Хроноворот моей памяти

Мы переместились прямо к воротам Хогвартса. Я подумал, что с раненым сыном на руках Люциус не станет, как обычно, запутывать следы перемещения, и не ошибся. Ворота школы были распахнуты, рядом с ними нас поджидала Бес, которую оставили, чтобы закрыть их за прибывающими в замок.

– Приятно познакомиться, мистер Снейп, – она протянула мне руку. – Я наслышана о вас.

– Не самое удачное время для знакомства.

Она недовольно наморщила нос и убрала ладонь.

– Эдмонд и Сол понесли Ангела в лабораторию. Вас тоже там ждут. Поторопитесь.

Я задумчиво взглянул на Поттера.

– Этот со мной. Вы можете позаботиться о том, чтобы его устроить?

Девочка кивнула.

– Без проблем. Бес, – она затеяла знакомство с Поттером.

Тот был приветливее, чем я.

– Гарри. – Судя по обмену улыбками, они поладят.

– Вернусь, как освобожусь. Постарайся за это время, не влипнуть в очередные неприятности.

– Ладно.

Я уже никогда не научусь верить его обещаниям, а потому еще раз строго на него посмотрел. Он покраснел от смущения, но выглядел при этом раздраженным. Перед девчонкой рисуется? Вот и замечательно, пусть продолжает в том же духе. Черт, кажется, теперь я сам раздражен.

– Только попробуй…

Поттер меня перебил:

– Клянусь, я буду вести себя хорошо.

И чего я бешусь, спрашивается? Что ж, то, что он так смущается в присутствии девочек, должно обнадеживать. Я же буду только рад, если наши отношения долго не продлятся. Впрочем, сейчас у меня вообще не было времени размышлять о них, и я решительным шагом направился к замку.

Такое странное ощущение… Отчего-то каждый раз, оказываясь в Хогвартсе, я особенно остро чувствую себя проклятым. Не знаю, в чем причина. В этих старых стенах? В том, что здесь я впервые в полной мере постиг любовь, что привела меня к гибели? Здесь со мной вообще очень многое случилось впервые. А может, все куда банальнее, и дело в том, что я умер неподалеку отсюда? Это очень неприятно – приходить на собственную могилу. Та, первая жизнь оставила во мне куда больший след, чем целая череда тех, что были прожиты впоследствии. Шаг за шагом… Я иду по своему прошлому, а в голове бешено вертится старинный хроноворот.

Вот полуразрушенные башни, обнесенные строительными лесами, а я вижу их во всем блеске былого величия. Потрескавшийся герб над входом в замок еще начищенно блестит в моем сердце. Я живу не потускневшими, покрытыми плесенью буквами на старой медной «ленте» с девизом, а знанием, что спящего дракона и в самом деле лучше не будить. Распахиваю тяжелые створки дверей, ожидая, что, бросив взгляд на песочные часы, отмеряющие ход образовательного процесса, обнаружу не ржавые железки и осколки стекла, а россыпь драгоценных камней в нижних колбах, и снова подумаю о том, как красиво, когда в этой гамме цветов преобладает зеленый. Мое сердце переполнено этим местом. Это чувство настолько не поддается анализу, что я не знаю, как его описать. Не любовь, не ненависть… Что будет, если их смешать? Должно выйти безразличие, но у меня оно не получается. Впрочем, Хогвартс всегда был зачарованным местом, слишком многое из того, что происходило в нем, противоречило всем законам логики. Так стоит ли удивляться противоречивости собственных впечатлений?

Мой маршрут – еще одно тому доказательство. Я спускаюсь в подземелья, бывшие когда-то единственным в этом мире домом, который я считал по-настоящему своим. Сейчас мои комнаты принадлежат человеку, в котором никогда нельзя было заподозрить тяги к сумраку и уединению. Ну не абсурдно ли? В подземельях нашел себе пристанище Невилл Лонгботтом. Я не могу понять такую насмешку судьбы, даже признавая, что уже в той, первой жизни, его руки в конце концов утратили свою неуклюжесть и он мог претендовать на право называться достойным человеком, но сумрак, кажется, совсем не любил. Все же, как удивительно неприятно с осторожностью стучать в дверь комнаты, которую ты всегда считал своей собственностью...

– Да.

Входя в лабораторию, я понимаю, что все это время был так рассеян, что не заметил наблюдателя, притаившегося в углу коридора. Несмотря на свои белые одежды, Луна Лавгуд умела не бросаться вам в глаза. Девушка насмешливо помахала мне рукой и снова вжалась в стену. Она всегда была немного чокнутой. Ее неординарность с каждой жизнью все больше усугублялась окружающими девушку обстоятельствами. В этот раз Лавгуд уже довелось пережить столько, что, кажется, последние границы ее разумности обрушились. Интересно, она вообще спит ночами? Не является ли ее бледность и голубоватый отлив кожи следствием передозировки бодрящего зелья? Мне кажется, что да. Она боится сомкнуть веки и снова оказаться в одиночестве. Я понимаю ее. Мне близки те чувства, что испытывает эта девушка.

Пусть отнюдь не каждая жизнь делала их парой, но сейчас эта Иона любит своего Сола любовью фанатика. Это чувство не имеет ничего общего с обычной связью мужчины и женщины, но от этого оно не становится слабее. Я слышал, они были помолвлены с детства – как представители двух чистокровных кланов, которые еще как-то умудрялись сохранять свои традиции, взаимодействуя друг с другом. Сол и Иона с самого рождения были обречены на брак. Они вместе росли и, покорные воле родителей, воспитывали в себе чувства друг к другу. Получалось у них скверно, ведь обязательства стирали всякую надежду на искренность. Каждый из них старался избежать этих отношений, направленных на сохранение чистой магической крови. Они ссорились, флиртовали с другими, и в конце концов решили, что слишком разные, и все их старания найти точки соприкосновения ни к чему не приводят. Но однажды, когда им исполнилось по семнадцать, эти двое были вместе в городе, и у Лавгуд случилась неконтролируемая вспышка магии. Лонгботтом, прекрасно понимая, что никаких его жертв она не примет, тут же обездвижил девушку и, спрятав в подвале ближайшего дома, затеял опасную игру с Инквизицией. Он аппарировал с места на место почти открыто, колдовал везде, где появлялся, с одной целью – отвлечь внимание на себя, чтобы спасти жизнь невесте, избавиться от которой было бы, наверное, в его ситуации лучшим выходом. Он оказался смелым и мужественным человеком, любить которого Иона сочла бы за честь, если бы Сол продемонстрировал ей эти качества до того, как был схвачен Инквизицией. Люди – странные существа, и это единственное, что роднит магов и магглов. Вопреки воле родителей, которые внушали дочери, что, несмотря на проявленное женихом благородство, она должна просто об этом парне забыть, Луна ушла из семьи, прямиком отправившись в университет при Инквизиции. Она пыталась узнать хоть что-то о судьбе своего нареченного, но, так ничего и не добившись, спровоцировала собственный арест. Лавгуд задала своему судье лишь один вопрос, но, видимо, так, что тот не смог ей отказать и сказал правду. В утилизатор Иона вслед за женихом не пошла. Совершив свой первый побег, она нашла способ связаться с Малфоем и вступила в Сопротивление. У нее ушел год на то, чтобы узнать, что утилизацию Лонгботтом все же пережил. Сражаясь, она не теряла надежду однажды его найти и, не тратя время понапрасну, мстила. Иона убивала магглов одного за другим – за каждый день, проведенный ее женихом в муках, а ею – в отчаянии. Люди Малфоя называли эту девушку «безумной невестой». Каждый раз, отправляясь на свою кровавую охоту, она надевала подвенечное платье, примерка которого ей когда-то так претила. Вдали от того, кому она так долго отказывала в любви, но кто, не задумываясь, рисковал ради нее жизнью, Луна превратила свою запоздало обнаружившиеся чувства к нему в фанатичный огонь, что пожирал все вокруг. Когда Лонгботтом сбежал, его родители потратили много сил и средств на восстановление сына, но его состояние еще долгое время оставляло желать лучшего. Испуганные случавшимися у Невилла приступами и тем фактом, что из-за его нестабильного поведения и непроизвольных выбросов магии их самих с еще тремя детьми могут обнаружить, его родные обратились к Луне, и та незамедлительно увезла его в замок. День и ночь она бодрствовала у его ложа, готовая убить любого, даже Эдмонда, если тот решит, что Сол опасен, и попробует выставить их вон. Когда к ее избраннику полностью вернулось сознание, она помогала ему во всем, что он считал нужным делать для своего восстановления. После того как Лонгботтом обрел контроль над своими новыми способностями, все ожидали, что они, наконец, поженятся. Но он не предложил ей руку и сердце. Все его теплые чувства к Ионе остались в прошлом, с той девочкой, что еще нуждалась в защите, да и они были, по большому счету, дружескими. А Луна была слишком горда, чтобы что-то от него требовать. Не хочет – и пусть, ведь в этом была доля ее собственной вины. Ионе хватало того, что он жив и находится рядом. Кажется, дальше желания быть уверенной в его безопасности, ее привязанность не заглядывала.

Они были безумно несчастливы. Та связь, из-за которой их прозвали «жених и невеста», не делала их счастливее. Оба не были готовы перешагнуть через нее, слишком честные, чтобы ранить друг друга. Слишком жестокие в нежелании остаться одинокими, чтобы друг от друга уйти. Она продолжала не спать, боясь, закрыв глаза, обнаружить, что его снова нет рядом. Он боролся за свою жизнь каждый день, не давая воли тому хаосу, что пожирал его изнутри, потому что был не в силах снова заставить ее терять то, что она считала жизненно необходимым. Они были слишком похожи на меня, сложные, неприкаянные и оттого, наверное, я был из числа тех немногих, кто понимал улыбку безумной невесты или расфокусированный пустой взгляд ее избранника. Они готовы были умереть друг за друга, вот только жить вместе совершенно не умели. Как тут не проклясть судьбу? Ну как?

***

Открыв дверь в лабораторию, я заметил в комнате Эдмонда. Он сидел в углу, прямо на полу, и задумчиво разглядывал свою руку. Я задался вопросом: как скоро она окажется вцепившейся в мое горло? Мне не довелось испытать отцовские чувства, но я знал, что такое потеря, и мог его понять.

– Прости.

Малфой от меня отмахнулся, указав на Сола, склонившегося над черной мраморной штукой, по форме больше всего напоминавшей гроб.

– Нужна твоя консультация.

Лонгботтом, подтверждая его слова жестом, попросил меня приблизиться. Я подошел и с некоторым ужасом взглянул на бледного парня, погруженного в ванну, наполненную желеобразной субстанцией, светящейся голубоватым светом. Его окровавленная одежда кучей валялась на полу, рана на шее выглядела рваной дыркой, но, по крайней мере, не кровоточила.

– У нас проблемы, – Сол говорил сухо, без лишних эмоций.

– Зелье, как я вижу, работает.

Чужие эксперименты для меня – всегда объект раздражения. Не потому, что чувствую профессиональную зависть из-за того, что кто-то другой в состоянии изобрести стоящие вещи. Я не настолько мелочен. Просто когда ты сам изобретаешь новое зелье, то вникаешь в суть происходящего процесса намного глубже. Можешь лучше оценить последствия опытов. Поэтому я и люблю исключительно собственноручно сваренные зелья.

– Работает, но когда мы искали способ отключить от Алана машину, то предполагали, что при этом он должен находиться в сознании, а в ванну будет помещена только его рука, – сказал Сол.

– Когда Эдмонд объяснял мне то, как действует твое зелье, я понял, что оно имитирует привычные для машины условия. – Я нахмурился. – Любой повышенный стресс у Алана, любое серьезное изменение его состояния могут запустить механизм самоликвидации.

– Могут. Нам повезло, что мы доставили его в замок до того, как инквизиторы поняли, что к чему. Сюда не проходит сигнал со спутника, они не запустят самоуничтожение извне, но проблема в том, что парень без сознания, а мы не можем его исцелить. Наномашины в школе не действуют, а мне нужно время, чтобы понять, как скажется сочетание моего зелья с простыми целебными заклинаниями и составами. У этого зелья довольно сложный набор компонентов, я могу навредить Алану. Вплоть до летальных последствий.

А вот и причина, по которой я не люблю, когда специалисты начинают делать что-то за гранью своих профессиональных навыков. Сол – не Мастер зелий. Он прекрасно разбирается во всем, что касается сочетания магии и маггловских технологий, но лучше бы ограничивался в исследованиях своими странными приборами и изобретенными чарами. Когда имеешь дело со сложными составами, последствия надо просчитывать наперед.

– Что ты предпринял?

– Я остановил кровь и погрузил его в сон. Сознание Алана сейчас не работает, а зелье имитирует для механизма привычную ситуацию – сон. Но для того чтобы отключить машину, не потеряв сохраненные в ней данные, мне надо привести его в чувство, а это снова спровоцирует сильнейшее кровотечение. Как видите, тут у нас замкнутый круг.

Я задал жестокий вопрос, но мне необходимо было получить ответ.

– А если отнять ему руку?

– Зелье не даст машине взорваться, но информацию мы не сохраним. Этот прибор слишком чутко реагирует на нервную систему своего хозяина. Часть команд отдается мысленно, Алану достаточно просто вызвать у себя то или иное состояние. Боюсь, если насильственно отделить прибор, то управлять им уже никто не сможет.

Я кивнул.

– Что ж, насколько я понимаю, его состояние в данный момент стабильно. Как долго ты сможешь продержать его в этом составе?

– Да хоть год. Можно поставить капельницу с питательными веществами, и ему ничего не будет грозить.

– Тогда проблема не такая уж большая. В наших планах просто возникла пауза. Я хочу взглянуть на твои записи по созданию зелья. Уверен, мы найдем то, что может исцелить его рану, не причинив при этом вреда.

Сол кивнул.

– Хорошо. Можем немедленно приступить к поиску решения.

– Немедленно не нужно, – голос Эдмонда был спокойным. Я даже предположить боялся, чего ему стоило сдерживаться. – Северус, ты наверняка, по меньшей мере, сутки не спал. Тебе нужно отдохнуть.

Я заспорил:

– Это не самая насущная проблема.

Он встал, игнорируя мое замечание.

– Идем в мои комнаты. Только надо распорядиться подать туда ужин. – Он обернулся к Лонгботтому. – Сол, я хочу, чтобы рядом с Аланом все время находился кто-то из боевой группы. Организуй дежурства.

– Есть какие-то причины волноваться за его безопасность? – серьезно спросил парень.

Эдмонд взглянул на него строго.

– Этот приказ в данный момент не обсуждается. – Сол кивнул, а Люциус о чем-то задумался. – Впрочем, вот еще что… Не ставь на дежурства Рэндома и Бес. Только ты, Иона и Кельвин.

– Хорошо.

Малфой стремительным шагом вышел из комнаты, я молча последовал за ним. Сначала мы зашли на кухню, где он отдал приказ накормить Тельму и Поттера и подать нам ужин наверх. Эдмонд, как обычно, был очень сосредоточен и ни о чем не забывал, а вот я, признаться, нервничал. Странное чувство. Раньше Люциусу никогда не удавалось влиять на мое душевное равновесие.

Когда мы поднялись в бывшие комнаты директора, он не стал занимать место за столом и переводить нашу встречу в разряд официальных. Малфой сел на старый диван, судя по цвету обивки, перемещенный в кабинет из гостиной Равенкло, и жестом предложил мне к нему присоединиться.

– Когда ты сообщил мне ту информацию, что передал тебе Алан, я начал уделять более пристальное внимание всем новичкам в моей организации. Их не так уж много. Никто не вел себя уж слишком подозрительно.

– Мы с этого должны были начать разговор?

Он кивнул.

– Да. Потому что единственное слово, которое при встрече сказал мне сын, – это была кличка тайного агента Инквизиции. Как ты понимаешь, момент был не самый подходящий. Я ответил, что мы обсудим это позже, но теперь он не в состоянии говорить о чем-либо. Мне не дает покоя вопрос: почему именно это больше всего волновало его в тот момент?

Можно было просто говорить правду, у меня не было желания непременно оправдать Тельму.

– Девушка убила шестерых инквизиторов и ранила еще несколько. Думаю, она просто боялась, что Алан включит свой прибор, и старалась помочь.

– Такое развитие событий возможно. Но есть и другое – мы не знаем, на какие жертвы может пойти Инквизиция, чтобы внедрить к нам своего агента. Что ты вообще слышал об этой девчонке?

– Немногое. После того как оборотни лишились своего волшебника, они подобрали эту Тельму. Она помогла починить телепорт и жила с ними около месяца. Ее навыки мне этой ночью пригодились. Хочешь более подробной характеристики – обратись к Мэлу.

Эдмонд задумчиво кивнул.

– Непременно. Впрочем, есть человек, который не нравится мне еще больше, чем эта слишком уж одаренная девушка. – Он нахмурился. – Мне не понравилась история о том, откуда у тебя взялся этот мальчишка. Может, повторишь ее с большим количеством деталей?

Вот об этом говорить уже совершенно не хотелось, но я знал, что придется, поэтому подробно изложил обстоятельства своего знакомства с Поттером, добавил пару характеристик нашего совместного проживания, впрочем, позабыв упомянуть о том прискорбном факте, что он считал меня своим любовником. Люциус слушал меня очень внимательно, а потом усмехнулся.

– Ты согласен, что это выглядит как очень хорошо организованное внедрение агента? Мальчишка сваливается тебе, как снег на голову. Ты ведешь его к Ивон – и где теперь Ивон? Он сделал все возможное, чтобы провалить операцию в министерстве. Этот твой Гарри мог догадаться, что Алан на нашей стороне. Ты допустил его к слишком большому количеству тайн, Северус, часть которых является не только твоими секретами.

Я знал, что Поттер – не предатель, в его душе просто не было заложено такое качество, но как можно было убедить в этом Эдмонда? Вряд ли он поверил бы оценке, основанной на моих сомнительных заверениях, что я хорошо изучил этого мальчишку в одной из прошлых жизней.

– Он просто идиот. К тому же Алан видел его ночью после моей прогулки в министерство.

– Слишком везучий и живучий идиот, ты не находишь? Ты сам сказал, что та встреча произошла ночью. Возможно, в темноте он его не разглядел.

– Он всего лишь удивился, что его о нем не предупредили. Думаю, твой сын проверил информацию…

– Считанную с поддельных документов? Не смеши меня.

– Все произошедшее – стечение обстоятельств.

Малфой укоризненно на меня взглянул.

– С каких пор ты стал таким доверчивым? Был ли у мальчишки хоть какой-то повод оставаться с тобой, если ты предложил ему жизнь в Европе, лишенную кучи проблем?

– Он говорит, что любит меня.

Это было самое нелепое из объяснений, которые мне приходилось давать, и я почти ждал, что Малфой сейчас рассмеется мне в лицо, озвучив то, насколько диким ему кажется предположение, что такого, как я, вообще можно любить. Но он только внимательно посмотрел мне в глаза.

– Так сложились обстоятельства, Северус, что ты – едва ли не единственный человек, которому мне хочется доверять, и при этом я толком ничего о тебе не знаю. Меня всегда устраивало такое положение вещей, но сейчас, когда на кону стоит жизнь моего сына, мне кажется, настало время для откровенности. Что будет, если я убью мальчишку?

Мне не понравился уже сам вопрос.

– Ты стал насколько кровожаден, Эдмонд, или у тебя есть веские основания сократить свой список подозреваемых до одного имени?

– Я всегда был кровожаден, Северус. Нет, мой список содержит несколько имен, просто я предположил: то, как я поступлю с остальными, тебя волновать не будет.

Он был чертовски прав, но для меня признать это означало прямо здесь и сейчас раз и навсегда расписаться, что я питаю к Поттеру хоть какие-то чувства и между нами возникла своего рода привязанность. Может, даже та самая идиотская влюбленность, которую мальчишка пытался мне приписывать. Нет. Невозможно. Но тогда отчего я веду себя так, словно это правда?

Мои неприятные размышления прервал стук в дверь. Когда она открылась, то вместе с уставленным едой подносом появился человек, видеть которого мне сейчас хотелось меньше всего. Чтобы с занятыми руками как-то справиться с массивной дверью, он входил спиной вперед и мое присутствие сразу не заметил.

– Я встретил эльфа внизу, он сказал, что идет к тебе, и я подумал, раз тут так много еды, возможно, ты будешь не против, если я присоединюсь. Как там парень из Совета, оклемался? – Я вспомнил, что никто, кроме меня и Сола, не знает, что Алан – сын Эдмонда, и не может заподозрить его в каких-то особых чувствах и переживаниях на этот счет. Впрочем, от Блэка вообще ни в одной из его ипостасей не приходилось ожидать такта. – Мальчишка, которого притащил с собой Снейп, такой смешной. Бегал по всему замку вместе с Бес, которая, похоже, неплохо развлеклась за его счет, и расспрашивал всех о девушке, которая в сети выглядит как красивый брюнет. Когда он у меня спросил, я смеялся до колик. Так он обиделся, представляешь! Сказал, что ему надо срочно найти эту особу и извиниться за то, что он заставил ее тревожиться о судьбе этого тощего негодяя. – В этот момент Блэку все же пришло в голову обернуться. Он смерил взглядом меня, переключил свое внимание на расслабленную позу Малфоя и побледнел, причем, судя по всему, отнюдь не от стыда за то, что наговорил обо мне гадостей. На его красивом лице был написан гнев. – Что все это значит?

Люциус мгновенно стал надменным и жестким.

– Могу я задать встречный вопрос? Какого черта ты позволяешь себе что бы то ни было у меня спрашивать?

– Значит, правда… – сделал странный вывод Блэк. Он выглядел так, словно его ударили. Сделав несколько шагов, парень почти швырнул поднос на стол. – Извините за беспокойство, сэр. Не хотел нарушать вашу приватную беседу. Хорошего дня.

Губы Рэндома, а именно это имя Блэку довелось носить в этой жизни, предательски дрожали, словно он был готов в любую секунду закатить настоящую истерику. Странно, что ему даже это выражение чертовски шло. Судьба отчего-то решила, что роль строптивого красавца настолько ему подходит, что награждала ею почти в каждой новой жизни. Блэк всегда оставался дерзким, эгоистичным, опасно темпераментным, и я не помнил случая, чтобы он хорошо закончил свои дни, спокойно скончавшись в своей постели, однако обаяния ему было не занимать. Я сам никогда не попадал под власть его белозубой улыбки и ярких глаз; этой версии Малфоя такой рок, похоже, тоже не грозил.

– Мне хотелось бы услышать причину, по которой ты так странно себя ведешь.

Блэк разыграл растерянность.

– А разве у меня могут быть какие-то причины? Ну что вы, сэр, все в порядке. Просто, знаете, вместо того чтобы объяснять мне, куда и как глубоко я могу засунуть собственные признания, вы могли бы просто сказать, что уже состоите в отношениях. – Он презрительно указал на меня пальцем. – С этим…

Видимо, оскорбления, способного вместить в себя весь его гнев, у Блэка не нашлось, и он, развернувшись на каблуках, бросился вон из комнаты. Люциус медленно обернулся ко мне, выражение его лица было вопросительным.

– Похоже, не только о тебе, но и о нас я чего-то не знаю.

Я, признаться, немного растерялся. Ненавижу обсуждать глупости.

– Понимаешь, мальчишке пришло в голову, что под твоим образом в сети скрывается девушка, с которой я состою в интимных отношениях. Не спрашивай, с чего он так решил, я и сам не знаю, но признаю, что поддержал его в этом заблуждении, потому что искал и продолжаю искать способы избавиться от его навязчивого внимания.

Малфой выглядел задумчивым.

– Но убийство ты выходом из сложившейся ситуации не считаешь?

– Нет.

Он кивнул каким-то своим мыслям.

– Что ж, если мальчишка – Дидобе, я снимаю шляпу. Втереться к тебе в доверие он сумел мастерски.

– Я не думаю что это он, Эдмонд. Ты недооцениваешь мое умение мыслить здраво. Мальчишка почти ничего не знает и не может. Он не опасен.

Малфой встал и, подойдя к столу, разлил из супницы по тарелкам густое, аппетитно пахнущее варево. При мысли о нормальной еде мой живот издал урчащие предвкушающие звуки. Как же человеку порой мало нужно для того, чтобы испытать удовольствие. Хватит и давно забытого вкуса мяса, тушеного с картофелем и луком. Заметив мою реакцию, Эдмонд улыбнулся:

– Не пиршество, конечно, но, как говорится, чем богаты. Я еще помню твою привязанность к еде, которая обладает формой. Летом у нас тут настоящее раздолье, а сейчас едим то, чем удалось запастись на зиму. Перечень продуктов скудный, зато их самих в достатке, и все настоящие. Лемма, когда узнала, что ты скоро приедешь, умоляла меня не сильно загружать тебя заданиями, чтобы ты мог хотя бы пару дней выделить на то, чтобы проинспектировать организованное ею хозяйство. Да, а Нильсон просил тебя, как будет время, помочь ему с составлением планов занятий. Они оба, знаешь ли, очень неплохо справляются.

Я кивнул, получив свою тарелку, хотя особого энтузиазма у меня это предложение не вызвало. Я всегда считал Розмерту и Горация Слагхорна деятельными людьми, но довольно навязчивыми в своем стремлении задействовать всех окружающих на своем пути к поставленным целям.

– Мне не нравится Нильсон, и ты прекрасно это знаешь.

– Мне он тоже не нравится. Виски?

Я вспомнил результат своего последнего взаимодействия с пойлом, что изготовлялось в замке. Последствия были уж слишком плачевными.

– Нет, спасибо.

Малфой достал из стола закупоренную пробкой бутылку и принялся настаивать:

– Ты непременно должен попробовать. У этого выдержка пять лет. Один из самых удачных наших урожаев. Я только вчера распорядился вскрыть бочку. Честно говоря, надеялся, что нам будет что отмечать.

Я кивнул, сдаваясь, потому что не знал, как мне перед ним извиниться. Если бы я четко следовал плану, ему не приходилось бы сейчас делать вид, будто тот факт, что в подземелье застыл между жизнью и смертью его сын, не имеет значения.

Еда была простой и вкусной, мы с Малфоем поглощали ее медленно и молча, как люди, которых толком ничего не заботит. Виски я пригубил уже на полный желудок и честно признал:

– Гадость.

Малфой кивнул.

– Но куда меньшая, чем наши первые попытки создать алкоголь. Причем, заметь, у этого отвратительного вкуса есть и положительная сторона. Веритасерум, который я подлил в твой бокал, совершенно не чувствуется.

Я недоуменно на него взглянул. Злости не было. Наверное, подсознательно я был готов к тому, что меня так или иначе накажут. Мои прежние работодатели не отличались всепрощением, и я не вправе был ожидать его от этой реинкарнации Малфоя. В конце концов, в своих жизнях он был разным: трусливым, растерянным, мелочным и даже безумным, но никогда не рождался дураком. Флакон веритасерума мы случайно нашли в кабинете Мастера зелий еще во время первого визита в Хогвартс. В старых книгах в библиотеке Эдмонд нашел, что означает название этого зелья, и тот факт, что усовершенствованный его вариант не имеет срока годности. Однако воспроизвести его не представлялось возможным. Несколько компонентов, входивших в его состав, в этом мире уже попросту перестали существовать. Те аналоги, что Невилл пытался воссоздать, были, по сути, ядом. Человека, намеренного солгать, они просто убивали. Я сомневался, что в моем бокале содержится зелье, изготовленное по новому рецепту. Никогда не думал, что Малфой будет столь расточителен, чтобы именно на меня извести последнюю в этом мире дозу зелья истины.

– Это очень глупый поступок.

Он кивнул, забирая у меня пустую тарелку.

– Я знаю. Он еще и опасный, потому что у тебя тоже есть палочка, которой ты легко можешь воспользоваться.

Я поборол искушение так и сделать. Если между нами состоится магический поединок, то ставки в нем можно разделить примерно поровну. Но я сдерживался не из страха. Мне на самом деле важен был ответ на вопрос, что я ему задал:

– Почему?

Эдмонд не счел нужным скрывать свои чувства.

– Я знаю, что в одиночку Сол со сложившейся ситуацией не справится. Не стану ничего выяснять на предмет той странной полноты знаний, которой ты обладаешь. Не полезу в твои тайны… – Он наклонился, глядя мне в глаза. – Сейчас для меня имеет значение лишь один вопрос. Могу ли я доверить тебе и твоим знаниям единственное ценное, что у меня в этой жизни есть?

Я не знал ответа. Наверное, поэтому зелье не вступало в конфликт с тем, о чем я говорил.

– Сделаю все возможное, чтобы спасти твоего сына.

Кажется, он остался доволен услышанным, потому что сел на диван и устало прикрыл глаза.

– Тогда осталось еще несколько вопросов. Я могу доверять тебе в том, что касается дел Сопротивления?

– Нет, полностью ты мне в этом вопросе доверять не можешь.

– Ты знаешь, кто такой Дидобе?

– Нет.

– У тебя есть какие-то предположения на этот счет?

– В данный момент нет.

Он кивнул каким-то своим мыслям.

– Что ж, допрос окончен. Надеюсь, ты согласишься с тем, что в своем любопытстве я был очень умерен.

Пришлось кивнуть.

– Соглашусь. Я только одного не могу понять: почему вы с Аланом придаете такое значение тому, что к нам могут внедрить агента Инквизиции? Если быть достаточно внимательными, то его быстро можно вычислить. Важно не только то, что врага можно недооценить, его переоценка тоже может привести к неприятным последствиям.

– Что ж, – Эдмонд серьезно на меня взглянул. – Откровенность за откровенность: я расскажу тебе кое-что об опасности. Хотя сначала, пожалуй, я предложу тебе самому ответить на свой вопрос. Как, по-твоему, я представляю собой угрозу?

Ответ на этот вопрос нашелся быстро.

– Пожалуй, ты единственный человек в этом мире, насчет которого я бы сто раз подумал, прежде чем предпринять какие-то действия, способные сделать нас врагами.

Он кивнул и задумался, подбирая слова.

– Я никогда не рассказывал тебе о своем прошлом, а ты не проявлял любопытства, даже когда узнал, что мой сын находится под властью Совета. Видимо, пришло время нам объясниться, хотя я хочу быть уверенным, что все сказанное мною останется в стенах этой комнаты.

– Мне поклясться?

– Хватит и простого обещания.

– Считай, что я его дал. Хотя можешь просто ничего не говорить.

– Не могу. Моя откровенность – это отнюдь не незапланированный приступ болтливости. Хотя я не могу назвать тебя всецело своим человеком, твои знания мне пригодятся, если придется столкнуться с по-настоящему сильным противником. Для того чтобы разобраться в ситуации, ты должен обладать необходимой информацией.

Я сосредоточился.

– Внимательно тебя слушаю.


Он снова задумался.

– Что ж, любой рассказ, я полагаю, лучше начинать с самого сначала. Когда мы с тобой только встретились, тебя, кажется, всерьез удивляла несколько специфическая направленность всех моих знаний о колдовстве.

– Удивляла.

– Ты изумился бы еще больше, сообщи я тебе факты своей биографии. Мне предположительно тридцать семь лет, но может быть и больше, потому что ребенку трудно точно определить, когда именно он начинает придавать значения датам и числам. День рождения назвать не могу, потому что так и не смог отыскать какой-либо информации о нем. То, как я появился на свет, – это тоже из разряда предположений. У таких, как вы, родившихся на воле, очень мало информации о том, как живут те, кто пошел на добровольное сотрудничество и обслуживает телепорты. Естественно, вам знакомы такие понятия, как приют и гетто, вы даже можете примерно предположить, где они находятся, но, только побывав там, можно получить точные впечатления. Люди, магглы они или маги, способны жить везде, причем даже в самых скверных условиях они продолжают любить, ненавидеть дружить и размножаться.

Думаю, я уже мог бы продолжить его историю.

– Ты родился в гетто?

Судя по его усмешке, я ошибся.

– Нет. Если бы я был из числа его обитателей, моя жизнь, скорее всего, уже сгорела бы в одном из телепортов. У магглов тоже есть свои секреты, которые они считают достаточно непотребными, чтобы не выносить их на всеобщее обозрение. Один из таких – существование исследовательского центра Союза, своеобразной лаборатории, в которой проводятся исследования способностей волшебников для того, чтобы создавать оружие, которым с нами можно сражаться. Именно там я и появился на свет. Не знаю, кто были мои родители. Тут существует несколько вариантов. Они могли быть наиболее одаренными волшебниками из гетто или задержанными Инквизицией магами, чем-то настолько поразившими палачей своими способностями, что их перед отправкой в утилизатор подвергли процедуре принудительного размножения. Как бы то ни было, очевидно одно: мое появление на свет было запланированным, иначе я получил бы совершенно другое имя. Детей, которые содержались в лаборатории, всегда было трое, потому что больше для экспериментов магглам не было нужно. Двое из нас были "чистыми листами", мы появлялись на свет в условиях строгой изоляции и о мире за пределами отведенных нам комнат не знали толком ничего. Третий ребенок обычно появлялся в лаборатории уже одиннадцатилетним и был из числа наиболее талантливых детей, рожденных в гетто. Нас, конечно, обучали магии, при нашем крохотном общежитии жили несколько добровольно сотрудничающих магов, которые вели что-то похожее на уроки по книгам, которые хранились у магглов в уничтоженном тобой архиве. Как ты понимаешь, знания, которые в нас впихивали, были отнюдь не из разряда бытовой магии. Нас учили убивать, а потом исследовали наши навыки и пробовали на нас новые образцы оружия. Если оно проходило испытание, то обычно это означало, что в нашем общежитии вскоре появится новый ребенок. Впрочем, каждый из нас ежедневно проходил целый ряд весьма болезненных тестов. Некоторые дети даже их не могли перенести. Единственным способом выжить было совершенствовать свои знания, пытаясь стать сильнее и выносливее. Мы старались. Это было сродни одержимости или инстинкту самосохранения. Иногда некоторые дети даже убивали новенького, просто потому, что знали: пока ему не найдут замену – у них будет несколько дней или даже недель передышки. Напоминает о запертых в одной банке пауках, не правда ли? Может, поэтому имена у нас были соответствующие: Заколо, Ананси и Дидобе. Люди менялись, но не эти три прозвища. Ни у одного из нас не было никаких представлений о добре и зле, мы даже не понимали, что то, как с нами обращаются, – это плохо. Мною тогда двигало только желание выжить, нам как-то вбили в головы, что тому, кто пройдет этот путь до конца, достанется главный приз. Никто понятия не имел, какой он, но все считали его чем-то очень нужным. Мало кто доживал до списания. Именно так называли наш перевод на более ответственную, но легкую работу. Тот самый приз, о котором все так мечтали. Меня он не разочаровал. Знаешь, Северус, выслеживать и убивать себе подобных – легко. Это намного легче, чем когда день за днем кто-то планомерно пытает и уничтожает тебя самого. В семнадцать я получил достаточно обширную информацию об этом мире. Соответственно поданную, конечно, но очень подробную. Никакого бунта в моей душе так и не возникло. Я блестяще прошел курс подготовки секретного агента. Моя личность была настолько несформировавшейся, что мне было легко прятать ее зачатки под разными личинами, которые меня научили мастерски менять. При той же лаборатории я получил шикарные апартаменты, не считая трех квартир в разных городах. У меня были деньги, всевозможные документы, только не было свободы, но я к ней, впрочем, и не стремился. Она была для меня непостижимым понятием. Не стану рассказывать тебе, скольких волшебников я убил и скольких сдал Инквизиции. Это слишком обширная статистика. Мой мир, анализировать который я даже не пытался, перевернулся в одночасье, когда меня пригласили в лабораторию, где представили трем ведьмам, которых мне предлагалось оплодотворить. Наше руководство, видите ли, сочло мои способности настолько блестящими, что желало получить мое потомство для дальнейших экспериментов. Я должен был гордиться, именно это мне, согласно привитым принципам, полагалось сделать, но я не мог. В голове стояла только одна картина: маленький мальчик, скорчившийся на полу, зажимающий себе рот рукой, с одной мыслью в голове – не вопить от боли, чтобы его мучители не поняли, что он слаб, и за ним не пришли инквизиторы, ведь они уводили туда, откуда никто никогда не возвращался. Тот ужас, что я испытал при мысли, что зачатый мною ребенок вынужден будет от начала до конца пройти мой путь, был сродни инстинкту. Я не хотел этого так сильно, что мои мысли начали управлять телом. Несмотря на то, что по всем показателям я был совершенно здоров, ни одна из тех ведьм от меня так и не забеременела, и вскоре я вернулся к основной работе. Вот только во мне уже поселилась ненависть к тем людям, что были творцами моей жизни. Странно, но себя я никогда не жалел, а одна мысль о страданиях моего гипотетического ребенка приводила меня в бешенство. Еще я, как ни странно, понимал, что хочу его иметь, но только не в этом извращенном болезненном мире. Мне захотелось свободы. Я еще так и не осознал, что включает в себя это понятие, но уже отчаянно к ней стремился. А потом я встретил мать Алана. Мне впервые дали задание совместно с другим агентом с таким же высоким уровнем подготовки, как у меня. Она была совсем еще девочкой и появилась в лаборатории, когда я ее покинул, заменив погибшую в ходе очередного эксперимента прежнюю Дидобе. Так называли тех, кого брали из гетто. Ей повезло немного больше, чем мне: во-первых, ее списали в агенты уже в пятнадцать лет, во-вторых, когда-то у нее была семья, успевшая привить ей какие-то представления о том, ради чего в этом мире стоит жить, а в-третьих, она еще помнила свое настоящее имя. К сожалению, все эти достижения делали ее совершенно несчастным человеком, но, думаю, ни к кому менее растерянному я бы не смог привязаться. Она как-то очень соответствовала моей растревоженной душе... Когда нас отправили шпионить за несколькими колдунами из Восточной Европы, выдавая себя за брата и сестру, в мои задачи входило не только отследить действия этой группировки и по возможности в нее внедриться, но и дать оценку работе девушки.

Психологическое состояние этой Дидобе не устраивало наших хозяев. Они хотели, чтобы я сделал заключение, пригодна ли она для работы. С первого момента нашей встречи стало понятно, что на роль шпона и палача эта девушка совершенно не подходила, но благодаря Джейн у меня сформировались некоторые представления о таком чувстве, как привязанность к кому-то. Под прикрытием мы вместе жили около года. Я всю работу делал сам, составляя ложные отчеты о ее полезности, она платила мне за это заботой и преданностью. Не знаю, любили ли мы друг друга, ни один из нас в принципе не был рожден для этого чувства, так что, скорее всего, правильнее будет сказать, что мы просто оба нуждались в этих отношениях как в источнике нашей неуверенности в том, что все вокруг происходит единственно возможным образом. Потому что когда двое считают, что их жизнь – полное дерьмо, это уже начинает походить на правду, становится тем, с чем хочется бороться. Когда задание было выполнено, мы с Джейн расстались, не давая друг другу никаких обещаний. Мне поручили новое дело за пределами Англии, а когда я вернулся, то руководители в Совете пригласили меня на беседу, в ходе которой как-то вяло пожурили за то, что я не упоминал в своих отчетах тот факт, что Дидобе спуталась с каким-то человеком и забеременела. Я сказал, что ничего об этом не знал, и мне поверили. Агенты должны быть равнодушны к чужой личной жизни, если интерес к ней не оправдан поставленной перед ними целью. Но, несмотря на оказанное мне доверие, я знал, что проверка будет проведена. Стараясь не привлекать к своему интересу лишнего внимания, я попытался навести справки о девушке. Я знал, что ее заперли в гетто, откуда Джейн пыталась сбежать. Ей это удалось, но на поиски Дидобе отправили Ананси, и тот смог ее вернуть в течение трех дней. После этого девушку перевели в лабораторию, где заперли до родов. Один раз, когда она была уже на девятом месяце, нам устроили что-то вроде очной ставки. Магглы отчего-то считают, что чем чище в нас магическая кровь, тем выше способности. Заблуждение, конечно, но им на самом деле хотелось, чтобы это был мой ребенок. Джейн этот факт отрицала, а генетический анализ в случаях с волшебниками слишком часто дает неправдоподобный результат. Впрочем, главное – что мы с ней знали правду. Глядя ей в глаза, я мысленно поклялся, что сделаю все возможное, чтобы наш ребенок не повторил судьбу родителей.

Эдмонд рассказывал все это так спокойно, что я поражался его сдержанности, скрывающей фанатичную преданность тем, кого он считал своей семьей. Похоже, в этом Малфой всегда оставался Малфоем. Если в нем и было что-то хорошее, то только это.

– Я не смог ее спасти. Искал способы, но это было нереально. После родов ее подвергли пыткам. Уже не для того, чтобы установить истину, а просто в наказание за то, что она осмелилась на инакомыслие. После этого Джейн отправили в утилизатор, процедуру она не пережила. Мальчишку, к счастью, не оставили в лаборатории. Посчитав, что он может оказаться бесполезен, его перевели в приют. Я почти год готовил собственный побег, надеясь, что смогу забрать его с собой, но, взвесив все, понял, что при всех моих способностях это сделать невозможно. С младенцем на руках мне было не скрыться, я мог погубить и его, и себя, сбежав в мир, в котором пока не было места, которое стало бы нашим домом, где я мог бы гарантировать его безопасность. Поэтому я ушел один и жил так, как жил. Ты неплохо разбираешься в людях, так что должен был заметить: все, что я делал, я делал исключительно для него. Этот замок – тот самый дом, в который я хотел однажды привести Алана. Все эти годы я старался любыми способами дать ему знать, что у него в этом мире есть близкий человек. Когда нам, наконец, удалось наладить общение, пусть даже только через сеть, я понял, что все эти годы не зря к чему-то стремился. Мы были нужны друг другу, а значит, сумеем наверстать упущенное. Однако, как ты видишь, сейчас он лежит внизу без сознания, а я меня мучает не только вопрос, сможем ли мы вернуть его к жизни, но и тот, как сохранить тот мир, что я для него создал.

Мы оба понимаем, как сильно мои люди ждут ту информацию, что Алану удалось собрать. Мы раньше никогда не были так близки к тому, чтобы поставить Совет на колени. Мне наплевать, как они примут тот факт, что я готов пожертвовать этими данными для спасения сына, однако это может обострить ситуацию внутри замка. А учитывая, что среди нас Дидобе – человек, натасканный на убийство магов, и талантливый провокатор, ситуация выглядит не слишком хорошо. Мой сын знает ее или его в лицо, а значит, от него попытаются избавиться. Я не могу этого допустить. Хотя понимаю: охранять чью-то жизнь куда сложнее, чем покушаться на нее.

Я кивнул, соглашаясь со сказанным.

– Значит, у тебя три основных подозреваемых? Согласен, что те двое, что притащились за мной, выглядят подозрительно, но, судя по всему, ты включил в тот же список Бес. Давно это девушка у тебя?

– Чуть больше месяца. Она вышла на моих людей с рекомендательным письмом от ведьмы, что косвенно сотрудничала с Сопротивлением. Эта женщина не так давно погибла, так что проверить истинность рассказов Бес, которая заявляет, что была ее воспитанницей, не представляется возможным. Вынужден признать, что она отличный боец, но в данной ситуации меня это больше настораживает, чем радует. Хотя сейчас даже тем, кого мы знаем долгие годы, не очень-то стоит доверять. У меня намного больше подозреваемых, чем ты думаешь. И не все исключительно на роль Дидобе.

Я начал понимать ход его мыслей. Чтобы окончательно прояснить положение вещей, я рассуждал вслух:

– Значит, всегда есть три ребенка в лаборатории и три тайных агента. Все они носят одинаковые имена. То, что Алан узнал о Дидобе, не значит, что за нами не следят еще двое.

– Именно. Не стоит забывать об Ананси и Заколо. Меня уже даже начало удивлять, что к нам так долго не попытались внедрить агента, хотя, возможно, я просто что-то упустил из вида. Дидобе бывают очень талантливыми, но считаются не слишком надежными. Формирование их личности велось не с самого начала, так что этим агентам Совет полностью не доверяет. Я считаю их наиболее опасными, потому что тут не знаешь, с чем можно столкнуться. Ананси и Заколо получают свои прозвища по способностям. Ананси – аналитики. Они редко принимают участие в боевых операциях или шпионаже. В основном на их плечи ложится подготовка новичков и анализ данных, собранных агентами. Также они, как правило, входят в состав группы, занимающейся разработкой оружия. Я не думаю, что нам стоит ожидать, что к нам внедрят одного из них. А вот Заколо стоит по-настоящему опасаться. Эти люди – совершенная машина для убийства, созданная магглами. Уровень угрозы ты можешь оценить, взглянув на меня. Заколо всегда многолики, они могут примерять на себя практически любую личность, годы жить среди тех, за кем следят, не выдавая себя ни словом, ни жестом и тщательно скрывая собственный уровень подготовки. Возможно, он или она уже давно среди нас, и то, что решили внедрить еще и Дидобе, означает лишь одно – вся информация тем агентом Инквизиции уже собрана. Некоторые сведения о том, что мы готовим определенную операцию, его сильно встревожили, и он отправил отчет, что Сопротивление срочно нужно ликвидировать. Это совсем не просто, пока замок хорошо защищен и здесь нахожусь я. Заколо мог решить, что не справится в одиночку, и потребовал поддержку. Хотя, возможно, все это лишь мои предположения.

– И кому бы ты отвел эту роль?

Он ухмыльнулся.

– Я даже на твой счет был не до конца уверен, а мне хотелось определенности. Потому что без тебя мне против этих двоих не выстоять. Что касается твоего вопроса – проще перечислить, кому я полностью могу доверять. Это ты, Сол, Иона и Кельвин. Иона со мной с самого зарождения Сопротивления, Сол – слишком неординарная личность, чтобы быть подделкой. На такие эксперименты, что он провел над собой, не пошли бы даже магглы. Слишком опасны и непредсказуемы последствия. Кельвин – вампир, и тут природу не обманешь. Насчет остальных совершенно не могу поручиться. Маггловские технологии изменения внешности шагнули слишком далеко. Подделать личность несложно, так что, какие бы надежные ни были сведения о том или ином человеке и как бы его поступки ни доказывали преданность нашему делу, я не могу отказываться от сомнений.

– И все же что-то подсказывает мне, что у тебя есть конкретный подозреваемый.

Эдмонд кивнул.

– Есть, но я не буду озвучивать свои подозрения. Мне хотелось бы, чтобы теперь, когда у тебя есть достаточно информации, ты сам взглянул на ситуацию со стороны. Через некоторое время мы сравним свои мнения, а сейчас я думаю, что тебе нужно отдохнуть. Ночь выдалась суетная. Мы вернемся к делам после того, как ты несколько часов поспишь.

Не стал спорить, потому что действительно порядком устал.

– Хорошо.

Я встал и пошел к двери. Когда уже прикоснулся к ручке, Малфой за моей спиной ухмыльнулся.

– Кстати, насчет наших романтических отношений...

Черт, я, признаться, уже даже забыл, что Поттер в своей неуемной жажде действий практически всех жителей замка озадачил новостью, что мы с Эдмондом – любовники.

– Забудь. Я скажу ему, что солгал.

– Не нужно. – Ответ главы Сопротивления так меня озадачил, что я обернулся. Люциус решил пояснить, что он имел в виду. – Агенты умело носят маски, пока их придуманная личность не входит в конфликт с главной целью. Если мальчишка – Дидобе, то, чтобы остаться в Сопротивлении, он быстро от тебя отступится. Ему же совершенно не выгоден конфликт со мной. Эта ложь также может сработать, если ты действительно желаешь от него избавиться. Ни ты, ни я ничего не теряем.

Я хмыкнул.

– Кроме собственного доброго имени.

Малфой медленно провел пальцем по шраму на щеке.

– А оно тебя волнует? Может, ты просто не желаешь признать, что не хочешь отказываться от его внимания?

Как я мог подтвердить такое?

– Не говори ерунды. Хочу, так что не стану ничего опровергать.

Он кивнул.

– Похоже, это будет, по меньшей мере, забавная ситуация, не говоря уже о широком поле для наблюдений. Если посчитаешь нужным сделать легенду немного похожей на правду, можешь поселиться в моих комнатах. Тут удобный диван.

– Я подумаю об этом.

– Подумай.

Он всем своим видом продемонстрировал, что разговор окончен.

Я вышел в коридор, понимая, что Эдмонд встревожен по-настоящему, а значит, ситуацию нельзя недооценивать. Он уничтожит мальчишку, если подозрения на его счет подтвердятся. Малфой сделает это, даже не считаясь с моим мнением, а значит… Черт, никогда не думал, что стану так рассуждать, но ради самого Поттера я надеялся, что его глупое увлечение мною при первой же встрече выльется в полномасштабную истерику, и он вознамерится отбить меня даже у самого черта. Я точно схожу с ума.


***