Дима сам не понял, как сумел так позорно накидаться. Он не подумал о последствиях, а они не заставили себя ждать: желание выговориться спьяну стало просто душераздирающим. Хотелось, конечно, помиловаться с Яшей: шептать, низко склонившись к его солнечно-веснушчатому лицу, что-нибудь такое откровенное, жгучее, что возможно только в невменяемом состоянии произнести. Но в голове засел противный Амнон с его дьявольской похотью и теперь Дима боялся самого себя, крепко напуганный Петровичем и его назидательными историями. Да и Яша был далеко.
В общем, сделал Дима глупость, позвонил колдуну, а после от стыда и иррационального ужаса добавил ещё горячительного. И щедро, похоже, добавил, потому что смотрел сейчас на мускулистую спину, в которую по-щенячьи ткнулся носом во сне, и не понимал, чья эта спина. И судьба не дала Диме времени на раздумья, потому что спина сразу взбугрилась мускулами, тот, с кем Дима делил постель, потянулся вкусно, со стоном, показывая волосатую подмышку. А дальше как в дурацкой комедии: сонное лицо Макса, его ухмылка и понимающий вопрос:
− Ну что, не помнишь ни хрена?
Дима только головой мотнуть сумел, настолько не ожидал именно это тело увидеть голым под одним с собой одеялом.
Макс между тем совсем даже не тушевался: сразу начал одеваться, не стесняясь светить самыми интимными местами.
− Можем повторить трезвыми, чтобы запомнилось. – Макс неспешно натягивал штаны и поглядывал на ошалевшего Диму весело. – Я не против, если что. Ты парень горячий. Мне понравилось.
− А как ты… − Дима хотел сказать «догадался», но всё никак не мог выговорить окончательно компрометирующее его слово.
Макс и тут выручил. Завязал кроссовки, разогнулся и посмотрел уже снисходительно.
− Как понял, что к тебе подкатить можно? Да ты так красочно расписывал свою любовь к какому-то Яше, что сомнений быть не могло.
– Я что же… при всех?.. – В Диминых глазах заплескался теперь не страх, а самый настоящий ужас.
Макс дотянулся со своей стороны кровати, положил Диме руку на плечо.
− Не ссы, − успокоил он уже без улыбки. – Я просто решил перед сном прогуляться и в лес далеко зашёл. А там ты на пеньке сидишь, душу кому-то изливаешь. Никто, кроме меня, не слышал. Точно.
Дима шумно выдохнул и обмяк.
− Никогда бы не подумал про тебя, − пробормотал он, прикрывая глаза.
− А ты присмотрись к нашим повнимательней, − хмыкнул Макс. – Думаешь, кто в качалку-то ходит?
− Серьёзно? – поразился Дима, вытаращиваясь. – Вот это я, походу, лох.
− Ты тоже неплохо шифровался, − утешил его Макс. – Ладно. − Он поднялся, сунул в карман телефон. – Ты давай в себя приходи, да выруливай к беседке. Там самовар обещали растопить и чаю с полезными травками антипохмельного налить. И позвони, как надумаешь повторить. Я не пошутил, мне понравилось.
Макс ушёл. Дима лежал, как паралитик, сложив руки поверх пахнущего лежалыми тряпками отсыревшего в давно нетопленном доме одеяла, и думал о том, что жизнь его в самом деле в один миг круто перевернулась. Проклятый колдун!
***
Муха уже полчаса кругами ползала по столу, и улетать, похоже, не собиралась. Шойфет ей не мешал и отгонял только от своей тарелки с сэндвичами. Следя за мухой, он нырял взглядом в узкие каньоны, прослеживал змеистые русла тонких и злых горных рек. В древесной толще этого кастанедовского мира можно было блуждать часами среди однообразных пейзажей из песчаного цвета скал, куцых растений и сухой земли. Муха могла бы стать отличной метафорой неделания. Она отлично вписывалась в созданный Кастанедой алхимический миф.
− Рашидов тебя небось только коньяком угощает? – пробасил вдруг прямо в Шойфетову макушку Радзинский.
Роман Аркадьич не дрогнул только потому, что долгие годы тренировал и так от природы не хилую выдержку. Хотя вибрация баритона Радзинского скатилась по позвоночнику прямо в печень и засвербела там пренеприятнейшим образом, он стерпел и ответил ровным прохладным тоном:
− Вы забыли про кофе.
− Ну да, − весело согласился Радзинский. – Кофе с коньяком, виски, бренди и прочая нездоровая фигня. А я вот клубнички на завтрак собрал. Сейчас Колю буду полезным творогом кормить. – И он поставил на стол целый тазик сладко пахнущих ягод.
− Зря вы так, − закидывая в рот пару клубничин, флегматично отозвался Шойфет, − Иван Семёныч отлично готовит.
− Пижон твой Рашидов! – страстно воскликнул Радзинский. – И готовит он наверняка только оссобуко или устриц в белом вине.
− Можно подумать, вы исключительно картошку в мундире варите. – Шойфет развалился на стуле и пакостно ухмыльнулся. – И, если уж на то пошло, Иван Семёныч считает пижоном вас. И тоже всегда горячится, когда рассуждает о вашем пижонстве.
− Это он от ревности, − довольно усмехнулся Радзинский и ушёл к холодильнику, чтобы достать творог и сметану. – Завидно ему, что наши братья – таланты, поэты и мистики, а у него – одни маньяки.
− Кстати о маньяках. – Шойфет оглядел стол в поисках мухи, не нашёл и взгрустнул: он успел уже принять насекомое в семью, приготовился защищать и помогать. Муха показалась ему дружелюбной и любознательной. Она не была грубой и здоровенной, как навозные мухи. И она целых пять минут мирно дремала у Шойфета на рукаве. Но теперь муха исчезла, и непонятно стало, считать её теперь домашним питомцем или нет.
− Ром, − хмуро окликнул его Радзинский, − Ты что-то в последнее время совсем рассеянным стал. Что там с маньяками?
Шойфет выдавил из себя условно-ироничную улыбку и совершенно нелогично вздохнул.
− Я тут нашёл для чёрного братства ещё одного. Душу у него купил. – Тут Шойфет оскалился уже широко, по-голливудски, и даже хохотнул. – Горячая душа, беспокойная: жжётся, рвётся, сама не знает, куда. Но проблема не в этом. Он на Андрея Константиновича запал.
Радзинский плюхнулся на табурет с банкой сметаны в руках и ахнул:
− Ты в свои гнусные литераторские истории зятя моего втянуть хочешь?!
Шойфет обиделся и глянул на Радзинского неприязненно, с наглым прищуром.
− Почему это они сразу гнусные? Не гнуснее ваших, − огрызнулся он. – Вы вон за ниточки тянуть не брезгуете, хотя это тоже откровенная магия.
− Я тяну за те ниточки, которые оказались в моих руках по благословению, а не чьему-то там произволу, − холодно осадил его Радзинский. Шойфет обязательно струхнул бы от его грозного вида и тона, если бы не был от рождения самоуверенным, бесстыжим и дерзким.
− Между произволом и экспериментом большая разница, − снисходительно обронил Шойфет.
− Ты мне зубы не заговаривай, экспериментатор! Ты считаешь, что дочери моей муж больше не нужен? Или как тебя понимать?
− Да с чего вы взяли, что я вашего зятя кому-то сосватал? Где доказательства, что я к этому причастен?
− Доказательства? – зловеще переспросил Радзинский. – Будут тебе доказательства. Коля! – заорал он зычным басом, от которого, казалось, затряслись, боязливо осыпаясь трухой, бревенчатые стены.
По лестнице просыпались лёгкие шаги, тихо скрипнула дверь, ведущая в комнату из сеней. Всё ещё сонный Аверин принёс с собой мир, свет и лёгкость. Весь его облик пел о воздушной свободе и радостной вечности. Блондинистые Аверинские волосы с возрастом стали такими белыми, как солнечный снег на вершине Эвереста, а, выцветшие от времени глаза – как прозрачный голубой лёд на поверхности горных озёр. И вроде даже пахнуло электрическим свежим ветром с его появлением, и похожий на грозную тучу Радзинский зашкворчал непереваренными молниями. Шойфет поёжился и приготовился вымокнуть до нитки под грозовым ливнем упрёков и обвинений этих двоих.
− Я зубы чистил. – Аверин прошёл к столу. – Всем доброе утро. Что-то случилось? – Он куснул самую крупную ягоду и причмокнул от удовольствия. – Райская сладость! – искренне восхитился он.
Клюнув Радзинского в щёку, Аверин уселся за стол и принялся накладывать себе творог.
− Скажи, Николенька, − елейно пропел Радзинский, наливая Аверину чаю. – Можно установить авторство у литераторских историй? Ну вот, например, какая-нибудь Серафима Витальевна, соседка, жила до сорока лет унылой старой девой, а потом занялась йогой, завела трёх любовников и уехала жить в Таиланд. Можно понять, кто ей новую судьбу сочинил?
− Конечно можно! – радостно согласился Аверин. – У каждой такой истории есть особый психический аромат. Это всё равно что подпись!
Шойфет мысленно застонал и принялся раздражённо метать себе в тарелку творог и ожесточённо разминать в нём ягоды. Радзинский глянул на Романа Аркадьича торжествующе и продолжил свой иезуитский допрос:
− А вот можно понять, что именно человеку ещё до рождения сочинили и в карте его натальной записали, а что уже тут нахимичили всякие особо одарённые и к судьбе его приплели?
Аверин уже отставил в сторону тарелку и пристально глядел на злого Шойфета, который поедал творог с такой ненавистью, как будто мстил ему за что-то.
− Можно, − не отрывая от сидящего напротив Шойфета острого как хирургический скальпель взгляда, замедленно кивнул Аверин. – Но ведь Рома же ничего плохого не хотел? У него просто все сюжеты эпичные. А когда лес рубят, щепки летят. Да, Рома?
− Нет. – Шойфет яростно отмёл свою тарелку в сторону. – Нет! – с вызовом повторил он. − Вселенная просто так устроена: всё со всем связано! Тронешь одно, оно тянет за собой остальное. И никаких щепок! – Он нацедил себе чаю и опрокинул в себя залпом, как водку, стукнув напоследок о стол чашкой. – И никакая магия не сделает из Серафимы Витальевны роковую женщину, если в её карте такая возможность не заложена!
− Что и требовалось доказать, − промурлыкал удовлетворённо Радзинский. – Рыльце у нашего Ромы в пушку. Представляешь, Коль, он Андрюше нашему поклонника подогнал. Чтоб мы тут все не скучали, наверное. А то слишком благостно тут у нас всё, не то что у чёрных наших братьев, как Ромаша привык.
− Да хватит приписывать мне всякую хрень! – с чувством простонал Шойфет. – Плевать мне на Руднева и на его личную жизнь! Я не о нём историю сочинял! Если его и затянуло туда, то только потому, что его потенции срезонировали с сюжетом. Всё! Считайте, что это карма!
Аверин как будто бы потерял к гостю интерес и вернулся к завтраку.
− Рома, ты варвар, − мирно сказал он. – Но мы сделаем из тебя цивилизованного человека, а может быть, даже святого.
Радзинский оскорбительно заржал и ехидно добавил:
− Ну да, не зря же ты теперь снова среди Сынов Всевышнего! Или мы теперь Чёрные Сыны Всевышнего?
− Чёрное братство Сынов Всевышнего, − предложил Аверин, копаясь в клубнике.
Шойфет заткнул уши и бессильно уронил голову на стол. С этого ракурса он неожиданно увидел родную муху, которая предусмотрительно ползала по клубнике с той стороны, где её не могли видеть Аверин с Радзинским. «Хоть ты не издеваешься надо мной», − с тоской подумал он. – «Ты и Тёмушка. Хочешь творожку?» − Шойфет отщипнул зёрнышко творога и незаметно подсунул мухе. Та деловито наползла на угощение. – «Ты только не попадайся», − мысленно велел ей Шойфет. – «Жить будешь за печкой. А крошек тут тебе всегда хватит».