Для Робби Несахар: ласточки, табак, апрельский вечер.
Они встречаются без году неделя, но у него такое ощущение, будто он знает о Лили все. Что она боится щекотки, любит яблочный штрудель, не любит запах полироля для метел, любит его и не любит каждую вторую его привычку.
Он думает, что это определенно ненормально. Что когда она морщит нос и говорит: «Джеймс, мне не нравится эта твоя дурацкая привычка задирать слизеринцев», он млеет, глядя на ее веснушки, на ее тонкие длинные пальцы, на гневный румянец на ее щеках.
Он еще помнит, что раньше его бесили замечания, что чем безкомпромисней был тон, тем больше становилось его упрямство. Что тонкие пальцы – не то, за что он был готов продать душу.
Но только теперь это – как будто в другой жизни. Не с ним. А с ним сейчас – Лили Эванс, самая красивая девушка в мире, с оттопыренными ушами и любовью к штруделям. И это гораздо важнее всего на свете.
И они сидят на трибунах, смотрят на тяжелое гневное небо, и ласточки летают низко-низко, к дождю. И надо бы уж идти, но апрельский вечер так безумно хорош, что двигаться с места совсем не хочется, а хочется разве что курить. Но и то - не очень сильно.
И он с улыбкой вспоминает, как Лили сказала: «Боже мой, выбрось эту маггловскую отраву!» - а он сначала не поверил своим ушам, а потом хохотал до рези в животе, а она краснела и метала взглядом молнии. И курить хочется лишь постольку поскольку: слишком хорошо, чтобы лезть в мантию за сигаретами; а единственной мыслью, что еще болтается в его пустой, голове становится: «Нам уже есть, что вспомнить!»
А еще, глядя на ее тонкие пальцы в своей крупной ладони (сожми – сломаешь), он думает о том, что любовь - если это, конечно, она - отрава, почище любого табака. Да и зависимость вызывает куда большую.
