Сегодня я в шестой раз в жизни испытал лучшее в мире чувство — когда дом, где тебя ждут, наконец распахивает свои объятия. С этими мыслями я и ступил на порог Хогвартса, в довольно приподнятом настроении начав предпоследний год обучения волшебству.
Спустя целое лето тоски и разлуки (я уж не говорю о пролитых слезах и регулярных ночных кошмарах) вновь увидеть лица друзей и преподавателей кажется чем-то нереальным и вместе с тем спасительным после всего пережитого.
За исключением кислого лица Снейпа и отвратительных физиономий Малфоя, Крэбба и Гойла, но даже они сейчас не слишком беспокоят. Тревога вообще стала привычным явлением, на фоне которого вполне сносно можно жить. Дело, конечно, в том, что последние десять недель меня терзал груз вины и я не мог успокоиться, ведь надежда на счастливое будущее с крестным раскололась на мелкие кусочки.
Впрочем, в первый день шестого курса я сумел взять себя в руки: пора абстрагироваться от болезненного прошлого и переключаться на собственное будущее. Всю предыдущую неделю мне как следует помогали вернуться к нормальной жизни обитатели и гости «Норы». Рон и остальные Уизли, Гермиона, Ремус, Тонкс… Словом, моя драгоценная семья. Поначалу казалось, что без Сириуса ее состав как будто бы полностью ликвидирован.
Но потом стало легче: Гермиона на чем свет стоит ругала мои непослушные вихры, стараясь расчесать их, а Рон поддавался мне в волшебные шахматы и рассказывал байки о контрабанде драконьих яиц. Еще чуть позже миссис Уизли испекла в честь моего совершеннолетия такой пирог с патокой, что я едва не захлебнулся слюной (праздновать день рождения месяц назад я был не в состоянии и провел его совершенно один, сбежав от Дурслей на площадь Гриммо и провалявшись в комнате Сириуса до самой темноты).
А вчера за ужином близнецы во время десерта подсунули Перси ириску «гиперъязычок». Рон чуть не подавился куском рулета от смеха, а Джордж получил несколько оплеух кухонным полотенцем, пока Фред пытался смыться. Ему бы это удалось, если бы он не споткнулся об язык воющего Перси и не растянулся у кухонного порога, мимоходом опрокинув банку со скачущим горошком.
В общем, горе потихоньку отступило.
* * *
Ослепляя меня огненной волной длинных густых волос и обдавая всех присутствующих сладким цветочным ароматом, за стол усаживается Джинни. Она демонстративно обвивает руками шею Дина Томаса, смеется и кокетливо целует его в щеку, а затем медленно отстраняется, задержавшись лицом возле его красивой смуглой шеи дольше, чем позволяют правила приличия. И бросает на меня короткий взгляд.
Я, конечно, никогда не был слишком уж проницательным, чтобы угадывать тайные мотивы девичьего поведения, но тут надо быть совсем идиотом. Открыто виться вокруг меня она перестала и наконец завела себе парня, только теперь всячески выставляет напоказ свое счастье, дескать, смотри, Гарри, что ты упустил!
Это больше веселит, чем раздражает, тем более что Рон, глядя на выкрутасы сестры, каждый раз закипает в приступе бешенства и начинает сердито пыхтеть похлеще старого чайника. Вот и сейчас друг моментально краснеет и принимается гневно сопеть и шептать в адрес Томаса смехотворные проклятия.
Дин, увидев реакцию Рона, тоже заливается краской и смущенно отодвигает Джинни от себя, пытаясь утихомирить. Та, к всеобщему облегчению, успокаивается и разворачивается к преподавательскому столу, где Дамблдор уже встает, чтобы произнести приветственную речь.
Я незаметно усмехаюсь: Джинни так и не поняла, что дело не в ней. Помимо скорби это лето принесло немало открытий. Я все чаще стал задумываться над тем, что мне гораздо приятнее наблюдать за симпатичными и хорошо сложенными юношами, чем за девушками, пусть даже самыми фигуристыми и миловидными. Я честно пытался построить что-то с Чжоу, а она ведь отличалась от других. Податливая, с виду невинная, но на деле очень раскрепощенная и страстная, рэйвенкловка должна была с легкостью заводить, возбуждать. Почему же тогда поцелуи с ней не вызывали во мне никакого физического отклика?
В то время как при одном взгляде на крепкие мужские тела (где угодно — в иллюстрированной книге о квиддиче, в романтической сцене на телеэкране у тети Петуньи, в очереди в супермаркете прямо за парнем с красивым задом) в моих штанах неизменно становится горячо.
Так что и в ситуации с Джинни меня соблазняли и провоцировали вовсе не гибкий стан и нежные губы девушки, а шея, плечи и руки ее возлюбленного. Но Дин вроде бы не в моем вкусе, хотя я еще в этом толком не разобрался. Лишь успел определиться, что девчонки — не мое. Какой-либо опыт с парнями у меня, конечно, отсутствует — было совершенно не до того. Да и я, честно говоря, уверен, что пока не почувствую к человеку что-то похожее на влюбленность, не захочу даже целоваться с ним, не говоря о чем-то большем.
Рон вот уже все уши прожужжал о том, как мечтает, чтобы у них с Гермионой все наконец зашло дальше поцелуев. Не то что бы я был шокирован, узнав, что прошедшее лето перевернуло не только мою жизнь. Для друзей это стало вопросом времени, зародившись где-то в середине третьего курса и сейчас практически достигнув кульминации. Но слушать размышления Рона о том, как ему лучше подступиться к Гермионе и как, ради всего святого, ее расслабить... Это выше моих сил. В первую очередь потому, что чтобы дать совет, надо сначала все это представить. А стоит мне вообразить, как друг своими пальцами-сосисками «поглаживает грудь Герми», вместо дельных советов в моей голове появляется мартышка, которая бьет в бубен.
Рон, наверное, будет в шоке, когда я все ему расскажу. Гермиона же наверняка воспримет новость поспокойнее, чем и повлияет на него, но открыть им обоим свой гей-секрет я все равно пока не решаюсь. Обещаю себе сделать это, сразу как появится повод (равно объект желаний).
От всяких нескромных мыслей меня отвлекает Дамблдор, который, поздравив учащихся, преподавателей и даже привидений с началом года, просит профессора МакГонагалл вынести Распределяющую шляпу.
— Сейчас опять петь будет, — Рон со скучающим видом подпирает щеку кулаком, выжидая ужин.
Остальные тоже без особого энтузиазма реагируют на предстоящее выступление, которое чаще всего сильно затягивается. Но мы с Гермионой обращаемся в слух. Как я замечаю несколькими мгновениями позже, директор и деканы факультетов тоже слушают шляпу очень внимательно.
Среди многочисленных заплаток возле полей шляпы прорезается рот, и она затягивает песню, заставляя всех умолкнуть. И чем больше слов звучит, тем более вытянутыми становятся лица присутствующих.
«В этом зале дивным теплым вечером
Собрались чужие и свои.
И сейчас, как птица-феникс певчая,
Я спою для Льва и для Змеи.
Юный Лев, любовью не обласканный,
В кольцах Змея обретет покой.
Одинокий Змей под черной маскою
Распрощается вовек с тоской.
В Львином сердце страсть и утешение,
И любовь, и верность, и огонь.
В мягких лапах Змей найдет спасение
От неволи, боли и погонь.
В час расплаты ваши взгляды встретятся,
Ждать его недолго — этот час.
Очень скоро ваши судьбы скрестятся.
Вы спасете мир, себя и нас».
Спустя пять секунд абсолютной тишины по залу проносится ропот. Слизеринцы и гриффиндорцы оглядываются на столы друг друга. Я смотрю на Малфоя и ловлю в ответ точно такой же удивленный и неприязненный взгляд.
А затем понимаю, что далеко не один Малфой пялится на меня. Мне становится дурно — кажется, в данную секунду я могу встретиться глазами с каждым человеком в этом огромном помещении.
— Что еще за чушь поросячья? — возмущенно бормочет Рон.
— Почему все смотрят на меня? — шепчу я Гермионе, глядя в стол и ощущая, как лоб молниеносно покрывается испариной.
— Гарри, успокойся. Мы это потом обсудим, я запомнила песню. Они уже перестали смотреть, Гарри, подними глаза. Дамблдор собрался что-то сказать.
— Прежде чем мы приступим к распределению первокурсников, я хочу поблагодарить нашу мудрую и талантливую шляпу за замечательное предсказание, сулящее, по всей видимости, нечто доброе и счастливое. Лев и Змея! — Дамблдор с улыбкой оглядывается сначала на напряженную МакГонагалл, а следом на слегка побледневшего Снейпа. — Два символа противостояния испокон веков, не правда ли? Можно лишь догадываться, кому посвящена сия чудесная песня, но вывод напрашивается сам собой: сплотившись и забыв о вражде, можно увидеть свет, узреть торжество любви и вместе одержать победу над силами зла. Я призываю к этому все факультеты. Не только Льва и Змею, но также Орла и Барсука. А теперь давайте узнаем, к кому из вас присоединятся наши будущие студенты.
* * *
— Да они так пялились на наш стол, а особенно на Гарри, как будто именно он заказал у шляпы этот шлягер! — Рон торжественно-прощальным жестом кладет в рот последний кусочек шоколадного пончика и откидывается на спинку кресла с озадаченным видом.
Мы с Гермионой удобно устраиваемся на ковре у подножия дивана. МакГонагалл давно провела собрание, дав первокурсникам несколько строгих наставлений, и отбой уже наступил, но мы, как и многие другие старшекурсники, не спешим покидать гриффиндорскую гостиную.
— Пялились, потому что в песне речь шла о всеобщем спасении, — отвечает Гермиона. — Даже люди, которые не знают о пророчестве, понимают, КТО главный оппонент Волдеморта.
— И надежда всего мира, — кивает Невилл. Он, конечно же, хотел поддержать меня этой фразой, но она вызывает лишь тревогу и смятение. Стараясь не показывать свое раздражение, я подаю голос:
— Там было что-то про чувства. В таком случае речь не может идти о Льве и о Змее как о двух факультетах. Значит, шляпа пела о ком-то конкретном. Любовь — это ведь для двоих.
— Так романтично, — вздыхает Лаванда, почему-то косясь на Рона. — Гарри здесь вовсе и ни при чем: песня о том, что мир спасет любовь!
— Если шляпа пела о ком-то из Гриффиндора, то для нас «Змей под черной маской» — недобрый знак, — прерывает ее Гермиона. — И уж тем более в романтическом контексте. Нам всем надо быть осмотрительнее.
— Да там половина слизеринцев под черными масками — и парни, и девчонки, — вставляет Симус. — Или готовятся вступить в их ряды. Мы с ними в одном зале едим и на одни уроки ходим. Будешь тут осторожным, когда тебя со всех сторон гадюки обвивают!
Так ничего и не выяснив, но зато обменявшись пошлыми шуточками о слизеринках, обвивающих по ночам гриффиндорцев, а также о нежных отношениях двух деканов, все разбредаются по спальням. Мы остаемся втроем, но Рон, разморенный сытным ужином и теплом пламени из камина, тоже вяло поднимается из кресла.
— Идем?
Расставаясь перед сном, друзья обмениваются целомудренным поцелуем, и Рон устремляется к лестнице в спальню мальчиков. Тогда Гермиона быстро шепчет мне:
— Предсказание явно не предназначалось для сотен пар ушей, Гарри. Там были слишком личные детали. Боюсь, Слизерин и Гриффиндор теперь начнут метать молнии пуще прежнего, и больше всего достанется тебе. Но ты должен терпеть, — она сжимает мое плечо. — Пожалуйста, Гарри, обещай, что если все это вдруг сбудется у тебя, то ты мне расскажешь. И я пообещаю. Если это случится со мной.
Я, не задумываясь, отвечаю:
— Обещаю, Гермиона, но с тобой-то такого точно не случится. У тебя есть Рон.
— Да, — устало улыбается она. — У меня есть Рон.
* * *
— Эй, придурок! Мы всю ночь не спали, думали, о ком же пела шляпа? — Малфой вразвалочку приближается к нашему столу вместе со своими прихвостнями-гориллами Крэббом и Гойлом. Самодовольно ухмыляясь, он наблюдает за тем, как я торопливо пытаюсь прожевать и проглотить намазанный джемом тост, чтобы что-нибудь ему ответить. — Но с таким никчемным очкастым уродцем не захочет спать никто из Слизерина, даже Крэбб и Гойл…
— Это точно, — деловито кивает Гойл, видимо, не до конца въезжая в смысл фразы.
— Грейнджер, так может, это над тобой сжалятся и девственности лишат? — продолжает хорек. — Тогда мир перевернется, разверзнутся небеса и нас спасет сам Мерлин!
Мы с Роном вскакиваем одновременно, но путь к Малфою тут же преграждают две горы. Выхватить палочку мне не дает Невилл, на удивление проворно вцепившийся в мое запястье.
— Ах ты паршивая слизеринская дрянь, скользкий выродок! — выплевывает Рон, в бешенстве пытаясь вырваться из рук Симуса и Дина.
Переведя затуманенный от гнева взгляд с Рона на Малфоя, я краем глаза замечаю приближение огромной летучей мыши: сопровождаемый развевающимся шлейфом своей черной мантии, к нам стремительно шагает Снейп.
— Спать с таким грязным отребьем, как ты, может только совсем не уважающая себя бедняжка. И точно не гриффиндорка, — выпаливает покрасневшая Гермиона. Она выглядит сейчас просто восхитительно — гордая, властная и способная, кажется, уничтожить Малфоя одним взглядом. — Я уж не говорю о твоих дружках, больше похожих на горных троллей, чем на людей.
— Грязным отребьем?! — перекошенная физиономия хорька в эту секунду заслуживает быть запечатленной фотоаппаратом Колина. — В отличие от некоторых, в моих венах течет чистая кровь!
— Ну все! — вопит Рон и выхватывает палочку. Предотвратить его порыв я не успеваю.
— Так-так, что тут у нас? — медовый тембр голоса Снейпа, как всегда, таит в себе откровенную угрозу. — Магическая дуэль, мистер Уизли?
— Уизли съехал с катушек, профессор! — с видом искреннего недоумения разводит руками Малфой. — Мы лишь подошли поздороваться, все-таки, профессор Дамблдор накануне пожелал нашим факультетам быть сплоченными… Но сами видите, какой враждебный прием нам оказали.
— Заткнись, Малфой! — вспыхиваю я. — Чертов трусливый идиот, не хочешь рассказать, как было на самом деле?
— Кто дал вам право оскорблять мистера Малфоя, Поттер? — прищуривается Снейп.
— Видимо, тот же, кто дал ему право унижать мою подругу, сэр! — дрожа от негодования, восклицаю я.
— Минус десять баллов за хамство в адрес преподавателя, еще минус пять баллов за брань, мистер Поттер, а также минус пятнадцать баллов за попытку причинить магический вред другому студенту, мистер Уизли, — рапортует Снейп с гадкой усмешкой. — Итого минус тридцать баллов в первый учебный день. Браво, Гриффиндор.
Стиснув плечо Малфоя, Снейп с такой силой разворачивает его на сто восемьдесят градусов, что хорьку, должно быть, больно. Все плотно обступают Рона и Гермиону с другой стороны стола и, судя по всему, следующую реплику слышу только я один:
— Так посрамить честь Слизерина! Минус десять баллов, Драко.
* * *
Первый учебный день проходит нормально, если можно так назвать занятия, проведенные мной и Роном в попытках придумать, как отомстить Малфою, а Гермионой — в стараниях вытащить Гриффиндор из «долговой ямы», вернув безжалостно отнятые Снейпом тридцать очков.
После успешно отработанных Чар и Травологии ей это окончательно удается на Истории магии: добавив несколько комментариев об исходе войны оборотней и великанов в четырнадцатом веке, она, к своему несчастью, мгновенно завоевывает расположение Биннса. Присудив Гермионе десять баллов, оставшиеся двадцать минут призрак читает лекцию, кажется, ей одной, пока другие гриффиндорцы и хаффлпафцы беззаботно перешептываются или дремлют над книгой.
Занятий вместе со Слизерином сегодня не было. Хорек все подгадал — раз уж у него на целый день исчезла возможность насолить гриффиндорцам, следовало изгадить нам настроение с утра пораньше.
Гермиона вроде бы держится молодцом, но такое ощущение, что я один замечаю, как трудно ей справиться с пережитым унижением. Меня-то как всегда обозвали уродливым очкариком — из уст Малфоя это уже звучит как приветствие и не задевает. А вот прилюдный комментарий насчет девственности стал для Гермионы ударом, и мне безумно хочется ее успокоить. Но это, черт возьми, должен делать не я!
Рон не перестает сокрушаться о том, что МакГонагалл не оказалось утром поблизости и что Малфой еще не в Азкабане, где сейчас и сидит его папочка. Еще он все время твердит, что Снейп — последняя задница. Но излияний Рона для Гермионы как будто бы недостаточно.
Поэтому за ужином я решаю подсесть к ней и утешить, как могу. С другой стороны от подруги Рон вовсю уплетает йоркширский пудинг. Свою еду Гермиона вяло ковыряет вилкой, но есть, видимо, не собирается.
— Гермиона, ты самая красивая, ты знаешь об этом? — задаю я вопрос, услышав который, Рон застывает над тарелкой и заинтересованно поворачивается к нам.
— Гарри, — смущается подруга, а затем хитро улыбается. — Ты и без моей помощи напишешь эссе для Биннса!
— С ума сошла? — смеюсь я. — Это вовсе не лесть! Просто идиот Малфой сегодня заставил меня посмотреть на тебя по-другому, понимаешь? Представить, что ты не родная Гермиона, а незнакомка по соседству. И я увидел эффектную леди, уверенную в себе. Я говорю это совершенно искренне. Хорек должен тебя благодарить за то, что ты вообще удостаиваешь его взглядом.
— Ага, — подключается Рон, озабоченно косясь на нас. Тут я понимаю, что, возможно, увлекся, желая подбодрить подругу. — Твои волосы уже давно не выглядят как на первом курсе. Гарри прав, ты классно смотришься.
Разгоревшиеся было глаза Гермионы на секунду угасают, но вдруг мы слышим за спиной кое-чей ненавистный голос, и ее лицо вновь вспыхивает, но на сей раз не от удовольствия.
— На первом курсе ее волосы смахивали на соломенное гнездо, — ухмыляется Малфой. Удивительно, но, придя без своих верзил, он даже осмеливается склониться над нашим столом и произнести следующее: — Однако теперь они выглядят… прилично.
Онемев от такой наглости, мы с Роном застываем и переглядываемся. Выхватить палочку? Или заехать Малфою по носу кулаком? Гермиона же более дипломатична:
— Чего не скажешь о твоих зализанных патлах. Зачем ты опять пришел? Неужели не боишься запачкаться о нечистую кровь?
— Хотел бы я сейчас пошутить о кровопускании, Грейнджер, — кривится Малфой и елейно продолжает: — Только вот пришел я как раз за тем, чтобы извиниться за мои грязные намеки о чистоте твоей крови. Моему благородному декану они не пришлись по вкусу.
— Пошел вон! — Гермиона вскакивает и приближается вплотную к Малфою. Из-за разницы в росте ее глаза оказываются на уровне его подбородка, и подруга закидывает голову, сердито шипя ему в лицо: — Если ты немедленно не уберешься отсюда, то весь Большой зал увидит, как грязнокровка бьет трусливого хорька!
Выпрямившись по струнке и сделав два шага назад, Малфой с гаденькой усмешкой разворачивается и быстро удаляется к своим сокурсникам.
Шокированный, я залпом выпиваю сок и ошарашенно смотрю на друзей.
— Его что, Снейп послал извиняться?
— Неудивительно, — с отвращением произносит Рон, приобняв Гермиону за плечи. — За такие оскорбления при свидетелях и до исключения недалеко. А гаденыша больше некому защищать, кроме Снейпа. Два сапога пара, гребаные пожиратели!
— У Малфоя рукава рубашки были закатаны, — тихо отвечает Гермиона. — Он пока не пожиратель. А Снейп — уже.
— Но оба — те еще сволочи, — подытоживает Рон.
Со стороны слизеринского стола доносится взрыв хохота: громче всех смеется Малфой. А его прекрасное настроение никогда не было хорошим знаком.
