Едва выпили последнюю поминальную чашу, Вульфсти принялся выпроваживать Онне обратно в Карна Тидд. Эсы смеялись, что Вульфсти боится, как бы Онне не помешала ему миловаться с Дандой. Но когда Онне собралась в дорогу, Вульфсти отправился вместе с ней — проведать свои владения, как он сказал. В Тидде и Вилтенайре начиналась пахотная пора; скоро и в Руда-Моддур ряженые юноши и девушки с хвалебными песнями Виату проложат первую борозду. Вульфсти обещал, что возвратится, наверное, к посевной. Данда затосковал, а его жена и другие падчерицы Гунвара Эорамайна, правящие карнроггским хозяйством, с трудом скрывали довольство: мало радости, когда в давно устоявшийся уклад запускает руки пришлый человек, да еще и норовит объесть и обворовать.
Однако лемеха еще вспарывали землю, когда Вульфсти вдруг объявился у ворот, верхом на взмыленной лошади. Его так и трясло от возбуждения. Без шапки, с разметавшимися косами, без куртки и плаща, в одной тунике, под которой была видна грязная, давно не сменявшаяся рубаха, он подлетел к Данде и наспех расцеловал. Тут же, не расспросив, как полагалось, о здоровье и новостях, выпалил:
— Гляди, гляди, кого я нашел! — Он обернулся к всадникам, приехавшим вместе с ним, и крикнул: — Ну же, снимайте его с лошади! Пусть предстанет пред очами моего высокородного брата.
Держа за обе руки, к порогу подвели человека, одетого как раб или бедный наймит; он прихрамывал на обе ноги и озирался, напуганный столькими воинами. Оказавшись перед карнроггом Эорамайном, он не произнес слов приветствия и не назвал своих предков, а только еще сильнее ссутулился, будто не хотел, чтобы карнрогг увидел его лицо. Нетерпеливо Вульфсти схватил его за сальные, остриженные до ушей рыжие волосы, заставляя поднять голову.
— Попался мне на глаза на хуторе у Фоил Адурат, — сказал Вульфсти. — У тамошнего хозяина есть подземелье, выходящее одним концом к реке. Этот как увидел меня да понял, что я его признал, бросился туда, но я уговорил хозяина показать, откуда он вылезет. Выкупил его жизнь за два енотовых хвоста. Скажешь, непомерная цена за косого раба? А если за последнего настоящего сына Морлы? Ну как, брат мой, не прогадал я, а?
Данда в растерянности переводил взгляд с Вульфсти на замызганного незнакомца и обратно. В который раз он никак не мог сообразить, о чем Вульфсти толкует. Даже с Гунваром ему нет-нет да удавалось догадаться — а Вульфсти трещал так быстро, так сложно, с прибаутками и пересмешками… Самое обидное, что, похоже, все кроме Данды прекрасно его понимали; Данде казалось, они знают какой-то секрет, верный способ, ему неизвестный.
Один из его элайров сказал: «И верно, это ж Мадге!» — и словно бы разворошил муравейник: эсы толкали друг друга, стараясь подойти поближе и разглядеть Вульфстину находку, узнавали кто цвет волос, кто глаза, кто форму ушей, кто нечистую кожу — будто горох на лице молотили; припоминали вслух, как когда-то бывали в Гуорхайле сами или кто-то из родственников побывал и рассказывал… Свободный человек с хутора Большой Сапог, изгнанный за кражу, заявил:
— Не Мадге это. Мадге помельче был и хоть и косил, да не этак.
— Повстречаешься в битве с нашими удальцами — и не так окосеешь! — крикнул кто-то со смехом.
Гуорхайльца поддержали:
— Правду говоришь, у Мадге-то левый глаз косил, а у этого правый…
— Да оба глаза у него косили!
— Мадге вроде помладше должен быть… И не хромал он вовсе…
— Эй, хватит вам! — прикрикнул Данда. — О чем спорить? Мои родные дочери сколько зим прожили в одном доме с Мадге. Пускай они скажут, он это или не он. — Данда взглянул на Вульфсти, ожидая его одобрения: вот как разумно он рассудил! Но Вульфсти отчего-то злился — даже сейчас, в ярком свете дня, Данда мог видеть, как скачут искры в его глазах.
— Мой возлюбленный брат мудр, — отозвался Вульфсти с неприятнейшей улыбкой, какую Данда только видал в своей жизни. — Приведите сюда благонравных дочерей карнрогга — и да будет их свидетельство посрамлением всем, кто усомнился в моем слове.
Этльхеру и Этльверд и звать не пришлось — они оказались у самой двери, слушали вместе с остальными женщинами, о чем шумят на дворе. Люди расступились, и карнроггские дочери встали рядом с отцом, исполненные достоинства, строгие в своих вдовьих одеждах.
Вульфсти выскочил перед ними.
— Гляди, высокородная Этльхера, — сказал он, не обращая никакого внимания на Этльверд, — гляди хорошенько! Ибо твое суждение решит, воссядет ли этот человек в Ангкеиме законным властителем, с мечом Гуорхайль под правой рукой и с новой хозяйкой — по левую руку.
Этльхера посмотрела Вульфсти прямо в глаза, как не пристало женщине.
— Кому же быть новой хозяйкой при новом хозяине, о хитроумный Вульфсти?
— Был бы жив мой незабвенный благодетель Гунвар, знаток законов, — Вульфсти взял Этльхеру за запястье и сделал шаг в сторону, чтобы она подошла к человеку с Фоил Адурат, — он бы сказал, что брать в жены вдову родственника — старинный и пристойный обычай сынов Орнара, закаленный в веках. — Взяв за руку своего найденыша, он рывком подтянул его к Этльхере.
Этльхера обвела взглядом собравшихся эсов. Все ждали ее решения. Громко и торжественно она возгласила:
— Призываю в свидетели крышу у меня над головой, стены отчего дома, землю под моими ногами! Да услышит меня Матушка Сиг и вытащит мои внутренности через лоно, если я солгу перед вами! Я узнаю в этом человеке моего деверя Мадге, сына Тьярнфи, правнука Ниффеля Широкого Шага — и кланяюсь Рогатым за его спасение!
* * *
— А Вульфсти вконец стыд потерял, как хладеющая рука Гунвара Эорамайна выпустила узду, — сказал Риханг Эйдаккар. — Три карна уже подмял под себя, так ему всё мало, на Гуорхайль рот разевает.
Они сидели с братом Хеди на открытом помосте летнего жилья и с двух сторон вырезали узор на лопасти прялки, пока солнце стояло высоко. Неподалеку, по женскому обыкновению на корточках, сидели их жены, дочь Риханга Фиахайну и внучка Аггберка. Они вышивали по краю праздничную женскую накидку — как и прялка, накидка эта пойдет Аггберке в приданое. Домочадцы Эйдаккаров, кроме горстки безземельных элайров и домашних рабов, вот уж много дней как ушли на поля, и в карнроггской усадьбе было непривычно тихо.
— Говорят, вдова Урфа Морлы признала в том человеке Мадге, — заметил Хеди, не отрывая глаз от работы.
— Этльхера и гурса трехголового признает за Мадге, лишь бы сделаться правительницей Ангкеима, — прыснула Фиахайну. — Она все время, пока мы жили у Морлы, рвалась распоряжаться, будто жена карнрогга. — Ради приличия Фиахайну сделала вид, что обращается к матери, а не к Хеди и Рихангу, но Риханг метнул на нее сердитый взгляд.
— Вот я научу тебя влезать в беседу мужчин! — Фиахайну сидела так, что до нее было не дотянуться, а Рихангу не хотелось вставать и бросать работу, чтобы ее поколотить. День был ясный, облака редко затмевали солнце, но земля дышала сыростью, и у Риханга как всегда разболелась спина. Раздраженный этой болью, он высказал жене: — Одну только дочку сподобилась родить, да и ту не воспитала как должно! Что проку в ее имени, если на деле она не только глаза, а еще и голос поднимать горазда…
— Учить дочерей послушанию — забота отца, а не матери, — откликнулась Альфвив. — Не хули коня, коль сам в седле не удержался.
Хеди посмотрел на брата с жалостью. Альфвив, наверно, брякнула не подумав, но Хеди увидел, как задели Риханга ее слова: ведь это из-за падения с лошади он теперь горбун. Хеди быстро сказал, чтобы его отвлечь:
— Вульфсти может сколько угодно находить чудом спасшихся сыновей Морлы. Пусть даже тот голодранец воистину Мадге — разве Вульфсти по силам посадить его в карнроггское кресло, которое уж никак не пустует? Гуорхайльский балайр молод — минует много зим, прежде чем он отправится дальним путем вслед за своим братом Ниффелем. Его люди воодушевлены недавней победой. Ради чего им идти наперекор своему господину? Навлекать на себя гнев балайра, чтобы признать над собою власть Вульфстиного найденыша? Найльгуди рассказывал, тот даже острижен как раб…
— Большое дело, сменить одного раба на другого, — хмыкнул Риханг, близко наклоняясь к лопасти: Риханг был знатным умельцем, но от долгих зимних трудов при малом свете его глаза видели уже не так, как прежде. — Или не рабом был Вальзир-подкидыш, пока не взобрался на карнроггское возвышение по клинкам рохтанцев? Он даже звался Керхе, Никто… Это ли не рабье имя… А Вульфсти и сам сын рабыни — не диво, что он не видит позора в том, чтобы мечом карнроггов завладел другой раб.
Некоторое время работали в молчании. Женщины запели, чтобы развлечь себя, и Хеди ощутил, как вместе с их протяжной песней разливается ленивый покой. Хорошо сидеть погожим весенним днем, вырезая солнце, зверей и птиц в податливой липе, слушая как шелестит трава, мычит скот на выпасе, тявкают собаки, болтают о чем-то рабыни, перетряхивающие беличьи и куньи шкурки — Хеди с элайрами набили много зверья той осенью. Его сын, Оэльстан, вместе с другими юношами еще затемно уехал охотиться. Поскорей бы уж он возвратился… С тех пор, как медведь заломал младшего брата Орфина, Хеди не оставляла тревога, и нелегко ему было отпускать сына в лес.
Ему мнилось, боги невзлюбили его род: сначала это несчастье с Рихангом, ссора отца с побратимом, смерть первой жены, любезной Веоргильд, матери Оэльстана, бесплодие, поразившее жену Риханга после рождения единственной дочери, гибель Орфина… и нашествие северян, от которого Хеди до сих пор не оправился. Наконец смягчился суровый Орнар: бури, сотрясавшие соседние карна, обходили Фальгрилат стороной, охота была обильна, урожай — хорош для этих промерзших земель, и рыбы они ловили столько, что всю зиму ели досыта. Но у Хеди было тяжко на сердце. Нередко он думал, что не по ноге ему сапоги, которые приходится носить; что жилось бы ему много привольнее, если б не он, а Риханг сел в карнроггское кресло. Ведь Риханг — старший сын. Это его отец видел наследником меча, его растил преемником своей власти. Элайры старались угодить ему смолоду, не пренебрегали, как другими мальчишками в усадьбе. Карнроггский любимец, молодой элайр Эсвейр Хризская Серьга, взялся учить Риханга верховой езде. С его норовистого бедарского коня Риханг и свалился, когда Эсвейр позволил ему прокатиться одному.
Жена Юрмари Аиль-Кехта, побратима карнрогга, слыла знающей травницей. Ее заботами Риханг скоро исцелился, хотя поначалу думали, что он и ходить не сможет; но спина у него не разгибалась и начал расти горб. Карнрогг Инир назвал наследником меча второго сына, Хеди, ведь негоже калеке править карна. Хеди помнил, как возмутило это решение Юрмари Аиль-Кехта. Он выбежал из дома, схватил на ходу свой боевой топор и, ворвавшись в конюшню, зарубил Эсвейрова прекрасного жеребца; а когда Эсвейр в полном праве потребовал возмещения, Юрмари тем же топором расколол ему череп. Карнрогг был безутешен. Он обвинил побратима в бесчестном убийстве — Юрмари же сказал, что не станет виниться за пролитую кровь «этого юнца с воровскими глазами», потому как мстил за Риханга, и карнрогг сам покрыл себя бесчестьем, когда простил Эсвейру, что тот сделал с наследником меча Фальгрилат. «Не прикрывайся моим горем, Юрке! — вскричал карнрогг Инир. — Всем ведомо, что ты точил зуб на Эсвейра с того самого дня, как он поцеловал мне меч. Не ради моего злосчастного сына, а ради собственной зависти ты поднял на него оружие!» На что Юрмари, заполыхав глазами и зарычав утробно, ответил: «Раз так, то и тем более нет моей вины в этом убийстве, ибо только кровью смывается та обида, что побратим наносит побратиму, когда приближает к себе другого». Он все еще держал в руке окровавленный топор, с которого свисали клочья Эсвейровых волос, и в те мгновения всем в доме показалось, что он готов броситься на их господина. Вид у Юрмари был до того свирепый, что другие элайры даже не пытались отобрать у него оружие. Видя, что его воины струсили, карнрогг Инир схватил меч Фальгрилат. Направив острие на Юрмари, он во всеуслышание объявил его вне закона.
Об этом деле судачили по всему Трефуйлнгиду. Хеди знал, что многие — не только в чужих карна, но и в самом Фальгрилате — осуждают отца. Пусть даже знатоки древнего Закона не могли припомнить, чтобы нельзя было изгнать своего побратима, эсы говорили, что карнрогг Инир Эйдаккар все-таки поступил не по чести и нарушил побратимскую верность. Конечно же, не могли не вспомнить его предка, другого карнрогга Инира, который обманом побратался с вилтенайрским героем Вальдром Гра-Норном — ясно, из Эйдаккаров всегда выходят дрянные побратимы. И Хеди чувствовал, что став наследником, а после — карнроггом вместо Риханга, он принял на себя бремя отцовой вины. Потому он, много зим после изгнания Юрмари, отправил к нему сватов, чтя старинный уговор между ним и отцом; потому он не отказал, когда Юрмари попросил помощи в бою против Вальзира и Эадана, хотя Хеди было не за что мстить ни им самим, ни народу Гуорхайля. Весть о поражении южан Хеди воспринял с тайным облегчением. Эйдаккарам нет места в извечной грызне рохтанцев с гуорхайльцами, и ничто их не связывает с надменными Кег-Мора, чтобы печень Хеди болела за участь Видельге. Он уважил дядюшку Юрмари, прислав ему своих лучников, — и довольно с Хеди чужих распрей.
Как будто в ответ на его думы Риханг вдруг сказал:
— Если уж на то пошло, право моей внучки весит больше, чем право этого Крысенышева Мадге, кем бы он там ни был на самом деле. Аггберка — дочь восьмого сына, Мадге же лишь девятый. — Риханг провел ладонью по прялке, смахивая стружку и древесную пыль. — Так что никаких элайровых и фольдхеровых сыновей в женихах, слышишь, Альфвив?
Жена Риханга только хмыкнула, даже не взглянув на него, но Фиахайну встрепенулась:
— А что, батюшка правильно говорит! Напрасно я, что ли, понесла от карнроггского сына, чтобы его дочь отдавать за кого попало? Аккю — внучка карнрогга и племянница карнрогга, нам жених только из карнроггского рода годится, не ниже!
— А то высокородные женихи к нам так и съезжаются со всех краев под небом Орнара, — ехидно сказала Альфвив. — И зачем я, дуреха, с утренней зари до вечерней пальцы себе стираю об нити да иглы? Такую высокородную невесту, поди, и безо всякого приданого возьмут!
— И возьмут! — огрызнулся Риханг. — Я ли не выдал Бигню за сына Морлы? А ты и тогда говорила, мол, ни на кого выше фольдхера не замахивайся. У Аггберки в приданом — целое карна! Да еще какое — нашему не чета! Гляди, если вздумаешь принимать сватов у меня за спиной…
Хеди проговорил примирительно:
— К чему сейчас этот разговор? Карна Гуорхайль по-прежнему под рукой балайра. Если Вульфсти взбрело в голову испытать свою удачу — пускай сзывает роггарим, собирает свидетелей, идет войной на гуорхайльцев или что еще он там задумал. Нам же своими силами Гуорхайлем не завладеть.
— Разве я толковал о войне с Гуорхайлем? Мы подождем. — Риханг вернулся к работе. — Подождем, покуда Вульфсти не преуспеет — или покуда балайр и его воины с ним не расправятся. Сколько завоевателей готова стерпеть гуорхайльская земля? Сколько еще свободные эсы с фольдов согласны бросать свои труды и идти проливать кровь по зову их карнрогга? Карна Гуорхайль — сильное карна, но любая сила истощается. И вот тогда придет пора, когда высокородный муж моей внучки объявит о своем праве на владение Морлы. — Хеди открыл было рот, но Риханг его остановил: — Знаю, что ты хочешь сказать. Муж дочери карнрогга не вправе наследовать карна? Что ж тогда роггарим судил Ангродду Морле Карна Тидд, хотя он был в родстве с карнроггом Ингримом Датзинге лишь через женитьбу на его дочери?
Хеди принялся разминать затекшую ногу, чтобы не смотреть на брата и чтобы тот не заметил неверия в его глазах.
— За Ангрродом был его отец, — вздохнул он. — Кто бы в те времена сравнился в могуществе с Тьярнфи Морлой? Мы-то уж точно не таковы.
— Мы не таковы — значит, род будущего мужа должен быть таков.
Хеди сразу же понял, куда тот клонит.
— Мэйталли Моргерехт?
Риханг отложил резец.
— Мэйталли Моргерехт, — кивнул он. — Говорят, меткий Эйф, пасынок Нэахта Кег-Райне, теперь его побратим — вот тебе и сила Бедара. После смерти Видельге у Кег-Мора не осталось молодых родовичей — один лишь Мэйталли через свою бабку Ярбург, дочь старого Веорманреда. А побратим Веорманреда — наш дядюшка Юрмари. Мы выказали ему уважение, женились на его дочерях, пренебрегши желанием покойного отца, — пусть же теперь поможет с выгодой просватать свою правнучку.
