Боли не было. Память сохранилась. Это могло означать две вещи – либо я умер и нахожусь в загробном мире, либо каким-то чудом выжил. В последнее верилось с трудом, но я все же заставил себя открыть глаза. Сомневаясь, радоваться или грустить, я осмотрел свою комнату в башне, с трудом поднял руку, разглядев двадцать три «пуговицы» болеутоляющего… Что ж, по крайней мере, теперь понятно, почему так плывет картинка перед глазами. Дать мне умереть в муках никто не собирался.
Прислушавшись к голосам, я понял, что в комнате спорят. Попытался понять, кто именно, различил взволнованные интонации Поттера и немного гневные – Ивон.
– Но как же так…
– Это ты во всем виноват, маленький подонок! – У Беллы была скверная привычка искать крайнего, если она чувствовала за собой какой-то грех. – Кто не выполнил его просьбу?
– Я, и признаю себя очень виноватым, но как вы посмели попросить о таком? Вы же его друг!
– Друг? – кажется, такое предположение Ивон озадачило, но она неожиданно согласилась с ним. – Ладно, друг. Если честно, то я поверить не могла, когда он согласился. И все из-за тебя! Раньше Северус никогда ни о ком, кроме себя, не заботился. Я думала, он сочтет цену неприемлемой и найдет другой способ от тебя избавиться. Более эффективный, но менее гуманный и дорогостоящий.
– Северус?
– О боже, ты даже не потрудился спросить имя человека, который уже трижды прикрыл твою задницу? Вот она, современная молодежь!
– Он не говорил, а я не решился навязываться с вопросами. Но я не просил этот чип и разрешение. Мне и здесь хорошо.
– Где здесь? По-твоему, это место похоже на дом? Приглядись повнимательнее. Четыре стены, все самое необходимое. Это всего лишь временное убежище, он не останется здесь навсегда, поэтому будь благодарен, что о тебе позаботились. У Северуса есть знакомые на континенте, думаю, он договорится, чтобы тебя устроили. Там безопаснее.
– Я никуда не поеду!
– Значит, он рисковал зря?
– Нет. Думаю, мы не отдадим вам палочку, возможно, она ему самому пригодится. А виза мне не нужна, так что оставьте ее себе.
– Ты кто вообще такой, чтобы что-то решать? Мы со Снейпом договорились, так что отдавай палочку и не корчи из себя главного!
– Не отдам! И можете не обыскивать комнату, я ее надежно спрятал.
– Маленький мерзавец! Ты хоть представляешь, сколько стоят те хирургические наномашины, которые я достала, чтобы его вылечить?
– Мы рассчитаемся, как только ему станет лучше. Сейчас я могу для начала перевести вам все средства, что он положил на мой счет. Там много, может, на все и не хватит, но давайте считать это задатком.
Ивон неожиданно рассмеялась.
– Вы? А Северус знает, что ты решил поиграть в его заботливую женушку? То-то он обрадуется. Деньги оставь себе, они пойдут на твои похороны.
– Я ни во что такое не играю!
К своему глубокому счастью, я, прокляв Поттера за то, что тот притащил Ивон в мое убежище, снова потерял сознание и был лишен сомнительного удовольствия и дальше слушать их ссору.
***
Когда я второй раз пришел в себя, рядом с моим ухом раздавались тихие всхлипы. Не уверенный, что хочу тревожить оплакивающего мою участь, я осторожно из-под ресниц взглянул на сидевшего у моей кровати мальчишку.
Выглядел он ужасно. Поттер так и не сменил перепачканную моей кровью одежду, но я не заблуждался насчет того, что прошло совсем мало времени с момента нашей экскурсии на Объект номер один. Мальчишка выглядел таким изможденным, словно не спал и не ел несколько дней. Лицо осунулось сильнее, чем тогда, в тюрьме Инквизиции. Я уже хотел плюнуть на тактичность и продемонстрировать, что пришел в себя, уточнив, сколько дней провалялся без сознания. В конце концов, у меня оставалась работа. Но он неожиданно вытер слезы и, потушив свет, тихо прошептал в полной темноте:
– Пожалуйста, выживи. Не оставляй меня, и я научусь быть сильным. Больше никогда не подведу, ты только прости за все и не умирай.
Простить? А нужно? Я же помнил о его опрометчивости... Сам виноват, что доверился Поттеру, так кого тут обвинять в глупости? Гриффиндорцы не повинны в том, что рождаются гриффиндорцами. За все наши недостатки часть ответственности все же лежит на судьбе. Бороться с ними, конечно, можно, а иногда – нужно, но Поттер всегда останется Поттером, даже спустя еще десяток жизней, а значит…
Мягкое прикосновение волос к моему лицу оборвало поток мыслей. Еще одно движение – и он снова меня целовал. Робко, неумело, а я лежал, сомкнув веки, и силился не думать о том, что если я хоть немного разбираюсь в поцелуях, то должен признать: в этом нет ничего благодарного или дружеского. Мальчишка не лез своим языком в мой рот, только очень нежно ласкал губами губы. Долго… Я слышал учащенное дыхание и понимал, что этот процесс его волнует не меньше, чем меня. Только мотивы у нас были разные. Он старался выплеснуть что-то горячее и честное. С горя, должно быть, фантазируя, что эта его тайная сила окажется целительнее, чем движущиеся у меня в груди и животе наномашины. Я же пытался просто не сойти с ума.
Меня целовал Поттер – было от чего почувствовать себя безумным. Ее сын, неважно, в какой из жизней это было, моя память ни на секунду не позволяла об этом забыть. Все время напоминала, что я.… Ненавижу его? Нет. Я старался, но до конца у меня даже тогда не получалось. Сын Поттера? Хороший мотив, и я злился, впадал в бешенство при мысли о том, что для того, чтобы мальчишка появился на свет, его отец трогал то, что мое сердце упрямо считало своим главным сокровищем. Лили не была моей. Никогда. Но как же мучительно было осознавать, что она была счастлива, будучи чужой. Скотством казалось заставлять мальчишку платить за мое разочарование, но я не мог иначе, потому что так чувствовал. Я негодяй? Пусть, но, по крайней мере, искренний! Много боли. Терзаемый ею, я не видел смысла в том, чтобы заставлять себя фальшиво улыбаться. Мы убили Лили. Я, Волдеморт, Джеймс и он, ее чувство любви к нему. Разве отнимал я у него право на ответную ненависть? Просил, требовал благодарности за то, как мучительно мне было его защищать? Нет. Я боролся за его жизнь всегда, даже когда Дамблдор сказал, что это не самая главная из наших целей. Боролся с насмешкой, потому что за каждое из своих усилий я получал плевок в лицо. Это было правильным, это было справедливым. Я платил, даже если моя злость все время пыталась сбить цену. Но это нормально. От меня никто не мог потребовать, чтобы я его любил. Даже Дамблдор не осмелился, а вот эта странная реинкарнация Поттера пыталась. Отпущение грехов? Да, кажется, именно так я окрестил заботу об этом мальчишке. Увольте, я не настолько грешен, чтобы жить с его нежностью.
***
Привычка подслушивать чужие разговоры у меня была всегда, а вот валяться без дела и позволять вкалывать в себя всякую дрянь – образовалась недавно. Смазанные из-за обезболивающего ощущения подсказывали, что наномашины, по идее, справились со всеми повреждениями, и я давно должен был прийти в сознание, но отчего-то мне совсем не хотелось этого делать. Проблема была в Поттере. Я был морально не готов обсуждать с ним его привычку к поцелуям, а то, что он превратил их в ежедневную традицию, стало очевидно после еще двух-трех пробуждений. Что если он скажет какую-нибудь глупость? Как реагировать, если вообще ни черта не скажет и притворится, что ничего такого не было? Удобный для меня вариант? Не совсем, не так уж сильно я люблю себе лгать, скорее у меня давно выработалась привычка решать проблемы по мере их поступления. Я никогда не становился объектом желаний со стороны человека одного со мной пола. Даже если они невинны и носят характер юношеского хаоса в мыслях и чувствах и мальчишка путает признательность с привязанностью, с этим необходимо что-то немедленно сделать. Почему? Да потому что это Поттер! И неважно, какой по счету, главное – тот самый. Да, я не страдал гомофобией и, возможно, мне бы польстило легкое романтическое влечение красивого молодого человека, но, черт возьми, кем надо быть, чтобы радоваться, что тебя целует сын любимой женщины? Даже если она потеряна навсегда, а он рядом, лишенный памяти и презрения. Доступный… Нет. Может, я и скотина, но не настолько.
Выход из ситуации, как ни странно, мне подсказал сам мальчишка. Проснувшись однажды, я снова понял по разговору, что к нам явилась Ивон. Судя по всему, они с Поттером сидели в углу комнаты. Я мог только слушать, потому что разглядеть их было невозможно.
– На самом деле это странно, что он до сих пор не пришел в себя, – рассуждала Беллатрикс. – Может быть, мы что-то упустили? В конце концов, я не врач. Сканирование определило травмы, я запрограммировала в соответствии с ним наномашины, но это вершина моих познаний.
– Думаете, мы могли не найти какое-то внутреннее повреждение?
– Даже у техники есть предел совершенства. Нужно пригласить доктора.
– А это не опасно?
– Опасно.
– Может, у вас есть доверенный врач?
– Доверенный? Нет, есть те, которые долго не живут, – честно ответила Белла. – Однако Северус нам головы оторвет уже за то, что ты впустил меня в его убежище, а я имела наглость прийти.
В этом она была права.
– Но мы же волновались… Он простит.
– Простит? Мальчик, да что ты вообще об этом человеке знаешь?
Судя по повисшей паузе, Поттер задумался над ответом.
– Он хороший. Самый лучший из всех, кого я встречал. Знаете, у меня никогда не было никого близкого, кроме мамы. Когда папу поймали и утилизировали, мне было около года. С тех пор мы всю жизнь бегали. Мама продала все, что могла, и поменяла мне паспорт, но на себя у нее уже не осталось денег. Мы жили в ужасных местах, она могла работать только на самой тяжелой нелегальной работе. Ей платили гроши, но мы все равно были счастливы. В школу я не мог ходить, и она учила меня всему сама. Приходила домой чуть живая от усталости, но все равно находила время, чтобы со мной позаниматься. Она рассказывала мне о волшебниках, учила гордиться тем, кто я есть. – Мальчишка вздохнул. – Мы были очень близки. Мама стала моим единственным другом, но я не жалел об этом. Она была самая лучшая. Когда я смог по возрасту устроиться на легальную работу, мы так радовались с нею, думали, наконец, заживем... Может, даже скопим денег и уедем на север. Мама очень хотела, говорила, что там они когда-то жили с папой. Она рассказывала про деревья и птиц. Знаете, там еще растут деревья и живут птицы. Правда, в основном в специальных заповедниках, но ей так хотелось мне их показать… А потом сгорело здание Инквизиции, и они выпустили те подвижные сканеры. Один из них и засек маму. Ее, наверное, утилизировали, как и отца, а я остался совсем один. Жил, что-то ел, ходил на работу… – голос Поттера вздрогнул. – Я никому, даже ему не говорил, но моя вспышка магии была не случайной. Я просто больше не мог быть все время один. Это так больно, так плохо…
Белла спокойно заметила:
– Лучше бы ты себе горло перерезал, чем пошел в руки Инквизиции.
Поттер не спорил.
– Может, и лучше, но я хотел хотя бы умереть так же, как мама с папой. Может, тогда мне удалось бы быстрее их найти в том лучшем мире, о котором магглы так много рассуждают. Я уже ничего от жизни не ждал. Было чудом встретить его – деятельного, сильного, замкнутого. Он такой холодный, что, глядя на него, очень хочется поверить, что одиночество – это совсем не страшно, а даже хорошо. Глядя на него… Я много смотрел. Мне не захотелось стать таким же, просто я вспомнил, что в жизни много доброго и хорошего. Она – подарок, а не проклятье, просто надо понять, что горе можно пережить и найти что-то новое, важное. Не забывая о прошлом, ценя его и уважая… Знаете, жить – это хорошо, особенно рядом с таким добрым человеком, как он.
– Добрым?
Я изумленно повторил про себя этот вопрос вместе с Беллой.
– Очень. Ведь важны не слова, а поступки. Он может кричать на меня сколько угодно. Очнется – и пусть снова кричит с утра до ночи. Прогонит – будет прав, я уйду, потому что он заслуживает большего. Заслуживает не быть обмеренным идиотом, вроде меня. Он ведь на самом деле очень хороший, право быть с ним нужно заслужить, а я только все порчу, – еще один тяжелый вздох. – Наверное, его девушка – другая. Она не мешает, только помогает во всем, переживает за него… Если с ним... – Поттер осекся. – Если, не приведи господь, мы в чем-то ошиблись, как мне дальше с этим жить? Ведите доктора. Нужно сделать все возможное.
– Девушка Северуса? Заботливая? – Похоже, Белла озадачилась окончательно. – А есть такая особа?
– Да. Он сам сказал, что есть. Она принимала участие в ваших договоренностях. Я думаю, что от нее пришли те коробки, из-за которых…
– Позволь, я угадаю? Ты ее видел в сети как привлекательного брюнета?
– Да. Вы ее знаете? Может, нужно сообщить…
Белла хмыкнула, перебив его:
– Ах, эта девушка? Пожалуй, она весьма темпераментная особа, и поверь мне, уже в курсе всего происходящего. Ты прав, наверняка она очень переживает за нашего больного. Скоро сама приедет, если… – Послышались шаги, и мои нос и рот, накрыла узкая, но сильная ладонь, мешая дышать. – …Если вот это «доброе» дерьмо не перестанет корчить из себя симулянта! Если до этого милейшего человека дойдет, наконец, что он подставил под удар не только свою задницу, но и одно важное дело. И если, провалявшись в постели семь суток, он через три дня не начнет осуществлять план, на разработку которого ушел год, то лучше ему и в самом деле сдохнуть. Потому что его девушка хотела, чтобы этот гребаный ублюдок понял – его спасение стоило нашей запертой птичке дорого, и она приедет, дабы не сорвать операцию.
– Не надо никому приезжать. – Я отшвырнул ее руку и сел на постели. Поттер покраснел и выбежал из комнаты. Да, не очень красиво получилось. Чертова Беллатрикс. – Могла бы проявить хоть немного такта.
Она хмыкнула:
– Что, еще не наслушался, как ты прекрасен и благороден? Это подождет. Эдмонд просил передать, что действовать нужно как можно скорее.
Я внимательно осмотрел свое тело: рубцы были свежими и внутри еще копошились исцеляющие машины, но без обезболивающего уже можно обойтись. Я сорвал с руки дозаторы.
– Завтра буду в норме. Пусть он сидит на севере и не высовывается, у нас и так проблем хватает.
– И кто в этом виноват?
Поттер, разумеется. Кто же еще?
***
После ухода Беллатрикс я принял душ, переоделся и пошел в комнату к мальчишке. Как бы мне ни хотелось избежать разговора, я понимал, что чем раньше мы все проясним, тем быстрее сможем позабыть о возникшей проблеме.
Поттер сидел у маленького светящегося столика. Судя по бликам на лице мальчика, столешница демонстрировала ему какие-то изображения. При моем появлении он обернулся.
– Я рад, что вы живы.
Ну, что тут можно было ответить?
– Послушай…
Он меня перебил:
– Нет. Пожалуйста, можно я договорю? Сложно подобрать слова. Я очень боюсь что-то напутать. Да, я очень рад, что вы живы, и осознаю свою вину в том, что произошло. От меня одни проблемы. Хочу помочь, но делаю только хуже.
Я не выдержал и проявил любопытство:
– На кой черт тебе вообще понадобилось сохранить портключ? Хотел скрасить свой досуг?
– Что? – Он покраснел, поняв смысл сказанного. – Ах, это... Нет. Так получилось. Я почти успел до часа ночи, осталось спрятать только одну капсулу, но… В общем, я переживал за вас, вы же ничего мне не рассказали, а я видел, что планируется что-то опасное.
– И что? Решил попасть в неприятности вместе со мной?
Я усмехнулся, но он неожиданно кивнул.
– Да, наверное. Стало страшно, что вы не вернетесь, и я снова останусь один. После смерти мамы мучительнее всего было все время оставаться одному. Вокруг были люди, но никто из них ничего для меня не значил, пока не появились вы. Это такое счастье, когда у тебя есть кто-то важный. Я подумал, что если и вы не вернетесь, то лучше… В общем, будет лучше, если меня тоже не станет. Знаю, что это было глупое и трусливое решение.
Я серьезно кивнул.
– Ты прав. Очень глупое и очень трусливое.
Он покраснел.
– Я и не надеялся, что вы поймете и простите. Просто мне не хотелось лгать, что я не успел спрятать эту вещь или что она случайно завалилась за подкладку. Скажите, а вы давно…
– Что давно?
– Пришли в себя?
Вот мне ложь не стоила ни малейших усилий:
– Нет, не очень.
Я думал, он испытает облегчение, но, кажется, мальчишка разнервничался еще больше.
– Я вас поцеловал, пока вы были без сознания. И не один раз. Я делал это часто, очень часто.
Роковой вопрос:
– Зачем?
– Мне хотелось. Очень. Знаю, что вы скажете, что все это глупо и что я путаю благодарность с влюбленностью, но это не так. Я никогда раньше не испытывал ничего такого. Мне было так хорошо рядом с вами, так спокойно и радостно… Даже когда вы злились и кричали, я мог только чувствовать тепло и думать: «как же хорошо, что он есть».
– Это не любовь.
В этом я кое-что все же понимал и мог сказать со всей категоричностью, что его чувства не имеют ничего общего с настоящими. Мальчишка пожал плечами.
– Не знаю, я же никогда раньше не влюблялся.
– Послушай, все это…
Он снова меня перебил:
– Я понимаю, вам не нужны мои признания, может быть, они даже неприятны. У вас есть девушка, какая-то важная работа… Мне лучше было все это не говорить, но лгать вам отчего-то кажется невозможным. Вы не думайте, я не стану навязываться и все такое. Может, это чувство пройдет, и мы однажды вместе над ним посмеемся, но пока… Не прогоняйте меня. Можно я останусь с вами?
Влюбленный Поттер… Ужас какой. Это, определенно, худшая из моих жизней. Хотя, собственно, какого черта я начинаю верить в его искренность и серьезность? Сколько он меня знает? Меньше двух недель, и большую часть этого времени я валялся в постели, изображая живой труп. Он просто запутался. Слишком много всего произошло в его жизни. Страх, одиночество, надежда обрести защиту – вот все, что его переполняет. Другие чувства тут совершенно ни при чем.
– Ты не сможешь остаться со мной.
– Вы этого так сильно не хотите? Из-за того, что я сделал, или из-за моего признания? – Он выглядел очень несчастным.
Я мог уничтожить его. Сказать, что да, все так и есть. Что он по глупости подвергает мою жизнь опасности. Что я не желаю слышать ни о какой любви, и его поцелуи не вызывают ничего, кроме раздражения. Но тот, кто знает, каково это – быть отвергнутым, какую боль при этом чувствуешь, никогда не позволит себе унизить другого так, как когда-то был унижен сам.
– Дело не в тебе. Так складываются обстоятельства. Через пару дней я покину город и, возможно, очень не скоро снова вернусь в Лондон.
– А можно мне с вами?
– Нельзя. Одному мне будет безопаснее.
Видимо, эти слова вызвали у него острый приступ стыда, потому что мальчишка покраснел.
– Тогда конечно.
– Отдай палочку, я обменяю ее у Ивон на чип. Ты отправишься в Голландию, к моим друзьям, они найдут тебе работу. Там безопаснее, чем в Англии.
– Нет, спасибо. Я останусь здесь.
Я разозлился.
– Это не обсуждается!
Он упрямо покачал головой.
– Я никогда не возьму вещь, оплаченную вашей кровью. Особенно если она была пролита по моей вине. Решайте сами, что вам нужнее – эта странная штука или чип, а мне ничего не надо. Не знаю, почему вы обо мне заботитесь, но все равно я вам очень благодарен. Только больше ничего не приму. Тут хорошо… Если позволите, я бы хотел остаться в башне после вашего отъезда.
Его губы задрожали. Я медленно сжал руки в кулаки, но потом снова расслабился.
– Как хочешь. – Можно договориться с Ивон. Мальчишку усыпят, накачают наркотиками, подготовят липовые справки о том, что он нуждается в восстановлении здоровья по какой-нибудь редкой методике, и отправят на континент. Очнется он уже в Голландии. Спасибо, конечно, не скажет, но когда я нуждался в его благодарности? – Верни мне палочку.
Он встал, подошел к своей кровати и запустил руку под подушку. Я чуть не рассмеялся. Примитивный тайник, но Белле вряд ли пришло бы в голову искать палочку в таком лишенном таинственности месте, как постель юного девственника.
Пока он ее доставал, я решил осмотреться. Устроился Поттер с комфортом, хотя вещей было еще меньше, чем у меня. Единственное дорогое приобретение – столик, почти тот же монитор, только попроще и не подключенный к сети. Похоже, до моего прихода мальчишка смотрел на нем старые записи, которые забрал из дома. Я взглянул на изображение и замер. Не может быть….
Она была прекрасна, совсем такая, какой я ее помнил, и ее искра, будившая во мне воспоминания... Она сияла ярче всех других. Ну конечно, можно было предположить, что эта чертова жизнь, перенасыщенная совпадениями, снова меня ударит. Мальчишка был так похож, потому что в этом проклятом мире он был ее сыном.
Лили… Я не мог наглядеться на эти удивительные зеленые глаза. Она улыбалась, маленькая перемещающаяся камера снимала все время с разных углов. Да, она улыбалась и нежно поглаживала по безволосой голове младенца, сладостно жмурившегося, прижавшись крохотным влажным ротиком к груди. Нет, я лгал себе, такой пьяной от счастья мне никогда не доводилось ее видеть. Я прикоснулся кончиками пальцев к столешнице, включая звук. Лили пела очень старую колыбельную из той жизни, из нашего общего детства.
Баю-баю, детки
На еловой ветке.
Тронет ветер нашу ель –
Закачает колыбель,
А подует во весь дух –
Колыбель на землю бух.
Ей нравилась эта песенка, всегда нравилась, хотя я часто над этим посмеивался. Ну, к чему магам старые маггловские страшилки? Что хорошего в том, чтобы петь младенцу о падении с елки? Она звонко смеялась и говорила, что я ничего не смыслю, что эта песня важнее для матери, а не для ребенка. «Моя мама говорит, что ветер – это перемены, сначала он только раскачивает колыбельку, а потом она падает, но не потому, что кто-то там умирает, разбившись, просто детки вырастают. Ветер перемен помогает им самим твердо стоять на земле, они становятся взрослыми, улетают из родного гнезда. Мама говорит, что однажды мы с Петуньей тоже пойдем своей дорогой. Эта песенка напоминает ей об этом и помогает принять неизбежное расставание без грусти, но с радостью – и за наши первые, и за все последующие самостоятельные шаги».
– Моя мама. – Я не заметил, как Поттер подошел. – Красивая, правда?
– Очень. – Голос изменил мне, в нем появилось слишком много хриплых нот.
– Эту запись я всегда смотрю, когда мне плохо или грустно.
– Как ее звали?
– Лора.
Что ж, значит, на этот раз я не догнал женщину по имени Лора. Столько жизней, но боль не стареет. Все то же знакомое разочарование. И бессилье, и горечь. Мне только и остается, что коллекционировать уже безжизненные имена. Сара, Моника, Катрин, Дженнифер, Бетси, Гвендолин, Кира и, конечно, Лили. Вот как много ее было, но никогда не хватало на меня. Ну почему, господи? Почему я не могу забыть, если ты лишаешь меня даже крохотной надежды догнать свое счастье? Почему? Это кара? Как бы ни был велик грех, может, уже достаточно? С меня хватит! Я не могу больше, потому что не понимаю, с ней-то так за что? Почему она должна снова и снова умирать? Только для того, чтобы мне было больно? И с таким скотством судьбы я должен смириться? Не будет этого! Никогда. Если мы не можем быть счастливы, то станем хотя бы свободны.
– Это единственная запись, на которой есть папа. – Мальчишка наклонился и скользнул пальцами по поверхности стола, проматывая вперед изображение. Я чуть было не схватил его за руку, умоляя: «Не надо». Какое мне было дело до этого мужчины, я на женщину не мог насмотреться. – Ракурс неудачный, он, наверное, запрограммировал камеру, чтобы она снимала только нас с мамой. Вот.
Я разозлился уже тогда, когда спина незнакомца на миг скрыла изображение, а потом… Она улыбалась ему с нежностью и любовью. Смотрела так, как никогда не смотрела на меня, в этом взгляде было истинное чистое счастье, словно он и малыш, прижатый к ее груди, были единственными, в ком она нуждалась. Лили протянула мужчине руку, он шагнул к ней, и я закричал, не отдавая себе отчета в том, что на самом деле издаю звук, рвущий горло.
Какого гребаного черта! Меня трясло от гнева. Поттер! Хренов Джеймс Поттер, урод, идиот, законченный ублюдок, доверчивый кретин… Какого Мерлина? Бог, или кто ты там, он-то чем заслужил ее второй раз? Почему он? Я от жизни к жизни бил на осколки сердце, умирал с нею, снова и снова рвал жилы, бежал, стремился, но никогда… Ни разу не успел. А он… Он с нею. Опять! Она отдала ему сердце, родила еще одного гребаного ребенка! Ну почему он, а не я! Почему снова он….
– Ненавижу! – Чертов стол полетел в стену. Я с ума сходил от боли. – Ненавижу! Так не должно быть! Не должно…
Мне хотелось умереть. Нет, мне хотелось убивать, рвать кого-то на части, разрушать в наказание за то, что я не понимал, где справедливость. Почему он снова заполучил ее и бездарно сдох, бросив на растерзание этой мерзкой жизни, а я… Я, который берег бы ее как самое бесценное сокровище, я, который жил бы ради нее, избавив нас от всех проблем, пожертвовав всем – гордостью, самолюбием, честью, ни разу не получил второго шанса ее заслужить.
Мальчишка бросился к осколкам столика и, найдя среди них обломки видеочипа, прижал их к груди, чуть не плача.
– За что?
Он смотрел на меня с мукой и растерянностью, слишком похожий на того, прежнего, наверное, потому, что только таким могло быть производное той проклятой любви, что снова все у меня отняла. Эти его чертовы растрепанные волосы и резкие линии скул… Не нужно! Мне ничего этого не нужно, все, чего я вправе добиться – это сдохнуть вместе с этой чертовой планетой, растворить в космосе свою гребаную память, и пусть судьба подавится. Она, а не я окажется беспомощной. Мне будет все равно, меня нельзя будет больше мучить, я буду, наконец, просто мертвым.
– Вон! Пошел вон отсюда! Немедленно!
– Что случилось?
Конечно, он не понимал, но мне было плевать.
– Я сказал – немедленно!
Всего несколько шагов, наклон отдался болью в животе. Я схватил мальчишку за шиворот и, вытащив его из комнаты, как куклу, швырнул в сторону лестницы.
– Убирайся! К инквизиторам, к черту, куда хочешь, только больше никогда, никогда, слышишь, не смей отравлять собой мою жизнь!
Послушается он? Все, мне больше нет до него никакого дела. Хочет забрать вещи – пожалуйста.
Я ушел в свою комнату, мне очень давно так не хотелось умереть, как сейчас. Побеспокоенные наномашины задвигались внутри, я задрал свитер и стал ногтями царапать свежие рубцы. Мне не нужно было спасение, я хотел только свободы от памяти, от ноющей бесконечной боли.
***
Смерть – это слишком просто для меня. Я помнил, что она ничего не меняет. Маленькие гребаные машинки заделывали очередные повреждения, которые я нанес себе сам, было больно, но я это заслужил. Чертов идиот, чего я добивался? Очередного витка судьбы? Я еще не доломал в этой жизни все, что мог доломать? Нужна новая война, к которой волшебники пока не готовы. Интересно, я появлюсь на свет магглом? Вряд ли, такого никогда не было, так что уничтожение магического общества – хорошая идея, эта дорога может оказаться короткой.
Пойло, которое по найденным рецептам варили домовые эльфы в Хогвартсе, больше всего напоминало самогон, хотя Малфой гордо именовал его виски. Похмелье после него было ужасное, но, живя в мире синтетических наркотиков, я испытывал в тот день острую потребность надраться по старинке.
Голодный, едва сшитый желудок воспринял идею без энтузиазма. После первых глотков меня тошнило, потом тело смирилось. Я быстро опьянел так, что едва мог передвигаться по комнате, в бессильном отчаянии круша собственную мебель. Но мне было мало этого яростного скотства, я хотел напиться до беспамятства, чтобы хоть на миг забыть о той боли, что меня терзала, не физической, другой. Той, к которой нельзя привыкнуть.
«Мальчик-то в чем виноват?» – спрашивала совесть, но я велел ей заткнуться. Она и правда сдалась, на время. Но атаковала снова и, едва я без сил упал на кровать, зашептала:
«Он же ничего не помнит, не понимает, как ты мучаешься из-за того, что он рядом. Человек, который был по-своему добр, в одночасье превращается в психа, уничтожает единственное, что ему по-настоящему дорого… А ведь он говорил тебе о любви. От всего сердца говорил. И эта любовь, какой бы надуманной и ошибочной она ни была, для него – первая. Ты девять жизней помнишь ту, первую, а ему отказал даже в простом понимании».
– Не хочу… Ничего не хочу, пусть убирается.
«Куда? Ты хоть понимаешь, что натворил? Напугал ребенка… Ни в чем не повинного ребенка. То, что ты ни к кому, кроме Лили, не привязан, – это повод лишить его воспоминаний об отце?»
– Я безумен.
«Ну так скажи ему об этом. Скажи: «Мальчик, уйди ради себя, потому что я гребаный псих. Со мною больно. Я изранен, а потому, чтобы хоть как-то ужиться с действительностью, разрушаю все вокруг».
– Я не намерен…
«Объясняться? Унижаться?»
– Говорить. Он ушел – и точка.
«Куда? С просроченными документами? Считаешь, он хоть раз за все эти дни о себе подумал? Его одежда все еще в твоей крови. Он любит тебя».
– Должен ненавидеть.
«Кому должен? Судьбе? Ты хочешь, чтобы все вокруг были такими же проклятыми, как ты сам? Рождались со старой болью снова и снова?»
– Нет.
«Тогда, ради бога, хотя бы раз принеси в жертву собственные кошмары. Пусть живет. Пусть хоть в этой жизни он выживет благодаря тебе. Ты хочешь этого».
– Нет.
«Ты хочешь, потому что никогда по-настоящему не умел никого, кроме себя, мучить».
– Он ушел.
«От тебя? Не смеши. Неужели ты не помнишь, как долго оплакивают впервые разбитое сердце?»
Я уже упоминал, какая сука моя совесть?
Пришлось встать. Я сделал еще глоток мутного содержимого бутылки и вышел в коридор. Пусто. Заглянул в его комнату – снова пусто. И хорошо… Хорошо… Если он такой идиот, что ушел, то главное, наверное, в том, что все же наконец убрался? Я остановился, пытаясь осознать, насколько пьян. «Немыслимо» оказалось вполне подходящим словом, мозг отказывался оценить всю степень моего опьянения. Искать его в городе в таком состоянии? Вообще искать Поттера… Ах, да, он же только Гарри, ничего не помнящий дурак Гарри, который так часто хотел со мной умереть. Что ж... Я решил, что дойду только до лестницы. На этом мое чувство вины должно было иссякнуть.
Судьба не предлагает мне легких путей. Конечно, он был там, разумеется, мне стало плохо, когда я увидел, как он сидит на ступеньках и покачивается из стороны в сторону, словно баюкая сжатые в ладони осколки.
– Я не должен был. – Да, есть вещи, которые не прощаются, уж мы-то с ним знаем, так нужно ли лишний раз о них говорить? – Возвращайся к себе в комнату.
Он покачал головой.
– Зачем? Вы еще не все во мне доломали? Я ведь даже не могу спросить, почему вы так поступили. Или могу?
Я кивнул его напряженной спине.
– Не можешь. Просто иди спать. Завтра поговорю с Ивон. Если можно что-то починить или сохранить информацию…
– Наверняка можно. – Плечи мальчишки дрогнули. – Неважно, что это та самая вещь, которую мама хранила много лет, сколько бы мы ни переезжали, как бы часто ни вынуждены были скрываться посреди ночи. Она ничего так не берегла, как этот чип. А вы разбили его. Не кто-то – вы… Можно вернуть картинку, но нельзя забрать назад причиненную боль...
Какие мудрые слова. Я, наверное, на самом деле был пьян в стельку, потому что заслушался мудрыми словами Гарри Поттера. Они звучали так, как если бы я сам их выбирал.
– Я не прошу меня простить. Такое не прощают. – Я прислонился к черной от сажи стене. – Извинений больше не будет. Как нам быть – решай сам.
– Вы, конечно, ничего не объясните. Как обычно.
Я сделал глоток. Может, мои связки все же откажут от едкого пойла и того, как я насиловал их криком?
– Нет. – Чужие ожидания я никогда не оправдывал. – Нет, нет, нет…
Точно никогда. Даже не пытался.
– Если я вернусь, – он сжал детали так, что в кулаке что-то захрустело. – Что будет дальше?
– Ничего не будет. Ты просто будешь спать на кровати, а не подыхать от голода и холода на лестнице. Впрочем, мне…
– Нет, вам не все равно! – перебил меня он. – Это даже странно… Вы смотрите на меня так, будто ненавидите, презираете, хотите уничтожить, а потом рискуете собой из-за меня. Спасаете, делаете какие-то немыслимые прекрасные вещи, и злитесь с новой силой. Если я такой никчемный, ненужный, то почему вы пришли сюда? Не проще ли было бы меня выкинуть и забыть обо всем?
– Забыть? – Я расхохотался до слез. – О да, забыть было бы чудесно… Но не выйдет.
Он встал, обернулся и шагнул ко мне.
– Почему нельзя забыть?
Я указал пальцем на потолок.
– Кто-то вот там очень любит меня мучить.
Он преодолел несколько разделявших нас ступенек и приблизился почти вплотную.
– А я не хочу, совсем не хочу вас мучить. Что мне сделать? Умереть?
Я еще помнил, что смерть – фальшивое освобождение.
– Просто уйди.
– Не могу! Умереть на самом деле проще. Я схожу с ума, – он вцепился рукой в свои волосы. – Куда идти? У меня никого нет. Только вы, только то, что я к вам чувствую. – Вы хоть понимаете, как сильно я вас люблю? Хотя нет, я же сам этого не понимаю. Я не нахожу слов, пробую, но не нахожу.
– Ты не знаешь меня. Ничего обо мне не знаешь.
Мне не нравился его взгляд, такой больной и невинный, упрямый и этим жестокий.
– Кто знает больше?
Ответа у меня не было. Никто не знал больше, никому, никогда я не отдавал столько своих мыслей и чувств, как ему в той первой, проклятой жизни. Можно было как-то совладать с собой, даже на пороге смерти проконтролировать поток собственных воспоминаний, но почему-то… Я все ему отдал. Все до последней капли. Мне хотелось, чтобы он понял? Чтобы сын Джеймса Поттера меня понял? Бред. Я доказывал ему и себе простую истину: все из-за любви. Каким бы уставшим ни был я сам, это чувство было еще больше истрепано вечностью. Я не хотел помнить… Нет, хотел, до безумия, но так уж вышло, что однажды судьба не позволила мне стать чертовым Ромео и умереть со своей Джульеттой. Я жил, я дышал, я верил в непреодолимое. У меня не хватало сил открыться новому чувству? Не было таких сил. Не существовало вовсе. Я пытался наколдовать, думал сварить, но единственное, с чем справилась моя душа, – отринула все попытки отучить ее страдать по утраченному. Я думал, что навеки, но меня разубедили. Как выяснилось, только для того, чтобы проклинать снова и снова.
– Никто не знает. Но и ты сам ни черта не понимаешь.
– Она была похожа на маму, да? Та, кого вы умоляли не умирать?
«Она и была твоей матерью! Ты говоришь, что любишь меня. Это уже не безумие, а святотатство». Я сумел не произнести эти слова вслух, просто выпил последний глоток виски и, швырнув бутылку в пролет, оттолкнулся от стены, чтобы уйти. Мой ресурс раскаянья был исчерпан со всей очевидностью. В горле уже клокотала злость, а я не хотел снова давать ей волю.
– Нет, не уходи. – Он меня обнял. – Северус, пожалуйста…
Мое имя так легко слетело с его губ, а ведь я не желал, чтобы они его произносили. И глаза эти зеленые... Они смотрели на меня с тем же чувством, что те, с экрана. Словно важнее меня никого в этом мире нет.
Да, глаза эти чертовы. Это они виноваты… Самая лучшая из подделок. Кто-то кого-то поцеловал. Были непреодолимые обстоятельства. Гнев трансформировался в похоть. Я захотел обмануться, я впервые за девять прожитых жизней позволил себе грех – бесконечное падение в самообман. Просто глаза, почти совсем такие, как те. Нет? Да черт с ним, эти глаза меня хотели. Жадно, мучительно, а я желал, наконец, напиться этим выражением радости от близости со мной, а не с кем-то другим. Губы болели не меньше души. Я вламывался языком в его рот, скользил по гладким пластинам зубов и, кажется, чертыхался, когда он в попытке прижаться ко мне еще сильнее, быть ближе, задрал мой свитер, отчего спина царапалась о стену. Осознавал, что поступаю неправильно, но впервые разрушал не только себя, а уже «нас». Две не приспособленные для близости души, вопреки всему вцепившиеся друг в друга, загнанные в клетку взаимной нужды, тяги к обману. Совесть молчала и правильно делала, я был не готов слушать и прислушиваться. Ни к чему не готов, сейчас у меня только акт странного самосожжения выходил легко.
Я срывал с него одежду намеренно грубо, отнимая возможность сказать «нет», оспорить мое право разжигать пожар в его колдовских глазах. Наверно, он заслуживал большего, чем быть трахнутым на лестнице безумцем, но я был не в состоянии предложить что-то иное. Впрочем, я не собирался никого из нас жалеть, позволить лишить меня этого сумасшедшего чуда, переполненного радостью знакомого взгляда.
Как он стонал мое имя… Снова и снова, пока я обнимал его, кусая, сжимая, целуя, без права на сомнения, словно не человека, а давно и безнадежно любимого призрака. Как самую желанную игрушку. Я не ласкал его, а забирал, наконец, себе. Пусть все не по-настоящему… Пусть все фальшиво, но я никому не дам отнять эту ложь.
Эта бесстыдная одержимость принадлежала не только мне. Наверное, он тоже боялся одуматься, а потому, стянув с себя брюки вместе с трусами, попытался повернуться лицом к стене.
– Нет…
Мне были нужны его глаза. И ничего больше… И все вместе... Я никогда не трахал мальчиков. Но он же был только так нужными мне глазами... Я приподнял его, прижимая свой лоб к его лбу. Все, на что меня хватило, – это заставить его обхватить меня одной ногой за талию, а потом я, освободив свой разрываемый желанием член, толкнулся им почти наугад. Поттер взвыл... Протяжно, на одной ноте, еще крепче прижимаясь ко мне и насаживаясь, словно хотел взять в плен. Узкий горячий плен своего худого тела. Красивое лицо… Самое красивое из виденных мною... Ужасно, что я так подумал. Мысль врезалась в мозг и застыла, и я застыл. Мы терлись лбами, не отрывая взглядов, плывущая картинка множила для меня его изумрудные зрачки. Сделать что-то хорошо мы были не способны. Кажется, нас поломало уже то, что мы просто это делали.
Он задыхался. Я ворвался в него глубже, сильнее, впечатывая израненный живот в его пах. Мальчишка заорал и кончил. Я не понимал, как такое случилось с нами…. Никаких лишних мыслей, только его тугая плоть и почти мистическая обреченность. Сошлись какие-то контакты, сплелись обнаженные нервы, и я тоже выплеснул в него свое семя, ни от чего не освобождаясь, только увязая в череде собственных проклятий. Как же я был несчастлив в этот момент...
***
Потом стало хуже… Когда ты делаешь что-то, предполагая самые отвратительные последствия, результат всегда оказывается куда более плачевным, чем ожидания. Да, потом всегда только хуже. Я сидел на ступеньках и смотрел на полуразрушенные лестничные пролеты. Если броситься вниз головой в прореху между ними, существовала огромная вероятность на некоторое время перестать думать. Но нет... Я был совершенно раздавлен от того, что ниже падать мне уже некуда, а он чему-то тихо радовался и, сидя на ступеньку выше, обнимал меня, зарывшись носом в мои волосы.
– Что мы скажем твоей девушке?
Это «мы» волновало меня куда больше, чем любые гипотетические объяснения с Малфоем. Он был рад, так рад этому «мы». Эта его гребаная уверенность, что случилось что-то чудесное, поставившее все с ног на голову, но хорошее…
– Не знаю.
– Но мы же теперь вместе, да? – он ласково погладил мою щеку. Его перепачканные сажей пальцы оставили на ней след. Мальчишка, засмеявшись, слегка лизнул его языком и попытался стереть, наверняка размазывая грязь еще больше.
– Не знаю.
Такие односложные ответы позволяли гнать от себя мысли о последствиях, пока это было возможно.
– Ладно. – Он прижался ко мне еще крепче. – Мы можем потом поговорить обо всем.
Господи, меня почти убивала мысль о необходимости не только обдумать случившееся, но еще и обсудить.
– Ладно. – Я должен был избавиться от него. – Тебе нужно в душ.
– Тебе тоже.
– Иди, я потом.
Он встал. Поморщился от боли, но продолжал улыбаться. Как будто это чертовски замечательно, что у него болит задница.
– Я быстро.
– Не торопись.
Очень хотелось добавить: «ради бога». Может, он утонет в душе, и мне не придется… Придется. Шансы слишком незначительны, а расплачиваться приходится всегда.
Поттер поцеловал меня в макушку и ушел. Мой пьяный мозг все же решил поберечь черепную коробку от контакта со стеной, о которую мне очень хотелось разбить голову в попытке забыть все, что случилось, и предложил для начала решить вопрос, стоит ли мне считать себя насильником. Я милостиво по отношению к собственной совести открестился от этого греха. Что бы ни случилось, все произошло по взаимному согласию. Мотив произошедшего? А безумие мотивировано? Я просто сошел с ума. Свихнулся из-за одной вспышки ярости, на миг поддавшись самообману, уничтожил все хорошее, что еще жило в моей памяти. Как мне теперь любить Лили? Как я смею ее любить? Я ублюдок, негодяй и подонок. Встреча со мной, моя проклятая любовь – вот единственный ее рок. Я – худшее, что было в ее жизни, и, возможно… Возможно, судьба гуманна и справедлива, что бережет ее от такого зла, как я, снова и снова. Как я смею хранить в душе ее образ, когда совершил такое с ее ребенком? Он ничего для меня не значит, совсем ничего. Кто-то тут еще надеялся на частичную индульгенцию? О да, я отлично ему помог. Привязал к себе, сам того не желая, трахнул, потому что он немного на нее похож. И что теперь? Я снова позволю вспыхнуть гневу? Выкину его вон и попытаюсь все забыть? В очередной раз придумаю себе оправдания? Знаю, что не смогу. Таких оплошностей судьба мне не прощает. Я буду помнить этот его чертов взгляд, полуоткрытый в крике рот, то, как тесно и жарко внутри него, как до одури приятно разрушать себя именно так. Нет, об этом думать нельзя. Это нельзя помнить. Ущерб причинен, мне не оправдаться и не избавиться от последствий, но он… Будь мальчишка хоть трижды Поттер, с ним-то я за что так поступил?
Никогда, даже в самом страшном кошмаре, мне в голову не могло прийти, что между нами будет стоять что-то, кроме ненависти. Она была хорошей преградой, надежной стеной, так куда, черт возьми, подевалась? Вся проблема в том, что я помню, а он – нет? Значит, из нас двоих он больше сил когда-то вкладывал в существование этой преграды? Нет, скорее всего, я просто перегорел. Девять прожитых жизней – это очень длинная череда дней. Что-то поизносилось, а я вовремя не заметил. Как мне вернуть себе право на Лили? Ну как? Нет способа. После содеянного – нет, а может, даже никогда и не было. Избавиться от Поттера? Теперь уже не имеет значения, сколько раз я буду проклят, если нет и тени надежды. Осталось только сдохнуть? Я не имею права. Я должен понести наказание. Какое?..
Можно остаться с ним. Ненадолго. Я худший из «подарков» судьбы, так что незачем его мучить, а я слишком не люблю его, чтобы убедительно лгать. Нужно как-то изменить его жизнь к лучшему. Не втаптывая в дерьмо все его выдуманные чувства, хватит того, что я втоптал туда свои, очень даже настоящие. Поттер сказал Белле, что я добрый. Нужно постараться стать таким, как бы плохо мне ни было рядом с ним. Я знаю, как поступлю: отправлю его к Ивон. Не заставлю никуда уезжать, притворюсь если не любящим – у меня не получится, -то хотя бы благосклонным. Скажу, что вернусь, как только закончу дела, буду с ним общаться время от времени, попрошу Беллатрикс окружить его сверстниками, и однажды кто-то привлечет его внимание. Это произойдет быстро. Я, в отличие от него, понимаю, что меня совершенно не за что любить. Если этот план не сработает, то, когда это будет безопасно, перевезу мальчишку в замок, а сам постараюсь как можно реже бывать в Хогвартсе. В окружении Люциуса полно молодежи. Малфой загрузит Поттера учебой, он найдет друзей, и время вылечит его от дурацкого увлечения мною. Да, пожалуй, это единственный способ. Я постараюсь помочь ему устроиться в этой жизни. На большие извинения я не способен, ну а то, как мне самому будет мучительно находиться рядом с ним… Долги должны быть оплачены.
К моменту, когда мальчишка вернулся из душа, я уже был в своей комнате и старался вести себя… Ну как там ведут себя люди, мир которых не обрушился в одночасье.
– Все?
Он кивнул, тряхнув влажными прядями, и отрегулировал температуру в комнате с помощью встроенных в лампы обогревателей. Стало жарко. Ненавижу жару, но я же теперь временно не одинок, а он заслужил поощрения за то, что промолчал по поводу разгромленных шкафа и стульев.
– Ага.
Я не мог не заметить, что, отвечая, он посмотрел на меня с надеждой и коснулся кончиками пальцев моей руки. Скучно, неинтересно, что там еще подростки терпеть не могут?.. Он должен разочароваться во мне, но, наверное, не сразу. Так, чтобы ему не было мучительно стыдно за то, что в свой первый раз он был со мной… О господи! Он и я. Ну зачем? Зачем я так все испортил и усложнил?
– Я быстро. Придумай что-то с ужином.
Нужно было поесть и протрезветь как можно скорее. Мне понадобится весь запас самообладания, даже если дожить нужно только до утра, а потом я отдам Белле палочку, и пусть она избавит меня от его привязанности. Избыточная щедрость? Надеюсь, что достаточная. Нет того, что бы я ни отдал за то, чтобы этого вечера не было.
– Есть какие-то пожелания?
Он уже цеплялся за мою руку, ждал чего-то.
– На твой вкус.
– Хорошо.
«Скажи, – умоляли его глаза. – Ну, пожалуйста, скажи!» Мне хотелось самому себе солгать, что я не понимаю, чего именно он от меня хочет, но я не смог. Его чувства были какими-то особенно понятными мне, а очередная ложь… Весь возможный ущерб я уже нанес. Ему, себе… Остальное – всего лишь еще одно святотатство. Мне не встали поперек горла эти слова, хотя в них не было искренности даже на старенькую медную монетку, что звалась кнатом. Но так нужно было сказать, чтобы не быть ублюдком:
– Я ни о чем не жалею. А теперь заткнись наконец.
***
– …и никогда не видел моря. Мама рассказывала, что оно красивое, но мы всегда жили в больших городах. Там для нее находился хоть какой-то заработок. Когда она пропала, я пошел к одной девушке с работы. У нее была сеть, и она иногда разрешала мне ею пользоваться. Когда я увидел в очередной сводке за сутки, что маму арестовали... В общем… Я подумал о том, чтобы уехать к морю.
– Может, она жива?
Странно, что мне впервые пришла в голову такая мысль. Сердце учащенно забилось, но я тут же с горечью подумал о том, что никогда не пожелал бы Лили той участи, что в этом случае ее ожидала.
Мальчик, видимо, отрицая это, поерзал головой по моему плечу.
– Она никогда бы не согласилась на «добровольное сотрудничество». Мама не стала бы помогать инквизиторам ловить таких же волшебников, как она сама.
Я знал, что не стала бы.
– Некоторые переживают утилизацию. Это ведь не совсем казнь. Просто это была бы уже пустая оболочка, а не твоя мать.
– Я и ей бы обрадовался. Но ее не было в списках прошедших процедуру и отправленных на работы.
– Они не всегда публикуют честные списки.
Чью надежду я поддерживал – его или свою собственную? При разработке утилизатора магглы использовали технологию, которая пыталась воссоздать принцип действия дементоров, но они просчитались. Мага не лишить магии, и тогда они изменили свою машину. Проводимая ею операция на мозге не уничтожала колдовство, она полностью лишала человека воли и способности к любому иному действию, кроме как по прямой команде, причем за ее анализ отвечал не сам почти полностью уничтоженный мозг, а встроенный чип. Пережить такое вживление могли разве что дети, способности которых были в зачатке. Взрослый маг погибал в утилизаторе, иногда мог протянуть от месяца до двух-трех лет. Таких живых кукол ссылали на многочисленные «рудники» – свалки по переработке отходов жизнедеятельности людей. За века этих свалок на планете накопилось множество: магглы умели многое, но не превращать материю в «ничто». Эта способность отличала лишь переделанных магов, которых нежно именовали «мусорщиками». Каждый такой экземпляр был бесценен. Даже за свое короткое существование ему удавалось немного очистить эту планету от накопившейся на ней скверны. У Инквизиции был повод гордиться каждой новой получившейся игрушкой.
– Я точно знаю, что однажды утилизатор дал сбой. Об этом, разумеется, нигде не писали, но где один прецедент – там появляется надежда. Мы, маги, странные существа. Нас убивает время, мы создали целое ответвление магии, которое позволяет нам уничтожать друг друга, но магглы… Магглов мы можем пережить, если будем стараться.
– Друг друга? Разве мы не всегда держались вместе, обороняясь против них?
– Не всегда. Просто магглы об этом не знают, а нам сейчас проще не вспоминать.
– Спасибо.
– За что?
– Что ты меня утешаешь. Что думаешь, что у мамы был шанс.
Он-то тут при чем? Я себе лгу и себя утешаю.
– Я знаю одного парня. Конечно, он попал в утилизатор еще подростком, но большая часть мозга у него полностью восстановилась. Несмотря на чип, он получился бракованным. У него осталась примитивная способность к анализу, и парень сбежал с рудника. Родственники, а это довольно древнее магическое семейство, выхаживали его очень долго. Они извлекли маггловские штуки из его головы. Сейчас он нормальный. Ну, почти.
Я слишком редко на протяжении своих жизней пересекался с Невиллом Лонгботтомом, чтобы понять, что для такого, как он, является нормальным поведением.
– Похоже на сказку.
Меня почему-то не разозлило его недоверие.
– Мы же маги. Чудеса случаются.
Проклятья тоже. От мысли об этом никак не удавалось избавиться, потому что он снова лежал в моей постели, и на этот раз мы оба отдавали себе отчет, что находимся в ней, потому что так проще: ему – быть довольным этим вечером, мне – расплачиваться за содеянное, позволяя мальчишке получать это удовольствие.
– Ты говорил, что хотел поехать к морю.
Я не мог больше думать о Лили. Слишком острое чувство вины. Увы, обстоятельства не оставили мне права о ней думать. Лучше размышлять о море. Странной субстанции, напоминающей грязное черное желе, колышущееся под свинцово-серым небом. Кое-где, вдалеке от берега, говорят, еще сохранились редкие полоски чистой воды, но я давно их не видел. На что там смотреть?
– Хотел. У нас в комнате был плакат на стене. Очень старинный, я принес его с работы на свалке. Нам вообще-то запрещалось что-либо выносить оттуда, но я не удержался. Там было нарисовано море. По-настоящему нарисовано – красками. Оно было такое синее-синее… Мама сказала, что однажды мы с ней увидим именно такое море. Если не скоро, то в следующей жизни – непременно. Ведь не может же все время становиться только хуже? Однажды люди одумаются и прекратят это безумие. Только вместе мы сможем спасти этот мир. Не убивая друг друга, а заботясь о нем.
Утопия… Я, как никто, знал, что его мечты неосуществимы. Мир деградировал из века в век. Дети этого Поттера увидят еще более потускневшую картину, им не доведется стать свидетелем даже того, что еще можем увидеть мы.
– Но ты хотел получить свое море в этой жизни?
– Хотел. Думал, может, где-то оно еще сохранилось.
– Вряд ли.
– Почему? – Он улыбнулся, заглянув мне в глаза. – Мы же волшебники. Чудеса случаются.
Мальчишка меня поцеловал, а я позволил ему это, даже ответил на поцелуй. Никакого самообмана или жадного азарта. Он был теплым, нежным и очень красивым... У меня давно никого не было. Хотя зачем эта ложь, так у меня никогда ни с кем не было. Я дал себе слово довести эту партию до логического конца, а не выставлять его за дверь, не уходить самому, едва забрезжит рассвет. А значит, он будет у меня. Пусть недолго, но мне не избавиться от его присутствия. Можно только надеяться, что вскоре, счастливый и увлеченный кем-то другим, он сам вышвырнет меня из своей жизни за ненадобностью, а пока…
– Сегодня не стоит. – Я его отстранил. – Надо, чтобы у тебя все зажило.
– Уже.
Он прижался еще теснее, но я позволил себе ему не поверить.
– Не нужно лгать.
– Я не лгу. – Он снова смутился. – В душе я раздавил одну упаковку с заживляющим и все там себе… В общем, ничего не болит.
Какая предусмотрительность. Какая же у Поттера чертовски неправильная предусмотрительность! Он мог так заботиться о чем-то полезном? О своей безопасности, например? Но нет, его мозг начинал работать только в непонятных мне условиях. Он, видите ли, сделал все возможное, чтобы я снова мог его трахнуть! Какая ирония. Я сжал кулаки, чтобы не разозлиться.
– Я тоже себя неважно чувствую.
И это почти правда. Может, взывать к его чувству вины было не совсем честно, но я на самом деле не хотел снова с ним спать. Почему? Не знаю. И это главная причина. Я не понимал, как объясниться с самим собой. Мальчишка не вызывал отвращения, наоборот. Все в нем было манящим, и бороться с этой тягой, когда он смотрел на меня с таким призывом, не помогало даже напоминание, что это Поттер. Я не люблю создавать себе проблемы, хотя делаю это с завидным постоянством. Да, делаю, но нет, не люблю… И пока существует хоть крошечная вероятность, что этими своими чертовыми зелеными глазами он привяжет меня к себе, я буду очень осторожен.
– Конечно, – он поспешно отодвинулся в сторону, проводя пальцами по моей груди и животу. – Сильно болит?
– Терпимо. Больше раздражает.
Поттер прижался губами к моему плечу.
– Я очень виноват.
– Да, ты очень виноват. – Есть правда, которую скрывать не нужно. Ради нашего общего блага. – Впредь…
Я даже ругался как-то устало, может, поэтому мальчишка зажал мне рот рукой.
– Я знаю. – Он зажмурился и повторил: – Впредь….
– Так понравилось слово?
Он снова опустил голову мне на грудь. Осторожно, чуть выше шрамов.
– То, что оно значит. Звучит так, словно у нас есть будущее.
Чертов придурок. Ну зачем об этом сейчас… Хотя, наверное, действительно лучше сразу.
– Я не знаю, есть ли оно.
– Вы все же жалеете, да?
Он зажмурился, явно не желая слышать ответ.
– Нет.
Я лгал, но, как ни странно, это было почти легко. Неужели мне на самом деле жаль его? Странное чувство, не правда ли? Немолодой некрасивый мужчина жалеет красивого мальчика, прижимающегося к нему на узкой холостяцкой кровати. Господи, какая глупость. Я – сомнительное «удовольствие». Странно, что меня никогда это не смущало, когда я думал о Лили. Ей-то я зачем? За девять жизней этот вопрос ни разу не был задан мною самому себе. Твою мать. Я знал, зачем мне она, но… Неужели мне совсем нечего предложить не только этому мальчишке?
– Ну, каких слов ты от меня хочешь?
– Правдивых.
Он сам напросился.
– Я никогда раньше не имел дела с мужчинами. Мне даже в голову не приходило, что однажды что-то подобное произойдет. Доволен?
– Нет. Вы же не все сказали.
Наглец.
– Ладно. В моей жизни сейчас сложный период, и ты… В общем, все это очень несвоевременно.
– Значит, я не единственный тут в своем роде девственник. – Он улыбался. Ну и что в этом забавного? – Вы уедете, что бы я ни сказал? Вы не возьмете меня с собой?
– Нет, не возьму. Останешься пока у Ивон.
– Пока?
– Да. А там посмотрим, как сложится жизнь.
Он не стал спорить, только лучше укрыл нас одеялом и, погасив свет, прошептал:
– Спокойной ночи.
– Спи.
Несмотря на свою показную бодрость, мальчишка был очень измучен, ведь столько дней он провел у моей постели. Он уснул почти сразу, а я так до рассвета и не смог сомкнуть глаз. Что-то подсказывало мне, что моим надеждам не суждено оправдаться. Отделаться от него будет так же непросто, как простить себя за совершенный грех.
***
Я нервничал, потому что никак не мог связаться с Ивон. Ее личный контакт был отключен, а в клубе отвечали, что мадам отсутствует, и слишком навязчиво интересовались, кто я и что ей передать. Моя система засекла попытки отследить соединение. Выглядело все это чертовски скверно.
Поттер, верно оценив мое взволнованное состояние, держался тихо и все больше молчал. Нужно было проверить, что происходит, но уйти – значило пропустить шанс связаться с Беллой, если она появится в сети. Требовалось принять максимально взвешенное решение.
– С тобой можно иметь дело, или ты снова что-то выкинешь?
Мальчишка отложил в сторону свой чип, который пытался починить. Да, мне все еще и за это стыдно. Он вскочил на ноги, демонстрируя готовность немедленно выполнить любой приказ.
– Я сделаю все в точности...
– До наоборот? – Поттер смутился. Ему тоже стыдно, и это хорошо. Не люблю чувствовать себя единственным пристыженным неврастеником. – Сетью пользоваться умеешь?
– Да.
– Я сейчас уйду, оставлю включенным один контакт. Программа маскировки задействована, так что ничего лишнего не подключай. Ты должен будешь ответить только в одном случае: если с тобой свяжется Ивон. Сообщения всех остальных игнорируй. Если она появится – спросишь только одно: «Раздобыла ли она для своего клуба мулата, которого давно заказывали?» Если она ответит: «Прибыл в среду, жду тебя с визитом», – отключай связь. Во всех противных случаях делай то же самое, но при этом еще собирай вещи и выметайся отсюда. Жди меня на стоянке модулей в трех кварталах отсюда. Да, и замени себе на всякий случай документы. Я уже запрограммировал несколько вариантов, они в шкафу, в пакете с твоим именем. Разложены по комплектам, так что ничего не перепутаешь. Справишься?
Он кивнул, но проявил любопытство.
– Северус, что-то происходит?
Если бы я знал ответ на его вопрос. Но пока у меня были только самые нехорошие предчувствия.
– Не знаю. Не уверен. Как, впрочем, и в тебе.
Мальчишка сделал какой-то жест, похожий на принесение клятвы.
– Все выполню в точности.
Уже выходя из башни, я вспомнил, что имею дело с Поттером. И почему подобные мысли настигали меня столь несвоевременно? Впрочем, особого выбора не было. Нужно было срочно проверить, что за странное поведение демонстрировала Беллатрикс.
***
Я правильно сделал, что оделся как можно скромнее, так было легче затеряться в толпе зевак, плотным кольцом обступивших огороженную прозрачным щитом площадку с обломками здания, некогда бывшего шикарным клубом. Взрыв, уничтоживший его, был такой силы, что роботы спешно восстанавливали сейчас окна и стены окрестных домов. Под защитой купола, накрывшего развалины, работала Инквизиция.
Похоже, дела наши были плохи. Мои новые документы были в порядке, так что, несмотря на то, что по улице лихорадочно метались дополнительные сканеры, я пробрался в первые ряды зевак.
Парня, похожего на ангела, я заметил сразу. Он держался в стороне от остальных и что-то проверял по своему прибору. При свете дня он уже не выглядел таким уж таинственным. Белые одежды порядком запылились, и стало очевидным, что выполнены они отнюдь не из того качественного самоочищающегося материала, из которого изготовлялась алая форма инквизиторов. Помимо уже знакомого «украшения» в виде вживленной в руку машины, я заметил новое, напоминавшее строгий собачий ошейник, только вместо шипов в него были вделаны мигающие голубым светом крохотные датчики.
Я задался вопросом: кого Малфой убьет, обвинив в случившемся? Если выслушает меня – то Поттера. Если не выслушает – в Хогвартсе мне теперь лучше никогда не появляться.
Парень время от времени бросал взгляд на толпу. Звуки из-под купола не доносились, так что я не мог понять, о чем он переговорил с одним из инквизиторов, осанистым худым стариком в высоком чине, прежде чем с его позволения приблизиться к щиту.
Прозрачная полусфера пропустила его беспрепятственно, видимо, в ее базе допуска «Ангел» значился. Он остановился в двух шагах от меня, делая вид, что сканирует толпу.
– Что произошло? – завизжала какая-то дама в настоящем, но давно побитом молью боа из лисы. – Нас всех поубивают? Это же приличный квартал! Мы платим такие деньги за безопасность, что извольте объясниться!
Парень холодно посмотрел на нее и будто случайно тряхнул волосами. Слева на его обхваченной ошейником шее была видна татуировка – черный паук на серебристо-серой стальной паутине. Знак «добровольно сотрудничающего мага».
– Что именно вы желаете у меня узнать, мадам?
Женщина, завизжав, отскочила.
– Кошмар! В нашем районе…
Впрочем, схлынула почти вся толпа. Я тоже сделал шаг назад, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. «Ангел» проверил улицу и вернулся под защиту купола. Никто, кроме меня, не заметил, что он бросил на землю крохотный шарик из подвижного, похожего на ртуть металла. Я, как и многие любопытные магглы, снова шагнул к барьеру, наступив на шарик ногой. Эта гадость закопошилась под подошвой, и вскоре из-под нее выбралась крохотная клякса, по форме напоминавшая того паука, что украшал шею юноши. Преодолев ботинок, она спряталась под брючину и стала подниматься вверх по телу под одеждой. Я быстро растрепал волосы, прикрывая ими шею. Когда клякса закончила свой путь, в моем ухе оказался крошечный звуковой чип. Такие носители информации изобрели совсем недавно и пока не выпустили на рынок, так как для них не была изобретена система прослушивания и контроля. Больше мне у разрушенного клуба делать было нечего. Я быстрым шагом направился к ближайшей стоянке модулей, активировав запись. В моей голове зазвучал тихий ровный голос:
«Сообщение для Эдмонда. Под угрозой план «Перемещение». Информация собрана. Пора задействовать ловушку, но в связи с последними событиями за мной усилен контроль. Пытаюсь найти способы дезактивации той бомбы, которой меня украсили. За оставшееся нам время ключ не подберу. До режимной проверки оборудования – четыре дня. Действовать нужно немедленно. Обо мне не беспокойтесь. Если состав действительно совершенен, то второго шанса получить все базы данных инквизиторов и Совета у нас никогда не будет. Нужно действовать. Я понимаю, что обречен. Я осознаю, на что иду. Никаких изменений в план не вносите, иначе все пропало.
Далее. Под угрозой замок и все повстанцы. В Хогвартс внедрен или вот-вот должен внедриться агент Дидобе. Подробной информации у меня нет, он работает только с несколькими высшими чинами Совета и не питает доверия к любым носителям информации. Все, что мне удалось собрать на него, я также передам, если смогу. Дидобе видели немногие. Я один из этих немногих. В моих файлах вы найдете примерный портрет. Я видел этого агента давно и за детальность портрета не поручусь, но надеюсь, это поможет. Напоминаю: этот маг очень опасен и беспощаден. Если ему удастся проникнуть в замок и уничтожить его защиту, Сопротивлению конец. Внимательнее проверяйте всех новых людей. И… – в записи возникла короткая пауза. – Я люблю тебя, отец, и горжусь, что я твой сын. Жаль, что нам не суждено встретиться».
Дальше голос «Ангела» по-прежнему звучал ровно.
«Для Северуса. Оборотни, как обещали, починили старый телепорт. По моим расчетам, пользоваться им все равно опасно, так что желаю удачи. Ивон сгорела на попытке достать разрешение на перемещение. За ней давно вели наблюдение. С ее стороны было рискованно пользоваться непроверенным каналом, но, видимо, она решила, что в данной ситуации риск оправдан. На нее много чего собрали, в этот раз ей было не отвертеться, за ней три месяца следил Дидобе. Не знаю, как давно агент внедрен к повстанцам, но то, что одно из обвинений против Ивон – доказательства ее связи с вами, Северус, – это факт. Вспомните, как давно вы у нее были и кто мог видеть вас вместе. Я успел предупредить ее об аресте в последний момент. Ивон свой выбор сделала. Передайте отцу мои соболезнования, если он в них нуждается в данном случае. Как бы то ни было, менять план времени уже нет. Начинаем сегодня в полночь. Мальчишка, что был с вами на развалинах…. Убедитесь, что он чист, или избавьтесь от него как можно скорее. На его счет не было никаких предупреждений. Я удивлен. Надеюсь, вы все еще на нашей стороне, Северус. Впрочем, простите, учитыв
