Скорпиус точно не знал. Но когда он увидел золотые блики в глазах Джейми, то понял две вещи сразу: 1) кажется, его угораздило влюбиться в Джеймса Сириуса Поттера; 2) хуже не бывает. И еще одно – это безнадежно. Абсолютно бессмысленно, потому что Джеймс никогда не замечал никаких Малфоев, влюбленных или нет – все равно. Ему, вообще, ни до кого дела не было, ведь его интересовал только один человек – Альбус Поттер.
Да уж, «повезло» ему...
Лучше бы это был кто-то другой.
Кто угодно, но не Поттер. Не этот Поттер.
Ну почему, какого дементора судьба так жестока?
Скорпиус согласился бы на любой другой вариант. Лучше бы он влюбился в Розу Уизли, хотя у нее ум, как бритва, и столь же острый язычок. Или даже в смешливую Лили Луну, неспособную ни к чему на свете относиться серьезно. Или в Альбуса.
В Ала, у которого невероятно зеленые глаза. И очень светлая кожа, и вечно лохматые волосы – их так любит растрепать его старший брат. И за эту небрежную ласку Малфой готов отдать, что угодно. Вот только никому его жертвы не нужны.
У Джеймса глаза карие, смеется он редко, а объектом его насмешек Малфою стать не грозит, потому что старший Поттер и вовсе не обращает на него внимания. Абсолютно.
Это безнадежно. Взахлеб, на разрыв, до упора.
Утро холодное, и Скорпиус зябко поводит плечами. Он старательно отворачивается от полного комплекта Поттеров и Уизли, заполонивших платформу 9 и 3/4, не отвечая ни на улыбку Лили, ни на кивок Альбуса. И он не оглянется – нет, ни за что! – на Джейми.
Когда тот останавливает его взглядом, Скорпиус отводит глаза. Его скулы теплеют, он сам это чувствует. И презирает себя – отчаянно и привычно.
Последний год в школе для Джеймса Поттера.
И целых два – для него самого. Тоска.
А этот Поттер стал еще выше, и загорел сильнее, и волосы у него стали длиннее, и...
Конечно, Скорпиус снова наталкивается на взор Джеймса и, вспыхнув, отворачивается.
Слишком быстро. Слишком поздно.
Малфой ищет золотую цепочку на шее и сильно тянет ее, короткую и тонкую. Прохлада к горячему горлу, металл врезается в кожу, – что угодно, только бы не обернуться снова.
Он слышит смех Альбуса, звонкое: «Пусти, Джим!», и другой голос – теплый, насмешливый.
Он видит руку, треплющую темные волосы. И открывает глаза, лишь когда отец второй раз окликает его. Солнце слишком яркое, вот он и зажмурился – неужели не ясно?
Он упорно не оборачивается, только бросает короткий взгляд через плечо. И этого достаточно, чтобы поймать холодные золотые блики в темно-карих глазах.
Только год остался. Последний.
А так все чудесно.
И Скорпиус старательно улыбается, чтобы продемонстрировать это отцу, маме, приятелям и Венди Паркинсон, повисшей у него на плече. И еще одному человеку.
Он с самого начала знал, что это безнадежно. Так на что он надеялся?
И почему надеется год спустя?
Все будет, как прежде. Только остался всего год.
Ну, и пусть.
Джеймсозависимость.
И пусть.
К черту!
И даже насаживаясь позже на член Джима, даже принадлежа ему ночью или днем – всегда, когда выдается возможность, и всегда – украдкой, в пыльном сарае для метел, в тесной квиддичной раздевалке, в пустом классе, – Малфой никогда не чувствует, что их двое. Третий всегда рядом.
Один из них любит.
Другой играет.
Третий не знает.
Один из них обманут.
Другой лжет.
Третий рад обмануться.
Один из них проиграл.
Победа другого хуже проигрыша.
Третий в их играх лишний.
И если бы он еще знал – кто.
Но Скорпиус улыбается. Потому что все прекрасно.
Прекрасней не бывает.
И это, действительно, правда.
