Что такое "клинит на поттериане"?
Когда идешь в тату-салон и просишь сделать татуировку в виде черной метки, а мастера называешь "Мой Лорд" глядя ему в глаза с маниакальной преданностью. (с) Anven
Он всегда недолюбливал солнце, но после сегодняшней слишком суматошной ночи яркий рассвет особенно пугал и тяготил. Гагун тоскливо завозился, неуклюже перебирая огромными волосатыми лапами, и подтянул добычу ближе.
Это была хорошая, правильная добыча. Тихая, несуетливая. Не орала так, что жвалы сводило, не плевалась огнем и болью из странных остроконечных палок, не улепетывала со всех ног, заставляя выбираться на открытое пространство, где ему было очень неуютно. До этой ночи он никогда не покидал Лес, а единственным человеком, которого он видел, был Хагрид, друг его деда, никогда не махавший палками. Славный, заботливый Хагрид, иногда угощавший их дохлым кабаном или фестралом – кажется, так он зовет этих тощих крылатых тварей. Надо было им слушаться Хагрида, а не тех, других, посуливших легкую добычу, не лезть в человечью свару... А они полезли – и кто знает, сколько сородичей уже не вернется на их потаенную, заплетенную паутиной полянку в Лесу. А вернувшиеся – напуганные, оглушенные, а кто и покалеченный – теперь, поди, и дохлятине будут рады...
Его сегодняшняя добыча тоже не больно-то упитанная, почти кожа да кости. Хорошо хоть кровь не вся вытекла – об этом он позаботился сразу, когда, уворачиваясь от невидимой смерти, скользнул в подземный ход под беснующимся деревом – даже деревья рядом с людьми сходили с ума! – и попал в это странное убежище. Тут наконец он и увидел человека, который не вопил и не размахивал палкой.
Человек, кажется, уже стал чьей-то добычей – он лежал навзничь, и крови из него натекла порядочная лужа. Поэтому Гагун не стал сразу утолять жажду, а сначала сделал с добычей то, чему учил еще дед, и вкуснейшая драгоценная жидкость сразу перестала вытекать. Вот так, теперь еде не грозят ни тлен, ни порча. Будет она висеть, запеленатая в тугой аккуратный кокон, в их уютном подземном хранилище, но провисит недолго. Как-никак, человек, живой человек – еще не испробованное лакомство!
А может, вручить редчайший подарок Джагут, невесте – как радостно она зашевелит лапками! Но до Джагут, оставшейся дома, надо еще добраться. Он просидел здесь всю ночь, пережидая безумную человечью свару, – и пусть кто-нибудь из сородичей только попробует сказать невесте, что он струсил! Он, Гагун, нашел еду и доблестно охранял ее! Да, он не трус – но в подземный ход, который выведет к чересчур прытким людям, лезть совсем не хочется. А если сюда – в дверь, откуда тянет сквозняком и лесными запахами?..
До леса отсюда и вправду недалеко. Быстро перебирая лапами, он бежит к спокойным родным деревьям, таща за собой тщательно обмотанную прочными нитями добычу – уф, тощий-тощий, а тяжелый! – и на опушке вдруг слышит знакомый хрипловатый голос:
– Эх, ты, скотинка... Чего ж тебя понесло-то под темные заклятья?..
Так и есть, Хагрид. Удрученно охая, склонился над... Ну и ну, неужели единорог?! Если и была для его сородичей добыча запретнее и желаннее, чем люди, то как раз эти упитанные – не чета фестралам! – создания. Потому что лесничий берег их пуще собственной шкуры и еще деду строго-настрого запретил их трогать. И просить не стоит – не отдаст, да еще и человека отберет – кто его знает, может, сам потом и съест! Но надежда на невиданное угощение заставляет остановиться.
– Вишь как... Не уберег я тебя, – шумно вздыхает Хагрид, неуклюже водя огромной ладонью по запачканной кровью гриве. – Ты, того... прости, сам понимаешь, не мог я быть и там, и здесь... А там, в замке, много горя сегодня случилось, много горя... Хотя, оно конечно, и радости много, но погибших-то сколько... Детишки, вишь, погибли...
Детишки! Эти детишки орали и махали палками не хуже взрослых, и отцу – он сам видел – так полоснуло по брюху, до дома бы живым добрался! Гагун возмущенно щелкает жвалами – и лесник, конечно, тут же оборачивается на скрежещущий звук.
– А, ты из Арагогова потомства? Гагун, что ли, или как тебя там – вас, акромантулов, не различишь... Тихо, тихо, дурачок, я ж свой, – успокаивающе бормочет он, осторожно подбираясь ближе. – Выжил, значит... Вы прям как сбесились этой ночью, ну и получили свое, а я ведь сколько раз предупреждал – не трогайте людей, не про вас эта добыча!.. Эй, друг, а ты кого это тащишь – не человека ли?
Беда! Заметил и сейчас отберет, и сожрет прямо здесь, под кустом, – вон как нетерпеливо загорелись крохотные глазки! Хотя нет, дед рассказывал – люди, кажется, не едят друг друга. Должно быть, узнал кого-то знакомого и хочет спасти. Ну уж нет, он, Гагун, не отдаст законную добычу! Огромный паук растопыривается, пытаясь прикрыть длинный кокон, угрожающе помахивает передними конечностями – и тут взгляд фасетчатых глаз снова падает на роскошную тушу единорога. Сколько мяса! Может, ну его, этого полудохлого человечка? Если Хагриду он так дорог, может, уступит единорога или хоть поделится?..
– Я... могу... обменять... – слова чужого языка выговариваются невнятно, и Хагрид, кажется, ничего не понял – не отвечая, он тянет шею, вглядываясь в опутанное белесыми нитями лицо, и вдруг потрясенно вскрикивает:
– Гиппогриф меня раздери – профессор!.. Мертвее мертвого, бедняга – убивец того... не соврал. Слышь, Гагун, ты бы отдал мне человека, а? Хоть похороним по-людски...
– Он... жи... вой, – выщелкивает акромантул довольно – кажется, выгодная мена состоится – и на этот раз Хагрид явно разобрал сказанное.
– Ах ты господи, и верно, – хрипло охает лесничий, опускаясь на колени рядом с коконом и осторожно разрывая паутину. – Ты ж его своим ядом, поди, накачал, пока он еще не помер – а значит, того... законсервировал. Рана-то какая страшенная... Хорошо, хоть кровь больше не течет. Молодец, Гагун – на полдороге к смерти остановил человека, и какого человека!.. Ну а мы его сейчас к жизни того... возвернем.
Громко топая, он бежит к единорогу – а когда возвращается, в сложенной ковшиком ладони тускло поблескивает серебристая жидкость, и Гагун вспоминает сладкий вкус человеческой крови. Очень скоро он распробует, какова на вкус кровь его новой добычи, – лесничему, кажется, больше нет дела до единорога и акромантула. Торопливо опутав тушу клейкими нитями, огромный паук, пятясь, тянет ее в лес – ох, тяжко, но новая добыча того стоит! А вслед ему, как последнее напоминание об этой слишком шумной ночи, несется радостный рев Хагрида:
– Живо-ой! Мерлин и его причиндалы, и вправду – живой!
