Хвост устраняется от проблем сразу же, его принципом всегда было "двое дерутся — третий не мешай". Луни выглядит потерянным. Пару раз он пробует вызвать Джеймса на откровенность, но эти попытки разбиваются о холодное молчание — и Рем тоже отходит в сторону. Говорил ли он с Сириусом, Джеймс не знает, да и не хочет знать — всё равно бессмысленно. Когда Мягколап в ярости, он не слушает ничьих аргументов... кроме одного-единственного человека — а на этого человека он сейчас не желает даже взглянуть.
А Снейп улыбается.
За шесть лет Джеймс видел его ненависть, злобу и отвращение, видел всяким — орущим, визжащим, огрызающимся, но таким — никогда. Сопливус может довольно ухмыляться, но простая улыбка на его лице выглядит дико и неправильно, такое ощущение, что она сейчас отвалится и упадёт в тарелку с пудингом. Джеймсу больно даже думать о том, почему появилась эта улыбка. Иногда безжалостное воображение подкидывает ему картинку: обычное утро, обычный завтрак и — входящий в Большой Зал Сириус. Равнодушно минующий гриффиндорский стол, молча садящийся между слизеров… и улыбка Снейпа. Кошмар наяву. Джеймс старается избегать лишних встреч и взглядов, но понимает, что рано или поздно всё-таки раздавит эту улыбку кулаком. И что будет тогда — неизвестно.
…На столе в подсобке остался лишь один котелок — образец номер восемь. Оптимальная реология, высокая стабильность, легко наносится и прекрасно впитывается, моментально снимает болевые ощущения, заживляет раны, нанесённые лабораторным животным, за десять минут — это в два раза быстрее, чем у декокта Бораго. Эванс осторожно перекладывает густую, ярко-оранжевую мазь в высокий флакон с витой опаловой пробкой.
— Как же отлично вышло. Я просто не могу дождаться сдачи проекта.
— Ага, — угрюмо говорит Джеймс. Мысли его далеко — уж точно не в кабинете Слагхорна. Лили бросает на него быстрый взгляд.
— Что-то не так?
— Всё нормально.
В клетке попискивают мыши — будто радуются грядущему освобождению. Эванс, смущённо покосившись на Джеймса, вытаскивает из кармана маленький бумажный свёрток и крошит между прутьями булочку. Мыши радостно подпрыгивают вверх.
— Нахалки, — смеётся Лили. Пододвигает к себе котелок с остатками мази. — Эване...
— Погоди, — неожиданно для себя перебивает её Джеймс.
Холодная решимость, тяжесть в груди. Задрав рукав мантии, он подносит палочку к предплечью. Глаза Лили распахиваются во всю ширь — и выражение её лица вдруг до дрожи напоминает Джеймсу Сириуса.
— Не вздумай!! — отчаянно, почти с ужасом.
— Сектумсемпра!
Клинок боли с хрустом впивается в плоть, и кожа раскрывается, как жаждущие губы. По руке широкой лентой стекает кровь, Джеймс стирает её ладонью. Снова и снова.
— Боже мой!
Лили кидается к нему с котелком.
— Сумасшедший! Дай сюда!
Здоровой рукой Джеймс наколдовывает Темпус. В воздухе повисают зеленоватые цифры.
— Запомни время, — шепчет он, стараясь улыбнуться. — In vitro и мыши — это фигня. Без клинического исследования результат ничего не стоит.
Эванс вдруг всхлипывает. Тонкие пальцы осторожно покрывают рану мазью. Джеймс чувствует лёгкое головокружение и падает на табурет. Лили бледнеет.
— Как ты?!
— Опыт начат в девять часов двадцать восемь минут, — бормочет Джеймс. — Препарат нанесён сразу же.
— Я побегу за Помфри!
— Только попробуй!.. Записывай. Сейчас! Глубина разреза... хрен его знает, дюйма полтора... Ощущения — лёгкое жжение по всей поверхности раны. Боль... это... слабеет. Эванс, блин, пиши давай!
Через минуту головокружение проходит, и Джеймс уже с любопытством разглядывает руку.
— Не болит, — сообщает он. — Совсем. И кровь остановилась.
— Кровотечение прекратилось в девять тридцать одну, — нервно шепчет Лили. Орлиное перо оставляет на пергаменте жирные кляксы.
— Смотри, — говорит Джеймс через некоторое время. — Заживление началось.
— Девять тридцать пять...
— Отметь, что регенерация безболезненна. Щекотно только. — Джеймс уже вовсю шевелит пальцами и ухмыляется. Лили слабо улыбается в ответ.
— Девять сорок шесть. Полное заживление. Согни локоть. Теперь кулак сожми. Всё нормально?
— Абсолютно. Это сколько получилось?
— Восемнадцать минут.
— Клёво.
— Да. Тоже в два раз быстрее, чем у Бораго. — Лили кусает кончик пера. Глаза её горят. — Я тоже хочу попробовать — пусть будет двое подопытных.
Джеймс вздрагивает.
— Вот только посмей! — орёт он. И чувствует вдруг, как к горлу подкатывают идиотские рыдания. Он закрывает лицо руками — возбуждение прошло, и тело будто сковали ледяные оковы. Джеймс глотает слёзы, ненавидя себя за слабость. На затылок вдруг ложится тёплая рука.
— За что ты себя наказывал? — тихо спрашивает Лили.
Джеймс молчит. Он не знает, что сказать, но понимает — нельзя говорить с ней об этом. Нельзя. Лили — его день, Сириус — ночь. Оба необходимы, как сама жизнь... и что с этим делать — он не знает тоже.
— Я... я его обидел, — всё-таки шепчет он глухо. И поднимает голову. Слова приходят сами собой — единственно верные теперь слова.
— Лили, послушай. Почти всё уже сделано — закончи проект сама, ладно? Пожалуйста. Я завтра пойду к Слагхорну.
— Хорошо, — спокойно отвечает Лили. — Если честно, мне жаль — ты работал ничуть не меньше меня... но я тебя понимаю.
Джеймс, почти не веря своим своим ушам, глядит на неё. Лили Эванс вдруг почти незаметно ерошит ему волосы.
— Почему бы тебе просто не поговорить с ним? Уверена, он поймёт.
— Да, — говорит Джеймс. — Да.
Он осторожно берёт её за руку и медленно, словно опасаясь спугнуть, подносит к губам. Лили смотрит пристально и серьёзно.
— Знаешь, — мягко говорит она, — раньше мне казалось, что ты... пренебрежительно относишься ко всем. И ко мне тоже. Я ведь девушка. Да ещё магглорождённая.
— Ничего подобного и близко нет! — возмущается Джеймс. Лили улыбается.
— Да, я ошибалась. Ты умеешь слушать. И знаешь... это было откровением, но теперь я вижу, что Джеймс Поттер вовсе не такая бессердечная скотина, каким пытается казаться.
Джеймс раскрывает рот, но Лили зажимает его душистой ладонью.
— Иди. Я все здесь уберу и отнесу мышей к Хагриду. Поговорим позже... как-нибудь.
Джеймс кивает. Уже в дверях он оборачивается:
— Лили... Может быть...
— Позже, Джеймс. Дай мне время.
— Хорошо.
Фиал с мазью сверкает на столе, как маленькое солнце.
* * *
Джеймс быстрым шагом идёт к выходу из подземелий. Ему чудится, что кто-то превратил его в ходячее Поисковое заклинание — так бешено бьётся сердце, так жадно втягивают воздух ноздри и пристально смотрят в темноту глаза. Он должен найти Мягколапа. Скорее. Прямо сейчас. Джеймс так переполнен ожиданием, что, когда из-за угла, словно оживший сгусток тьмы, выходит Северус Снейп, он даже не останавливается — минует его, как пустое место. И только пройдя пару шагов, оборачивается — чувствует, что тот провожает его взглядом.
— Поттер.
— Снейп. Ты ведь знаешь, о чём я хочу спросить?
Сопливус скалит в ухмылке острые зубы. Грязные волосы свисают вдоль щёк — он похож на готового к нападению гриндилоу.
— Не имею ни малейшего понятия, Поттер.
— Врёшь. И знаешь... я ни о чём тебя спрашивать не буду. Просто потому что уверен — ничего не было. И ничего не может быть. Вот так.
Снейп бледнеет больше обычного, выхватывает палочку. Вот теперь он похож на себя — и это правильно. Джеймс, усмехнувшись, разворачивается на каблуках.
— Ударишь в спину — размажу по стенам, — бросает он через плечо. И уходит. И не видит, как смотрит ему вслед Северус Снейп — то ли с ненавистью, то ли с глубокой тоской.
...Башни, коридоры, библиотека, спальня — Сириуса нет нигде. Джеймс спрашивает проходящих, но Блэка никто не видел. Спустя почти час бесплодных поисков он спускается в подземный лаз: нет сил сидеть в компании Рема и Пита и ждать — лучше обмануть время в Хижине. Всё равно сегодня там пусто.
Маленькая комнатушка ещё хранит запах волчьей шерсти. Джеймс присаживается на подоконник, бездумно перебирая пуговицы мантии, и смотрит в сумеречное марево за окном. Спину что-то щекочет, он поводит лопатками, словно отгоняя надоедливую муху, — и вздрагивает от знакомого смешка.
Сириус сидит на постели под обветшалым балдахином.
— Ты не очень-то внимателен, Сохатый.
Джеймс даже не удивлён. Не ответив, он медленно подходит к кровати, опирается коленом о край. И прижимается лбом ко лбу Сириуса.
— Прости меня, — говорит Джеймс Поттер тихо и твёрдо. — Прости, Мягколап. Я был идиотом.
— Ты им и остался. Но такой ты мне и нужен.
И всё становится просто. Мантии сползают на пол, находят друг друга губы и руки, смешивается дыхание. Что-то звякает, и Джеймс видит, как катится по полу крошечная баночка — внутри переливается густая голубоватая жидкость.
— Что это?
Сириус призывает банку.
— Результат долгих трудов. Разумеется, малая часть результата — основное Снейп сдаст Слагхорну. Неплохо получилось.
Джеймс пристально смотрит Сириусу в глаза. Тот не отводит взгляда.
— Знаешь, — говорит он со своей обычной, жестокой прямотой, — был момент, когда я думал...
— Сириус... между вами что-то...
— Нет. Возможно... но нет. Потому что есть ты.
Счастье слепит Джеймса, и он почти не замечает, как изгибаются губы Сириуса в насмешливой и нежной улыбке. Его улыбке.
— И потому что сейчас ты будешь делать то, что хочу я. Я так решил. Неважно, что потом... но я не зря корпел над этим зельем три месяца — найдём ему достойное применение.
И всё с той же улыбкой Сириус опрокидывает Джеймса на кровать.
* * *
...Это смешно, неловко — и до дрожи возбуждающе. Джеймс неудержимо ржёт, но руки тянутся сами — перебирают тёмные пряди, гладят плечи, ласкают соски. Оседлавший его Сириус со смехом дёргает бёдрами — и умудряется придавить яйца. Джеймс шипит и ругается:
— Бл... поосторожнее, Мягколап! Они мне ещё пригодятся.
— Не сомневаюсь, — Сириус нагибается к нему. Они целуются до звона в ушах, Джеймс поглаживает спину Блэка, жадно тискает раздвинутые ляжки и задницу и смотрит, неотрывно смотрит, как пьяная муть в серых глазах сменяется острым блеском. Сириус приподнимается на руках — его щеки горят алым румянцем, от полураскрытых губ веет жаром дыхания. Оба молчат, и комнату обволакивает тишина. Не давит — вибрирует, словно натянутая тетива лука. Последняя черта, граница, маггловский Рубикон. Джеймс неуверенно улыбается, Сириус прижимается к нему, и они разрывают тишину долгими стонами — так сладко ощущать желание друг друга.
— А что тут знать? Как говорит старина Снобхорн: "иногда самым эффективным становится эмпирический метод".
— Вот спасибо. Теперь я чувствую себя лабораторной жабой, — цедит Джеймс и шлёпает Сириуса по заду. Блэк смеётся:
— Да расслабься, Сохатый, — и добавляет задумчиво, — Только не весь.
Джеймс насмешливо фыркает, но тут же умолкает — Сириус тянется к банке и набирает в горсть тягучего зелья. Он расставляет колени ещё шире, опирается на грудь Джеймса, а другую руку суёт между ног. Поттер задыхается — Сириус что-то делает с собой, и выражение его лица меняется быстро-быстро, словно небо, по которому ветер гонит легкие облака: лёгкое недоумение, боль, раздражение, облегчение. Потом короткий взгляд на замершего Джеймса и вдруг — странная гримаса. Совсем непривычная — такая закушенная губа, сведённые брови, потупленный взгляд обычно бывают у Рема, если ему улыбается девчонка. "Застенчивость", — вдруг понимает Джеймс, и отчего-то это до жути забавно. Он надувает щеки, пытаясь сдержаться, но мокрые пальцы Мягколапа обхватывают член, и вместо смеха получается громкое "Ф-фух!". Джеймс пытается вжаться в горячую ладонь. Сириус морщится.
— Тихо лежи.
— Сдурел? Как я могу лежать тихо, когда ты мне дро-о-о...
— Я не дрочу! Я пытаюсь... блин. Знаешь что? Так нифига не выйдет. Подержи-ка его.
Одуревший Джеймс послушно перехватывает член. Охает задушенно — головка скользит по ложбинке между блэковских ягодиц, неловко тычется в самую дырку, трётся о мокрое, горячее, упругое. Джеймс скрипит зубами и корчится, подыхая от желания ворваться внутрь, но неотвязная мысль "я ему сделаю больно!" удерживает на грани, словно самоубийцу перед прыжком с моста. В глазах туман — мир плывёт, двоится, рассыпается, как разноцветная мозаика, и он всё пытается взглядом собирать эту мозаику — розовый член на фоне белого живота, вздувшиеся на предплечьях голубые вены, сверкающие капли пота в ямках под ключицами, приподнятые, будто от удивления перед болью тёмные брови — в единое целое. В Сириуса. Мучительная раздробленность терзает, жжёт, Джеймс чувствует — сейчас он сам расколется на части, и, наверное, Мягколап понимает это, как понимал его всегда, с самой первой встречи. Широкая ладонь накрывает лицо, пальцы прижимают трепещущие веки. Под тёплым бременем знакомо пахнущей тьмы становится много легче — словно упал театральный занавес, давая передышку ошеломленному зрителю. Джеймс раскидывает руки. Не нужно смотреть — он плывёт в густой темноте навстречу чему-то неизведанному и прекрасному, он жаждет этого всеми оставшимися чувствами: слушает громкое дыхание Сириуса, чует кожей жар его тела, вдыхает аромат возбуждения, ощущает вкус пота. Тьма рассеивается в тот миг, когда Джеймс слышит громкий стон и вздрагивает — головка члена погрузилась в адски тугую, горячую тесноту.
Тело становится зыбким, текучим, словно вода, кажется, в нём осталось лишь два островка твёрдой плоти — плечи, в которые мёртвой хваткой вцепился Сириус, и член в плену его потрясающей задницы. Джеймс не выдерживает. Дёргает его на себя, вонзаясь в мягко-упругую плоть как лезвие меча, и ощущает долгую, тягучую судорогу, прошившую Сириуса. Джеймс внутри — до самого конца. Нанизанный на член Блэк дрожит крупной дрожью, постанывает, даже не пытаясь сопротивляться — только боль от впившихся в кожу ногтей немного отрезвляет Джеймса. Он мотает головой, стараясь утихомирить болезненную жажду. С трудом разжимает руки, глубоко вздыхает, нервно поглаживает напряжённые бёдра с отпечатками своих пальцев. Блэк тоже вздыхает и пытается улыбнуться. Джеймс, проклиная себя, торопливо ласкает его — поясницу, живот, обмякший член. Сил смотреть на то, как мучается Сириус, нет — он быстро просовывает ладони под смуглые ягодицы.
— Нет! — Блэк зажимается, и Джеймс тихо скрипит зубами — член стиснуло, как в кулаке.
— Не надо, не надо, чёрт, только не двигайся!.. Погоди... уф-ф...
— Я... сейчас привыкну... — Сириус болезненно скалится, ёрзает, то сдвигая колени, то вновь разводя их. Джеймсу всё же удаётся приподнять его — совсем немного:
— Привстань. Ну, чуть-чуть... а теперь давай вниз, но не до конца... О-о-о... вот так.
Сперва их движения навстречу друг другу осторожны, словно они боятся разбить хрупкое стекло. Но секунды бегут, и тела, нашедшие общий ритм, наливаются сладкой яростью безумия — глаза в глаза, пальцы переплетены, голоса вторят друг другу. Восторг становится почти непереносим — и выплёскивается криком и жаром, который словно расплавляет Джеймсу все кости. Лишь несколько минут спустя он находит в себе силы протянуть руку — чтобы вскоре на живот ему пролилось вязкое тепло. Долгий стон Сириуса звучит, как последняя — и самая важная — нота в любовной песне.
…Усталые улыбки, ленивые, нежные поцелуи. Влажная от пота путаница волос под ладонью. Лёгкая неловкость, смущённые смешки и краснеющие щёки — когда обмякший член выскальзывает наружу. Торопливые совместные поиски палочек — и снова смех, теперь довольный, счастливый. И тесные молчаливые объятия под покровом тьмы.
— Я не вернусь к проекту, — спокойно говорит Сириус, — работа почти завершена, а с мелочами Снейп справится сам.
— Я тоже, — так же спокойно отвечает Джеймс. И оба они знают, что невысказанным осталось простое и честное — "не хочу, чтобы это стояло между нами".
— Ги Прюэтт рассказывал мне об Ордене...
— Фениксы? Помню. Я тоже думал об этом. И тогда никаких Авроратов — по крайней мере — пока. Потом, когда всё это кончится, можно будет попробовать — в конце концов, экстернат ещё никто не отменил. А на жизнь я заработаю и без зелий.
— Заработаешь, конечно. А я рвану в квиддич.
— Хорошая мысль.
Они тихо смеются, прижимаясь друг к другу. Глаза Сириуса блестят, словно две луны.
— И больше никогда не играй со мной, — шепчет он. — И не дави. Обещаешь?
— Обещаю, — шепчет Джеймс в ответ, накрывая их обоих скомканным одеялом. И добавляет привычное и знакомое: — Как скажешь, друг.
