Инфо: прочитай!
PDA-версия
Новости
Колонка редактора
Сказочники
Сказки про Г.Поттера
Сказки обо всем
Сказочные рисунки
Сказочное видео
Сказочные пaры
Сказочный поиск
Бета-сервис
Одну простую Сказку
Сказочные рецензии
В гостях у "Сказок.."
ТОП 10
Стонарики/драбблы
Конкурсы/вызовы
Канон: факты
Все о фиках
В помощь автору
Анекдоты [RSS]
Перловка
Ссылки и Партнеры
События фэндома
"Зеленый форум"
"Сказочное Кафе"
"Mythomania"
"Лаборатория..."
Хочешь добавить новый фик?

Улыбнись!

Рон спрашивает у Гермионы
- А почему если не пить, не курить, за женщинами не бегать - до глубокой старости дожить можно?
Мимо проходящий Малфой бросает (ну, ессно, как всегда «манерно растягивая слова»):
- Потому, что если человек - дурак, то это надолго.

Список фандомов

Гарри Поттер[18573]
Оригинальные произведения[1254]
Шерлок Холмс[723]
Сверхъестественное[460]
Блич[260]
Звездный Путь[254]
Мерлин[226]
Доктор Кто?[221]
Робин Гуд[218]
Произведения Дж. Р. Р. Толкина[189]
Место преступления[186]
Учитель-мафиози Реборн![184]
Белый крест[177]
Место преступления: Майами[156]
Звездные войны[141]
Звездные врата: Атлантида[120]
Нелюбимый[119]
Темный дворецкий[115]
Произведения А. и Б. Стругацких[109]



Список вызовов и конкурсов

Фандомная Битва - 2019[1]
Фандомная Битва - 2018[4]
Британский флаг - 11[1]
Десять лет волшебства[0]
Winter Temporary Fandom Combat 2019[4]
Winter Temporary Fandom Combat 2018[0]
Фандомная Битва - 2017[8]
Winter Temporary Fandom Combat 2017[27]
Фандомная Битва - 2016[24]
Winter Temporary Fandom Combat 2016[42]
Фандомный Гамак - 2015[4]



Немного статистики

На сайте:
- 12832 авторов
- 26120 фиков
- 8741 анекдотов
- 17717 перлов
- 704 драбблов

с 1.01.2004




Сказки...

<< Глава 10 К оглавлениюГлава 12 >>


  Наши встречи

   Глава 11. Часть третья, «К мысу радости, к скалам печали», Глава 11
1920 год, осень

Слишком заманчивым было полагать, думал Петр Сергеевич, привычным шагом отходя от пристани в сторону не менее оживленного города, что удача, единожды совпавшая с наблюдательностью, так и останется при нем, позволяя и дальше выпутываться из крайне неприятных обстоятельств с минимальными потерями. Впрочем, теперь уже не ему одному.

Может как раз оттого, что отныне их было трое, удачи на всех просто не хватало. Но вернее всего дело обстояло так, что здесь каждому прибывшему нужно было что-то есть, на что-то жить и где-то спать. Рабочие места же освобождались крайне редко и разбирались как горячие пирожки еще с рассветом.

Места... год назад Овечкин только поморщился бы на короткую записку, пришпиленную к деревянному столбу на набережной «требуется судомойка на месяц»: слишком не про него. Уж конечно, штабс-капитану надлежит вести разведку, но никак не полы на палубе тряпкой полировать. Сейчас же было не до разборчивости. Военные корабли стояли на рейде, гражданские пароходы простаивали в порту, работа предлагалась временная и только, и так целых полтора месяца, что они в Турции. Даже на «завидное» место судомойки с раннего утра уже привычно образовалась очередь: отставные, гражданские, их жены, солдаты, для которых Константинополь был не перешейком к Европе, но конечной точкой маршрута. Можно было и не ждать, выберут из первых пятерых, но Петр Сергеевич все равно отстоял вместе со всеми, пока вышедший к ним капитан (эка невидаль, обычно это был кок или кто-то из рангом явно пониже офицерского) не объявил, что набор закрыт.

Константинополь вообще оказался адом другого порядка, воспринимавшимся особенно остро после почти сытой жизни в Крыму. Да уж, Ялта, прежде воспринимавшаяся Овечкиным добротной, но все же временной стоянкой, сейчас вспоминалась как нечто родное и ушедшее, что и не повторится-то никогда. Это стало очевидно, еще когда отчаливали из Крыма.

Корабль, на который протащил их поручик, был поврежден и тащился черепашьим шагом со скоростью нескольких узлов. Все, вплоть до трюмов, было забито эвакуирующимися, а багаж при посадке нещадно выкидывали за борт, чтобы принять на судно еще людей. Уже после отплытия выяснилось, что пресной воды в перегонных кубах не хватало и на десятую долю пассажиров. Ее распределяли по принципу «дети, женщины и старики», а те, кто был с этим несогласен… впрочем, таких было немного и в основном гражданские. Особо отчаянные пили морскую и пуще прежнего мучались от жажды, условий для опреснения не было никаких, а ливни солнечным августом двадцатого года, очевидно, дожидались как минимум наступления осени. Умерших в пути и безнадежно раненных, которым было уже не сдюжить, сбрасывали прямо в море, не церемонясь. Словно восстанавливая баланс, в противовес ушедшим на их корабле родился недоношенный мальчик, и толпа с час горланила все то радостное от блатных песен до частушек, что могла припомнить, пока ребенок не разорался окончательно.

Так они добрались до Константинополя спустя пять мучительно долгих суток. Голодные, осунувшиеся, нетвердо державшиеся на ногах: основную часть пути стояли, а то и висели на якорных цепях и канатах: на борт в крымском порту грузились столь уплотненно, что ни повернуться, ни присесть в такой давке было негде. Приходилось, сцепив зубы, терпеть и место экономить – или скатываться за борт.

Рыбацкие фелюги, пока становились на якорь в быстротекущих водах Босфора, облепили корабль как мухи, и голод возобладал над рациональностью: мелкая жареная рыбёшка и пара апельсинов ушла за чье-то золотое обручальное кольцо, а три пончика на бараньем жире, финики и полфунта халвы – за бирюзовые серьги и шелковый платок роженицы. Та, недолго повертев в руках явно памятную брошь, все же рассталась еще и с ней в обмен на апельсины: витамины как-никак, а ребенка надо выходить, не до сантиментов.

Стоявший недалеко от Овечкина молодой поручик, похлопав себя по карманам и, очевидно, не найдя ничего ценного, принялся стягивать с себя сапоги, которые внизу радостно приняли в обмен на не такой уж большой кусок хлеба. Перов глянул на Петра Сергеевича вопросительно, и он покачал головой: нельзя, и так не было сменного обмундирования, а еще неизвестно, насколько придется осесть в Константинополе.

На веревке блеснули серебряным спущенные кем-то карманные часы. Молоденький грек, сторговавшийся с их хозяином на связку инжира, вдруг налег на весла и что есть силы дал деру от корабля. Одиночный выстрел положил конец этому побегу, а владелец часов бросился с борта в море: то ли чтобы добраться до вожделенного инжира вплавь, то ли чтобы вернуть заодно и часы. Но в такой толчее удачно прыгнуть было немыслимо: тот ударился о борт да так и остался в покачивающихся волнах.

«Застывший страх», – подумал тогда Овечкин, хотя лица владельца часов было не разобрать в наступивших сумерках. – «Застывший страх ожидания и неопределенности, и это еще на берег не сошли. А дальше-то что?»

Ответ на это еще предстояло узнать.


Несмотря на все возможности и ухищрения Перова, они не смогли никуда перебраться из Турции в течение месяца, потому вопрос жилья и пропитания сразу встал особенно остро. Это вначале турки еще строили палаточный лагерь да раздавали горячий суп, когда масштаб эмиграции представить себе было нельзя, потом закончились и эти маленькие милости.

На базарах продали все, что можно было продать и что не сняли с себя, пока стояли на рейде. Хотя, спешно покидая Крым, сложно было продумать, просчитать, как оно будет – здесь, в чужой стране. Крымские деньги и наличные сбережения, как выяснилось, выкидывать можно было сразу – здесь они ценности не имели, разве что оклеить лачугу, в которой предстояло жить. В ходу были лиры и только.

Первыми в расход пошли отцовские золотые часы. Овечкин помнил жадные руки, ощупавшие не имевшую для него цены вещь. И самого себя, несказанно радовавшегося, что отец в свое время не додумался до подарочной гравировки на крышке. И теперь для кого-то другого это будут просто хорошие часы, без памяти и истории за ними: демонстрировать перед приятелями щегольским жестом, в остальное время и вовсе не вспоминать.

Не имели ценности кроме весовой и пожалованные ордена. Почетная награда в дореволюционной России и безусловный знак отличия, здесь это была просто красивая болванка, пересчитываемая скрупулезной рукой менялы на граммы золота и удешевленная раза в три за срочность мены. Петр Сергеевич уже попробовал было сбыть их подороже, но здесь и сейчас это не имело бессмысленно: или бери, что дают, или проваливай.

Рядом с ним азартно торговался Перов за свою «Святую Анну», но получалось у того на редкость паршиво. Менялы прекрасно знали, что деньги «сейчас и сколько получится» им нужнее, чем «больше, и не факт, что скоро». Так они и распрощались со своими орденами, которые после в ближайшей мастерской переплавят в кольца да серьги, окончательно превращая память в ничто.

Кудасов тоже внес посильный вклад и расстался со своим именным брегетом на удивление легко: не до гордости. В случае полковника вещи был просто вещами, даже самые дорогие из них.

А вот Перов так и не смог расстаться с гитарой. Еще бы: поручик со своей извечной спутницей простоял почитай весь путь из Ялты, разместив ту в ногах, чтобы места не занимала, и все же.... Петр Сергеевич, помнится, смотрел тогда на Перова, что тряс головой и, прищурившись, рьяно возражал, что «ее – никогда» – и диву давался. Человек, организовавший им судно до Константинополя, договорившийся обо всем, включая размещение здесь, оказавшийся самым предприимчивым из троих, хотя и самым молодым, превращался в задиристого мальчишку-юнкера, когда речь заходила о том, чтобы выручить деньги за гитару. И неплохие притом деньги, инструмент у Перова был добротный.

Зачем поручику гитара в чуждом им Константинополе, Овечкин не знал еще месяц, пока в один из вечеров Перов его практически силой не утащил в какой-то кабак в подвале.

Публика здесь воистину потрясала. Пьяные матросы, портовые девки из гречанок, и, вот стыд-то, уже и из русских эмигранток, местные, осевшие в Турции солдаты, которым не хватило средств для продвижения дальше, в Европу… И они: в форме, с уже пустыми петлицами без орденов. Для полного контраста еще и с военной выправкой, во всяком случае, у поручика. Офицеры, смотревшиеся со стороны скорее несломленными гордецами, чем беженцами.

Когда Перов легко расположился у барной стойки и стал настраивать гитару, замысел поручика стал Овечкину ясен чуть более, чем полностью. Да уж, офицеры, срамота одна. Играющие по сомнительным притонам – или и вовсе, как кокотки, поющие по кабакам. Ниже падать некуда.

– Петр Сергеевич, – адъютант Кудасова протянул гитару грифом вперед, будто вкладывая штабс-капитану в ладонь рукоять шпаги, посмотрел просительно. – Давайте лучше вы.

– Поручик, – зло процедил Овечкин в ответ, почти не размыкая губ, – вы что же, белены объелись? Или шутить изволите? Я, смею заметить, офицер, а не куплетист. И развлекать их дворовыми песнями да плясками не намерен.

– Я тоже, – пожал плечами Перов. Потом приобнял ладонями гриф, будто закрывая гитаре уши, и сообщил на полтона ниже. – Но вы же видите, в каком мы положении. Я тут бываю уже неделю, и разжиться кроме как «на выпивку» особо не удается. Здесь собираются, конечно, и скупердяи, и бедняки, и те, что безоглядно транжирят на широкую ногу, но исключительно на себя. А вот бывает наплыв и посерьезнее, как сегодня, бармен мне заблаговременно сообщил, – короткий кивок в сторону одного из дальних столиков. – И чтобы их зацепить, нужно что-то другое. Не мое, ваше. Ну вот «Прощальная» хотя бы.

Петр Сергеевич еще раз брезгливо осмотрел собравшихся. Нашел глазами и тех, что посерьезнее. Да, это были не солдаты, рангом повыше. В основном, поручики. Может, еще кто и был с ними, но в углу темно, не разобрать. Обтесавшиеся, осевшие в Константинополе… и опустившиеся, потому что каждодневное проведение досуга в злачных местах, с размахом спуская последние сбережения и вырученные деньги, было явственно написано у них на лбу. Как и желание напиться в стельку: будто в последний раз, с водочкой да цыганами. Ну а если цыган нет, сойдут и бывалые офицеры в кабаке.

И вот этим вот – «Прощальную»? Больно много чести.

Штабс-капитан повернулся к Перову, намеренный ответить категорическим отказом… но не смог.

Овечкин прекрасно знал, что беженцев в Константинополе сейчас – не перечесть. Что спрос на работу катастрофически превышал предложение. Что ни ему, ни полковнику, ни поручику не быть ни мастером игрушек, ни ретушером фотографа, равно как и не плести корзины – к этому должна была быть природная склонность, талант. Что даже на места прачек и грузчиков в портах всегда змеились очереди, в чем он убеждался лично, дожидаясь свободной вакансии вместе со всеми с раннего утра – и не получая в который раз. Знал, что гражданские им ничуть не уступали, готовые браться и за такое неприглядное дело, причем офицерская гордость им не была помехой: какое там «не по чести, не по достоинству». Знал, что вчера было вакантно место клоуна, но это было совершенно неприемлемо.

Объявление о продавце газет, которое три дня назад Петр Сергеевич увидел одним из первых и потому быстрее прочих оказался у редакции, было хорошим шансом. Увы, не его: вперед штабс-капитана пролез какой-то ловкий корнет из тех, кого не разместили по военным лагерям, мальчишка еще. Но недвусмысленно сжатая в кармане потрепанной шинели рука позволяла предполагать там наган, а отчаянный взгляд говорил, что тому уже было плевать и на чины, и на статусы, и на то, что Овечкин за такую дерзость мог этому кутенку голову скрутить в ближайшей подворотне, аккурат после полученной тем работы. Мальчишка был бледен, худ, от систематического недоедания качался как на ветру, но решительно стоял впереди, пока из редакции не спустились вниз. И Петр Сергеевич не стал дожидаться развязки, отступил: жить хотелось больше, чем связываться с дошедшим до края человеком.

Вариант обратиться в русское информационное бюро был хорош, будь они гражданскими: там помимо поиска родственников давали справки и о возможности трудоустройства… Вот только циркулировавшие в Россию и обратно данные запросов, включавшие имена и адреса всех белых эмигрантов, прибывших в Турцию и оставляющих их для информирования об открытых вакансиях, совершенно точно дублировалась в советскую разведку, что ни ему, ни поручику с полковником было совершенно не нужно.

Так и выходило, что выбирать особо не приходилось, кроме как искать лучшее из худшего. И ждать, когда Перов решит вопрос с продвижением в Европу. Это был их единственный шанс, до которого надо было еще дожить. А, значит, необходимы были и деньги: для переезда и обустройства там, для оплаты ночлежки здесь, и чтобы не загнуться до того совершенно банально – от голода.

В первый и последний раз, пообещал себе Петр Сергеевич, забирая гитару у облегченно выдохнувшего поручика. Добавил только:

– Будете меня сменять, я знаю не так уж много текстов, как вам кажется. Да и лучше, если нас будет двое. Вы же, как я понимаю, и дальше намерены сюда таскаться?

Потом заиграл. Не «Прощальную», конечно, проще, известнее. И казачий романс на трех аккордах летел сквозь время и Черное море туда, где сочувствовать им не могли, потому что жалость унижает, всегда унижала. Где они оставались последним оплотом Белой армии, пока не стали сдавать позиции. И пока схема обороны Перекопа не была выкрадена слишком умным противником, так недальновидно недооцененным.

Среди чистых степей
под лавиной огня
конь каурый заржал:
«Не губите меня,
не губите меня,
мой хозяин лежит
с красной пулей в груди
у разбитых копыт…*


Здесь и сейчас Овечкину было плевать, жалеют их, презирают, смотрят и вовсе как на пустое место, или, напротив, как на прилагающееся к кабаку развлечение – где-то между выпивкой и праздными разговорами. Просто время, которое потом попробуешь забыть, но не вытравишь из памяти. Просто сделка с собственной совестью, которая уже вечером осудит куда страшнее, чем те, кто сейчас слушали офицера-беженца:

Но теперь я прошу
у заклятых врагов:
положите его
мне на круп без торгов.
Разгонюсь я на круче
и в розовый сон
унесусь навсегда
в теплый ласковый Дон.


В самом деле, животным сочувствовать куда проще, чем людям. Проще и понятнее. Что о них могли думать здесь турки? Правильно, ничего хорошего. Лавина эмигрантов, дравшихся между собой за кусок хлеба, не гнушавшихся воровства и грабежей.

Петр Сергеевич вспомнил, как вечером подплывали к Константинополю, и с верхней палубы их встречал древний Босфор, полный огней и своей морской жизни, кипевшей даже ночью. Встречала их и военная артиллерия из английских дредноутов с пушками по бортам.

Конечно, без них было спокойнее. Что ж удивляться тому, что русских здесь не жаловали, что все ценное уходило за бесценок, еды в даровых столовых на всех не хватало, а работу предлагали самую неблагодарную и низкооплачиваемую? Имели полное право: опальных белогвардейцев тут не ждали. Да и право сильного никто не отменял: турки, сами находившиеся под режимом произвола оккупационных властей Антанты, все же были на своей территории и куда менее бесправными, чем чуждые Константинополю российские беженцы.

Когда Овечкин доиграл романс, по излюбленной привычке завершая тот повтором перебора, не случилось, конечно, ни благословенной тишины, ни принятия собравшихся как молчаливого соучастия: это не Ялта, где его знал каждый корнет в бильярдной. Были возгласы одобрения, глухой стук бутылками о столешницу, громкие выкрики, чтобы «продолжали наяривать на гитарке наше, родное». И пистоны вперемешку с лирами, ложившиеся на барную стойку в неровную стопку даже на глаз больше, чем на выпивку. Перов одобрительно кивнул, будто и не сомневался ни в чем. Штабс-капитан на кивок не ответил, молча передавая ему инструмент. И задумался, по привычке прислушиваясь к пению поручика… впрочем, тот ожидаемо запел про русское поле и тонкий колосок.

Если смотреть на то, за чем они сюда пришли, все было весьма неплохо. А гордость... на гордость не проживешь и меняле ее не заложишь. И раз уж сегодня здесь ей оказалось не место, стоило довести дело до конца с размахом истинного транжиры и потом забыть. Он ведь хорошо это умел, забывать.

В кабаке засиделись до глубокой ночи, передавая друг другу гитару и чередуя репертуар. Под негласным запретом у Петра Сергеевича осталась только «Прощальная» как нечто очень личное и не запятнанное исполнением в расчете на подаяние, остального ему было не жаль. Даже сдержанной, выверенной такой тоски в «Зорьке»**, даже романтизированного прощания в «Графине»***… хотя и кольнуло где-то на строчке про оставшуюся минуту, чтоб проститься с отчизной с борта корабля: у Овечкина не нашлось и ее, все в спешке да без оглядки. Даже от последующего «я лишь в вас и в Россию был страстно влюблен» сердце дернулось уже не так. Что уж там: действительно сейчас и здесь сидел он «без любви и без славы, орденов и погон».

Когда за столиком «посерьезнее» наперебой стали требовать «Ворона»****, штабс-капитан только что зубами не заскрипел: дожил до заказных исполнений с пьяным нестройным хором голосов в качестве благодарности, и это он-то, офицер, честь и гордость России... Впрочем, уже вымарался в грязи, что уж теперь нежничать. Так что был и «ворон», и ряд других текстов, многие из которых в приличном обществе не исполнялись. Поручик попробовал было сманеврировать в более привычный репертуар, но куда там было уже «о желтом плесе, о любви»*****…

Время, казалось, тянулось бесконечно, но вот последние посетители, не прерывая животрепещущих и отнюдь не высокоинтеллектуальных дискуссий, громогласно покинули подвальный кабак, поддерживая друг друга под руки. Только тогда Петр Сергеевич, наконец, выдохнул. Неторопливо закурил первую за этот вечер сигару, прикрыл глаза, будто отправляя в архив случившийся позорный эпизод, и очень спокойно заметил Перову, что тот волен и дальше побираться сколько душе угодно, но лично его, Овечкина, ноги больше не будет в подобных притонах, даже если завтра придется выживать на краюшке хлеба.

Поручик, к тому моменту как раз подсчитавший сегодняшний улов (за вычетом процентов хозяину кабака, уже со значением посматривавшего в их сторону), помедлив, кивнул.
Удостоверившись, что его услышали и поняли правильно, штабс-капитан сухо поинтересовался:

– Что там ваш знакомый?

– Еще месяц, – Перов старательно не смотрел на него, будто лично был виноват в задержке. – Документы пока не готовы, будем пробираться в Марсель через Бизерту******. Барон Врангель подписал конвенцию с Францией.

– Что на кону? – заинтересовался Овечкин, по старой привычке накапливая любую информацию, чтобы потом обстоятельно ее проанализировать.

– Черноморский и торговый флот. Им очень уж нужны наши боеспособные корабли, которые официально перейдут под опеку Франции.

– Покровительство из чувства гуманности? – скривился Петр Сергеевич, интуицией бывалого разведчика чуя в этом подвох. Не прогадал.

– Если это и гуманность, то своеобразная. Старые брезентовые палатки, которых тут навалом еще с пятнадцатого года, залежалые консервы того же времени, каменная фасоль, которую даже в размоченном виде не употребить, одно гнилье. Заплесневелый хлеб по сто дирхемов на душу******* так и вовсе будет на вес золота и далеко не в первой гуманитарной партии. По-моему, Петр Сергеевич, это называется узурпаторством.

– Откровенным грабежом это называется, – отрезал Овечкин, которому до чертиков надоели эвфемизмы. Жизнь в Константинополе, пусть и непродолжительная, неизбежно привносила свое: политес и напускная вежливость постепенно стирались. – Все ценное имущество с кораблей, полагаю, тоже реквизируют в счет обеспечения гнилой фасоли и протухшего мяса.

Поручик кивнул, при этом нечаянно задев рукой струны. Гитара отозвалась одиночным аккордом, будто стрельнули из пушки – но промазали. Пока что.

– А какие планы у Франции на наши сухопутные войска? – протянул штабс-капитан, уверенный в том, что услышит в ответ, и не ошибся.

– Им не будут препятствовать.

– Но и помогать особо не будут. Прекрасно.

Перову неприкрытый скепсис по душе явно не пришелся, и он поспешил Овечкина то ли обнадежить, то ли оспорить:

– Барон силами генерала Кутепова хочет сохранить военные кадры, чтобы те не растворились в массе гражданских беженцев.

– Этот сохранит, – согласился Петр Сергеевич. – Человек старой закалки, хоть до семнадцатого о нем и слышно-то не было ничего, так, середнячок, а вот тем не менее. Готов поспорить, во вверенном ему лагере не будет никаких поблажек, а в зависимости от нарушения дисциплины – гауптвахта, разжалование военно-полевым судом или расстрел. Чтобы чужие боялись, сначала должны уважать и бояться свои, и уж Кутепов это прекрасно понимает.

Перов посмотрел на него задумчиво, но гитару не трогал. Говорить больше было не о чем, оставалось только закрыть этот день, как закрывают страницу книги, которую собираются поставить на полку куда-нибудь подальше и более не тревожить никогда:

– Вы не знаете, поручик, не осталось ли еще у полковника каких-нибудь ценных вещей? Если так, самое время пустить их в ход. Иначе, боюсь, месяц мы не протянем. А торговать тем, что вот здесь, – Овечкин ткнул куда-то в область сердца, потому что где там обреталась эфемерная душа, никто не знал, – я не стану и вам не советую. Никакая жизнь там этого не стоит.

***

Через несколько дней Перов словно невзначай обмолвился, что Кудасов умудрился заложить свой «царский» портсигар с бриллиантовым орлом, а больше у того ничего ценного не оставалось.

У Петра Сергеевича от осознания, что у полковника все это время хранилось при себе такое, и теперь оно не продано, а заложено, причем наверняка под расписку и средства, которых выдали раз в пять меньше возможного даже от грабительского сбыта на рынке, дернулась шея. Впрочем, она дернулась бы и без контузии. Чужая дурость его всегда несколько удивляла, но ее истинный масштаб Овечкин познал только сейчас.

– Заложил, значит, – как можно спокойнее заметил штабс-капитан. – Он его что же, вернуть собирается?

– Не могу знать, Петр Сергеевич, – дипломатично ответил поручик, никогда ни за глаза, ни в глаза полковника не осуждавший. Просто образцовый адъютант.
Штабс-капитан только неопределенно хмыкнул.

Как-то так изначально получилось, что в Константинополь они прибыли втроем, а вот обеспечением занимались исключительно они с Перовым. В самом деле, представить Кудасова с его взрывным характером, отстаивающим с бесстрастным лицом очередь на позицию полотерки на палубе или травившего низкопробные анекдоты по кабакам на потеху всякому сброду… Привыкший к совершенно другим условиям, полковник и так был готов по любому поводу схватиться за револьвер, поставив тем самым под угрозу планируемый выезд из Турции, не стоило ему их подбрасывать.

– А полковник вообще понимает, что ему в жизни этот портсигар не вернут – или вернут за такие заоблачные лиры, что мы здесь зимовать останемся, пока соберем новые средства на всем нам интересное предприятие? – все же высказался вслух Овечкин, подобрав в тон поручику фразы понейтральнее, хотя на языке хлестко вертелись слова куда жестче и грубее.

– Это будут мои проблемы. И – мы уедем отсюда до конца года. Это я могу вам обещать, – проронил Перов на редкость спокойно, особенно для последовавшего вердикта. – Потому что если мы не уедем сейчас, мы не уедем вообще. Известного мне человека, имеющего выходы на посольство, уже в январе переведут из Константинополя, да и в самом посольстве тоже намечается, так сказать, смена караула.

Что ж, это был весомый аргумент. С посольством и вправду все было довольно напряженно. Для гражданских с пришвартовавшихся кораблей непременным условием, при котором дозволялось сойти на берег, была проверка «имущественного обеспечения» либо наличия родственников в российском консульстве. Большинство прибывших не могло похвастать ни тем, ни другим, потому за определенную мзду местным жителям с судов предсказуемо начались ночные побеги. Беженцы массово растворялись на улицах города, большинство и вовсе рассеялось по стране на нелегальном положении.

Каким образом Перов обустроил им вписку здесь, пусть и в распоследней ночлежке, Овечкин так и не узнал. Равно как не знал, как их вообще не запихнули в один из трех образовавшихся военных лагерей за сотни километров от Константинополя. Но виза на выезд все равно нужна была нормальная. Франция – это вам не Румыния: эмигрировать туда стоило если не с чистой совестью, то хотя бы с исправными документами.

– Кроме того, – добавил поручик, – прибывшие из Ялты и Севастополя пароходы с углем уже реквизированы Францией. Ходят слухи, что и груз на «Рионе» постигнет та же судьба, а ведь это единственный запас обмундирования и теплой одежды, подоспевший из Крыма.

– Сейчас ноябрь, – поднял голову Овечкин, – и текущая форма уже не выдерживает ветра с вечным мелким дождем, у многих обмундирование и вовсе пришло в негодность во время боев и последовавшей безобразной эвакуации. А ведь впереди зима, смею заметить, не менее холодная и ветреная, таков уж местный климат.

– В Галлиполи и того хуже, – весомо оборвал его Перов. И посмотрел так, что спорить расхотелось. – Мало того, как там… выживают, так еще сенегальский полк в городе расквартирован, а с бухты в полной боевой готовности гостеприимно смотрит нацеленными на лагерь орудиями французский контрминоносец, чтоб не дергались лишний раз.

Штабс-капитана тоже ощутимо передернуло, он невольно потер плечо: старое пулевое ранение обыкновенно напоминало о себе зимой, в этом же году начало ныть куда раньше.

О Галлиполи лучше было не думать вовсе: туда дислоцировали основной военный лагерь регулярных частей Русской армии. Лагерь, который только спустя две недели стояния на рейде и выматывающих препирательств с французским оккупационным командованием прибывшим из Крыма все же разрешено было разбить. И, разместившись на стоянку в двухстах километрах к юго-западу от Константинополя в обособленной географической изоляции, офицеры корпуса генерала Кутепова без преувеличения умирали там в полуразрушенных бараках и смешных с учетом промозглой осени палатках, что им выделили в качестве убежища на зиму.

Медикаментов в «голом поле» не было, средств к существованию тоже – все ценное ушло за продукты еще при сходе на берег в порту. Тех, кого не забирал голод, забирал быстро прогрессирующий туберкулез. Кутепов боролся, как мог, поддерживая моральный дух вверенного ему корпуса: чтобы поверили, что в будущем для них не все еще потеряно, что были правы, проливая кровь за родину, чтобы и дальше сохраняли веру в себя и командование… Но что генерал мог противопоставить времени и условиям, которые были против них? У которых ни языков, ни ремесла, в настоящем – пустой и дикий каменистый берег Дарданелльского пролива и выживание без возможности заработка, а впереди – беспросветное «ничего»?

– Пайки еще не сокращают? – помолчав, резонно поинтересовался Петр Сергеевич.

– Сократят, – веско кивнул Перов. – Видимо, ждут, что проблема, то есть мы, ликвидируется сама. Или исчезнет в направлении Бразилии, на плантации.

– Да там и останется, выплеснутая родиной и историей на чужие берега, бесславно найдя последнее упокоение в братской могиле.

За такими невеселыми разговорами о ближайшем будущем нередко проходили вечера. Однако сейчас об этом не хотелось. Поручик его настроение уловил и предложил вдруг:

– А приходите сегодня на площадь. Говорят, там будет выступать бродячий цирк, – Перов прикинул что-то в уме, привычно потянулся, чтобы выудить брегет за цепочку, да так и смазал движение. Посмотрел на собственную пустующую ладонь и упрямо закончил. – Я как раз смогу присоединиться после, скажем, часа в три пополудни.

– Нашли что-то интересное? – заинтригованно посмотрел на него Овечкин. Вопрос был скорее прозаическим: найти хоть что-то уже было удачей.

– Можно и так сказать. Вот, смотрите, – жестом фокусника поручик выудил гуталин, бархотку и мягкую обувную щетку, демонстрируя их штабс-капитану с таким видом, словно те были щегольским пропуском в варьете. – Совсем как юные красные лазутчики, только те хотя бы охотились за шифром. А здесь это просто чистка обуви без всякой возвышенной цели всем, кто по вечерам ходит в приличные заведения да кабаре. Кстати, англичане называют чистильщиков «shoe shine boy», хотя я не слишком-то и похож на подростка, – Перов скорчил такую умилительную рожу, какая солидному вояке явно не полагалась.

Петр Сергеевич только посмеивался в усы: вот как раз сейчас тот был очень даже похож. Такая же задорная улыбка, как и у человека, удачно облапошившего зазевавшегося простофилю. И вправду как у мальчишки, полагавшего даже маленькое достижение поводом для небывалой гордости. Как и у …

Непрошенное воспоминание кольнуло, но уже не столь остро, так, царапнуло, словно щелчок крышки несуществующего брегета.

Валерий стоит на техническом пляже и радостно утаптывает вымываемую из-под босых ступней гальку. Отблески маяка мягко выхватывают открытое мальчишеское лицо, шальную, настоящую улыбку… И что-то замирает в нем самом, странно, незнакомо, будто видишь редкую картину: страницу из другой книги – красочную, живую, полную динамики и приключений – вложенную в скучнейший автобиографический очерк.

Он, залюбовавшись, все же подходит ближе, практически вплотную. Не удерживается, спрашивает, подспудно желая, чтобы глаза, с восторгом глядящие на море, с тем же выражением обратились и на него: «Что вы делаете, Валерий Михайлович?»

И получает, пожалуй, самый искренний за все их многочисленные разговоры ответ: «Живу».


Овечкин моргнул, и картинка с живущим моментом Мещеряковым померкла. Вот они тоже жили. Как могли, как умели, как получалось. Получалось иногда недурственно, иногда плохо, иногда и вовсе непонятно.

Штабс-капитан с сомнением посмотрел на походный набор Перова и недоверчиво протянул:

– Хотите сказать, на этой вашей площади никого из мальчишек-чистильщиков не было? Сомнительно. Работенка-то непыльная.

– Да нет там никого, – махнул поручик рукой с зажатой с ней щеткой с таким невинным видом, что Овечкин понял: темнит. Видел, следил несколько дней, заметил, в какое время те уходят, и постарается либо найти место в противоположной части площади, либо не попадаться им на глаза.

Петр Сергеевич поставил бы на то, что Перова через пару дней пинками с насиженного места попросят, может статься, что и не очень вежливо. Но отговаривать, он по упрямым глазам видел, было бесполезно, и напутствовать тоже было зряшной затеей.

– Я приду на площадь, – кивнул Овечкин. То ли чтобы не гадать, когда именно поручику достанется за посягательство на чужую территорию, то ли чтобы не думать о всяком, чему было не место, да и не будет уже.

Цирк? Прекрасно. Пусть будет цирк.

________________________________________________________________________________________

Долго и придирчиво подбирала музыку к этой главе. Составила целый список белогвардейских романсов и того, что могло быть ими. Конечно, он оказался куда длиннее чем то, на что в итоге приводятся ссылки.

* «Каурый конь» в исполнении Ливанова, он же – «Романс Дины». Просто стопроцентное попадание в атмосферу, как мне кажется.

** «Закатилася зорька за лес» на слова Юрия Борисова, его романсы пел Валерий Агафонов и весьма недурственно, в том числе и этот. Но искренне советую слушать в исполнении Олега Гончарова и ни в чьем больше. У Гончарова такой правильный, выдержанный надрыв без перегибов. И аккомпанировка хорошая. Овечкин точно пел бы очень похоже.

*** «Не пишите мне писем, дорогая графиня», Шуфутинский. Совершенно точно необеловардейская лирика, потому что Константинополь здесь уже именуется Стамбулом. А жаль.

**** Да-да, тот самый всем известный «Черный ворон» или «Под ракитою зеленой». Вариантов казачьей русской народной песни «Черный ворон, я не твой» существует немало. Не блатная лирика, конечно, но уже и не чинные романсы.

***** «В минуты музыки печальной» на стихи Рубцова. В сети есть вариант исполнения самим Ивашовым, то есть поручиком Перовым в экранизации. Клипа, к сожалению, нет, можно найти на музыкальных сайтах и в популярной русскоязычной социальной сети.

****** О судьбе тех, кто остался в Галлиполи, на острове Лемнос в составе Кубанского корпуса Русской армии, в составе Донского – в Чаталдже и тех, кто не успел выбраться из оккупированного Антантой Константинополя (где по умолчанию размещались преимущественно гражданские беженцы) догадаться несложно. Что до Бизерты, это исторический факт: врангелевский военный флот в составе линейного корабля, крейсера, шести миноносцев и ряда вспомогательных судов к концу двадцатого года получил приказ идти в тунисский порт Бизерту. Там его разоружили, а личный состав вместе с воспитанниками морского корпуса списали на берег, где они и прожили около года вплоть до расселения по разным городам и департаментам Франции.

По похожей схеме выбирались и наши эмигранты, впрочем, стоянки в Тунисе они избежали.

Можно сказать, что Овечкину и Кудасову очень, очень повезло с поручиком Перовым, способным куда больше, чем гитарку в руках держать.

******* 100 дирхемов - 320 г. хлеба.

Трек-лист.

Послушать "Каурый конь": https://www.youtube.com/watch?v=eO7F_6y8SXs

Послушать "Закатилася зорька за лес": https://www.youtube.com/watch?v=K7f9WsWGil0

Послушать "Не пишите мне писем, дорогая графиня": https://www.youtube.com/watch?v=fA0_He0_34Q

Ялтинский маяк примерно того времени: https://krym-yalta.ru/wp-content/uploads/2017/04/yaltamayak4.jpg

просмотреть/оставить комментарии [5]
<< Глава 10 К оглавлениюГлава 12 >>
март 2024  

февраль 2024  

...календарь 2004-2024...
...события фэндома...
...дни рождения...

Запретная секция
Ник:
Пароль:



...регистрация...
...напомнить пароль...

Продолжения
2024.03.26 20:25:08
Наследники Гекаты [18] (Гарри Поттер)


2024.03.26 14:18:44
Как карта ляжет [4] (Гарри Поттер)


2024.03.26 10:28:40
Наши встречи [5] (Неуловимые мстители)


2024.03.22 06:54:44
Слишком много Поттеров [49] (Гарри Поттер)


2024.03.15 12:21:42
О кофе и о любви [0] (Неуловимые мстители)


2024.03.14 10:19:13
Однострочники? О боже..... [1] (Доктор Кто?, Торчвуд)


2024.03.08 19:47:33
Смерть придёт, у неё будут твои глаза [1] (Гарри Поттер)


2024.03.07 20:37:49
Ноль Овна: Дела семейные [0] (Оригинальные произведения)


2024.02.23 14:04:11
Поезд в Средиземье [8] (Произведения Дж. Р. Р. Толкина)


2024.02.20 13:52:41
Танец Чёрной Луны [9] (Гарри Поттер)


2024.02.16 23:12:33
Не все так просто [0] (Оригинальные произведения)


2024.02.12 14:41:23
Иногда они возвращаются [3] ()


2024.02.03 22:36:45
Однажды в галактике Пегас..... [1] (Звездные Врата: SG-1, Звездные врата: Атлантида)


2024.01.27 23:21:16
И двадцать пятый — джокер [0] (Голодные игры)


2024.01.27 13:19:54
Змеиные кожи [1] (Гарри Поттер)


2024.01.20 12:41:41
Республика метеоров [0] (Благие знамения)


2024.01.17 18:44:12
Отвергнутый рай [45] (Произведения Дж. Р. Р. Толкина)


2024.01.16 00:22:48
Маги, магглы и сквибы [10] (Гарри Поттер)


2023.12.24 16:26:20
Nos Célébrations [0] (Благие знамения)


2023.12.03 16:14:39
Книга о настоящем [0] (Оригинальные произведения)


2023.12.02 20:57:00
Гарри Снейп и Алекс Поттер: решающая битва. [0] (Гарри Поттер)


2023.11.17 17:55:35
Семейный паноптикум Малфоев [13] (Гарри Поттер)


2023.11.16 20:51:47
Шахматный порядок [6] (Гарри Поттер)


2023.11.16 11:38:59
Прощай, Северус. Здравствуй, Северус. [1] (Гарри Поттер)


2023.11.12 14:48:00
Wingardium Leviosa! [7] (Гарри Поттер)


HARRY POTTER, characters, names, and all related indicia are trademarks of Warner Bros. © 2001 and J.K.Rowling.
SNAPETALES © v 9.0 2004-2024, by KAGERO ©.