Розовый Слоник Снейпа сильно изменился за лето: отрастил щупальцы, переселился в озеро и стал предсказывать, какая команда по квиддичу победит в этом году.
Я даже не стал орать в ответ на это потрясающее заявление. Во-первых, слишком удивился, во-вторых, не хотел давать Малфою лишний повод злорадствовать. Я только очень, ОЧЕНЬ выразительно посмотрел на Гарри.
Тот сразу принимается меня успокаивать:
- Да все в порядке, Рон, бизнес как бизнес! Отличное ведь место получилось, а? Джордж вечно твердит, что деньги должны работать.
- И часто у тебя в клубе гостей похищают? - известие, что Гарри общается с Джорджем, вызывает в душе неприятное чувство. Я не против, но почему я слышу об этом в первый раз? Это мой брат и мой друг. Они не имеют права выносить меня за скобки.
Хмуро кошу глазом на Малфоя. Тот сидит прямо, словно метлу проглотил, и пожирает взглядом Гарри.
Тьфу на Малфоя.
В комнате прохладно от чар, но на улице, похоже, настоящее пекло. Тяжелая листва розодендраков поникла под солнечными лучами. Ни ветерка, ни облачка. Пустое раскаленное небо висит над поместьем.
- Вряд ли тебе хотели повредить, - Гарри мягко улыбается, Малфой почти беззвучно вздыхает. - Скорее всего, просто разыграли. А ты сам тоже... Надо было следить, кто со спины подкрадывается.
- Я же еще и виноват! У нас что, до сих пор война? Я что, не могу расслабиться?
Вместо ответа Гарри машет рукой. Есть у них с Гермионой такая манера - руками на меня махать. С четвертого курса машут. Особенно бесит, когда я точно знаю, что прав! Даже если похищение было шуткой, ее авторам место в Азкабане.
Пару секунд все молчат. Малфой качает бокал с вином. Кружевные манжеты сползают вниз, обнажая тощие аристократические запястья. Он щурит глаза и говорит скучающим тоном:
- Если вы зако-ончили, Поттер, и раз у тебя есть время до вечера, позволь показать тебе нашу Оружейную палату. Некоторые экспонаты принадлежали еще моему пра-пра-прадеду Гастону де Малфуа и относятся к...
- К темномагическим артефактам, - говорю я.
Малфой передергивает плечами и продолжает плавно, словно не услышал:
- К одиннадцатому веку. В 1066 году, во время битвы при Гастингсе...
Гарри спрашивает, как я себя чувствую, я саркастически отвечаю, что отлично. Тогда он пожимает плечами и кивает Малфою:
- Пошли.
Хорек розовеет от радости. Я поднимаюсь из-за стола.
- Идите, - говорю, - мне работать надо. Смотри, дружище, руками там ничего не трогай! А ты, Малфой, жди иска за похищение человека. В сказочку о семейном кладбище я не верю. Зато верю в то, что ты больной на всю голову! Так что знай - если что случится с Гарри... короче, ты понял!
На этом и ухожу. В каминной сети пыльно, на душе мерзко. Вроде и правда ничего серьезного не случилось, но по мне, так эта муть еще хуже, чем явное преступление. Правильно говорил Ли Джордан.
Ли до поступления в Хогвартс таскался по Лондону в подростковой уличной банде. С тех времен у него сохранилось несколько точных словечек. Одно из них - "попасть в непонятное".
- Непонятка - это самое стремное, что может быть, - говорил он Джорджу и Фреду летним вечером в "Норе". Мы валялись рядом в траве после обезгномливания сада. Дело было между их шестым и седьмым курсами. Фред хихикал, Джордж учился у Ли курить по-маггловски. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что мы чистокровные: маггловские наркотики на нас действует не так, как на полукровок и магглорожденных, это потом в Мунго объяснили.
Ли всегда казался мне крутым. Не круче Гарри, но в том же роде. Так что я его слова хорошо запомнил.
- Если попал в непонятное, затихарись и жди, - говорил Ли Джордан. В этот момент Джордж потерял сознание, и больше Ли ничего не успел сказать.
И вот теперь мне кажется, что со мной именно это и случилось: попал в непонятное. Нападение в ночном клубе, колдография в газете, пижама в павлинах... Будь я проклят, если последую совету Ли Джордана! Я герой войны. Теперь я сам крут, как утесы в Корнуолле.
В магазине запарка. Джордж все еще на континенте, открытие французских "вредилок" прошло успешно, затылки менеджеров еле видны из груд пергаментов с заказами. Посомневавшись, я отправляю Гермионе сову с коротким сообщением, что жив-здоров и торчу на работе.
Наш старший управляющий, Ганс Хеммаль, при виде меня спрашивает только:
- Жив?
Я киваю, и он молча подвигает ко мне стопку накладных для проверки.
Через несколько часов я кое-как разгребаю первоочередные дела, мимоходом обнаружив, что в Южном Уэльсе опять сгорел склад с крупной партией товара. Слава Мерлину, принадлежавший не нам, а оптовому покупателю, так что ответственность за ущерб ложится на него.
Время близится к пяти. В Хогвартсе, наверное, как раз закончили с торжественными речами. Идти туда не тянет - после вчерашней колдографии все будут пялиться на меня и Гермиону.
В Норе неожиданно пусто. На кухне пригорает под чарами забытый пастуший пирог. Удивленный, я отъедаю кусок, раздумывая о том, куда все пропали. В раскрытые окна лезет пламенная магтензия, вьющиеся помидоры оплетают веранду, и в нагретой от солнца комнате пахнет томатами. Я ем стоя, поставив одну ногу на стул, и бездумно пялюсь в окно, думая, что скажет мне Гермиона. Очень сложно объяснить ей, зачем я соврал по поводу "Клыка вампира", не обидев при этом еще сильнее... Значит, придется что-то придумывать. В отличие от моей девушки, я уверен, что зачастую лучше соврать, чем оскорблять человека правдой. Рассеяно тянусь за вторым куском пирога. Куда все-таки делась мама?
Светящийся фазан возникает над столом, и сердце невольно сжимается. Мама никогда не пользуется Патронусом для обычных сообщений. Считает, что она уже не так молода, чтобы тратить столько магической энергии на баловство.
- Рон, - говорит фазан маминым голосом, - ждем тебя в Мунго! Твоей сестре снова стало плохо. Мы тут с часу дня, колдомедики говорят, что все очень серьезно...
Фазан всхлипывает и пропадает. Я бросаю взгляд на наши семейные часы. Стрелка с надписью "Джинни Уизли" дрожит на отметке "смертельная опасность".
Дальнейшее сплетается в один бессвязный и бестолковый ком. Куда ни ткни в воспоминаниях - болит, словно открытая рана.
В белом коридоре мама хватает Шпидмахера за руку, тот сумрачен и смотрит в сторону, потом срывается и что-то шипит, брызгая слюной. В другой руке у него стеклянная колба с кровью. Гарри проносится по коридору. На его лице выражение такого гнева, которое я последний раз видел разве что в ночь после Финальной битвы, когда мы стояли в Большом зале над трупами.
- Ее вчера только выписали, а сегодня днем вдруг стало хуже... магическое истощение... она должна была прийти в Нору, но не сумела зажечь камин. Если бы не домовик, даже на помощь не смогла бы позвать! - шепотом объясняет отец мне и Биллу с Перси. Медсестра, выходя из комнаты Джинни, с состраданием смотрит на нас. Чарли находится в дальнем заповеднике, с которым нет прямого сообщения. Сову послали, ответа пока не было.
Джордж тоже пока не знает. Французские сотрудники с ужасающим акцентом клянутся, что "делать все возможное, чтобы найти мсье Уизли, но мсье пропаль". На маму страшно смотреть.
- У вас одна минута, - говорит мне Шпидмахер. Гарри дергается, сжимает губы, но молчит и послушно выходит из палаты. И Джинни смотрит на меня, белая на белом, со странно живыми и яркими волосами, мокрой путаницей лежащими на подушке.
- Зачем ты оставил Гарри наедине с Малфоем? - спрашивает она вместо приветствия. Я не могу понять, о чем она, к чему. Начинаю о важном: "Как ты себя чувствуешь?" и "Что случилось? Ты кого-то подозреваешь?" Сестра гневно шикает, и я замолкаю.
- Рон, как ты мог?!
Я опять в чем-то виноват, и опять не понимаю, в чем.
- Обещай мне, что никогда не дашь Малфою приблизиться к Гарри.
Я взрываюсь.
- О чем ты думаешь? При чем тут...? Гарри на него плевать с высокой колокольни! Ты же не думаешь, что Гарри... Сама же смеялась! Тебе надо думать о своем здоровь...
- Ты ничего не понимаешь, - говорит Джинни.
Это уж точно.
- Если со мной что-нибудь случится, то Гарри... он... Ему на все плевать, он даже защищаться не будет. Обещай... мне...
Она на секунду закрывает глаза, и за эту секунду я успеваю испугаться так, что сердце чуть не останавливается у меня в груди. Лицо у нее осунулось, как у мертвой.
- Мерлин, ладно! Все, что угодно.
- Не давай ему подобраться к Гарри.
- Даю слово, - клянусь я, не слишком понимая, как буду выполнять обещанное. Если бы Джинни нормально себя чувствовала, она бы сама это поняла - никто на всем белом свете не сможет уследить за Гарри. Мое обещание - ложь. Но это добрая ложь, и Джинни кажется немного успокоенной.
- Я посплю, - говорит она. - Не знаешь, еще долго до операции?
Я пожимаю плечами, она не видит этого жеста, но не переспрашивает.
Следующие часы мы проводим в коридоре. Гермиона держит мою руку. Не помню, когда она появилась и говорили ли мы о чем-нибудь, кроме Джинни.
В полночь начинается гроза. Светильники в коридоре приглушены, половина персонала разошлась. Только из-под двери в палате интенсивной терапии, где колдуют над Джинни, падает яркая полоска света. Временами за окнами вспыхивают молнии, озаряя лицо Гермионы - и я жму ее руку, чтобы лишний раз убедиться, что она живая и рядом со мной. Молнии высвечивают лицо мамы, застывшее в ожидании. Перси спит, прислонившись к стене. Билл смотрит в пол. Гарри безостановочно ходит, и вспышки света застают его то в одном конце коридора, то в другом, отчего кажется, будто он передвигается скачками. Ураган гнет деревья в парке, кружит в воздухе кусок пластика с маггловской рекламой. В ярких отсветах реклама кажется черно-белой.
В два часа гроза заканчивается, и только мерный дождь продолжает колотить по стеклам. Открывается дверь, и в светящемся проеме возникает черный силуэт Шпидмахера. Он вглядывается в наши лица. Гарри резко останавливается. Мама прижимает руки ко рту. Перси посапывает, и его хочется проклясть.
- Мне очень жаль, - говорит колдомедик.
