Желание Элизабет исполнилось – Норрингтон прекратил все свои прогулки и разговоры с Лаки. Он вообще начал избегать общения с кем бы то ни было. Даже Артур, который видел, что с его другом что-то неладно, не мог добиться от Джеймса ответа, что происходит. Норрингтон не чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы довериться Фицрою. Одно дело, когда он принял его помощь в первый раз – тогда он был убежден, что ему нечего стыдиться, просто обстоятельства повернулись против него. Сейчас же корень его проблем крылся в нем самом, и он не считал свою совесть незапятнанной. Ему было стыдно.
Он понимал, что, наверное, резкая смена его настроения обижает Артура, но ничего не мог с собой поделать. Сэр Харрис, не имея ни малейшего желания вникать в суть хандры своего гостя, любезно предоставил ему доступ к своей коллекции коньяков. Джеймс терпеть не мог коньяк, но местный алкоголь был еще хуже, так что привередничать не приходилось. Он заливал голос совести высоким градусом и еще глубже уходил в отвращение и ненависть к себе.
Воспоминания и фантазии крутились в его голове, сменяя друг друга. Встреча с Воробьем на причале под влиянием коньячных паров перерастала в его воображении в разнузданное непотребство прямо там же, на серых досках. Заточение пирата в каземат обрастало миллионом деталей эротического характера. А уж что мерещилось Джеймсу среди веселой жизни Тортуги под аккомпанемент звона бутылок, лучше было и не вспоминать.
Мерещилось страшное. Десятками разных сценариев, один другого краше. И самый ужас был в том, что чем грязнее и вульгарнее адмирал воображал себе окружающую тортугскую обстановку, чтобы пресечь фантазии на корню, тем сильнее ему хотелось окунуться в нее по самые уши. И чем сильнее заводился, тем сильнее презирал себя.
Лаки, напуганная его холодностью, сначала пыталась вернуть его расположение лаской, потом собралась переждать некоторое время, чтобы Джеймс пришел в себя. После двух недель бесплодных ожиданий она решилась на отчаянный шаг. Она умолила Артура послужить ей переводчиком для разговора с Джеймсом.
Норрингтон в последнее время редко покидал свою комнату. Отозвавшись на вежливый стук в дверь, он взялся за бокал коньяка, который помогал ему отвлекаться от мыслей о собственном ничтожестве. Артур пропустил Лаки перед собой, тихо прикрыл дверь. Норрингтона передернуло от ярко-алого с золотом наряда девушки, он поспешно отвернулся.
- Джеймс, друг мой, так не может долго продолжаться, - заговорил юноша.
- О чем вы? – Норрингтон не имел никакого желания разговаривать, тем более – в таком доверительном тоне, который лишь усугублял его чувство вины.
- Джеймс, вы прекрасно понимаете, о чем я. Вы избегаете нашего общества. Вы все время сидите в одиночестве… и пьете. Что с вами происходит?
- Артур, это… - Норрингтон отвернулся к окну, чтобы не смотреть на них, - это ничего не значит. Просто обычная тропическая хандра, вот и все.
- Я вам не верю, - мягко ответил тот. – Джеймс, вы так и не научились врать. С вами что-то случилось, мне больно смотреть на вас. И не мне одному, вы знаете?
Норрингтон промолчал.
- Джеймс, почему вы не доверяете мне? Разве я дал вам повод усомниться в себе?
Норрингтон опустил голову, чувствуя жгучий стыд, но не в силах произнести ни слова, чтобы дрогнувший голос не выдал, сколько чувств сейчас владеет им. Мужчина не должен позволять себе эмоции, и он их себе не позволит. Умрет, но не позволит. Проглотив комок в горле, Норрингтон залпом запил его коньяком.
- Джеймс, вы дрожите. – юноша неизвестно как оказался рядом, положил руку на плечо. – вы бледны.
Норрингтону казалось, что Артур видит его насквозь. А что, если он узнает, поймет, догадается?..
Лаки что-то тихо произнесла, и Фицрой перевел ее слова, отвлекаясь от пытки Норрингтона доверием:
- Она спрашивает, не обидела ли она вас чем то, не была ли она с вами непочтительна или неуслужлива.
Норрингтон помотал головой:
- Нет, конечно же, нет.
- Тогда, может быть, вы скажете ей, чем она заслужила вашу немилость? – продолжил переводить Фицрой.
- Ничем, - выдавил Норрингтон, - Она ни в чем не виновата.
Артур перевел его слова Лаки, и они о чем-то тихо заспорили. Юноша, видимо, пытался втолковать девушке, что ее опала вызвана не ее действиями, а другими причинами, а она никак не могла понять, как это может быть.
Отойдя от окна, Норрингтон в очередной раз наполнил бокал.
- Джеймс, вы слишком увлеклись алкоголем, - строго заметил Фицрой, - это очень плохо скажется на вашем здоровье.
Тот пожал плечами, мол, могучее здоровье ему совершенно ни к чему.
- А как же ваша жена? – вкрадчиво спросил Артур. – Вы хотите оставить ее с маленьким ребенком на руках, в расцвете лет скончавшись от апоплексического удара или больной печени?
Норрингтон не донес коньяк до рта.
- Джеймс, меня очень беспокоит ваше состояние. Вы зря полагаете, что, напиваясь вдрызг, вы что-то измените.
Норрингтон обернулся, чтобы ответить, но его взгляд упал на Лаки, и он вздрогнул. Как же ему раньше не приходило в голову, что она так похожа на Воробья? И как ему теперь объяснить ни в чем не повинной девушке, из-за чего он больше не хочет ее видеть?
Артур, проследив его взгляд, покачал головой:
- Значит, дело все-таки в ней?
- Нет, - Норрингтон отвел взгляд. – Не в ней. В другом…. человеке, на которого она похожа.
Фицрой удивленно поднял брови:
- И что же? Прежде это обстоятельство не заставляло вас избегать нашего общества.
- Прежде я этого не замечал. Я очень неожиданно это обнаружил.
Артур пожал плечами:
- Пусть так. Вам неприятны эти воспоминания. Но в чем виноват я, ваша жена, мы все?.. Почему это заставляет вас так отдаляться?..
- Я не могу вам этого сказать, Артур, - со вздохом ответил Джеймс. – Но вы правы, что обвиняете меня. Я не должен был поступать так с вами. Это – мое дело, мой грех, и я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня. Простите, друг мой.
- Я с радостью прощу вас, если вы пообещаете мне бросить прикладываться к бутылке, - Артур вынул бокал из его рук, - и если вы вернетесь в наше общество. Нам очень вас не хватает.
Повернув голову, Норрингтон посмотрел на девушку. Она стояла, замерев, со страхом ожидая окончания разговора. Она ведь тоже ни в чем не виновата. Не за что было ее так обижать. Может быть… может быть, то что она напоминает ему этого пирата – к лучшему, может быть, с ее помощью он сможет пересилить себя и забыть о нем, привязаться к ней… Он улыбнулся ей, но хотя улыбка вышла кривоватой, Лаки все поняла. Ничуть не смущаясь Артура, она кинулась на шею Джеймсу, крепко обхватив его руками за шею, будто была намерена больше никогда, ни за что не отпускать его.
Норрингтон честно попытался избавиться от своего пагубного пристрастия с помощью Лаки. Попытка оказалась неудачной. Стоило ему в постели с девушкой вспомнить о Воробье – результат был непредсказуем. Он терял контроль. Мысли о пирате будили в нем такую страсть, что ее впору было сравнивать с помешательством. Это пугало Джеймса, но он предпринял еще несколько попыток, прежде чем убедился в том, что затея обречена на неудачу. Он не мог отвлечься от мыслей о Воробье. Он был не в состоянии запретить себе думать о нем. Он боялся, что еще одна такая попытка будет стоить ему рассудка, поэтому с помощью Артура объяснил Лаки, что их ночные встречи должны полностью прекратиться. Предлогом послужило недовольство Элизабет.
Девушка ничем не выдала своего расстройства, подчинившись решению Джеймса. Он чувствовал себя несколько виноватым перед ней, но считал, что поступает единственно правильным образом.
Время шло. Дни то пролетали мимо вскачь, то тянулись невообразимо долго, как ползущая улитка. Интересное положение Элизабет было предано огласке, в дом губернатора потянулись замужние дамы с советами и наставлениями юной адмиральше. Настроение Элизабет менялось по несколько раз на дню, она то изводила Норрингтона слезами и жалобами, то замыкалась в себе, то казалась просто невиннейшим ангелом. Сэр Харрис подбадривал Джеймса тем, что с женщинами во время беременности все это – обычное дело, и дела снова войдут в свою колею, когда у него родится наследник. Норрингтона слегка коробило от таких увещеваний, но он старался не подавать вида. Он уделял Элизабет все свое свободное время, считая, что его долг – быть рядом с ней, когда ей так тяжело, водил ее на прогулки, молча сносил капризы, просил ее потерпеть до возвращения в Англию.
Управление наследством Элизабет, доставшимся ей после смерти отца, перешло в ведение Джеймса. Губернатор Суонн отнюдь не был бедным человеком: ему принадлежало несколько наделов земли в западной Англии, приносящих хороший доход. Поскольку Элизабет не могла распоряжаться своим состоянием, Норрингтону пришлось как следует изучить, что оно из себя представляло. Кроме того, следовало заранее выбрать место, где они будут жить после переезда. Элизабет настаивала на побережье. Норрингтон не возражал, и в итоге они сошлись на поместье в Девоншире, недалеко от Плимута.
Сэр Харрис регулярно отсылал в Лондон отчеты, и с одним из его доверенных лиц Норрингтон отправил распоряжения управляющему. Сообщив ему о смерти губернатора Суонна, замужестве Элизабет и своем скором возвращении с семьей, Джеймс приказал приготовить дом к их прибытию. Тем временем в совете Ост-Индской компании было рассмотрено и одобрено его прошение об отставке и назначен приличествующий должности пенсион.
Заботы отвлекали Джеймса от ненужных мыслей, а частые смены настроения молодой жены помогали отвлечься еще быстрее. Норрингтон планировал свою будущую жизнь, размечая ее событиями, как маршрут. Через каждые десять лет он умозрительно маркировал ее визитами Тернера. Промежутки между ними старался заполнить различными насущными делами или событиями. Рождение ребенка Элизабет и прибытие в Англию были первыми в этом ряду. За ними следовала забота о будущем Тернера-младшего, которого следовало обеспечить либо наследством, либо должностью. Каких-либо событий, связанных напрямую с самим собой, Норрингтон не планировал. Ему было привычно посвящать свою жизнь оправдыванию ожиданий других. Сначала это были родители, затем – закон, теперь – Тернер.