Ямамото, откатившийся на край кровати, тяжело дышал — как рыба, выброшенная из воды, и прижимал руку к груди. Наверное, удар получился очень сильным.
Вот черт. Сам виноват. Куда полез?!
В паху было тяжело — член стоял. В глазах было темно от возбуждения и злости — Ямамото чуть не трахнул его! Без… без… Гокудера даже не мог толком сообразить, что его взбесило больше – что без разрешения, или что без него, Гокудеры.
Между ног было влажно, задница не болела, но ощущение было странным, тянущим — и все это подстегивало злость, кипевшую в крови, заставляя Гокудеру сжимать и разжимать кулаки — очень хотелось врезать Ямамото еще раз.
— Гокудера, э-э… прости… я…
— Я тебе сейчас яйца оторву!
Он не выдержал и изо всех сил заехал коленом по бедру Ямамото.
— Гокудера! Нет!..
От второго удара Ямамото просто съехал с кровати на пол, утянув за собой одеяло. Придурок!
А тот лежал, глядя на Гокудеру, и глаза у него были огромные, как плошки.
— Я тебя хотел… хочу, у тебя такая задница, Хаято, крышу сносит, — бормотал придурок, и Гокудера понимал, что у него тоже сносит крышу. Знает же, сволочь, как это действует. А самое главное, Ямамото никогда не врал – и это заводило. Даже подкатывающая к горлу тошнота не была помехой. А тот все шептал, горячо, словно в бреду, и глаза блестели, как у психа какого: — Я виноват, прости, но твоя задница того стоит, только не злись, ну, хочешь, отомсти мне?..
Гокудера, простонав сквозь зубы очередное ругательство, потянулся к краю кровати — чтоб ты провалился! — и тут же остановился. Под руку попало что-то твердое, больно врезавшись в ладонь.
Ремень.
Его собственный. То, что надо.
— Идиот!
Гокудера вдруг разом успокоился, по лицу зазмеилась усмешка, а Ямамото испуганно распахнул глаза. Рассудок словно очистился.
Толстый кожаный ремень с резким звуком хлестнул плечам Ямамото — тот только дернулся, пытаясь уйти от удара.
Следующий удар — сильный, Гокудера вложил в него всю злость — пришелся по спине. Ямамото перекатился на другой бок и попытался встать, но не успел. Алая полоса косо легла на смуглую кожу, расчертив спину ровно посередине. Ямамото вскрикнул и дернулся.
И еще получит!
Еще удар — между лопаток, теперь на блестящем от пота теле стоял «икс». Или крест, или цифра десять, или вообще инициалы Занзаса.
Добавить новый штрих к картине Гокудера не успел — его скрутил приступ рвоты, а в виски будто впилась сотня иголок. Он повалился на кровать, зажимая рот ладонью, и услышал очередное «Гокудера!»..
Сил добежать до ванной не было. Гокудера мучительно пытался подавить приступ, но, кажется, зря старался — его вывернуло прямо на кровать.
— Тихо, тихо. Все хорошо.
Не на кровать.
Ямамото осторожно поддерживал его за плечо и подставлял пластмассовый тазик, в котором почему-то была вода.
— Блядь… Бля-я…
Спазмы сжимали горло, во рту было гадко, зато иголок в мозгу стало меньше.
— Это нормально.
А Ямамото все гладил его по плечу и бормотал что-то успокаивающее. Придурок. И в голове у него — сено и пакля.
— Мне надо в ванную.
И стыдно было тоже. Может, у него сотрясение? В прошлый раз, когда он влип в неприятности и получил по голове от банды отморозков — ногами били, суки, лежачего — его так же выворачивало.
В ванной он включил холодную воду и первым делом прополоскал рот и горло. Вроде больше не тошнило. Просто слабость навалилась. Пацан в зеркале выглядел не очень: бледная рожа, волосы сосульками и под глазами — темные круги.
— Это из-за хлороформа.
Ямамото смыл в унитаз содержимое тазика и сел — осторожно, боком — на опущенную крышку сиденья. Голый и расстроенный, Гокудера даже фыркнул.
— А ты откуда знаешь?
— Поискал в сети.
— И тазик подготовил?
— Нет. Это я тебе лицо обтирал, потом не убрал.
Гокудера низко наклонился над раковиной и снова включил воду. Умылся и тяжело привалился к теплому плечу вставшего рядом Ямамото.
«Прости» прозвучало одновременно. Гокудера чувствовал, как широкая ладонь Ямамото ерошит волосы на затылке, от него шло тепло – уютное и родное. Эта недодрака, смыла напряжение последних дней, очистила разум и странно успокоила.
Они вышли из ванной вместе — сначала Гокудера, за ним Ямамото. Придурок вытащил его из цепких лап отцовских отморозков. В голове не укладывалось. И хрен знает, как ему это удалось.
В комнате было открыто окно — Ямамото проветривал. Вечно заботится о таком, о чем другой бы даже не подумал.
Гокудера сел на кровать, опираясь локтями о колени. Дурацкая ситуация — он голый, Ямамото голый и слегка избитый, Ямамото его почти поимел, пока он спал, а перед этим спас от принудительного путешествия в Италию.
Хорошо хоть эрекция пропала.
— Эй, Гокудера. Слушай…
Перед глазами появилась рука. И еще...
Ямамото сидел перед ним на корточках и протягивал ему его собственный ремень.
— Давай ты закончишь это, тебе станет легче, и мы помиримся? А? Ну, я правда не хотел ничего такого, оно само вышло. Вернее, я давно хотел… Хочу тебя.
У Гокудеры сладко засосало где-то в животе. Он тоже хотел. Давно. Но, твою ж мать, он думал, что они это сделают вместе!
— Ты чертов маньяк, — сказал Гокудера и взял ремень.— И мазохист. Ложись на кровать. Лицом в подушку.
Ямамото улыбнулся и покраснел. Как девчонка.
— Ноги шире!
Мадонна, какая у него задница. Мускулистая, гладкая, с легким пушком между ног. Гокудера сглотнул. Как пороть, он знал теоретически. Он вообще был в курсе многих теорий. А вот на практике… Он занес руку и ударил — легонько. Правую ягодицу пересекла красная черта.
Ямамото вздрогнул и спрятал лицо в сгиб локтя.
Гокудера закусил губу — в крови бурлил адреналин, вид покорно распростертого на простынях тела будоражил чувства не хуже прикосновений и интимных ласк.
Когда ремень опустился на задницу Ямамото второй раз, тот вскрикнул и поджался, по телу прошла дрожь — у Гокудеры сначала даже сердце на миг упало. Неужели так больно? Он же осторожно!
А потом Ямамото поднялся на колени, прогнулся и повернул голову, оборачиваясь к Гокудере — карие глаза блестели, на щеках полыхал румянец, а губы беззвучно шевелились. Можно было только догадаться, что это было «еще».
Еще.
Гокудера сглотнул и занес руку для нового удара. В голове снова шумело, но теперь не от боли и злости. «Да!» — полувскрик-полустон Ямамото, новый алый росчерк на ягодице и цепь выступивших на округлившейся спине позвонков.
— Тебе так нравится, да? Когда тебя наказывают? Когда я делаю так?
Новый удар — и Ямамото застонал в голос, потом снова оглянулся и встретился взглядом с Гокудерой.
У Гокудеры встали дыбом волоски на руках. Такого с ним еще не было — невероятное чувство власти над другим человеком, странной власти над болью и наслаждением. Истязание превращалось в ласку, страдание — в хриплые вскрики удовольствия при каждом новом ударе.
Гокудера и сам не выдержал, обхватил пальцами вставший член, с каждым замахом руки надавливая на ствол и содрогаясь от наслаждения. Ямамото дергался и извивался, кожа на заднице горела, расчерченная темно-красными полосами — следами от ремня.
— Гокудера-а!..
Терпеть — а он сам не сразу понял, что сдерживался, что хотелось большего — сил не было, ремень полетел в сторону, звякнув пряжкой о пол.
Гокудера сел между разведенных ног Ямамото и трясущимися руками погладил обе ягодицы, чувствуя, как полыхает под ладонями кожа. Ямамото был горячим, на спине выступили бисеринки пота, которые Гокудера, тихо застонав, слизнул языком — нежно-нежно — и тут же больно сжал пальцы на заднице.
Ямамото гортанно вскрикнул и попытался отстраниться, но Гокудера не позволил — он уже гладил воспаленную кожу — осторожно, почти невесомо, успокаивая и лаская.
А потом — снова.
— Яма… мото!
И звонкие шлепки ладони по коже.
Гокудера чувствовал, что сознание уплывает, слишком сильными были ощущения и эмоции — прикосновения, от которых, кажется, било током, дрожь покорного тела, жар под руками, прерывистые стоны и бессвязный шепот — Ямамото как будто бредил, упиваясь болью, и это горячечное наслаждение передавалось Гокудере. Его член прижимался к животу, в голове не осталось ни единой мысли, ни единого желания, кроме одного.
— Ямамото…
Гокудера еще раз ударил по расслабившимся было ягодицам, заставив Ямамото вскрикнуть, и тут же развел полушария руками, открывая сжатый анус.
— Я тебе отомщу… Я… — Гокудера сам не понимал, о чем говорит, у него крышу сносило от того, что Ямамото подавался назад, навстречу поглаживающим его пальцам, и вида поджатых яичек. Ямамото отчаянно дрочил себе, Гокудера видел, что он на грани.
Гокудера закрыл глаза, застонав сквозь зубы, — его срывало в ту же пропасть, и какого хрена?!..
Невозможно, невыносимо и незачем ждать.
Гокудера кончил прямо на алеющую, напряженную задницу Ямамото и собственную руку, все еще потиравшую уже расслабившееся колечко мышц. И тут же, застонав, упал на широкую спину — слабость обрушилась на него снежной лавиной.
Ямамото глухо и длинно застонал, прогибаясь под его тяжестью, и содрогнулся — тоже кончил. Гокудера почувствовал каждое самое незначительное движение его тела — будто уловил отражение, отголоски своего оргазма.
— Я… те… Хаято…
— А?
Ямамото шептал что-то в подушку, Гокудера только свое имя четко расслышал.
— Слезай с меня уже, — Ямамото перевернулся, спихивая его со спины, и ойкнул — избитой заднице не понравилось прикосновение к простыне. — Болит!
— Поспишь на животе, — без особой жалости сказал Гокудера. — Или в душ сходи, под холодную воду.
Ему было хорошо. Он надрал задницу Ямамото в прямом и переносном смысле, он был дома, а не летел над океаном в далекую Италию, и чувствовал себя здоровым — остатки плохого самочувствия ушли с первым же ударом ремня по бесстыже подставленным ягодицам.
— Ты больше не сердишься?
Голос у Ямамото был разморенным, последние мозги вытекли со спермой — как Гокудера может сердиться и одновременно сонно дышать ему в шею, обхватив руками грудь и закинув ногу ему на бедро?
— Сержусь. Попробуешь еще, не спросив меня, — засуну динамит тебе в задницу.
— А если… спросив?
Гокудера пошевелился, устраиваясь удобнее — чтобы слышать, как колотится сердце Ямамото. Свое-то, беспокойное, он слышал.
У кого бьется чаще?
Почему оно вообще бьется так часто, стоит увидеть Ямамото, услышать его голос, просто подумав об этом… Об этом — ком? О Ямамото, легко рушившим все границы, с которым можно было курить в постели, устроившись на широкой груди, жмуриться, когда теплые пальцы гладят волосы, и рассказывать всякое такое, чего даже Десятому не расскажешь. Или особенно Десятому.
Не может же Ямамото быть важнее Десятого!
Почему тогда именно с ним Гокудере так легко? Почему с ним он — невероятно, невозможно — не одиночка, а… Кто он с Ямамото?
Как так получилось?!
Гокудера пошевелился и сказал:
— Спросив — можно. Спроси меня завтра.
Все равно он давно уже все решил.
Ямамото шумно выдохнул, и Гокудера был уверен, что он улыбается.
— Обязательно спрошу. Обязательно.
Гокудера провалился в сон под это «обязательно», и ему всю ночь снилось солнце на южном пляже, жаркий песок и ласковый шепот волн.
С Ямамото ему снилось только такое — светлое и приятное.
А утром этот чертов неандерталец с идиотской, невыносимой, отвратительной ухмылочкой сказал, пряча глаза:
— Знаешь, я написал твоему отцу и позвал его приехать.
Гокудера разлил свой кофе.
Мало, мало он вчера порол Ямамото!!!
— Ты сделал — что?!
Ложечка звякнула, упав на пол, а Гокудера даже не заметил потери. Кофе, ложка…
— Ты!..
— Пусть он приедет и увидит, что тебе здесь хорошо. Что ты нужен здесь. Он не может не понять. Нам нужен. Мне вот… Очень.
«Мне нужен» — Гокудера опустил голову, прикрываясь волосами, и сцепил руки на коленях. Бейсбольный идиот был наивен и глуп, как деревенский дурачок. А еще он с упорством и легкостью небольшого танка рушил все стены, валы и круги колючей проволоки, которыми окружал себя Гокудера. Ямамото оказался таким — только подпусти его ближе, он возьмет все и еще немного больше, легкомысленно улыбнется и…
И никуда от него не денешься.
— Я пригласил его остановиться у нас с отцом. Дом большой. Ты, главное, поговори с ним, а?
Ну кто может, в самом деле, серьезно думать, что проблему, которой столько лет, которая отравила жизнь Гокудеры не хуже бьянкиной стряпни, так легко решить?!
Гокудера молча наклонился и поднял ложечку. У Ямамото все так просто… А, может, все действительно просто?
Надо сварить еще кофе. И джинсы переодеть.
— Вот увидишь, все получится!
Гокудера засмеялся.
Ну что за балбес. Из-за него он сам начал в это верить — все получится.