Неожиданно для себя Джеймс увлекается. Ряды маленьких котелков на столе вызывают чувство законной гордости — за два месяца проделана уйма работы. Время несётся вскачь, и вот уже рядом с котелками появляется клетка, полная суетливых мышей. Белых — серые слишком похожи на перепуганного Пита в его самый первый раз. Джеймс тогда держал крысёнка в ладонях и чувствовал, как частит от ужаса крохотное сердце... Это самое неприятное в проекте — наносить мышам раны, а потом покрывать кровоточащую поверхность очередной порцией мази. Эванс вообще не может этого делать — и Джеймс, как джентльмен, снимает с плеч дамы неприятную обязанность. Закусив губу — но снимает. Главное — быстрее обездвижить и наложить Силенцио. Чтоб не пищали.
— Состав номер двенадцать, — Эванс тихонько скрипит пером, записывая результаты. В вырезе её блузки сверкает золотом маленький кулон — Джеймс уже знает, что это прошлогодний подарок родителей. — Заживление занимает десять с половиной минут, эпидермис без изменений, однако оценка болевых ощущений по шкале Раплуга — шесть баллов. Многовато...
— Может, добавить драконьей крови?
— Она уже на исходе. — Эванс мрачнеет. — Придётся докупать.
— В воскресенье куплю.
— Но расходы пополам.
— Эванс, ты ещё не все карманные деньги потратила?
— Не твоя печаль.
— Да ради Мерлина.
Всё равно убавлю цену втрое... или вчетверо.
— Интересно, как обстоят дела на том столе? — Джеймс кивает в сторону колышущегося серого марева. Снейп явно боится, что "коллеги" вызнают чужие секреты, и укрывает результаты их с Мягколапом трудов Защитными чарами.
— Возьми да спроси у своего Блэка.
— Не буду. Неспортивно.
— Зачем тогда...
— Просто так. А если...
Джеймс подходит к мареву и вытаскивает палочку.
— Фините инкантатем!
— Прекрати, дурак! — кричит Эванс. Зря, кстати — соплеверусовы чары и не думают поддаваться. Джеймс удивлённо смотрит на неё — не ожидал такой вспышки.
— Что это ты?
— Не надо. Тебе так хочется получить от Слагхорна эту идиотскую книжку?
— Да глупости. Нужна она мне.
— Тогда не лезь к ним.
Джеймс возвращается к столу и бесцельно перебирает инструменты. Эванс кусает губы.
— Извини, — говорит она через несколько минут. — Я не хотела кричать. Просто... один раз вот так полезла в детстве и увидела то, что мне не полагалось. Это очень плохо кончилось. С тех пор не беру чужого.
— Ох ты, — Джеймс не может удержаться, — ты таскала конфеты из вазочки своей тётушки?
— Хуже. — Эванс смотрит холодно — совсем как раньше. — Я прочитала письмо, написанное моей сестре. С тех пор она... со мной не разговаривает. Уже шесть лет.
— Прости, — говорит Джеймс после паузы. Самое паршивое в том, что вообще-то он прекрасно понимает, зачем полез к тому столу. Впервые у Сириуса есть что-то такое, о чём Джеймс не знает. Да ещё общее с... Это бесит. Вроде бы они с самого начала договорились, что не станут обсуждать проект — но почему-то иногда становится чертовски неприятно.
— Ничего страшного. — Эванс вновь берётся за перо. — Знаешь, По... Джеймс, давай посмотрим ещё восьмой образец.
— Да... Лили, — Джеймс, неудержимо улыбаясь, тянется к клетке. И ему даже не хочется пройтись насчёт того, что оказывается, Лили Эванс знает его имя.
* * *
За окном висит огромная, жёлто-зелёная, как грейпфрут, луна. Рем уже в Хижине. Сегодня можно повеселиться.
— Сам доберёшься? — спрашивает Джеймс. Питер уныло мотает головой.
— Я лучше вас подожду.
— Ну, как хочешь. Жди тогда — я за Мягколапом.
Сквозь мантию-невидимку подземный коридор видно как в серебристом тумане. Дверь класса зельеварения распахивается, и Джеймс по привычке прижимается к стене. Из проёма появляется бледный нос, а вслед за ним — и сам обладатель этого сомнительного украшения.
— Хорошо получилось с мандорагорой. Завтра надо будет увеличить дозу.
Надо же. А Соплеверус-то, оказывается, умеет говорить без истерик.
— Пожалуй. Как думаешь, нам стоит попробовать и другие катализаторы?
— Из ферментативных этот — самый действенный. Но согласен — выборка должна быть побольше. Я думаю о молоке вейлы...
— Идёт. С него и начнём.
Сириус всё ближе. Джеймс бесшумно отступает за угол — чтобы неожиданно накрыть Мягколапа волшебной тканью. А потом захватить Пита — и ходу. Рем наверняка уже заждался.
— Ну, пока.
— Пока, Северус.
Грохот. Это рушатся не каменные своды подземелий — это к чёртовой матери рушится привычный мир Джеймса Поттера.
— Не забудь про котёл.
— Я помню.
Быстрые шаги проносятся мимо. Сириус всегда ходит именно так — стремительно, легко. А Джеймс стоит, прислонившись к стене, и пытается собрать воедино кусочки своего рассыпавшегося сердца.
Пока, Северус.
* * *
Оказывается, он умеет притворяться.
Ни в спальне, где приходится врать, что они с Сириусом как-то разминулись, ни позже, в Лесу, Джеймс ничем не выдаёт своего смятения. Но он чувствует — внутри угнездился страх. Страх — и непривычное гадливое изумление: как же такое могло случиться?
Джеймс почти не спит эту ночь. Прислушивается к шороху простыней на кровати Сириуса и размышляет. Что изменилось за эти два месяца? В то, что на какие-то перемены способен Сопливус, он не верит — значит, дело в самом Сириусе. Но что же с ним произошло? Разглядел что-то под змеиной шкурой? Или Снейп каким-то образом задурил ему голову? А может, Мягколап просто старается быть любезным с напарником, и Джеймс зря психует, и всё это не стоит выеденного яйца?.. Мысли вьются как рой жужжащих ос, и лишь одна из них тяжёлым камнем давит в висок — за две последних недели Сириус явно остыл к их ночным развлечениям. Раньше это не задевало Джеймса. Он ведь и сам вымотан до крайности — проект выжимает все соки. Но теперь страх пропитывает его, как ледяная вода — что, если причина вовсе не в усталости?
Соперник. Слово режет губы и язык Джеймса острым краем. Дико думать так о подлом слизеринском уроде. Думать как о... равном? Пусть даже на первом курсе Снейп знал больше тёмных заклинаний, чем старшие, но он всегда шёл к цели окольными путями, вынюхивал, скользил по коридорам, словно пронырливая гадюка, и за это Джеймс презирал его — но никогда не боялся. Сейчас всё по-другому. В глазах кипят злые слёзы, и он с трудом удерживает себя от желания вскочить с кровати и задать Сириусу единственный вопрос — что на тебя нашло, чёрт возьми?! Джеймс забывается лишь на рассвете, и утром, торопливо смывая с лица следы ночных бдений, решает идти ва-банк.
— Ты паршиво выглядишь. Сопливус достаёт? — спрашивает он Сириуса за завтраком. Мягколап поднимает на него рассеянный взгляд — лиловая тень тень усталости на веках делает серые глаза ещё ярче.
— Нет, почему он? Просто работы дофига. С этим проектом я уже голову сложил — даже дяде не писал целый месяц.
— Да брось. Держу пари, он перевалил на тебя всё самое сложное. По-слизерински.
— Ну, поначалу он пытался, — ухмыляется Сириус. — Но я быстро дал ему понять, что со мной такие штуки не пройдут.
— Ага, уж это ты можешь, — хихикает Пит, уплетая очередную булочку.
— На самом деле, всё не так плохо. Он, конечно, зануда и псих, но работать с ним интересно. Он много знает.
— Мы говорим о Сопливусе? О Сопливусе, который лизал жопу женишку твоей кузины? О приятеле Пьюси и Мальсибера? — Джеймс старается сдерживаться, но его яростный шёпот перебивает даже равномерный стук ложек. Рем укоризненно качает головой.
— Что ты заводишься? Радоваться надо, что у них всё мирно. Давно пора.
— Что, мать твою, "пора"? — гремит Джеймс. Рем широко раскрывает глаза. Сириус отставляет в сторону стакан с соком.
— Ты злишься за что-то? — медленно спрашивает он.
— Нет! Я... к чёрту. Встретимся на Чарах.
Джеймс вихрем проносится по Большому залу и в дверях нос к носу сталкивается с проклятым Соплеверусом. Впервые он обращает внимание, какие розовые у этого придурка губы... и длинные темные ресницы. Понимая, что ещё секунда — и он врежет по бледной морде кулаком, Джеймс выбегает в коридор. Гребаный Слагхорн. Гребаный проект. Гребаный... да чтоб они все провалились!
...Джеймс сидит на подоконнике у кабинета Флитвика и молчит. Молчит и на Чарах, и позже — на Трансфигурации. И на обеде. И в спальне.
Просто он боится того, что может сказать.
* * *
Острое желание прокрасться в подземелья и проникнуть невидимым в кабинет зельеварения, Джеймс всё же подавляет. Он не станет следить за Сириусом. Никогда. Просто ждёт, когда хлопнет дверь, и пропахший чёртовым молоком вейлы Мягколап скинет на кресло мантию. Двенадцать ночи. Рем, который несколько дней после полнолуния старается улечься пораньше, и засоня Пит уже давно разошлись по кроватям. Сквозь щель в пологе Джеймс видит, как раздевается Сириус — торопливо, неловко, полными усталости движениями. Скрип дерева, шорох тяжёлой ткани. Джеймс считает до трёх, стягивает пижаму и голышом пересекает спальню. Сердце бьётся так сильно, что он прижимает руку к груди — словно пытаясь поймать его в ладонь.
— Бл... ты меня напугал, — вздрагивает Сириус.
— Извини.
Самое страшное сейчас — сделать первый шаг. Потянутся к чужому плечу, погладить смуглую кожу, скользнуть по животу, пропустить сквозь пальцы тёмные волоски. Две недели. Рука холодна и дрожит. И больно. Не от того, что её оттолкнут — от того, что к её прикосновению останутся равнодушны... Но озноб смывает тёплая волна — Сириус подаётся навстречу ласке, со своим обычным, обожаемым, грациозным бесстыдством разводя колени. Джеймс судорожно втягивает воздух, нагибается. Губы Сириуса раскрываются под его поцелуем горячо и жадно — как всегда.
Это потрясающе — трогать его, подхватывать ладонью мошонку, осторожно, словно примериваясь, сжимать твердеющий член. Пальцы сами собой лезут в ложбинку между ягодиц, нащупывают то, к чему прежде Джеймс не прикасался, и это вдруг кажется самым нужным, важным, единственно правильным. Изнутри поднимается жажда — слепящая, мучительная — пойти до конца. Сделать тебя своим... совсем своим. Заполнить собой, заслонить от всего мира, укрыть, как летом укрыл от бешеной ненависти твоей матери. Ты пришёл ко мне сам — тогда, и теперь я отвечаю за тебя. И удержу от неверного шага — по праву друга, и по праву любовника.
Сириус распахивает глаза. В них — тень непонимания.
— Джей... ты что? Больно.
— Прости. Я... Сириус, давай вот так. Я хочу.
— Нет. Не нужно. Лучше...
— Я знаю, что для тебя лучше.
Джеймс подхватывает его под колени.
— Не бойся.
— Отпусти.
Металл в голосе. Сириус никогда не говорил с ним подобным тоном.
— Убери руки, Джеймс.
— Мягколап, успокойся. Ну же…
— Убери. Руки.
Сердце падает. Джеймс послушно отпускает Сириуса и вдруг прижимается лицом к его горячему животу. Тычется беспомощно и нежно, прихватывает тонкую кожу, ласкает языком, словно пытаясь слизать горечь обиды.
— Прости. Прости. Я не хотел тебя злить...
Губы находят обмякший член, и Джеймс жадно втягивает его в рот. Сириус ошеломлённо вскрикивает.
— Джей!..
Дальше — хаос. Упругое и большое на языке — не помещается, выскальзывает наружу, приходится помогать себе рукой. Странный вкус, острый запах — не отталкивают, наоборот — тянут ощутить глубже. Всхлипы над головой и смешной восторг — это я, я его заставил так!.. И стекающие в горло брызги густого солоноватого тепла. И почти болезненный жар в собственном члене. И резкие движения руки — освободиться, выплеснуть наружу всю боль и страх сегодняшнего дня.
— ...Соха-атый... Мерлинова борода. Что это было? — задыхается Сириус.
У Джеймса кружится голова. Уголки рта растягивает неудержимая улыбка.
— Понравилось?
— Спрашиваешь.
— Вот и отлично.
Он по-хозяйски суёт руку под подушку, вытаскивает палочку Сириуса. Очищает простыни. Притягивает друга к себе.
— Иди сюда.
Обессиленный Мягколап доверчиво тычется носом в шею.
— Ну ты даёшь...
— Ладно тебе. Но я согласен, это точно лучше всяких проектов.
Сириус негромко смеётся:
— Намного лучше.
— А как у вас вообще дела продвигаются?
— Да нормально. Думаю, через неделю все закончим. Слушай, Сохатый, как насчёт поспать?
— Конечно. А вы по какому пути-то пошли? Что конкретно делаете? — слова сами собой выпрыгивают на язык — словно лягушки из болота. Джеймс не понимает, что происходит, но остановиться уже не может. Сириус поднимает голову. Хмурится.
— Джей, ну ты чего? Мы же договорились. Это ведь вроде как состязание.
Джеймс хмыкает. Что за чушь?
— Да брось ты. Я не собирался с тобой состязаться. Бред какой.
— Ты о чём?
Тепло худого тела рядом кажется таким близким, таким... своим. Какие, к чёрту, соревнования?
— Ну, ты же не дашь Гриффиндору продуть Сопливусу? — брякает Джеймс.
Он даже не успевает закончить фразу — Сириуса словно ледяным ветром относит в сторону. Тепла больше нет. В серых глазах — холод. В голосе — незнакомое презрение.
— А-а... так ты из-за этого... мне отсосал? Типа, промышленный шпионаж? — медленно произносит Мягколап.
Джеймс вздрагивает.
— Ты спятил? Си...
— Убирайся.
— Мягколап! Да ты что?!
— Вон из моей кровати. Лазутчик хуев.
В руке Сириуса словно сама собой вырастает палочка.
— Уходи, Поттер. Живо.
Вот теперь Джеймс в полной мере осознаёт, что такое боль.