Ариана, или Страшная сила

Мне очень понравилось на рыбалке. Берти был недоволен тем, что Ал с Гэлом под конец куда-то пропали, но ведь они потом нашлись! Зато я накупалась, подарила Гэлу букет кувшинок и почти научилась плавать. А сколько Берти рыбы поймал! Ал с Гэлом ловить совсем не умеют, они все только разговаривали, а потом вообще сбежали. Но нам и Бертиного улова хватило. А потом мы все вместе пошли к нам обедать. То есть Берти отправился на кухню готовить, а Гэл с Алом опять собрались уединиться, но я их опередила:
– Подождите меня в гостиной, – сказала я, – у меня есть сюрприз!
Ал, хотя и знал, Гэлу не проболтался, и хорошо, потому что получился настоящий сюрприз. Я сбегала в свою комнату, вернулась и сунула Гэлу лист прямо в руки:
– Вот!
Он улыбнулся – не так, как при Берти, а светло и открыто, как солнышко.
– Это ты сама рисовала?
– Да!
Надо было скромно посмотреть в пол, но я не могла – смотрела на Гэла и улыбалась во весь рот. И он в ответ улыбался.
– Аль, смотри, какой я на самом деле красивый!
Ал тоже улыбнулся.
– А я уже видел!
– И мне не сказал? – Гэл широко распахнул глаза и обиженно надул губы. Но не всерьез, понарошку.
– А это я просила не говорить! – вмешалась я. – Я сама хотела показать! Тебе нравится?
Гэл рассмеялся:
– Конечно, нравится! А ты мне подаришь?
Я замешкалась. Я ведь для чего рисовала – чтобы он всегда бы со мной, пусть даже и на картинке. Нет, если бы он и так постоянно был со мной, я бы, не задумываясь, отдала портрет... Но я знаю, что о таком не спрашивают, он сам первый должен сказать.
Гэл посмотрел на меня внимательно и вдруг предложил:
– А давай так – ты мне этот рисунок подаришь, а я взамен твой портрет нарисую. Настоящий, большой. Ты его себе на стенку повесишь.
– Ты и рисовать умеешь? – удивленно спросил Ал.
– А то ж! – рассмеялся Гэл. – Я учился живописи.
– Чему ты еще учился, чего я не знаю?
Гэл задумался.
– Да ты вроде обо всем знаешь... а если я чего забыл, то потом вспомню.
Они рассмеялись, и я вместе с ними.
– А ты прямо сейчас будешь рисовать? – спросила я.
– Нет, – покачал головой Гэл. – Мне другие краски нужны.
– Так давай за красками в Лондон сгоняем, – воодушевился Ал, – например, сегодня после обеда.
– Отлично! – обрадовался Гэл. – А рисовать завтра начну с утра. За один день все равно не получится. Картина-то большая!
Мне так понравилось, что Гэл будет рисовать мой портрет! Да еще и в один день не уложится! Вот Берти, когда он об этом узнал, идею поначалу забраковал, но мы втроем его уговорили. Чем он недоволен? Тем, что мой портрет будет не он рисовать, а Гэл? Так ведь Берти рисовать не умеет, а Гэл умеет, он учился у настоящих художников. Я вот нигде не училась, и настоящую большую картину рисовать не возьмусь. Берти долго ворчал, потом согласился все-таки, только спросил у Гэла:
– Ты ее хоть в платье будешь рисовать, я надеюсь?
Я не поняла, зачем он это спросил. Кому интересен портрет без платья? В платье красивее!
– В платье! – ответила я первая. – В белом! А то Гэл его и не видел.
Гэл посмотрел на Берти как-то очень странно и подтвердил:
– Хорошо, давай в белом. Я уверен, что в нем ты настоящая красавица!
– А сейчас – не настоящая? – поняла я.
– Всегда настоящая, но в нарядном платье будешь совсем как принцесса.
– Правда?
Он сам это слово сказал! Он признал меня принцессой! Правда, пока что не своей, а просто принцессой. Но ведь признал же! А потом и своей признает. Я это Берти не буду говорить, потому что ему Гэл не нравится. Или ему не нравится то, что Гэл нравится мне? Но ведь Гэл – прекрасный принц, а я принцесса. А Берти мне брат, это другое...
А чтобы Берти на меня не обижался, я после обеда села рисовать Блэка с капустой. Капусты оказалось даже больше, чем козла – потому что я случайно капнула зеленой краской мимо и пришлось превращать ее в кочан. Зато у Блэка морда была довольная-довольная. Еще бы – столько капусты сразу! Я показала это вечером Берти, когда он пришел меня спать укладывать, и он сказал, что очень похоже. Вот! И пусть Берти не говорит теперь, что я только про Гэла думаю!
На следующий день Берти отправился пасти коз, а Гэл пришел меня рисовать. Он долго рассматривал сначала меня, потом гостиную, просил меня то сесть на диван, то встать, то взять в руки цветок и все время повторял что-то насчет композиции и цветового решения. Ал сидел в кресле у камина и посмеивался.
– А эскиз ты не будешь рисовать? Сразу на большой холст?
– Ну а что время терять? Я могу и в голове представить!
– А если тебе не понравится? Все перерисовывать?
– Во-первых, не перерисовывать, а переписывать! – назидательно сказал Гэл. – А во-вторых, я не начну писать, пока не увижу композицию. А что, если так...
Он остановился, задумался, а потом сказал.
– Ариана, встань-ка вон у той стенки. У самой дальней, да.
Я встала там, где он сказал – у дальней стенки. Самое скучное место во всей гостиной, там просто стена и все, и ничего на ней не висит, Я все хотела цветы в горшке там поставить, но мама была против, говорила, что там мало света и они не выживут.
– Ага! – торжествующе улыбнулся Гэл. – Аль, смотри, это оно.
– Что оно?
– Выступающая из темноты светлая фигура. Источника света нет, потому что она сама – свет. И в полный рост – она идет к нам из глубины картины. Как тебе?
Ал пожал плечами.
– Ты бы сначала эскиз нарисовал. Вот тогда я и скажу.
– Ой, ну что ты опять усложняешь? – отмахнулся Гэл. – Я и так вижу! Ари, сядь пока на диван, я все приготовлю.
Я думала, он просто краски принесет, коробочку, как у меня. А он приволок громадную деревянную штуковину на ножках, Ал объяснил, что это называется мольберт. И большую деревянную раму, на которую натянут кусок холста. И красок целый мешок. Вот это да! Если бы у меня столько было, я бы еще красивее портрет Гэла нарисовала!
– Гэл, – спросила я, – а ты меня научишь так рисовать?
– Ты же еще не видела, как я рисую, – возразил он. – Вдруг тебе не понравится?
– Понравится! Раз ты учился, значит, ты хорошо рисуешь! А я тоже хочу так научиться.
Гэл рассмеялся.
– Давай я сначала твой портрет нарисую, а там посмотрим. Может, ты и не захочешь у меня учиться.
Ну как это не захочу? Захочу обязательно! Я ведь не умею рисовать такими красками на таком большом холсте! Вот Гэл меня и научит.
Я встала обратно к стене, а Гэл отошел к своему холсту. Сначала он просто смотрел на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, щурясь и причмокивая языком. Потом достал кусок угля и стал водить им по холсту. Опять посмотрел на меня, покачал головой, взял тряпку и стер нарисованное.
– Я же тебе говорил – рисуй эскиз! – подал голос с дивана Альбус.
– Цыц! – прикрикнул на него Гэл. – Не мешай творческому процессу!
Я-то видела, что Гэл на самом деле на Ала не сердится. С Берти он совсем по-другому разговаривает. Хотя и не кричит, говорит таким тоном, как будто ударить хочет. А с Алом они как будто смеются. Не друг над другом, а вместе, потому что им обоим хорошо и весело. И мне с ними тоже весело.
– Ну, и где твой процесс? – спросил Ал через несколько минут. – Ходишь вокруг, а ничего еще не нарисовал.
– Ты не видишь, я думаю!
– О чем?
– В каком стиле писать: в классике или в импрессионизме?
Таких слов не знала не только я, но даже Ал, что было совсем странно, я-то привыкла, что он знает все.
– Чего?
– Классический стиль – это то, что у вас в Хогвартсе висит, – объяснил Гэл. – А импрессионизм – от слова «впечатление», его цель – не передать натуру один к одному, а показать впечатление от нее.
Ал все равно смотрел на него непонимающими глазами, и Гэл рассмеялся.
– Не думал, что ты таких элементарных вещей не знаешь. Давай я тебе картинку покажу.
Картинку посмотреть мне тоже хотелось, но в руках у Гэла ничего не было. Они просто смотрели друг на друга. Потом Ал кивнул:
– Ага, понял. Давай лучше как можно ближе к реальности, ладно? Не люблю я этих выкрутасов.
– Что ты имеешь в виду под выкрутасами? То, что я последним показал? Так это просто стиль другой.
– А ты какому учился?
– Всем понемногу. Но ты прав, лучше рисовать, как есть. Все равно Леонардо да Винчи из меня не получится.
Интересно, как Гэл ему картинки показал? Так, как Ал однажды говорил: долго в глаза смотреть? Я раньше считала, что мне это не нужно: что думает Берти, я и так знаю. А теперь мне тоже захотелось так уметь. Видеть то же, что и Геллерт. Смотреть его глазами. Даже несмотря на то, что это – магия. С Геллертом плохой магии не бывает. Не может быть!
В первый день он красками так ничего и не нарисовал, углем только. И мне не показал. Простыню на холст накинул и велел никому не подходить и не смотреть.
Только на следующий день Гэл начал рисовать красками. Сказал, что он на самом деле не рисует, а пишет – так правильно надо говорить. А Берти не захотел смотреть. Сказал, что хозяйство ждать не будет, и ушел.
Я уставала стоять у стенки, но Гэл не заставлял меня все время стоять и разрешал посидеть на диване рядом с Алом. А потом придумал принести табуретку. Сказал, что сидеть тоже можно, пока он деталями занимается. Ал так же продолжал над ним подсмеиваться, но вид у него был какой-то задумчивый. Гэл это тоже заметил и спросил:
– Ты о чем грустишь, радость моя?
– Я выяснил, где Финеас. В Индии. И надолго. А больше специалистов по родословным я не знаю.
– А я тебе когда еще говорил: оставь всю эту канитель, начнем с того, что проще.
– И что, по-твоему, проще?
– Проще найти палочку. О ней известно все, и даже немного больше.
Ал как-то очень недовольно скривился. Гэл усмехнулся:
– Ну что ты рожи корчишь? Кто тебе сказал, что для того, чтобы завладеть палочкой, нужно непременно кого-то убить? Достаточно победить, а это понятие растяжимое. Можно и кулаком по морде, как любит говорить твой братец.
Я не поняла, при чем тут Берти и о чем они вообще. Но Альбусу слова Гэла явно понравились.
– Тогда я согласен.
– Вот и отлично! Закончу картину, и займемся.
И опять я не поняла, чем они собрались заняться и что за палочка такая. Но не стала спрашивать: они вечно говорят о непонятном и ничего не объясняют, я уже привыкла.
В первый день Гэл только очертания фигуры набросал, потом отправил меня на диван и долго возился с фоном. У меня в голове не укладывалось, почему так долго: он же сам сказал, что я иду из темноты. А долго ли темноту нарисовать? Черным закрасить – и все. Ал тоже не выдержал и спросил, и в ответ Гэл закатил нам целую речь, которую не смог переварить даже Альбус, не то что я. Глядя на наши физиономии, Гэл рассмеялся, и мы тоже.
– И почему ты только в художники не пошел? – спросил Ал, отсмеявшись.
– А зачем? Рисовать любой дурак может. А вот продаваться – пойди попробуй! Художников и без меня хватает. А когда я стану властелином мира, мои картины знаешь за сколько будут продаваться? На вес золота! А я еще и не продам!
– Ты им сначала стань, – проворчал Альбус, – властелином-то.
– И стану! – задорно произнес Гэл, складывая кисти и вытирая перепачканные пальцы. – Пожалуй, хватит на сегодня, пойду я к тетке Батильде обедать, а то она по мне совсем соскучилась. Ты со мной?
– Я позже приду.
Я жалобно посмотрела на Гэла. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.
– Завтра с утра продолжим!

* * *
Мне не то что смотреть на красавчиков – и думать о них было противно. А им пришла в голову очередная гениальная идея – нарисовать портрет Арианы. Я, разумеется, стал возражать, но кто бы меня слушал? Особенно когда Ари заразилась этой их идеей. Впрочем, я на ее месте тоже бы заразился. Хотя кто знает, как этот франт рисует... Мало ли у кого он там учился. Я-то с маггловским изобразительным искусством знаком только по открыткам, которые раздобыл у кого-то Лайонель. Там были сплошь одни женщины – и притом без одежды. Я с тех пор и думал, что за исключением картин для Хогвартса все остальное – в таком же духе.
Гриндельвальд собрался рисовать Ариану в платье – и то хорошо. А может, если эти красавчики увлечены друг другом, то Ариане ничего и не грозит. Пока она не узнает... а тогда я даже предполагать боюсь, что может случиться. Но пока что она ни о чем не догадывается, от нее они хорошо скрываются. Это от меня не укроешься, я привык коз по кустам разыскивать, а эти от тех недалеко ушли.
Самое обидное, что рисовал заграничный красавчик вполне прилично. Даже я не мог этого не признать. А что до Альбуса и Арианы – они ежесекундно ахали, охали и хлопали в ладоши. Аж смотреть противно. Если бы я живописи учился, может, я бы еще и лучше рисовал, кто знает? Только мне было не до этого... то есть это мне не было нужно! А Ари загорелась. Вот ее бы кто поучил... Только не этот красавчик!
Но еще больше, чем Гриндельвальд, меня раздражал Альбус. Если бы то, что я про него вычислил, мне просто рассказали, я бы сам не поверил. Решил бы, что клевещут: мало, что ли, завистников и недоброжелателей? Но как не поверить собственным глазам? Меня бесило не только то, что он по уши втрескался в австрийского красавчика, но и то, что он даже не особо трудился скрываться! Ладно – он меня ни во что не ставит. Но если бы Ариана увидела?
Я очень хотел высказать Альбусу все, что я о нем думаю, но никак не мог решиться это сделать. Боялся, что не совладаю с собой, и только Мерлин может знать, чем это кончится. А может, и ему это неведомо... А ведь Ариана не переносит, когда при ней ссорятся. Но поговорить следовало – хотя бы затем, чтобы прояснить их дальнейшие планы. Что-то по красавчику не видать было, что он собирается обратно в свой Дурмстранг. Ни слова о возвращении в школу, никаких писем со списком учебников... Хотя... не знаю, может, у них письма и не рассылают каждое лето, как у нас. Да и я почему-то до сих пор ничего не получил, хотя август уже перевалил за середину. Не пойму я наших учителей: то они письма чуть ли не в начале июля отправляют, то тянут почти до сентября. Может, вообще школу закрыли? Или меня на пятый курс не взяли? Вот хорошо бы было!
Я все оттягивал переговоры с Альбусом, каждый раз уверяя себя, что вот завтра непременно... Но то его не было, то он был вместе с Гриндельвальдом, то у меня находились срочные дела... Однажды я уже лег в постель, но заснуть никак не мог, потому что перед глазами плыли какие-то совсем уж страшные видения, в которых фигурировали два юных гения, я, Ариана и почему-то тетка Батильда. Я в ужасе вскочил, зажег лампу и тут сообразил, что Альбус в это время обычно не спит. «Вот тут-то я с ним поговорю», – подумал я. Накинул мантию на пижаму и отправился к братцу.
Разумеется, юный гений не спал. Сидел за столом и что-то писал. На меня уставился такими глазами, будто я не его родной брат, а в лучшем случае – Почти Безголовый Ник, в худшем – дементор из Азкабана.
– Альбус, с тобой можно поговорить? По-человечески?
– Подожди, я письмо допишу.
– А утром ты его не можешь написать? – с раздражением спросил я.
– Утром не могу, это срочно.
Ишь ты, какой деловой человек! Прямо уж срочно, до утра подождать не может! А что целыми днями шляется со своим Гриндельвальдом, забыв про все дела, это ничего.
– И кому ты пишешь так срочно? – не удержавшись, полюбопытствовал я.
– Геллерту, – честно ответил Альбус. – У меня появилась мысль...
Тьфу ты! Нет, ну это же додуматься надо – живя в двух шагах друг от друга, еще и сов гонять! И ведь не будет от Альбуса толку, пока не напишет, знаю я нашего юного гения!
Пока он писал, я, как последний идиот, сидел на его кровати. И думал, что хорошо было, если бы Гриндельвальд уже спал. А то они всю ночь будут письмами обмениваться, а я сиди тут как дурак.
Когда Альбус наконец-то выпустил сову за окно, я спросил напрямик:
– Ты, правда, что ли, в своего Гриндельвальда влюбился?
Альбус пристально посмотрел на меня.
– А даже если так – тебе какое дело?
ОГО! Он еще спрашивает! Да я бы ему между глаз врезал, чтобы он понял, какое мне дело... Но драться раньше времени мне не хотелось, и я выпалил первое, что пришло в голову:
– А то, что за это в Азкабан сажают, вот какое!
Хотел бы я точно знать насчет Азкабана... Ну да, может, Альбус тоже не знает... и испугается.
Братец от моих слов чуть мимо стула не сел. Посмотрел на меня ошалелым взглядом и спросил:
– Ты откуда взял?
Его недоумение меня изрядно позабавило. Как будто сам при том разговоре не присутствовал!
– А ты не помнишь? Твой же Черелл рассказывал. Как одного писателя посадили в тюрьму за ЭТО САМОЕ.
Альбус смотрел на меня, как профессор Блэк (настоящий профессор, не козел) на гриффиндорца, запоровшего зелье, и мне это очень не нравилось.
– Эбби! Это же маггловский писатель! Его не могли посадить в Азкабан!
Я заупрямился:
– Почему маггловский? Он точно волшебник! Я читал его книжку, маггл такое не может написать! Там про привидение было и еще про заколдованный портрет!
Альбус хлопнул ладонью по колену и звонко рассмеялся.
– Ну, ты даешь, Эбби! – выдавил он сквозь смех. – Откуда ты эту книжку взял?
– Ты мне сам дал! – немного обиженно ответил я. Ну что такое: вместо того чтобы объяснить, смеется! От Гриндельвальда научился?
– Так я ее тебе дал? – удивленно спросил Альбус. – А и забыл совсем, думал, что потерял, пришлось новую покупать, чтобы вернуть Фредди. И что – тебе понравилось?
– Я про портрет не дочитал, – признался я. – Занудно очень. А когда он начал что-то рассказывать, меня взбесило просто: так нормальные люди не разговаривают! Даже твой Гриндельвальд, хотя он и трепло изрядное.
Братец все еще продолжал посмеиваться.
– Эбби, Эбби... ничего ты не понимаешь. Это самый настоящий маггл. Магглы сейчас и не такое пишут. А у волшебников нет такого закона, и никто за это в Азкабан не посадит.
Вот это да! Значит, можно заниматься Мерлин знает чем – и никто тебе дурного слова не скажет? Интересные дела... Хотел бы я знать, а маме в лицо братец решился бы повторить то же самое?
– Значит, за другое посадят, – не сдавался я. – За непростительные заклятья, например. Сегодня Гриндельвальд на козлах их испытывает, а завтра на магглах начнет. А тебя за собой потянет.
Альбус мгновенно стал серьезным. И как у него так быстро получается?
– Не начнет.
– Откуда ты знаешь?
– Мы с ним на эту тему уже говорили. Я его все же знаю.
Ага, знает он, как же. Всего-то половина лета прошла, а он прямо-таки всю жизнь Гриндельвальда знает.
– Ты лучше скажи, когда он в свой Дурмстранг возвращается? Или так и собирается всю жизнь тут торчать?
Альбус покачал головой.
– Всю жизнь – нет, а в школу он возвращаться не собирается.
Я так и думал. Интересно, почему?
– Решил, что раз он такой умный, то дальше учиться не обязательно? Или его выгнали за то, что слишком активно приставал к девочкам? Или к мальчикам?
Судя по тому, как скривились губы у Альбуса, я, похоже, попал в точку. Красавчика, оказывается, выперли из школы. Наверняка за более существенное, чем приставания к кому попало.
– Или он испытывал непростительные проклятия на всем, что под руку подвернется?
– Эбби, каждому из нас свойственно совершать ошибки, – назидательно изрек Альбус.
– Что, он тебе сказал, что больше не будет? И ты ему поверил?
Альбус так на меня смотрел, как будто считал ниже своего достоинства откровенно со мной разговаривать. Ну и пусть! Тогда я тоже больше не буду ни о чем его спрашивать и делиться ничем не буду.
Только не получилось не делиться.
– А я, может, в школу вообще больше не пойду. Может, школу закрыли.
Братец удивленно захлопал глазами.
– С чего ты взял?
– А что мне до сих пор письмо не прислали? Никогда столько не ждал!
Альбус опять рассмеялся.
– Эбби, ты хоть газеты читаешь?
Опять этот снисходительный тон! Нормально он совсем не может говорить?
– А что?
– В Хогвартсе теперь новый директор. Так что жди письма со дня на день.
– Кто? – я совсем забыл на брата обидеться, за то, что он опять выставил себя самым умным, а меня – лопухом. Как будто у меня есть время читать газеты! Он бы по дому столько делал, сколько я!
– Профессор Блэк.
Ну надо же! Теперь Блэки совсем зазнаются. К ним теперь и близко не подойдешь. Хорошо, что Финеас уже закончил школу, а то вдруг бы и он зазнался? Я бы этого не пережил.
– А кто у нас зельеварение будет преподавать?
– Пока неизвестно.
По мне, так лучше бы его совсем не было, потому что профессор зельеварения и декан Слизерина в одном лице – это кошмар для гриффиндорца. А новый преподаватель точно должен быть деканом Слизерина, потому что это место тоже освободилось!
– А вы-то что дальше делать собираетесь? – спросил я. Мерлин с ним, с Хогвартсом, а все-таки, какие планы у красавчиков, хотелось бы узнать.
– Посмотрим...
Он хотел еще что-то сказать, но тут в открытое окно влетела сова. Братец мгновенно забыл про меня и схватился за письмо. Мне в эту ночь явно больше ничего не светило, поэтому я поспешил ретироваться.

То, что заграничный красавчик не собирается в свой Дурмстранг, меня настолько подкосило, что я вообще не знал, что делать. Ариана меня раньше уговаривала не ехать в Хогвартс, а теперь ей все равно было, уеду я или нет. Она только об этом франте и думала, а у меня сил никаких не осталось ее разубеждать. Гриндельвальд взялся учить ее рисовать масляными красками, и она в первый же день перемазалась так, что я еле ее отмыл. Кто ж знал, что просто теплой водой с мылом эта гадость не смывается? А сестренка только смеялась.
Когда до конца августа оставалось чуть больше недели, мне наконец-то пришло письмо из Хогвартса. Утром, за завтраком, пока этот тип еще не пришел. Он уже почти закончил портрет, и была надежда, что теперь каждый день он торчать у нас дома не будет. Хотя это я себя обманывал, будто у них других поводов не найдется!
Я вскрыл конверт с гербом Хогвартса, и из него на стол выпало что-то красное. Это еще что такое? Ари ведь терпеть не может красный цвет, а она тут рядом сидит!
Альбус уловил мое замешательство, и не успел я ничего сказать, как он протянул руку, взял загадочный предмет и рассмеялся.
– Чего ты? – обиделся я.
– Не ожидал, Эбби, – продолжал смеяться Альбус.
– Чего ты не ожидал? Да что это такое? Отдай!
Ари смотрела на нас и улыбалась. Кажется, не испугалась, так что можно рассмотреть повнимательнее, что же мне такого прислали вместе со списком учебников.
Подозрительный предмет оказался круглым значком с большой буквой «С». Где-то я ведь подобное видел... У Альбуса, вот где! Но это же он у нас юный гений и восходящее светило науки, а меня-то за что в старосты?
У меня была такая ошарашенная физиономия, что не только Альбус, но и Ариана хохотали взахлеб. Я даже и обидеться забыл – настолько был изумлен.
– Теперь тебе не отвертеться, – сквозь смех сказал Альбус. – Придется ехать в Хогвартс, раз тебя старостой назначили.
– Но почему меня? Почему не Лайонеля?
– А помнишь, профессор Фортескью сказала, – все еще смеясь, произнес Альбус, – что у тебя практический ум? Может быть, поэтому?
Ну, хоть кто-то признал мой ум! А почему тогда она на трансфигурации все время ко мне придиралась? Или моя практичность не касается трансфигурации? Ну правильно, превращать чайник в морскую свинку мне в жизни вряд ли пригодится.
– Интересно, кто в Слизерине староста? – размышлял вслух я. – Блэк, наверное. Или Бэрк. Хотя, скорее всего, Блэк...
Мне еще одно интересно было: если меня назначили старостой, не надеются ли они, что я буду учиться до седьмого курса? Лайонель-то уже всем разболтал, что в семнадцать лет свалит из школы, но ведь в семнадцать, после шестого курса! А я после пятого собрался. И все равно старостой сделали не его, а меня! Нет, насчет практического ума наш декан права, тут даже Лайонелю со мной не сравниться, он слишком много о квиддиче думает. Но кто о доме будет заботиться, когда я в Хогвартс поеду? Эти двое? Они позаботятся... У тетки Батильды опять все вредноскопы зашкалит.
И надо же было, чтобы именно сейчас профессор Блэк стал директором! Это ж если я заявлю о своем уходе из школы, он обязательно толкнет телегу о том, что я испугался ответственности и не оправдал возложенного на меня доверия. И обязательно добавит: «А еще гриффиндорец!» Ему-то не понять, что КОЕ-ЧТО может быть важнее поста старосты и даже учебы в Хогвартсе. Конечно, если своих детей видеть только на занятиях, и то старших, а младших сплавить жуткой тетке, которая пугает их отрубленными головами...
– Хочешь, я тебе куплю учебники? – предложил Альбус. – Мы как раз хотели в Лондон прогуляться.
– Ну уж нет! – отрезал я. – Вы только и делаете, что прогуливаетесь, а я тут один работать должен? Мы с Лайонелем вместе пойти договаривались, вот и пойдем, а ты за домом посмотришь. Не впервой.
Он скривился, как будто я ему совсем что-то невообразимое предложил. Вскипятить воду с помощью «Авады Кедавры», например.
– А почему ты Лайонеля в гости не позовешь? Ты же у них гостил.
Ага, Лайонеля нам тут только не хватало. Я не столько из-за Арианы не хочу его звать, сколько из-за Гриндельвальда. А ну как окажется, что он не только рисовать умеет, но еще и в квиддиче разбирается? Не приведи Мерлин, чтобы этот франт еще и Лайонелю мозги запудрил. А его мама потом с меня спросит.
– Мы с ним и так увидимся, – пробормотал я и поднялся из-за стола. – Посуду мне поможешь помыть, умник? Или ты опять к своему Гриндельвальду намылился?