Она всегда казалась мне похожей на богиню. Нет, не казалась. Она и была богиней, которая только счастливой случайностью оказалась рядом со мной, смертным. Мне просто повезло.
Волосы похожи на струящийся свет. Больше всего я люблю, когда она распускает тяжелый узел строгой прически, и тогда они падают мерцающей волной, скрывая плечи, спину и ягодицы. Сколько раз я пропускал между пальцами светлые пряди. Как будто нежные шелковые нити, в которые хочется запутаться, как в кокон.
Глаза… Ее глаза – омуты льдистой зимней воды. В них можно утонуть, потому что холод сковывает тело и вымораживает сердце. Вынимает душу. Но потом, когда перестаешь ощущать эту смертельную стужу, становится тепло и спокойно. Однажды я провалился зимой под лед. Я очень хорошо помню, что тогда чувствовал. Ее глаза – такие же.
Кожа – как девственно-белый атлас. Никаких родинок. Никаких шрамов. Только едва заметные голубоватые ручейки вен. Кажется, можно увидеть, как по ним течет ее аристократическая голубая кровь. Кого-то это потустороннее совершенство Смерти пугало. Но только не меня. Каждое прикосновение к ее гладкой алебастровой коже вгоняло меня в дрожь. Сначала – от восхищения. Потом, когда я стал старше, - от сексуального желания. В детстве я однажды порезал себе руки, чтобы проверить, а моя кровь – такая же голубая? Но моя кровь оказалась алой. И тогда я окончательно понял, что она – богиня.
Маленькие ступни и изящные узкие кисти. Мне всегда хотелось поцеловать каждый пальчик, чтобы она не отнимала своей руки как можно дольше. Церемонно касаясь губами тыльной стороны ее ладони, я всегда задерживался на мгновение дольше, чем того требовал этикет. И бросал на нее быстрый взгляд исподлобья. Она улыбалась мне едва заметно, только уголками губ, и медленно опускала ресницы, давая понять, что все замечает. Мы всегда легко понимали друг друга без слов. Иногда, когда мы оставались наедине, я опускался перед ней на колено и целовал край ее платья, приподнимая его так, чтобы открывалась стройная голень.
Я помню ее голос. Как она пела для меня, когда маленьким я тяжело болел. Она пела, и мне становилось легче. Ее голос вибрировал где-то у меня в голове и растекался по телу серебристой волной. Потом, когда я стал старше, к болезням тела прибавились слабости духа. Раздирающие душу сомнения. Тяжелый беспросветный сплин. Разочарование в себе и окружающей реальности. Выматывающее одиночество. Страх. Дальше – хуже. Я часами лежал в своей комнате и никого не хотел видеть. Даже ее. Но она все равно приходила. Садилась на край постели, невесомо касалась моей спины и пела. И снова разливалась серебряная волна, приносящая облегчение. А холодное прикосновение обжигало.
Мальчик мой, говорила она. Только она меня так называла. И я шептал в ответ одними губами, не смея произнести это вслух: девочка моя. Когда мне было тринадцать, я понял, что она – единственная, кого я буду любить.
Она пришла ко мне ночью. Бесшумно, как призрак. Лежа на кровати, я смотрел, как она приближается, и с каждым шагом часть ее белых одежд исчезала. Рядом со мной она легла уже обнаженной. Полная Луна светила в распахнутые гардины. Из сада доносился запах цветущих роз. Ее волосы казались почти прозрачными, а тело зыбким и нереальным. Я приподнялся на локте и смотрел, впитывал в себя ее идеальную красоту. Мое тело болезненно ныло от возбуждения, а руки дрожали. Но я не смел коснуться ее. И тогда она сама положила ладонь мне на затылок и притянула меня к себе, улыбаясь уголками губ. Как в детстве, я приник к ее прохладной груди, осторожно взял губами затвердевший сосок. И проснулся, обливаясь слезами, потом и собственным семенем. После этого сна я начал называть ее только по имени.
