День похорон выдался удивительно солнечным и безветренным. Небо было высоким, словно весной, и ни единое облачко не пятнало его ультрамариновый купол. Хотелось смотреть вверх, долго, пока не возникнет ощущение, что ты падаешь в эту идеальную синеву, пока не получится хоть ненадолго забыть о двух тёмных кучах свежей земли и глубокой яме между ними. И о стоящем рядом открытом гробе, обитом пунцовой тканью. Настя когда-то слышала, что в чёрном гробу хоронят стариков, а в красном — тех, кто умер молодым. Серому было всего тридцать шесть.
Было. Настя скользнула глазами по неплотному кольцу провожающих. Коллеги Серого по работе — их она не знала. Пара смутно знакомых парней — кажется, из компании Олега по общежитию. Бывшие Настины свёкры — почему-то её очень удивило то, что они приехали. И никого из родни Сергея Волка — неужели им действительно всё равно?
Настин взгляд против её воли упёрся в стоявших у гроба Олега и Валю. Раньше она всегда думала, что выражение «почернеть лицом» — всего лишь метафора. Что «поседеть за одну ночь» — преувеличение. Что «быть раздавленным горем» — просто образная фраза. Сейчас Настя многое бы отдала, лишь бы не знать, как сильно она заблуждалась.
Тихо всхлипнула Леночка, и Настя ещё крепче прижала её к себе. С того самого утра, когда дочь узнала о случившейся потере, она почти всё время плакала. Уже без рыданий, слёзы просто текли по щекам, как вода, и казалось, что Лена их даже не замечает. Настя заваривала дочке — да и себе, что уж там — успокоительные травяные чаи, поила её пустырником и валерьянкой, однако действие лекарств рано или поздно заканчивалось, а скорбь — нет. Как-то Настя попыталась поговорить с Леной об их несчастье, но после первой же фразы тихие слёзы перешли в полноценную истерику, и она испуганно прекратила разговор.
— Мам, мне так страшно! — вот и всё, что смогла добиться Настя от дочери.

Нельзя сказать, чтобы она не понимала причин этого горя. Сильнее, чем к Серому, Лена была привязана только к отцу и самой Насте. Валя и тот уступал, э-э, другу: достаточно вспомнить, как Олег в шутку назвал пятилетнюю дочь «невестой» и спросил, за кого же она выйдет замуж.
— За Серого и Валю! — без раздумий ответила Леночка.
— Что, сразу за обоих? — изумился Олег, а Серый непонятно хмыкнул: — Вся в отца.
Олег исподтишка погрозил лучшему другу кулаком и принялся объяснять, что многомужество запрещено законом.
— Ну, тогда за Серого, — отмахнулась Лена от родительских глупостей и убежала играть с Джорджем. Со временем детская влюблённость переросла в крепкую, почти родственную привязанность, которая, однако, не мешала Серому оставаться для Лены эталоном мужчины.
— Мам, ну зачем мне парень, который в «Smoke on the water» на первых же риффаках лажает? — с великолепным презрением объясняла она матери отказ очередному набивающемуся в кавалеры мальчишке. — Пусть сначала гитару в руках научится держать, а потом уже к девушкам лезет.
— Милая, но ведь достоинства человека не исчерпываются его умением играть, — мягко переубеждала её Настя, на что дочь только морщилась: — Да там других достоинств и нету вообще.

Настя отчаянно заморгала, прогоняя слёзы. По крайней мере, Лене не в чем себя упрекнуть, в отличие от неё. Сколько раз она злилась на Серого, была несправедлива, ревновала к нему мужа и дочь — и не стеснялась это показывать? Да почти столько же, сколько, наоборот, была благодарна. За необидчивость. За помощь делом. За то, что в нужный момент он всегда оказывался рядом. Почему тогда это воспринималось, как само собой разумеющееся? Почему она вечно откладывала слова благодарности? Которые теперь навсегда останутся несказанными.
Горячие капли всё-таки покатились по щекам, и Настя полезла в сумочку за платком. Пока она старалась загнать слёзы обратно, началась церемония прощания, и первым к гробу подошёл Валя. Полуседой, сгорбленный, он казался почти стариком, и Настя опустила глаза. Смотреть на него было больно и неловко, как и на совершенно потухшего Олега, как и на его плачущих родителей. Когда же настала их с Леной очередь прощаться, то Настя с трудом заставила себя сдвинуться с места. Медленно, словно к каждой ноге у неё было привязано по пудовой гире, подошла к гробу и в последний раз взглянула на Серого Волка.

Смерть не изменила его ни на йоту. Серый казался спящим и, почему-то, печальным. Будто он тоже не успел сказать или сделать что-то важное.
— Что имеем — не храним, — вполголоса сказала ему Настя и невесомо коснулась губами воскового лба. — Спи спокойно.
Отчаянно кусающая губы Лена хотела что-то добавить, но не выдержав, разревелась в голос, и Настя поспешно увела дочку в сторону. Они не видели, как гроб опускали в могилу и как молчаливые работники похоронной службы быстро и слаженно засыпали яму землёй. Только когда скорбная процессия потянулась к стоянке, откуда автобус должен был отвезти всех на поминальную трапезу, Настя и немного успокоившаяся Лена подошли к до сих пор стоявшим у могильного холма Олегу и Вале. Впервые за похороны Лена отлепилась от матери и крепко обняла отца, спрятав заплаканное лицо у него на груди. Тот механически обнял дочь, однако взгляд его по-прежнему ничего не выражал.
— Олег, — Настя с состраданием заглянула бывшему мужу в лицо, — если тебе... если вам нужна какая-то помощь, по хозяйству или ещё по каким делам, то вы говорите, ладно?
— Спасибо, Настюх, — обычно звучный голос Олега звучал глухо, как из-под земли. — Мы справляемся.
Это было неуместно, но Настя почувствовала обиду: даже сейчас, даже в таком страшном горе ей не было хода в их мужской мир.
— Спасибо, — эхом повторил Валя. — Мы скажем, обязательно.
Вежливая отговорка. Настя отвернулась и с излишней резкостью сказала: — Лен, идём. Автобус ждёт.
— Да, Ленок, — Олег немного отстранил дочь от себя. — Идите.
— А вы? — хрипло спросила Лена.
— Мы на машине следом. Давай, красавица, мы вас скоро догоним.
Лена без желания разжала руки: — Хорошо.
— Насть, передай, пожалуйста, водителю, чтобы не ждал нас, — попросил Валя. — Он знает, куда ехать.
— Передам, — Насте было очевидно, что их мягко выпроваживают, и обида от этого становилась только сильнее. — Лена?
Дочка послушно взяла её под руку, и они не спеша двинулись прочь, к центральной аллее кладбища. Небо над их головами оставалось всё таким же беззаботно-синим.

***
Если бы Олега попросили вспомнить последние дни, то он не нашёлся бы, что сказать. Память словно заволокло туманом: да, он что-то делал, говорил, ел, кажется, даже спал, но отвечала за это какая-то аварийная программа, заложенная в его мозгу. А сам Олег словно находился под наркозом, в грязно-оранжевом отупении, где мысли плавают, как снулые, больные рыбы. Там ему было ни плохо, ни хорошо, однако никакой наркоз не длится вечно. К тому же Олегу надо было работать, а руководить людьми в режиме автомата невозможно. Вот тогда-то он и узнал, каково жить с ампутированной частью души, — и проклял это знание.

Каждое утро, сразу после пробуждения первой его мыслью было: «Пожалуйста, пусть это будет сон». Он зарывался носом в подушку, ещё хранившую слабый запах можжевельника, слушал доносившиеся из кухни позвякивание посуды и повизгивание закипающего чайника и отчаянно верил в иллюзию «на самом деле ничего не случилось». А потом вставал, выходил из спальни и видел седину в волосах накрывающего на стол Валентина. Встречал его выцветший взгляд («Не приснилось?» — «Нет») и с горечью понимал, что радость всё-таки ушла из этого мира. Навсегда.

Они с Валей почти не разговаривали — так, по необходимости перебрасывались редкими бытовыми фразами. Виделись только ранним утром да поздним вечером — оба работали, как не в себя, а у Валентина к тому же началась учёба. Уходили спать в разное время и засыпали на противоположных краях ставшей слишком широкой кровати. И хотя ночью они всё же бессознательно подкатывались друг к другу, просыпался Олег всегда один. Наверное, надо было что-то с этим делать, однако душевные силы целиком и полностью сжирала чёрная дыра в груди. «Потом», — думал Олег, и не было рядом с ним никого, кто мог бы настоять на немедленной расстановке точек над «i».

Но существовали в его жизни и те, кому сказать «Потом» было при всём желании невозможно.
— Олег, приезжай, надо поговорить с Леной.
Впервые в жизни ему захотелось ответить: «Настюх, сделай с этим что-нибудь сама», однако он, естественно, ничего подобного не выдал.
— Что с ней?
— Почти не ест, ходит только в школу и из школы, про подруг и кружки вообще забыла. На расспросы говорит «всё нормально», только нормальным тут и близко не пахнет. Олег, я боюсь — вдруг она...
Настя замолчала, и Олег физически почувствовал, как потяжелел незримый груз на его плечах. Ещё чуть-чуть, и позвоночник переломится, как соломинка.
— Хорошо, Настюх, вечером приеду.

Против обыкновения, дочка не вышла его встречать. Олег нашёл её в детской, свернувшейся сиротливым калачиком на не расстеленной кровати. Молча сел рядом, положил руку на острое девчоночье плечо и задумался, чтобы такого сказать. Наверное, самым правильным будет начать с того, о чём меньше всего хотелось бы говорить ему самому.
— Пусто, да, Ленок? Словно самое важное потерял и теперь не знаешь, как жить дальше.
Лена сжалась ещё сильнее.
— Да, — прошептала она. — И ещё страшно, очень-очень.
— Почему? — Олегу вот страшно не было, только тоскливо, хоть с моста прыгай.
— Потому что, — дочкин шёпот сделался почти не слышен, — вдруг вы тоже умрёте, ты или мама? Вдруг у вас тоже опухоль, а вы не знаете? Или у меня? Она сидит-сидит внутри, а потом — раз! — Лена с всхлипом втянула воздух, — и всё.
Вот оно что, оказывается. Олег ласково погладил дочь по ершистому затылку.
— А вдруг мне, или маме, или тебе кирпич на голову упадёт? Или машина кого-то из нас собьёт на переходе? От смерти, Ленок, никто не застрахован, другое дело — её вероятность. Та дрянь, что была у Серого, — случай редкий, а уж чтобы она начала разрушаться и из-за этого случилось кровоизлияние в мозг... — Боль полоснула по сердцу когтистой лапой, но Олег всё же закончил, — вообще шанс на миллиард.
Только почему именно Серый сорвал этот гадский джекпот? Что такого он сделал поганке-судьбе? В душе начала подниматься мутная волна злости, и Олег поспешно оборвал мысли. Сейчас не вовремя.
— Ну, а вдруг? — упрямо повторила Лена.
— Никаких «вдруг». Но если ты так переживаешь по этому поводу, то давай все вместе сделаем томографию. Станет тебе легче?
Дочка наконец-то развернулась к нему: — А так разве можно?
— Всё можно. Как говорится, заплати и лети.
— Давай! — Девчонка немного ожила. — А когда?
— Когда я узнаю, где это делается, и нас запишу, — Эх, кто бы самому Олегу сказал что-нибудь этакое, отчего бы он увидел свет в конце туннеля? — А пока заканчивай маму пугать и иди ужинать. Там твои любимые котлеты остывают.
— Ну, и пусть остывают, — буркнула Лена. — Всё равно, вкуснее, чем Серый, их никто не приготовит.
Тем не менее она спустила с кровати ноги и, немного помявшись, спросила: — Пап, а ему... ему не было больно?
— Нет, — И это было единственным, что хоть как-то примиряло Олега с потерей.

Вместо того, чтобы, выйдя от Насти, сразу сесть в машину, Олег заглянул в дворовый круглосуточный минимаркет. Вышел он оттуда со спрятанной во внутренний карман чекушкой «Столичной» и глупой надеждой, что алкоголь хоть как-то поможет ему забыться. Дома Олег отказался от ужина — Валентин не стал ни настаивать, ни пытать вопросами — и уселся пить пустой чай. Открывать водку в Валином присутствии ему почему-то было стыдно. «Уйдёт спать, тогда и напьюсь», — решил Олег. Однако Валентин, как подслушав, отнюдь не торопился в объятия Морфея. Сначала он шумел посудой на кухне, потом пошёл проверять Лохматыча и отчего-то задержался. Когда же Олег уже начал подумывать идти на поиски, Валя вернулся да ещё и с новостью: — А у нас в хозяйстве прибавление: Жоржи в сарае окотилась. Пойдёшь смотреть?
Если бы не засевшее в мозгу желание поскорее выпить, то Олег непременно бы поддержал эту попытку нормального разговора. А так он только сказал: — Утром обязательно. В коробках?
— Да, — кажется, Валю задело его мнимое равнодушие. — Слева от входа, я ей там специально гнездо готовил.
— Ты, Валюха, прирождённый кошатник, — Олег постарался хотя бы комплементом сгладить впечатление от напрасного отказа. — Сколько котят?
— Трое. Один светлый, остальные тёмненькие.
Ни черта он не сгладил. Дурак.
— Понятно. Спать скоро ложишься?
— Скоро. А ты?
— Не знаю. Пока что-то ни в одном глазу.
Валя молча кивнул и отправился в ванную. Олег же допил горький, давно остывший чай и улёгся на диване с ноутбуком на животе. Под невнимательный сёрф через всемирную паутину он слышал, как Валентин прошёл в спальню — без фальшивого «Спокойной ночи», потому что спокойных ночей у них давно не было, — выждал ещё десять минут и только тогда достал припрятанную бутылку.

Пищевод сожгло первой же рюмкой, желудок запротивился на третьей, но Олег с поистине ослиным упрямством продолжал вливать в себя мерзкое пойло.
— Хватит!
От неожиданности он поперхнулся, и в буквальном смысле залил очередную стопку за воротник. А одетый в пижаму Валентин стремительно прошлёпал босыми ногами через всю комнату и ловким движением выхватил ополовиненную чекушку прямо из-под носа обалдевшего от такой наглости Олега.
— Верни, быстро! — Чтобы встать на ноги, Воеводе пришлось всем весом опереться на столешницу. Смотри-ка, подействовала водяра, мимоходом удивился он.
— Не верну! — Времена, когда Олегов гнев мог испугать Валю, давным-давно канули в Лету. — Ты же сам мне рассказывал про отца Серого! Хочешь так же?
Несколько ненормально долгих секунд длился их жестокий поединок взглядов, который Олег — впервые — проиграл. И, естественно, озлился.
Стул полетел в стену, едва не зашибив Валю, дубовый стол перевернулся с такой лёгкостью, будто был из пластика, а сам Олег пробкой от шампанского выскочил из дома. Всего на мгновение замер на крыльце, обвёл двор налитыми кровью глазами — и устремился к тёмной поленнице возле сарая. Кипевшая в крови ярость требовала немедленного выхода.
Умирающий месяц почти не давал света, и по первому чурбаку Олег попал скорее случайно. Тем не менее он тут же поставил на колун второй, размахнулся, однако опустить топор уже не смог.
— Свихнулся?! — Откуда у клещом вцепившегося в него Вали взялось столько сил было совершенно непонятно. — Без ноги остаться хочешь?
— Насрать! — рявкнул Олег, напрягая все мышцы. Безрезультатно — зависший над головой топор не сдвинулся и на миллиметр.
— А мне нет!
Раньше только один человек защищал его с такой бесстрашной решимостью — от кого угодно, даже от него самого. Олега затрясло, и Валя аккуратно забрал топор из ослабевших пальцев. От греха подальше отбросил его в сторону, а потом крепко обнял скорчившегося в беззвучном рыдании Воеводу.

Боль была невозможной, она пронзала душу насквозь тысячей ржавых шипов, глумливо щерила акулью пасть: потерял, потерял, навсегда потерял, не уберёг, это ты виноват, почему ты не спросил, почему, почему, почему?
— Какая теперь разница? — тихо сказал Валя, и Олег понял, что бормочет вслух. — Мы не спросили, а он не рассказал — и этого не исправить. Можно только смириться.
— Не хочу!
Это было очень по-детски, однако Валя не стал его стыдить. Только ещё сильнее сжал в объятиях: — Знаю. Ты справишься.

Сложно сказать, сколько длилась его позорная истерика, но наконец она закончилась. Тогда Валентин мягко разжал руки и, поймав Олегов взгляд, участливо спросил: — Лучше? Идём домой?
Олег судорожно кивнул и вдруг сообразил, что если он сам стоит на промёрзшей земле в домашних тапочках, то Валя выскочил вслед за ним босиком. Это надо было исправлять, и немедленно.
— Держись, — он легко, как пушинку, подхватил опешившего Валю на руки.
— Ты что, вдруг увидят! — всполошился тот.
— Кто? Лохматыч? — Олег с филигранной точностью занёс свою ношу в дом. — Не волнуйся, он нас не выдаст.
— Всё равно... Эй, ты куда меня несёшь?
— Греть, — и Олег ногой распахнул дверь спальни.

Он собирался всего лишь закутать Валю в одеяло, ну, может быть, немного полежать в обнимку, делясь своим теплом. И как вышло, что они начали тот поцелуй, ни один из них так и не понял. Впрочем, это не имело значения; гораздо важнее было то, что, оказывается, именно это давно требовалось им обоим — запредельная, вплавляющая друг в друга близость. Потому что разве можно чувствовать себя одиноким, когда чужой пульс бьётся прямо у тебя под кожей? Потерявшим целостность, когда ваши тела так идеально сопрягаются друг с другом? Слабым, когда собираешь губами чужие слёзы и шепчешь всякую успокаивающую чушь — как раньше, как раньше, как раньше?
— Не уходи.
— Не уйду. Обещаю.

А под утро Олегу приснился Серый. Будто он вошёл в спальню и присел рядом с ними на край кровати. Ни одна половица не скрипнула под его шагами и не промялся матрас, только Олег всё равно почувствовал и открыл глаза.
－ Привет.
－ Привет.
В неверном свете осенних сумерек было трудно различить даже свою руку, однако Серого Олег видел очень чётко. Невозможно захотелось его коснуться, но он побоялся спугнуть драгоценное видение.
－ Я пришёл попросить прощения, － серьёзно сказал Серый. － За то, что молчал. Если бы я знал, чем всё закончится...
－...то жил бы в Сочи, － подхватил Олег. － Брось, Серёг, я тоже хорош － столько собирался, а так с тобой и не поговорил. Вообще, Валюха верно заметил: сделанного не воротишь. И несделанного тоже.
Резкие черты лица Серого смягчила глубокая нежность: － Позаботься о нём, ладно?
－ Естественно, позабочусь, － оскорблённо фыркнул Олег. － Нашёл о чём просить.
Серый тепло улыбнулся и с присущей только ему одному грацией склонился над другом.
－ И ещё кое-что: не торопитесь за мной. Я вас там дождусь в любом случае. Договорились?
－ Да, － На кратчайшее из мгновений Олегу почудилось тепло прижавшихся к его губам губ, а потом он проснулся.

Больно не было, только очень грустно, но без прежнего надрыва. Рядом сонно завозился Валя, и Олег заботливо поправил сползшее с него одеяло. «Ты знаешь, я вдруг понял: мы ещё обязательно встретимся, — мысленно сообщил он спящему. — Надо только подождать, и мы снова будем все вместе. Уже навсегда». Показалось, или Валины губы во сне тронула лёгкая улыбка? Олег осторожно уткнулся носом в его мягкую макушку и снова задремал, а когда открыл глаза во второй раз, то в незашторенное окно спальни уже било высоко стоявшее солнце. «Проспал будильник!» — Олег молниеносно сел в постели, вспомнил, что сегодня суббота, и со вздохом облегчения рухнул обратно на подушку. «Долго же я продрых, — он покосился на предсказуемо пустую Валину сторону кровати. — Интересно, завтракать ещё не поздно?» Олег сладко потянулся, и тут вдруг до него дошло, насколько необычно он сегодня думает и чувствует. Точнее, наоборот, обычно — так, как думал и чувствовал каждое выходное утро до того дня, когда Лена решила отстричь косы. Это всё Валя и Серый, решил Олег. Вытащили его, засранца, из ямы — как вытаскивали всегда. И если Серому он пока никак не мог выразить свою благодарность, то Валентину — запросто, и чем скорее, тем правильнее.

Валя убирал в со стола в большой комнате — видимо, тоже заспал и только сейчас закончил завтракать.
— Утро доброе, — впервые за много дней сообщил ему Олег. Валя тут же вскинул на него удивлённые глазищи и убедившись искренности приветствия, несмело, словно на пробу, улыбнулся в ответ: — Доброе. Завтракать будешь?
— А то! Но для начала давай сходим на наше пополнение в семействе посмотрим.
Вот теперь улыбка Валентина стала почти прежней.
— Давай.

Котята Олегу понравились, особенно золотисто-рыжий пушистик.
— Боец, — одобрил он то, как Рыж распихивал остальных на пути к материнскому молоку.
— Наглец, — не согласился Валя. — Эй, ты, Чернышу и Полосатику тоже есть надо!
— Там на всех хватит, — заступился за появившегося любимчика Воевода и обратился к матери кошачьего семейства: — Ты, Жоржи, молодчина — таких парней в мир привела.
— Или девиц, — поправил Валентин. — Но Жоржи и впрямь умница.
Расслабленно лежавшая на боку чёрная кошечка приоткрыла жёлтые глаза и слегка подняла голову.
— Лежи, лежи, — успокоил её Олег. — Мы к тебе ещё попозже заглянем, да, Валюх?
— Обязательно, — подтвердил тот. — И с чем-нибудь вкусненьким.

Это было очень тёплое и солнечное утро, но, к сожалению, жизнь не может состоять только из таких утр. Куда чаще в ней случаются хмурые промозглые дни, когда чувство потери берёт за горло железной хваткой и существование начинает казаться полной бессмыслицей. Однако теперь Олег знал, как с этим бороться. «Мы обязательно встретимся», — раз за разом повторял он себе, и дышать становилось чуточку легче. Потом возвращался домой, обнимал Валю, гладил котят — и терзавшие душу монстры, шипя и огрызаясь, уползали обратно в своё логово. А однажды Олег обнаружил ещё один способ борьбы с ними.

Был конец декабря, снег всё никак не желал выпадать, зато морозы стояли почти крещенские. В тот вечер тоска выбрала своей жертвой Валентина — он вяло поддерживал разговор, зябко кутался в старый кардиган Серого и даже не отвлёкся от ноутбука, когда к нему на колени забрались Черныш и Полосатик. Пора спасать товарища, понял Олег, и взгляд его случайно упал на висевшую на стене гитару. «Была не была», — Воевода аккуратно снял с плеча попугайчиком сидящего на нём Рыжа. Взял инструмент, не совсем ловко перебрал струны — и что-то печатавший по учёбе Валя, вздрогнув, развернулся к нему.
— Ты умеешь играть?
— Я умею три блатных аккорда, — поправил его Олег. — Точнее умел когда-то.
— А почему раньше не говорил?
— Чтобы не позориться, — Олег уселся на стул и удобно устроил гитару на колене. Снова задумчиво коснулся струн, вспоминая давным-давно ученую мелодию. Повезло ему, что Серёга этого не услышит и не заставит, как когда-то, репетировать до кровавых мозолей на пальцах. Олег прочистил горло и, дурашливо выгнув бровь, посмотрел прямо Вале в лицо.
— А не спеть ли мне песню?..
Валины глазищи подозрительно заблестели, однако он подхватил: — О любви?
— Да, — веско подтвердил Олег. — Именно о любви.