Рейвенко — это не факультет, это образ мышления.
Слизерин — это не факультет, это образ жизни.
Хафлпафф — это не факультет, это диагноз.
Гриффиндор — тоже не факультет, это судьба.
– Ты никуда не пойдешь! Ты ни-ку-да... – последние слова Молли впечатываются в уже захлопнувшуюся дверь. И словно ссыпаются с нее, как жестяные пульки, не попавшие в пенопластовую мишень в магловском тире с пневматическими ружьями. Молли смотрит в пол – словно проверяет, не надо ли смести веником с половиц эти осыпавшиеся слова. А Перси аппарирует в неизвестность – прямо с родного крыльца, сбив на прощанье уголком сундука пару особенно рахслябанных резиновых сапог – из тех, что вечно толпятся у их двери.
Молли смотрит в пол, Артур в окно: из кухни хорошо видно облезлую курицу, которая копошится в такой же облезлой клумбе. В курицу можно запустить ботинком или заклятьем, но это ничего не изменит – Перси домой не вернется.
На плите дежурно булькает суп: прозрачные купола пузырьков лопаются и оседают в крепком темном бульоне, выстреливают в воздух ароматом прожаренного лука. Перси любит жареный лук, Молли специально положила в суп побольше. Теперь это неважно. Густая пена подбирается к самому краю кастрюли, сейчас она обрушится вниз, на конфорку.
Молли этого не видит: стоит, где стояла, и смотрит в пол, на невидимые следы:
– Почему? Почему-почему-почему-поче...
Слова на ее губах лопаются так же, как эти дурацкие суповые пузырьки. Только это не бульонные капли. Это слезы.
Артур выбирается из-за стола. Он все еще держит в руке газету. Точнее уж – держится за нее левой рукой. А правая тем временем ложится на дрожащую шею жены и даже, кажется, подминает какой-то слишком мягкий завиток кудрей.
– ...му.. почему-почему-поче.. ум!
Это не лечебная пощечина. Это поцелуй. Не супружеский, а медицинский, чтобы заставить Молли сделать хоть какое-то движение. Например, языком по губам.
За ее спиной шумно дышит суповая кастрюля.
***
Зима 1973-го.
Она все понимает.
Держит на руках совсем маленького, грудного Чарли, и все понимает. Кажется, даже Билли понимает все лучше отца – старший сын тихо-тихо сидит в своей кровати.
Как это можно? Ощущать себя скотиной, и в то же время, благословленным.
Благословленная скотина. Артуру всегда удаются такие идиотские сочетания.
– Ты не забыл...
– Неважно.
– Ну, иди уже к нему.
– Если ты не будешь справляться...
– Смысл был в том, что я рожаю тебе дочь и выхожу на работу. Но с тобой все смыслы черти как себя ведут. Иди. Не думаю, что Малфой любит ждать.
Они ссорятся до драки в первый же день совместного проживания – Люциуса не устраивает какая-то херня типа пиджака Артура на стуле.
Малфою девятнадцать, это преступно мало. Он избалован (сам себя избаловал), у него мерзкий характер (это он тоже наверняка сам), с ним Артур чувствует себя живым – то есть, он жив весь, целиком. Он жив, когда спит, и когда помирает с голоду вечером, и когда навещает Молли и сыновей.
Наверное, виноват язык Люциуса – абсолютно все, что Люциус делает языком. И длинными пальцами. И Артур впервые прогибается, разрешает, впускает в себя, а потом не спит всю ночь и смотрит на разметавшиеся по подушке белые волосы Малфоя.
Два с половиной года совместной жизни – это много или мало?
Артур все чаще чувствует себя тупым. Или бабой. Точно: тупой бабой.
У Люца цели и задачи, у него планы, он читает финансовые отчеты, хроники, выкладки, он может без подготовки завести на два часа лекцию о чистоте крови. В данном случае "два часа" – это не фигура речи.
А Артуру просто надо, чтоб Люциус прекратил пропадать где-то ночами, перестал восторгаться Реддлом и не хвастался магическим клеймом.
Все разваливается, и они не едут вместе в отпуск, и Артур назло, назло начинает говорить про маглов – ему правда жутко нравятся маглы. Очень. Они интересные и... перспективные. Люциус ржет, совершенно нагло ржет, и в его смехе нет ни намека на аристократизм. В смысле – ему действительно смешно.
Смыслы снова выделывают коленца и не желают подчиняться Артуру Уизли.
"Акции", "облигации", "заем", "кредит", "чистота крови". Начинает казаться, что Люциус произносит эти слова, даже когда насажен на член Артура. Или... или когда у них все наоборот.
Ужасно. Отвратительно.
– Я бросил двоих детей ради тебя!
– Какой подвиг, посмотрите! Я бы ни за что не бросил своих детей! Ты маглолюб и беглый папаша! Это мерзопакостно!
Последнее, что делает Артур перед уходом от Малфоя – он снимает все семейные деньги в банке и покупает двести акций – Люц вчера купил семь, наверняка он знает, что делает.
Молли не удивляется. Она даже не говорит "я так и знала".
Она говорит:
– Я скучала, Уизли.
И улыбается.
Им так и не удается подняться до прежнего уровня после артуровской провальной выходки с акциями.
***
Осень 1995-го.
У поцелуя Молли какой-то забытый соленый вкус.
– Перси вернется, милая.
А что Артур еще может сказать?
