, я должен услышать его резкий, чуть хриплый голос, который столько раз объявлял: «Победа снова за Гррррриффиндором!!!». Я должен услышать, что за песня сегодня прозвучит в эфире для Принца, запертого в высокой каменной башне.
Я беру в руки белый шар, но замерзшие руки слишком неповоротливы, слишком неуклюжи, шар падает на пол, с тихим печальным звуком – и трещина похожа на молнию.
К рукам возвращается чувствительность и они снова чувствуют боль, и то же самое происходит с моим сердцем, так больно – от ненависти, которая слишком велика, чтобы поместиться внутри. Она рвет плоть и кожу, брызгает во все стороны смердящими кляксами темноты, ненависть, великая сила, о которой Альбус не любил упоминать – потому что не любил ненавидеть.
Я же ненавижу любить.
Я ненавижу себя за то, что моя любовь не настолько чиста, чтобы спасти Поттера, как когда-то сделала любовь его матери. Я ненавижу себя за то, что моя любовь – недостаточно веский повод, чтобы заткнуть уши и прекратить слышать все эти «пожалуйста».
Я ненавижу себя за то, что уже выбрал, какие воспоминания оставлю Поттеру, если не успею поговорить с ним прежде, чем все закончится.
Ненавижу свою трусость, ненавижу, что ошарашу мальчишку за пару минут до его смерти, ненавижу, что мне так легко было решить, что я ему скажу на прощание.
Ненавижу, что мне придется плюнуть любовью, не в тарелку – прямо ему в глаза, и ненавижу, что этот жалкий плевок мигом растворится в океанских водах любви, которую к нему испытывают другие.
Я ненавижу себя за то, что считаю себя достойным внести свою лепту в то цунами, которое Альбус называл «великой силой», и которое однажды утопит мальчишку.
Мне стоило бы выцарапать это на тыльной стороне ладони.
«Я не должен любить» – тысячу раз; «я не должен любить, потому что моя любовь бессильна».
Как человек, который обещал – обещал! – что все будет хорошо, что все наладится. Как человек, который обещал, что защитит ее, а потом взял с меня клятву защищать Гарри, как человек, который ни разу не выполнил свое обещание. Как человек, который повторял, что нет ничего стыдного в том, чтобы любить.
Где ты? Почему ты не можешь помочь мне? Ведь ты обещал, обещал… Пожалуйста, Альбус! Хоть раз! Пожалуйста, Альбус!!!
Шар вспыхивает белым светом.
И я, вздрогнув, произношу еще раз. Громко, четко:
– Альбус.
Из шара несется: «Итак, сегодня у нас в гостях был мистер Ромул из диких таежных лесов, и вы слушали вечерний обзор новостей. Не забывайте настраиваться на нашу волну, чтобы быть в курсе событий. Любите друг друга, если, конечно, вы не соплохвосты – их и так достаточно на нашей планете. И, как обычно, песни по заявкам...»
Из шара, освещающего тусклым светом кромешную тьму и этого кабинета, и этого замка, и этой вселенной, несется: «Мистер Ловец передает привет Принцу и просит поставить для него...»
Из шара, который я прижимаю к груди обеими руками, несется:
«Because maybe
You're gonna be the one that saves me...»
Нет, Гарри, нет.
Снова 7 курс
«…РА НЕ ПОБЕДИТЬ!» – полустертая надпись вьется по стене коридора, буквы большие, мазки щедрые, только вот косо написано – «ДИТЬ» почти касается каменного пола, хотя «РА» еще достаточно высоко.
Я разглядываю ее несколько минут, прежде чем пойти дальше. Ее решили не стирать, оставить на память. Здесь многое оставлено на память – черный остов Выручай-комнаты, где погиб Крэбб, руины на втором этаже, где велись самые яростные дуэли, отметины на стенах, куда попадали проклятья, черная свеча выгоревшей изнутри Гремучей Ивы, и я. Я тоже оставлен на память, черный, весь в отметинах, с руинами там, где должно находиться человеческое горло, выгоревший изнутри. Я – как Хогвартс, а Хогвартс бессмертен. Так что меня ничуть не удивляет, что я выжил.
Меня удивляет то, что выжил он. Гарри Поттер. Меня удивляет это каждую секунду, мысль, что он все-таки жив, даже спустя четыре месяца нова и поразительна для меня. Как когда-то прежде я привыкал к мысли, что он все-таки существует, и не является плодом моего воображения, как затем привыкал к знанию, что ему предстоит умереть в конце сказки про битву добра и зла, так теперь учусь жить с вечным удивлением изнутри, удивлением и счастьем.
Счастье… Достаточно непривычное для меня чувство. Похоже на то, будто внутренности ошпаривает кипятком, но тут же заливает обезболивающим зельем, прежде чем что-то успеешь почувствовать. Постоянный страх, что вот-вот будет больно, и облегчение от того, что боли все-таки нет.
Он жив. Он в школе. Решил проучиться еще один год, чтобы с полным правом утверждать, что закончил среднее магическое образование – можно подумать, все эти годы он хоть чему-то учился, я имею в виду не уроки морали и храбрости, но, к примеру, даты восстания гоблинов или рецепт Болтливого зелья, знания, без которых, разумеется, ни одному нормальному человеку не прожить в современном обществе.
Это правильно, то, что он здесь. То, что у нас есть этот седьмой курс, наконец-то настоящий, и можно притвориться, что прошлый год был страшной ошибкой, репетицией, дурным и сумбурным сном, вроде тех, что снятся под утро или на полный желудок.
Я преподаю зелья, как и должен, и вернулся в подземелья – они практически не пострадали от разрушений, не то что Астрономическая башня, которую какой-то великан сбил начисто, словно и не бывало. Многие студенты близки к трауру по этому поводу – ведь башня так хороша была для тайных свиданий под звездами; как по мне, так без нее стало лучше.
Поттер, Грейнджер и Уизли повсюду ходят вместе; с ними Лонгботтом, девица Уизли и Лавгуд. У нас теперь два седьмых курса, впервые за всю историю школы. Хагрид любит громогласно шутить, что «еще бы одну семерку – и был бы джек-пот!». Я не понимаю этой шутки, но мои коллеги привыкли к тому, что я редко улыбаюсь, так что мне не приходится вежливо смеяться.
Минерва извинилась передо мной. Она также честно, по-гриффиндорски, призналась насчет супа; мне кажется, и ей, и мне было бы приятней, если бы некоторые вещи остались несказанными, однако я уважаю ее прямоту. Конечно, я сказал, что прощаю ее – я давно усвоил, что это проще, чем действительно прощать.
Мне нравится послевоенный Хогвартс, нравится ходить по коридорам без страха, что за следующим углом я увижу, как пытают Круциатисом ребенка. Мне нравится спать в подземельях, там темно и лунный свет не проникает, поэтому я засыпаю мгновенно и не успеваю ни о чем подумать перед сном.
Мне нравится заниматься своими исследованиями, которые я собирался мелочно уничтожить перед Битвой, потому что был уверен, что не выживу – хорошо, что в последний момент я все-таки сохранил их.
Я счастлив и умиротворен; даже такая мелочь, как отсутствие нужной книги на полке в библиотеке не может испортить моего благостного расположения духа. Я подхожу к Пинс с запиской; мне нравится, что она понимает меня с полуслова, и ей нужно лишь мельком взглянуть на мои каракули, прежде чем ответить. Пинс могла наблюдать меня, просиживающего над книгой часами, когда я был учеником; она нередко напоминала мне о закрытии библиотеки, когда я слишком увлекался чтением; как и для нее, для меня это место всегда было убежищем. Пинс ни разу не попыталась защитить меня в те годы, но ни разу не облила презрением или ненавистью в годы более поздние, когда все остальные спешили прояснить свою позицию по отношению ко мне «и моим прихвостням Кэрроу». Равнодушная, хладнокровная – когда-то я ненавидел ее за это, а теперь благодарен. Мне нравится Пинс. Она указывает куда-то за стеллажи – должно быть, книга там. Я иду туда и вижу Поттера; он сгорбился за столом, рассеянно покусывая сахарное перо, и читает книгу, которая мне нужна.
Мерлин. Ну, мне-то понятно, зачем нужна книга «Грибы-симбионты в зельеделии: шляпки прочь!», а что с ней делает Поттер?
Не нравится мне все это.
Шагаю к Поттеру, вплотную, так, чтобы нависать над ним и казаться угрожающим. Я все еще пытаюсь казаться угрожающим, после того, как цеплялся за его руки в Визжащей Хижине.
Поттер поднимает на меня глаза, затем поднимает брови, говорит безмятежно:
– Профессор?
Паршивец делает это нарочно. Он знает; он знает, чего я хочу, он знает обо мне куда больше, чем я готов признать. Хрустальный флакон в его пальцах; хрустальный флакон с моим признанием. Я стараюсь не думать об этом.
– Книга.
Слово получается слабым и хромым, у него ампутирована последняя буква, и оно звучит так, будто облито моей кровью. Горло дерет нещадно. Я делаю над собой усилие:
– Нужна.
Вдох; боль это иллюзия, всего лишь вспышки импульсов в коре головного мозга. Я выдавливаю едва слышное:
– Сейчас.
И больше меня ни на что не хватает. Я способен только прижать руки к бокам, чтобы справиться с желанием схватиться за шею. Поттер глядит с беспокойством – повязка на ране наверняка намокла и пропиталась кровью. Все снова наперекосяк, снова идет не так, как надо, я не собирался истекать кровью в библиотеке, не собирался говорить с Поттером – я не собирался говорить вообще ни с кем еще долгие месяцы, вообще-то. И уж точно я не хочу вновь видеть жалость в его зеленых глазах.
С меня достаточно.
Разворачиваюсь и собираюсь уходить, когда теплая ладонь касается моей руки.
– Профессор, постойте! Ведь вам нужна книга.
Тяну руку, чтобы забрать ее, но Поттер нахально улыбается.
– Мне тоже она нужна. И тоже срочно. Я собираюсь сделать проект по зельям, вы знаете, что-то вроде внеклассной работы. Профессор Слагхорн говорил, что у меня есть способности. На самом деле это из-за вашего учебника, конечно, но может, я действительно на что-то способен, как думаете? В общем, я решил попробовать, и Гермиона подсказала мне одну идею, только я вам пока не скажу – это будет что-то вроде сюрприза. Вы не обязаны будете это проверять, конечно, ведь это не домашнее задание, но я все равно хотел бы, чтобы вы на это взглянули. Когда будет готово. – Он тараторит без умолку, продолжая все так же глупо и самодовольно улыбаться, и я вдруг осознаю – понимание как удар, как яркая вспышка молнии – он же просто волнуется!
Видно, что-то прочитав на моем лице (сотню галлеонов за мысли, две сотни, семь сотен…), Поттер затыкается, делает глубокий вдох и продолжает куда спокойней:
– Итак, почему бы нам просто не почитать эту книгу вдвоем? Раз уж мы оба здесь, и второго экземпляра нет. Я читаю не слишком медленно, вам не придется ждать меня по три часа на каждой странице.
Он отодвигает соседний стул, выжидающе глядя на меня. И снова я вижу вызов в его глазах: «Рискнешь? Поднимешь револьвер к виску?»
Конечно, мне приходится ждать его по три часа на каждой странице.
Учитывая, что я не в состоянии разобрать ни строчки, потому что Поттер сидит слишком близко, и мне сразу начинает казаться, что я слишком громко глотаю, и как назло, возникает ощущение, что вот-вот заурчит в животе, хотя я ел всего пару… ну да, несколько часов назад. Я не могу пошевелиться, чтобы не задеть его плечом, и не могу резко встать и уйти, потому что это будет трусостью, и потому что я не хочу уходить.
Я все смотрю и смотрю, как Поттер рассеянно крутит вылезшую нитку на вытянутом рукаве своего нелепого свитера. И думаю: «Он мог бы спланировать все более изящно, не так очевидно, в самом-то деле».
Поттер внимательно глядит на страницу. И напевает себе под нос, едва слышно:
«I've fallen in love
I've fallen in love for the first time
And this time I know it's for real...»
