Для того, кто умел верить

Тебе больно идти, тебе трудно дышать,

У тебя вместо сердца — открытая рана.

Но ты все-таки делаешь еще один шаг

Сквозь полынь и терновник к Небесам долгожданным.

И однажды проснутся все ангелы и откроются двери

Для того, кто умел верить…

Fleur. Для того, кто умел верить

— Финеас! Финеас Найджелус Блэк!

Громкий голос госпожи Дайлис Дервент эхом разнёсся по пустому директорскому кабинету.

— Я здесь, Дайлис. Не стоит так кричать, — поморщился Финеас, — поберегите мои уши.

— Как дети?

Под «детьми» она разумела Гарри, Рона и Гермиону.

— Всё с ними в порядке. Ищут медальон моего несчастного потомка.

— Вы слышали что-нибудь о стычках между Орденом Феникса и аврорами, Финеас?

— Немногое, Дайлис. Как вам известно, мои портреты остались лишь в актовом зале, который вечно пуст, да в Западном коридоре, где почти никто не ходит. О столкновениях Вы слышали в Мунго?

— Да, Финеас. В госпиталь привезли нескольких авроров, раненых при… Финеас, я не знаю, что это такое! Они утверждали, будто защищали дома будущих магглорождённых учеников Хогвартса. От людей из Ордена. Вы же знаете, какую репутацию Ордену создал «Пророк» и другие проправительственные издания. Я уверена, что там были переодетые Упивающиеся!

— Акция по дискредитации Ордена? Не слишком ли сложно, Дайлис? Пока что хватало прессы. Люди, в большинстве своём, глупы и легковерны. Оставим пока это. Есть ли иные новости?

— Сегодня я, Финеас, не смогла попасть в Министерство. Моих портретов там больше нет. Мои рамы также убрали из коридоров Мунго и кабинета главного целителя. Остался только парадный портрет в холле, если его уберут, будет слишком заметно, — в голосе Дайлис Дервент мелькнули почти иронические нотки, тут же сменившиеся глубоко встревоженным тоном: — Финеас, послушайте, я боюсь… неужели это знак недоверия к Северусу со стороны… всех этих людей?

— Успокойтесь, Дайлис, я этого не думаю. Это скорее знак недоверия к нам и учителям Хогвартса. Не все ведь считают, как наши доблестные преподаватели, что замок, приняв профессора Снейпа, предал заветы Основателей. И многие подозревают, что мы, портреты, можем вести свою игру… успокойтесь, дорогая Дайлис.

— Будто тут можно успокоиться! Думаю, всё это ещё как-то связано с планами Альберта Ранкорна, которые мы слышали здесь. Ранкорн наведывался к целителю Боуди… Но теперь я не могла подслушать, что они говорят!

— Боуди?

— Да. Теперь он возглавляет Мунго… подозрительная мразь, которая убирает портреты! Где же Альбус? — проговорила Дайлис, окидывая ищущим взглядом кабинет, — иногда он начинает меня раздражать!

— Раздражать? Вы же воплощённое терпение и милосердие, Дайлис!

— Молчите, Финеас! Не время для шуток. Я боюсь за Северуса. Что он там задумал? Как он помешает Ранкорну, не повредив себе?

— Позиции директора достаточно прочны, Дайлис, — задумчиво проговорил Финеас, медленно перебирая худыми пальцами драгоценный медальон с гербом Слизерина, — по сравнению с ним Ранкорн недостаточно силён; он только чиновник Министерства, который принял участие в убийстве Скримджера и стремится заслужить Тёмную Метку. А Северус Снейп — Упивающийся Смертью со времён Первой магической войны, член Ближнего Круга, директор Хогвартса…

— … и убийца Альбуса Дамблдора, спасший от заслуженной расправы Драко Малфоя и лишивший маньяка одной из его намеченных жертв, — голос бывшего директора, внезапно объявившегося на портрете, заставил вздрогнуть и Финеаса, и госпожу Дервент, — Том Риддл пока что доволен им, но рисковать ему небезопасно. Отвечая на твой вопрос, Дайлис: я не знаю, что он задумал. Он собрался очень быстро, успел только переговорить о чём-то с профессором Биннсом, который отказался комментировать мне этот разговор. У нас вышла… размолвка.

— Размолвка? — нахмурилась Дайлис.

— Это мягко сказано, — кротким голосом произнёс Альбус, вглядываясь куда-то вдаль, — вы поняли, Дайлис, что планы Ранкорна — далеко идущие. Он создал… нет, не он… это Том Риддл его руками создаёт нечто похожее на то, что одна моя знакомая из Праги называла по-маггловски — «геноцидом». Единственный способ минимизировать жертвы — выиграть войну. Это машина, против которой не выстоит один человек…

— И он не согласился с вами? — в голосе Дайлис сквозило чувство, весьма похожее на восхищение.

— Да. Он со мной не согласился, — признал Альбус, — он счёл, что сможет осуществить наш прежний план, но с небольшими коррективами. Я уже как-то говорил, что мы слишком рано проводим распределение по факультетам…

Финеас Блэк задумчиво молчал, прислушиваясь к разговору. Дамблдор не знал, что Блэк был свидетелем той «размолвки» между нынешним и предыдущим директором и, более того, впоследствии Снейп посвятил его в кое-какие детали намеченных им «корректив». Риск был немалым, но слизеринец поддержал Снейпа.

— Финеас, ваше молчание слишком значительно.

Разумеется, Дамблдор не мог не заметить этого. Гриффиндорский лис!

— Вы знаете, Альбус, что я — на стороне директора Снейпа. Наши возможности здесь, за рамой, невысоки, так что я предпочитаю содействовать, а не мешать живым.

Финеас Блэк слишком часто слышал подобные утверждения от самого Дамблдора, когда тот был жив, и теперь не упустил случая вернуть Альбусу его же собственные слова. В голосе Блэка чувствовалась угроза, и Дайлис подалась вперёд, готовая предупредить ссору. К счастью, новое лицо пришло ей на помощь.

— Господа, к нам следует Кровавый Барон! — объявил Армандо Диппет, указывая на серебристый силуэт, появившийся у балкона.

Барон учтиво раскланялся с директорами.

— Директор Снейп в своё отсутствие поручил сэру Николасу докладывать вам, глубокоуважаемые директора, о том, как продвигаются дела Ордена Феникса. Но профессор Макгонагал отправила моего друга со срочным поручением, и он просил меня уведомить вас об отсрочке своего доклада.

— Благодарю вас, Барон, — отвечал Дамблдор, вставая со своего нарисованного кресла, — что за поручение получил сэр Ник, вы не знаете?

— Нет, профессор Дамблдор, к сожалению. Сэр Николас торопился, нас не должны были видеть вместе.

В последних словах Барона сквозила горечь. Тень, павшая на Слизерин после убийства Дамблдора, укрыла даже призрак. Прежде Барон и Николас, несмотря на вражду своих факультетов, были большими друзьями; теперь старому Нику пришлось публично отречься от этой дружбы, чтобы оставаться доверенным лицом профессора Макгонагал. Призраки, портреты и эльфы Хогвартса знали правду о новом директоре и должны были всячески ему помогать, скрывая от остальных свою помощь. Через посредничество привидений Снейп узнавал о новых планах Ордена и передавал ту информацию, какую считал необходимым им предоставить; и даже тем, кто успел перешагнуть через порог вечности, приходилось многим жертвовать в этой войне.

— Сэр Николас успел лишь сказать мне, что Орден столкнулся с самыми серьёзными трудностями, — продолжал Кровавый Барон, — в особенности в ходе операции «Дети». По поводу магглорождённых учеников.

— Вы слышали что-нибудь относительно стычек между Орденом и Авроратом, Барон? — спросил Финеас.

— Да, мистер Блэк, — кивнул Барон, — кое-что я слышал.

— Это неправда? — вступила в разговор Дайлис.

— Это правда, — отвечал вместо призрака Дамблдор, — разумеется, бумагомаратели изрядно исказили её.

— Альбус! Что вы знаете? — раздалось сразу несколько голосов.

— Не так уж много, дорогие коллеги. Кое-что я лишь предполагаю, и я уверен, что вы, Финеас, думаете о том же, о чём и я. Но, возможно, пока не стоит озвучивать наши предположения. Они могут оказаться неверными. Подождём сэра Николаса.

— Но что вы слышали, Барон? — не унималась Дайлис.

— Я видел газету и статью в ней, посвящённую… стычке. Там утверждалось, будто люди Дамблдора напали охрану на магглов — родителей будущих учеников Хогвартса. Министерство оборудовало их дома системой слежения, так что…

Дайлис тихо вскрикнула.

— И стоило Ордену вновь явиться к ним, как…

— …как появились авроры, госпожа Дайлис. Сэр Ник высказался в том духе, что следовало бы сразу не спрашивать согласия этих магглов на спасение, — чувствовалось, что Барон полностью согласен с Ником, — Ведь орденцев слишком мало, чтобы следить лично за каждым домом, а у Министерства было так много способов… запудрить им мозги.

Школьный жаргон смотрелся довольно забавно в устах старого призрака, но никто не улыбнулся. Финеас бросил на Дамблдора далеко не дружественный взгляд — слизеринец предупреждал, что Альбус напрасно позволяет своим наследникам из Ордена действовать так, будто Хогвартс останется неприступной твердыней в этой войне, как было в течение веков. Следовало хоть как-то предупредить их, чтобы избавить от резких движений вроде обсуждаемого боя с аврорами. Это же чудовищный просчёт! Глупое гриффиндорство, хотя чего ещё ожидать…

Но Альбус считал, что следует предоставить событиям идти своим чередом. И вмешиваться лишь изредка. Только тогда, когда речь шла о Главном плане.

— Но почему мы не знали об этом? Почему об этой слежке не знали наши авроры? — уже договаривая свои вопросы, Дайлис начала догадываться о том, каков будет ответ.

— Наших в Аврорате слишком мало, Дайлис, — вздохнул Альбус, — кроме того, есть спецотряды Комиссии, в которую мы ещё не пробрались. А люди, что служат там, свято верят, что защищают интересы мирных жителей. Министерству удалось добраться и до магглов… теперь они уверены, будто Орден — и есть «экстремистская группировка» и источник опасности, о котором их предупреждали профессора Хогвартса ещё в начале лета… Заметьте, тогда мало кто из этих магглов решил выбрать заграничные школы и покинуть страну. Теперь все мы расплачиваемся за это.

Финеас Блэк кивнул, молчаливо соглашаясь. Обитатели Хогвартса веками жили, думая о детях, об их интересах и возможностях, об их настоящем и будущем; им не приходило в голову, что родители могут колебаться, когда над жизнями их детей нависает такая угроза. Что для кого-то интересы ребёнка могут не стоять на первом месте. Но это было именно так.

— И что теперь делать? — Дайлис порывисто вскочила с кресла, — что собираются сделать?

— Молитесь, госпожа Дервент, — проговорил Финеас, — чтобы Северусу удалось выполнить задуманное им. Вы единственная из нас, кто ещё может молиться… не так ли, Альбус?

Взгляды директоров обратились к портрету Дамблдора, но там уже никого не было. Установившуюся было тишину нарушили давно знакомые обитателям кабинета звуки — печально-прекрасная мелодия, полная глубокой, нежной тоски; она лилась в комнату из раскрытого окна. Кровавый Барон машинально обернулся, чтобы проследить взглядом силуэт феникса, мелькнувший на фоне тёмного, беззвёздного ночного неба, и подозрительно быстро поднёс к глазам кружевную манжету своей призрачной рубашки.


* * *

— Доброе утро, Пенни!

Голос был до боли знакомым, но Пенелопа Кристал даже не подумала обернуться и ответить на приветствие. Её шея словно окаменела. Она предполагала, чего ей могло стоить такое молчание, но это не меняло дела. И мисс Кристал упрямо шла вперёд, стараясь двигаться как можно быстрее в плотной толпе чиновников, заполнившей атриум Министерства. Как и многие другие, она не смотрела на произведение внезапно прославившегося скульптора, воспевающего величие чистокровных магов. Их лица вышли ужасными, они просто оскорбляли эстетическое чувство. А вот лица магглов, из тел которых был создан пьедестал, удались: искривлённые мукой, почти лишённые человеческого выражения, они производили впечатление. Жуткое впечатление.

И Пенелопа проходила мимо, поджимая губы, нервно поправляя повязку целительницы, скрывшую теперь её великолепные волосы. Многие старые знакомые даже перестали её узнавать без привычных роскошных волн, обрамлявших хорошенькое личико. Ещё бы и этот перестал узнавать, но он, как назло, слишком часто попадался на её пути.

Перси Уизли.

И это в него она когда-то была влюблена! Ошиблась. Так бывает.

«Доброе утро, Пенни!», «Здравствуй, Пенни!», «Добрый вечер, Пенни!» — казалось, он был повсюду. Иногда ей хотелось ударить его, иногда — накричать, но она поджимала губы и молча уходила.

Ей не о чем было говорить с человеком, который мог так поступать. Пенелопа ведь не слепая. Когда Перси рассорился со своей семьей, она вначале поддержала его — кто же не ссорится с роднёй? Разве что те, у кого её нет. Но потом, потом… потом она поняла, в чём была суть их конфликта. Для Перси важнее всего была карьера, и ради карьеры он был готов на всё, даже перешагнуть через собственных отца и мать, братьев и сестёр. Да, не таким я тебя представляла, Перси Уизли. Не думала я, что для тебя слова «честь», «справедливость», «любовь» — звук пустой. Ты же гриффиндорец, мантикора тебя задери! Впрочем, причём здесь принадлежность к факультету?.. Решай всё факультет, дурных людей вообще в Англии не было бы! Даже со Слизерина.

Нет, Перси, я вижу, с каким презрением ты смотришь на своего отца, как выслуживаешься перед начальством, как… всё это мерзко, всё это низко, Перси. Ты перешагнул через свою семью ради какой-то там карьеры. И если бы я не вычеркнула тебя из своей жизни, однажды ты перешагнул бы и через меня. Мерлин, ты и через собственных детей, наверно, перешагнул бы, не морщась. И если для тебя главное — чины и звания, награды и похвалы, так и подавись ты ими! Греби их лопатой, ешь на обед, только не трогай людей, которые видят в этой жизни ещё что-то, кроме денег и почестей.

Давай, женись на какой-нибудь чистокровке… Хм, конечно, если ещё найдётся чистокровная девушка, которой ты, зануда этакая, понравишься… Чистокровки сейчас в чести и имеют право выбирать из множества жаждущих искателей, а потому весьма дорого продают себя. Ты, Перси, — при всём твоём старании, — ещё столько не заработал! Но ты продолжай, продолжай, может, годам к ста пятидесяти и накопишь нужную сумму… Конечно, тебе не ровня какая-то там полукровка, которой чудом удалось подтвердить статус крови. И то, наверно, потому, что её отец, Леон Кристал, чистокровный волшебник и блестящий целитель, а мать — из семьи сквибов… Я тебе не ровня, дорогой мой, и нечего мелькать перед моими глазами и действовать на нервы. Я тебя ненавижу…

Мерлин, как же больно! Может, подойти к кому-нибудь из Стирателей и попросить наложить «Obliviаte»?.. Чушь какая… Соберись, Пенни, и иди работай!

— Ненавижу, — сказала Пенелопа собственному отражению в зеркальце, которое висело над рукомойником в её кабинете.

Мисс Кристал после окончания школы целителей устроилась на работу в Министерство магии, сестрой-помощницей в медпункте, и теперь целыми днями возилась с травмами, которые получали изобретатели в экспериментальном отделе, отмеривала порошки и зелья от головной боли или разыгравшегося не вовремя желудка. Каждое утро она приходила сюда, в этот чистенький светлый кабинет, смотрелась в зеркальце, поправляла повязку и принималась за работу. Её жизнь текла в размеренном ритме, пока… пока не случилось всего этого.

Министром стал Пий Толстоватый, а Скримджер умер, хотя ещё накануне был полон сил. Пенелопа не помнила ни сражения, ни проклятий, ни масок. Но на следующий день после смены власти она увидела, что в её в кабинете не достаёт настойки бадьяна и некоторых других зелий для исцеления ран, а затем вымела из угла вместе с сором осколки бутылочки, которую она не разбивала, и клочки какой-то чёрной ткани. А потом внимательно рассмотрела клеёнчатую простыню на банкетке и нашла на ней мелкие капли разбрызгавшейся крови.

Оттирая антисептиком кровь, Пенелопа с ужасом осознавала, что произошло и во что она оказалась втянута. Кого она исцелила? Кто стёр ей память? Как теперь жить, когда с каждым днём положение становится всё ужаснее? Бежать! Но ей некуда бежать, ей не позволят бежать. У неё есть родители, родственники, братья и сёстры. Скрываясь среди них, она подставит их под удар. Отец тоже не стал бежать и увольняться из Мунго. Все они двигаются, как под прицелом маггловских ружей.

И Пенелопа осталась.

Ей было тяжело, и Перси со своим раздражающим поведением отошёл на задний план, став лишь одной из многих причин для тревоги. Девушка с замиранием сердца здоровалась с мистером Артуром Уизли, думая о том, как же он ещё удерживается на этом месте — все ненавидят его. Почти все! Однажды она изловила его и так и заявила — он в опасности, она видит и слышит это каждый день. Артур Уизли по-доброму улыбнулся, велел ей успокоиться и не думать о нём: он выполняет свой долг, а она, Пенни, пусть выполняет свой.

— Для тебя было бы лучше быть слепой и глухой, Пенелопа.

— Но я не хочу так!

— Тс, ты можешь погибнуть.

А сегодня дверь её кабинета открылась, и туда вошёл Перси Уизли с раскроенной рукой. Он, очевидно, напоролся на что-то острое, кровь так и лилась из раны. Впрочем, дело, как после быстрого осмотра выяснила Пенелопа, не опасное. Она молча остановила кровь, обработала рану антисептиком, не обращая внимания на героические усилия Персиваля не морщиться от острого жжения, и заклинанием срастила рану. Вот, даже следа не осталось. А потратила меньше минуты. Рекорд!

— Можете идти, — как можно холоднее проговорила целительница. Но тут Перси сделал нечто необыкновенное. Он одним прыжком нырнул за ширму, где прятались банкетка и средства первой помощи при серьёзных травмах. Через секунду палату осветило лёгкое серебристое сияние, и взволнованный голос Перси произнёс: «Фред, Джордж, на вас хотят напасть! Берегитесь, они опробуют антиаппарационный мешок!». Серебристый лис, юркнув мимо светильника, растаял в воздухе.

Пенелопа широко раскрытыми глазами смотрела на Уизли, когда он вышел из-за ширмы и направил на неё волшебную палочку. Но сотворить заклинание не успел: в него полетела баночка жгучего антисептика. Жизнь бок о бок с близнецами выработала у Перси кошачью реакцию и ловкость, и от «снаряда» он увернулся, иначе зелье основательно обожгло бы ему лицо.

— Ах ты мразь! — Пенни залепила ему пощёчину; очки у Перси слетели, волосы растрепались, а следующий удар выбил из его рук палочку, — ах ты… может, это ты стёр мне память тогда, а? А что ты ещё сделал? Теперь хочешь братьев своих погубить? Да я тебя!..

— Тише ты! — Перси кое-как изловил свою палочку и наложил Silencio на целительницу. Она снова кинулась на него с кулаками. Он отвёл руки за спину и стоял, не обороняясь и даже не закрываясь от её ударов. Пенелопа вдруг словно очнулась и увидела кровь на его лице — она разбила ему нос; без очков Перси выглядел моложе и как-то… иначе. Обыкновенно, стоило ему снять очки, как взгляд его близоруких глаз становился беспомощным, беззащитным. Теперь было другое: он словно глядел в себя, отрешённо.

— Это не я стёр тебе память, а Мальсибер. Его ранили, и я повёл его в медпункт. Ты испугалась, но подлатала его. Он ничего тебе не сделал. Я всё время был рядом, я…

— Откуда я знаю, что тебе можно верить? Так ты помог падению Скримджера? Они же убили его, я уверена! — Silencio спало, и Пенни обрела голос.

— Я не помогал… в этом. Я не знал, что будет нападение на Министерство. Когда пришёл, здесь уже всё кончилось. Мальсибер был ранен, искал медпункт. Я не хотел, чтобы ты оставалась с ним… одна.

— А почему тебе не стёрли память?

— Понятно, почему. Чтобы держать в подчинении и страхе. Мы все повязаны одной верёвочкой. Но сегодня я понял — хватит. Знаешь, Пенни, это ведь ты… твоё… — взгляд Перси потеплел, но Пенелопа презрительно хмыкнула и тряхнула головой.

Поверила она ему, как же! Разбежался!

И всё же Пенни лениво взмахнула палочкой, поправляя его разбитый нос. Как бы она не относилась к нему, лечение — её работа.

— Ты мне не веришь… но я заставлю тебя поверить! А теперь прощай, — вдруг заторопился Перси, — я и так задержался здесь. Не будем навлекать подозрения…

Он наклонился, шаря по полу в поисках очков. Пенелопа сжалилась над ним, подняла очки, протёрла стерильной тряпочкой и протянула ему. Пожалуй, не один рыцарь на турнире не принимал от прекрасной дамы знака благосклонности с такой благодарностью и восторгом, как Перси взял у неё эти несчастные очки. О, её гриффиндорский храбрый рыцарь! Увы, этот образ навеки рассыпался в прах! Это был только образ…

А Перси уверенно шагал по коридору. Он чувствовал себя существенно лучше, хотя его сегодняшняя выходка была лишь началом, робким шагом к тому пути, который всегда был верным и с которого он сбился так легко, почти незаметно. Он был уверен, что его родители поступали глупо, когда плыли против течения. Его раздражала их бедность, неустроенность, косые взгляды от респектабельных волшебников. В глубине души он считал, что его родители поступали просто безответственно, навлекая на своих детей все эти неприятности и тяготы, хотя и не осмеливался высказать эту мысль вслух. Впрочем, нельзя сказать, что Перси не был прав в этом: едва ли можно назвать благоразумным поведение людей, которые завели больше детей, чем могли обеспечить.

Но если бы Перси набрался храбрости напрямую высказать своё мнение, его родители очень удивились бы. Молли выросла в тонной и чинной семье Пруэтт, и ей казалось, что нет ничего скучнее и губительнее для человека, чем чрезмерно правильная, по часам расписанная жизнь, и никакое довольство и комфорт не искупают отсутствие тёплых отношений и свободы выражать свои чувства. Теперь трудно было поверить, но Молли росла в образцовом семействе и была образцовой девочкой, которая делала книксен, здороваясь с отцом, и смертельно боялась испачкать платьице. А уж о квиддиче и мечтать не смела. Молли и её старшие братья вырвались из этого круга, как только смогли. Что же касалось Артура, то он всегда был чудаком и полагал, что в этом-то и есть счастье — быть непохожим на других, заниматься любимым делом и плевать на чины и звания. Так что Перси, характером пошедший в семейство Пруэтт, не видел ни излишних ограничений, ни холодности «образцовых» родов, зато очень хорошо знал, что такое вечная нехватка то одного, то другого, поношенные вещи и отсутствие личного пространства. Но цена за вожделенные богатство и комфорт на поверку оказалась слишком высокой.

Перси был обижен на родителей. Перси хотел сделать карьеру. Перси хотел жить с комфортом и мечтал, что его собственные дети — пусть их окажется далеко не так много, — никогда не будут знать нужды. Но Перси вовсе не хотел становиться предателем и переходить на другую сторону баррикад… он не видел их, этих баррикад, для него они были лишь плодом воображения его слегка чокнутых родичей. Война давно окончилась. Министерство всё держит под контролем. Можно строить здание собственной судьбы, не ввязываясь во всякие безумные авантюры, из-за которых страдает репутация и реальные возможности, одна за другой, катятся в пропасть. Но в последний год не замечать строящиеся баррикады и стрельбу по ним стало всё сложнее. Перси огляделся и понял — где и с кем оказался. Нет, он не хотел быть пособником Волдеморта. Увольте. Раз уж от этого не отвертеться, он вступит в борьбу. Даже если слишком поздно… Недаром Шляпа отправила его на Гриффиндор со словами: «И всё-таки в тебе есть необходимые задатки!».

Но в тот момент, когда Перси принял это решение, он увяз уже слишком глубоко. В чём и не замедлил убедиться.

Не успел он вернуться на своё рабочее место, как его вызвали к Амбридж. С неохотой вошёл он в розовый кабинет, стараясь не смотреть на вмонтированный в дверь волшебный глаз.

Председатель Комиссии по учёту маггловских выродков встретила его с широкой жабьей улыбкой на лице. Она наговорила ему много разных лестных вещей, где за каждым витком похвалы скрывалась угроза, и под конец отметила, что он, мистер Уизли, привлёк её внимание своей добросовестностью и работоспособностью. Поэтому она сочла, что его можно включить в члены Комиссии (ведь он понимает, какая честь ему оказана?). Словом, на Перси решили свалить кое-какую занудную бумажную работу в этой самой Комиссии.

«Возможно, я сумею кое-что разузнать» — подумал Перси. Сегодня же он подслушал разговор Мальсибера и Макнейра, и слава Мерлину, что у него это получилось! Только бы близнецы успели, Мерлин и Моргана! Только бы успели! Как он сможет жить без этих двух сумасшедших засранцев!? А мать!? Мама…

И вот его провели в архивное помещение и усадили за работу. Статистика, систематизация… Списки имён. Хорошо, что у него фотографическая память!

Из воняющей гадостно-сладкими духами папки, неудачно подвернувшейся под локоть, вылетел листок, исписанный крупным почерком. Перси без труда узнал руку Альберта Ранкорна.

Это был доклад с изложением нового проекта. Молодой человек сорвал с носа очки и поднёс поближе к близоруким глазам документ, пропитанный запахом табака Ранкорна и едких духов Амбридж. Эта тошнотворная смесь навеки осталась в памяти Перси связана с ужасом и страхом.

В записке на имя начальницы Ранкорн представлял свой проект, весьма интересный план, который позволял высокопоставленным членам Комиссии неплохо обогатиться и заодно обеспечить себе самые лучшие места в аду, у чертей на сковородках.

Из вступления Перси узнал, что магглорождённые ученики Хогвартса делились на две категории. Самые сильные и способные, первая категория, должны были обучаться отдельно от чистокровных и составить хорошо обученную прислугу для грязной или вредной работы. Перси шумно сглотнул, вспомнив подругу Рона, Гермиону Грейнджер. Но ведь ей же хватит ума не явиться в школу!

Вторая категория, менее способные ученики, должны были быть выдворены в маггловский мир точно так же, как и те взрослые волшебники, что не смогли подтвердить свой Статус Крови. Особо опасных следовало заключить в Азкабан; о приговорах вслух не говорили, но Перси догадывался, что некоторые люди исчезли с рабочих мест неспроста и наверняка уже отбывают срок в обители дементоров. Его собственного отца держали на месте лишь в надежде через него выйти на Поттера, с которым, как было известно, семья поддерживала дружбу…

Вот тут, на выдворении и депортациях, и начинались предложения Ранкорна. Он-таки сообразил, что Великобритания — это ещё не весь свет. Те, кого они выбросят из английского волшебного мира, при помощи Ордена, существование которого так не хотелось признавать Амбридж, просто переберутся в другие страны, и неизвестно, как отреагируют правительства этих стран на волны беженцев, рассказывающих об изменениях в политике британского правительства, репрессиях и опасном курсе, который взяло Министерство.

Поэтому Ранкорн предлагал предотвратить утечку информации и волшебной крови — пусть даже грязной, — из страны. Если грязнокровки воруют магию у чистокровных (очевидно, бородач и сам понимал, что это бредовое заявление и в него не верил, но добросовестно пользовался одобренной сверху риторикой), то не логично ли заставить их вернуть незаконно приобретённое? У тех, кто не сможет доказать чистоту своей крови, следует взять всё, что они могут дать чистокровному обществу. Имущество. Знания. Органы. Кровь.

Ранкорн предлагал Комиссии никого не выдворять из магического мира, а использовать не подтвердивших Статус крови в своих интересах. Тех, кто достаточно умён, следовало заставить работать мозгами на благо волшебного сообщества и Министерства (читай — для обогащения членов комиссии), а тех, у кого ума и волшебной силы слишком мало, использовать в качестве подопытного материала. Здесь следовала сноска на приложение, и Перси дрожащими руками перевернул страницу, чтобы наткнуться на список экспериментов, которые Ранкорн предлагал провести.

Перси отнёс документ подальше от лица — он уже задыхался от его отвратительной вони; буквы расплылись перед глазами, но он помнил, что там было написано… Неужели можно делать такое… с живыми людьми? Перси затошнило при мысли о «научных исследованиях в области трансфигурации, зельеварения и целительства», которые Ранкорн предлагал проводить над магглорождёнными и магическими существами. Их сгонят в специальные лагеря… и будут проводить «исследования»… уничтожать… Где-то Перси уже слышал о подобном… от отца? Может быть, от Гермионы?..

В архивном помещении и соседних с ним коридорах было тихо. Слышно было, как шелестят бумаги и журчит вода в трубах; стук каблуков по паркету в этой тишине прозвучал с резкостью выстрелов. Перси торопливо сунул записку Ранкорна в папку, папку — на место, и продолжил сводить данные в таблицу. Когда дверь открылась и на пороге показалась Амбридж, Уизли был уже погружён в работу и выглядел так, будто никогда и не отвлекался.

Перси не был наблюдательным человеком, а внимательностью отличался лишь на уроках. Его отличная репутация в школе, перешедшая за ним в Министерство, зиждилась на хорошей памяти и свирепом старании, благодаря которому он всегда всё знал, помнил и справлялся с работой вовремя. Назначая Перси старостой, Минерва Макгонагал напрасно надеялась, что эта должность, которую мальчик, безусловно, заслужил своей добросовестностью и обязательностью, разовьёт в нём чуткость и внимательность к людям — те качества, которых ему так не хватало. Тогда у Перси развилось только самомнение.

Попав же в Министерство, он вдруг ощутил, что его знаний и старания мало, чтобы сделать карьеру. Перси лез из кожи вон, но ему не хватало того элементарного, чем обладали даже его менее успешные товарищи — умения читать между строк, слышать непроизнесённое, мгновенно схватывать суть, чувствовать настроения и намерения окружающих. История с мистером Краучем уже давно показала ему, как он катастрофически глух и слеп.

А теперь Перси безумно не хватало этого навыка — понимать окружающих его людей. Амбридж и Ранкорн обыграют его в два счёта. На их игровой доске он только пешка, его используют и сомнут. Как выпутаться из этих сетей — Перси Уизли не знал, не знал он и того, как теперь вести себя с Амбридж.

— Мистер Уизли, вы случайно не видели здесь мою рабочую папку, розовую с инициалами? Я, кажется, оставила её здесь.

Какой мерзкий, слащавый голос! И, кажется, даже знаний нечуткого Перси хватает, чтобы понять, как фальшивы и лживы эти слова.

— Мм… сейчас поищем, мадам Амбридж! — промычал Перси, с услужливой торопливостью откладывая работу и роясь в противоположной стороне от недавно обследованной им папки.

— О, вот же она! — Долорес схватила свою папку, ту самую, и её пальцы с ярко-розовыми накрашенными ногтями скрючились, царапая плотный картон.

Чиновница откланялась, а Перси ещё долго смотрел на дверь, за которой она исчезла. Эта мерзкая тётка, она же — дура, хитрая, наглая, злобная дура. И, оказывается, такая же плохая актриса, как сам Перси — дурной актёр. Неужели она намеренно оставила здесь такой компромат? И выдержал ли Перси проверку, которую ему тут устроили?

Но Перси, в отличие от неё, не дурак. Он всему научится и, чтоб ему провалиться на этом месте, выпутается из её розовых сетей. Что-то, вроде ростков пробивающейся интуиции, начинало подсказывать Перси, что с Амбридж он справится. А вот грозно возвышающаяся за её спиной фигура Альберта Ранкорна выглядела гораздо более опасной.


* * *

— Немногие служат мне так преданно, как ты, Сэ-эверус, — протянул Волдеморт, поднося поближе к подслеповатым глазам увитые тонким почерком писцов семнадцатого века допросные листы. Его серые пальцы держали документ ловко и уверенно: сказывался опыт приказчика антикварной лавки. Маггловская бумага, которую использовали те, кто допрашивал графиню Батори, была дорогой и качественной, и потому прекрасно сохранилась. Волдеморт поднял один из листков повыше и посмотрел на просвет: в ярком свете колдовских свечей чётко вырисовывались очертания филиграни<1>. Крест, якорь и сердце. Вера. Надежда. Любовь.

«Старьёвщик!» — с отвращением подумал «Сэ-эверус», надёжно укрытый своим невидимым щитом. А «старьёвщик», рассмеявшись сухим, каким-то колючим смехом, опустил документ на стол и отряхнул от вековой пыли свои призрачные пальцы.

Снейп ещё раз взглянул на документы: стремительный старинный почерк выглядел красивым, но абсолютно нечитаемым. Витиеватые строчки убегали в бесконечность, храня свою страшную тайну — тайну рецепта легендарного Эликсира Вечности, чья история уходила во тьму веков, к подножию египетских пирамид и развалинам ассирийских дворцов, и стекалась тонкой нитью к замку Чейт, владениям Кровавой графини. Мельком упоминался Эликсир в старинных тёмных манускриптах; вслух о нём не говорили; Северус догадывался, что в тех научных кругах, в каких он вращался, кое-кто мог слышать об Эликсире, но не смел признаться в этом. Да и зачем? Сколь бы мучительно-манящим не было бессмертие, плата за него являлась слишком чудовищной. К тому же упоминания были редки и отрывочны, а сами авторы тёмных трудов по зельеварению не особенно верили в то, что под этой легендой скрывается хоть какая-то фактическая основа. Но профессор Снейп, декан Слизерина, посвящённый во многие тайны древних родов, Упивающийся Смертью, знакомый не понаслышке с тёмными искусствами, знал: самые страшные и странные сказки оборачиваются явью, стоит лишь внимательнее всмотреться в них.

— Немногие служат мне так преданно, как ты, Сэ-эверус, — повторил Волдеморт, — очень немногие. Твоя служба будет достойно вознаграждена. Это… — некоторое время он подбирал слова, — эта заслуга оценена мною особенно высоко!

Снейп скромно склонил голову.

— Я поклялся служить вам, повелитель. И служу, чем могу и как могу.

— А можешь ты очень многое! — в глазах монстра мелькнули жадные искры, — Тебе, лучшему зельевару Британии, если не мира, под силу восстановить этот рецепт!

Шипящий голос Тёмного Лорда слегка дрогнул — его волнение, неподдельное и глубокое, было слишком велико. Бог ты мой, это же надо так страстно любить собственную персону! Волдеморт всю свою жизнь находился в поиске способов достичь бессмертия; теперь же, когда восстановленное тело оказалось отнюдь не столь крепким и выносливым, как того хотелось бы его темнейшеству, нужда в новом методе взять штурмом мироздание стала ещё более настоятельной. Философский камень, Дары Смерти, тайны даосских мудрецов — все варианты перебирались Тёмным лордом в надежде на победу над человеческой природой. И в критической ситуации Северус решил воспользоваться этими лихорадочными метаниями лорда, прибавив к списку панацей от смерти Эликсир, обещавший телу цветущее здоровье и молодость, счастливое и полное бессмертие.

— Я надеюсь на удачный исход эксперимента, мой Лорд, — ответил Снейп, спокойно встречая горящий взгляд змеиных глаз.

— Да ведь тебе самому интересно поработать над таким великолепным по сложности проектом! Я угадал?

Откровенное веселье на этой змеиной морде вызывало отвращение. Оно было неправильным — Волдеморт и сам вскоре понял, что вышел из роли. Обыкновенно он был Великим и Ужасным Тёмным Лордом, Повелителем, величественно-трагичным героем древнего эпоса, вихрем ворвавшимся в современность из тьмы веков. Это была главная, излюбленная маска Тома Риддла. Разыгрывать спектакли ему безумно нравилось; это стало необходимостью, единственной формой взаимодействия с людьми; и всё-таки он периодически сбивался с тона, этот Нерон магического мира.

Но иногда, под влиянием безумного вдохновения, Тёмный лорд всё ещё бывал очень убедителен; ореол могущественной силы, исходившей от него, напоминал о том мрачновато-героическом образе, который прежде привлекал пылкие сердца и покорял самые сильные и расчётливые умы. Но со времени своего последнего возвращения Тёмный Лорд всё чаще и чаще напоминал злодея из второсортного маггловского боевика, где главную роль играют спецэффекты<2>.

Возможно, так казалось лишь Северусу, который знал о Волдеморте слишком много; во всяком случае, сам профессор исполнял свою опостылевшую роль безупречно.

— Как и всегда, мой Лорд, — голос Снейпа звучал почтительно и уверенно. Как и всегда…

— Ты немногословен, Сэ-эверус, зато много действуешь. Хорошо иметь такого слугу.

Волдеморт задумчиво окинул взглядом библиотеку: рабочий стол, за которым сидел он сам, заваленный бумагами и тяжёлыми фолиантами, старинными и не очень; витражные окна с родовыми гербами; книжные шкафы за стеклянными дверцами, в глубине которых играли отблески светильников и слегка искажённые отражения интерьера. Эти шкафы не были особенно интересны. Те собрания, что скрывались за более или менее безобидными изданиями на открытых полках, собрания, спрятанные в тайниках, были куда значительнее. Но даже в этой великолепной коллекции, которую поколения Малфоев пополняли и лелеяли в течение многих веков, не было ничего вразумительного об Эликсире Вечности. Поистине драгоценными являлись сведения, добытые Снейпом. А размотать эту нить он смог, по его словам, пользуясь материалами библиотеки Блэков на Гриммо. И, по его же свидетельству, от этой сокровищницы уже ничего не осталось.

— Я думаю о том, какое наследие мы потеряли, Сэ-эверуссс, — прошипел, сужая глаза, Тёмный Лорд, — Эти документы с рецептом могли быть уничтожены. Поразительная удача, что этого не произошло. Библиотека Блэков, их коллекции артефактов… — красные глаза остановились на лице Снейпа с явным обвинением, — всё это было уничтожено, стёрто с лица земли, и вы, мои слуги, допустили это.

Снейп вновь склонил голову. Он мог вспомнить, что Тёмный лорд сам отдавал ему приказ не препятствовать — и даже участвовать, — в уничтожении особо опасных вещей, попадавших в руки Ордена, дабы не «раскрываться» перед Дамблдором. Но, разумеется, повелитель об этих своих приказах благополучно забыл, и в любой момент обвинение в потере «наследия» могло разрастись до размеров опалы. Попытка же защититься равнялась смертному приговору…

— А сколько семейств, помимо Блэков, пострадали во время Первой войны? Сколько драгоценностей пришлось кинуть в пасть Министерства Малфоям или Мальсиберам, чтобы выкупить себе право на существование? Из-за этого тёмные искусства откатились на многие века назад. И некоторые потери нам уже никогда не восполнить…

О Мерлин, только не это! Волдеморт мог говорить на эту тему часами… днями… Его речи всегда находились где-то на грани истерики — море эмоций, ни капли чувств, — и были полны сложных конструкций, иногда гениальных, но всё чаще — бессмысленных. Говорить — и высказывать мысли, — мог только он сам, но собеседник был необходим, чтобы трепетно внимать откровениям и изредка откликаться, словно эхо, на витиеватые монологи. Новичков эти «вдохновенные» речи приводили в восторг: им казалось, что Тёмный Лорд доверяет им, возвышает до себя, посвящает в свои великолепные идеи. Но Северус давно знал: в такие часы их повелитель не высказывал ничего нового, важного или интересного, он всего лишь изливал свою больную душу, оставляя собеседнику напоследок лишь усталость и опустошённость. Каждый раз, когда Северус попадал на «разговорчивое» настроение Волдеморта, он чувствовал себя измученным и обессиленным, точно после выматывающей, но бессмысленной работы.

Но, к счастью, Тёмный Лорд замолчал. Он ждал ответа.

— Это война, мой Лорд. Взамен того, что мы потеряли, создано новое. Вспомните о своих открытиях. Практически все области, где вы добились успеха, являлись неразработанными, едва намеченными, забытыми… или даже вовсе не существовали. А теперь?

Волдеморт величественно махнул рукой, словно отметая свои заслуги, которые Северус, надо сказать, нисколько не преувеличил. По сути, это была не похвала, а констатация факта; Снейп никогда не унижался до лести без самой крайней необходимости. То была не его роль. Тёмному Лорду нравилось видеть в качестве своей правой руки сурового и молчаливого человека-статую, чьи блестящие таланты были тщательно скрыты под ледяной и отталкивающей оболочкой, аскета, служителя идеи. Он оттенял величие и очарование самого Волдеморта, не затмевая его. Поэтому даже червоточинка происхождения — ведь Снейп не был чистокровным, — необыкновенно ему шла; Принц-полукровка являлся персонажем, идеальным в своём несовершенстве.

Его роль была тщательно продумана и отыграна. Снейп ненавидел её.

— Следует отметить твою деятельность, Сэ-эверус. В стеснённых условиях ты работал весьма неплохо, — Волдеморт подозрительно быстро сменил гнев на милость, — Тот же антиаппарационный мешок, отличный от защиты Хогвартса… наши бойцы ещё не научились достаточно хорошо применять его, но это дело времени. Как и его дальнейшая разработка, не так ли? Мешок… или скорее мантия. «Мешок» — это так грубо. Я не хотел бы прятать Великобританию в мешок… набросить мантию на остров — вот что было бы прекрасно.

Северус медленно, понимающе кивнул, и от мысли о масштабах предстоящей работы у него начала болеть голова. Всё-таки Дамблдор был неправ: основа личности Тёмного Лорда — не жестокость и не озлобленность на несправедливый мир. И даже не страх. Это — алчность.

Между тем Волдеморт вновь собрался, сосредоточившись на самой насущной для него проблеме, и побарабанил пальцами по столу.

— Итак, теперь дело лишь за тем, чтобы создать условия для приготовления Эликсира Вечности. После можно задуматься и о совершенствовании мантии.

— Да, мой Лорд. Переводчик с венгерского ждёт, когда можно будет приступить к работе; необходим более тонкий перевод, чем первый набросок, — он коснулся исписанных быстрым современным почерком листов, лежавших на столе перед Тёмным Лордом, пока тот разглядывал оригиналы документов.

— Он ждёт с нетерпением, я думаю! — с жестокой насмешкой проговорил Волдеморт, — его необходимо будет уничтожить. А участники этого действа… ты сказал, от них можно не ждать предательства?

— Да, мой Лорд.

— Но… Obliviаte можно отменить, если появится большое желание. У венгерских авроров оно явно велико!

— А смерть их нельзя отменить, мой Лорд.

В красных глазах отразился страх, тот безумный, первобытный страх смерти, что толкал Тома Риддла на путь тьмы и довёл до теперешнего состояния. Страх мелькнул лишь на мгновение и утонул в алом безумии, но Северусу этого было достаточно. В притворном неведении идеальный слуга жестоко и тонко ранил своего «повелителя» — и прекрасно об этом знал.

— То были мелкие сошки, мой Лорд, расходный материал в организации. Они выполнили свою функцию, а надёжность и тайна — прежде всего.

Это было правдой, хотя и не полной. По всей Европе, а уж Восточной и Южной особенно, набралось не так уж много сторонников Тьмы, готовых следовать за английским Тёмным Лордом. Нет, разумеется, в лесах и болотах, в отшельнических поселениях и волшебных кварталах городов этого богатого магическим населением края таилось немало адептов чистокровности и тех, кто практиковал тёмные искусства, но редкий представитель этих стран желал быть втянутым в большую войну. Здесь слишком много наворотил Гриндевальд, а магглорождённым были памятны преступления нацистов. Собственно, они были правы, не желая связываться — ведь те горячие головы, тех-то редких магов, которых привлекала слава Волдеморта, и оставил Снейп в безвестной могиле в венгерских лесах, сохранив лишь того, кто мог служить переводчиком. Но и ему оставалось жить не долго, пусть пока что он и не догадывался об этом, как и об участи своих товарищей. Впрочем, все они должны были понимать, на что идут, и не обольщаться обещаниями достойной награды за ограбление архива; хотя Северус не лгал им и своё слово сдержал — ведь под «достойной наградой» он подразумевал быструю и лёгкую смерть. Это был дар, о котором он не смел мечтать для самого себя.

— Итак, с этой стороны всё в порядке. Документ с рецептом можно копировать?

— Нет, мой Лорд, на него наложены специальные чары. С ними можно было бы разобраться…

— Не стоит тратить время. Возможно, после, если тебе интересно… Но в данном случае необходимости нет. Я не хочу, чтобы столь ценная информация оставалась здесь, в Малфой-мэноре: не доверяю нашему скользкому другу. В Хогвартсе будет надёжнее. Там же будет твоя лаборатория.

— Да, мой Лорд.

— Тебе будет необходим… материал.

— Безусловно, мой Лорд. Много материала. Всё же есть риск, что успеха мы добьёмся не с первого раза, так что…

— Ах, придётся оставить Фенрира почти… без развлечений! Я правильно понял тебя, Сэ-эверус?

— Как и всегда, мой Лорд. Материал должен быть в хорошем состоянии, без увечий. От этого будет зависеть результат.

— Что же, им придётся потерпеть! Фенрир уже излагал мне свои планы… ты улыбаешься, Сэ-эверус?.. полагаю, свои планы он излагает всем, кто желает слушать?

— И всем, кто не желает, мой Лорд.

— Этой твари следует помнить своё место, — отбросив шутливый тон, проговорил Волдеморт, — он может, конечно, воображать, что я жажду заполонить весь свет кусачими блохастыми образинами вроде него, но ты понимаешь, Сэ-эверус… ты понимаешь.

— Да, мой Лорд, — кивнул Снейп, — понимаю.

— Интересы магической аристократии и нашей организации — в приоритете… прежде всего. Так. Что ещё необходимо для нашего эксперимента?

— Те магглорождённые, мой Лорд, что должны были поступить в Хогвартс в этом году — они приедут туда, так что… их можно будет использовать. Равно как и отпрысков тех, кто не подтвердил свой Статус Крови.

— Маленькие грязнокровки… разве это подходящий материал?

— Более чем, мой Лорд. Судя по беглому переводу, который сделал этот венгр, Батори добилась успеха именно… в работе с детьми, причём большинство из них были с грязной кровью; она устроила в своём замке нечто вроде школы магии и этикета, поэтому родители везли к ней своих дочерей на обучение, а Батори… использовала их в своих целях. Ей удалось восстановить рецепт… но не удалось сохранить тайну, и воспользоваться результатом работы ей не позволили. В остальном же… В зельеварении первостепенное значение имеет состояние ингредиента — в данном случае, их здоровье и юность. Их родословная грязна, но кровь — в физиологическом плане, — чиста. Чище, чем у взрослых. Используем же мы в зельеварении магических — и не только магических, — существ.

Это был опасный момент. Северус считал большой удачей тот факт, что Дамблдор его не слышит и уже не услышит — портреты-то на легиллеменцию не способны. Но Тёмный Лорд обладал своеобразным умом, и взгляд учёного — трезвый и лишённый идеологической шелухи, — некогда был свойственен ему. Было время, когда многоликий Волдеморт представал перед своими сторонниками и кандидатами в сторонники именно в этой маске — великого учёного, который ради науки и знания перешагнул установленные слабыми, безвольными моралистами рамки; учёного, очарованного стройностью, сложностью и силой Тёмных искусств, заключавшихся не только и не столько в кровавых убийствах, о которых они говорили сейчас.

Красные глаза скосились на край пергамента, окинули комнату и вперились прямо в лицо собеседника, спокойное и бесстрастное, как если бы он вёл рассказ о новом зелье на каком-нибудь научном форуме, и ничья жизнь не зависела от его слов.

Ставшую угнетающей тишину прорезал неприятный смешок.

— Превосходно иметь дело с учёным, Сэ-эверус! Так скучно общаться с людьми, чьи познания ограничиваются одним «круцио», а взгляды… хм… не отличаются широтой… Я полагаю, тебе следует оставить в школе, — на особом положении, разумеется, как мы оговаривали ранее, — всех маленьких грязнокровок. Пожалуй, твоя идея нравится мне существенно больше, нежели предложения нашей сторонницы из Министерства Долорес Амбридж и этого бородатого викинга, как его… Ранкорна.

«Ну разумеется, ненасытная ты тварь! На это-то я и рассчитывал, для этого и убил двенадцать человек!»

— Ранкорн надеется выслужиться и получить Тёмную Метку, мой Лорд.

— Все надеются выслужиться, все ждут лишь наживы и повышений, — печально вздохнул Волдеморт, откидываясь на спинку высокого кресла, благодаря искусной резьбе напоминавшего трон, — я вижу сотни протянутых рук, жаждущих славы, величия, мести… И только ты приносишь мне больше, чем получаешь в награду. Молчи, Сэ-эверус. Я знаю, что ты скажешь: Хогвартс. Мне нравится, что ты заставил остальных думать, будто принять пост директора было твоим самым пылким желанием. Но я знаю правду… я знаю, как тягостно тебе исполнять эти обязанности, отвлекающие тебя от главного — от искусства… Ты не знаешь радости, ты не знаешь истинной награды, мой верный профессор. Но будь уверен, Сэ-эверус, однажды я сумею достойно вознаградить тебя за преданную службу.

«О да, совсем как я вознаградил тех глупцов! Но вы удивитесь, мой самозваный лорд, я действительно буду рад. И сумею принять свою смерть достойнее, чем вы — свою»

Снейп покинул торжественный сумрак библиотеки Малфой-мэнора, унося с собой папку с документами, стоившими жизни стольким людям — невинным и не очень.


* * *

Французский парк, окружавший дом Малфоев, в последнее время перестал быть пустынным; спускаясь с высокого парадного крыльца, Северус невольно пожалел о прежней величавой тишине старинного поместья, где теперь толклись, точно на базаре в Косом переулке, Упивающиеся, оборотни и егеря. Стремительно сгущающиеся сумерки делали это место ещё более неприятным и непривычным.

Нарцисса Малфой в сопровождении сына шла ему навстречу — они вышли откуда-то с боковой аллеи, и гравий на дорожке тихо шуршал под их ногами. Нарцисса кивнула Северусу, Драко нервно дёрнул головой и отвернулся. У Снейпа не было причин испытывать симпатию к матери несносного, избалованного мальчишки, поставить которого на место декан Слизерина не имел права; после же Нерушимого обета Нарцисса смотрела на профессора глазами побитой собаки, и этот взгляд вызывал в его душе одновременно жалость и какое-то странное отвращение. Но он с прежней учтивостью ответил на приветствие хозяйки дома.

Они поравнялись и разошлись. Под ноги Нарциссе медленно выплыл белоснежный павлин, волоча за собою сложенный хвост. Группа егерей, развалившихся прямо на лужайке, загоготала над какой-то шуткой, заключавшейся в сравнении леди Малфой с этой дорогостоящей и самодовольной птицей. Хозяйка остановилась, задыхаясь от возмущения; Драко втянул голову в плечи; Северус обернулся, в лучших своих традициях взметнув полами плаща, и громовым голосом приказал егерям заткнуться.

Гогот мгновенно смолк. Снейп был страшен, к тому же егеря прежде забирались на территорию, граничившую с Хогвартсом, и уже успели узнать, что с директором шутки плохи. Он стоял слишком высоко, и перед представителем Ближнего Круга они пресмыкались. Другое дело — тот, кто показывал слабость.

Нарцисса и Драко были именно такими; да и Люциус, при всём своем богатстве, уважения не вызывал: слишком много юлил, слишком часто выходил из воды сухим. Сейчас в фаворе у толпы были те, кто успел пострадать, и более серьёзно. Жалкий год в Азкабане не был достаточным для этих людей, которых впечатляли более жестокие и кровавые жертвы, более крупные подношения, сожжённые на алтаре славы.

Снейп проследил за тем, как леди Малфой со своим непутёвым сыночком благополучно исчезла в доме, и зашагал по широкой подъездной аллее. Смех и разговоры смолкали при его приближении, и люди… да и не только люди… расступались, боясь лишним взглядом или движением вызвать недовольство директора Хогвартса.

«Интересы магической аристократии — прежде всего…» — всплыли в его памяти слова Волдеморта. Ну-ну. Гражданская война, подобно тёмному ритуалу на грани безумства, вызывает из пламенеющих ненавистью и ужасом адовых глубин самых мерзких и страшных демонов, которые сметают всё на своём пути, устанавливая собственные законы — законы хаоса, грубой силы и жестокости. Этого ли все они хотели? Хотели ли они плясать под дудку этой толпы, которая составляла большую часть армии Волдеморта?

Тёмный Лорд и сам отлично знал, сам говорил об этом в минуты откровенности, которая уже не могла никого подкупить: все эти люди, толпящиеся в парке Малфоев в надежде на аудиенцию, на благосклонный взгляд, на мелкое поручение, которое поможет проявить себя, — хотели величия, денег, известности, влияния, мести. Их интересы, мелкие, мелочные перед лицом Вечности, за призраком которой гонялись на вершине организации, сталкивались и сметали всех, кто подворачивался неудачно.

В этом не было ничего благородного. И Снейп сам был одним из них, палачом и жертвой одновременно. Он не мог удержать на краю пропасти ни Драко, ни других подобных ему детей, чьи головы к одиннадцати годам были набиты шовинистической чушью, он не мог сказать им в лицо правду и написать её крупными буквами на доске, он мог лишь оттенять свет и играть роль затаившегося неприятеля. Он не мог не убить человека, заменившего ему отца, — и только ради того, чтобы заслужить благоволение сумасшедшего диктатора (разве диктаторы бывают иными?) и уважение толпы мерзавцев и отщепенцев, следовавшей за ним.

Он не мог, несмотря на всю свою власть и на высокое положение, остановить запущенную в Министерстве машину репрессий, не мог спасти всех. Вывести из-под удара вверенных ему учеников, нынешних и будущих, — всё, что ему было подвластно.

Уже давным-давно Снейпу было наплевать на интересы магической аристократии. Он шагнул за грань, где всё маловажное растворилось и рассеялось во мгле. «Дети — прежде всего». Кто сказал эти слова? Если сказал?

Но об этом Северус вспомнит позже… сейчас слишком много дел<3>.


* * *

Выйдя за ворота малфоевского парка, Снейп трансгрессировал на берег озера у Хогвартса, туда, где Запретный лес спускался прямо к воде, и остановился среди деревьев. В лесу пахло наступающей осенью — дождём, прохладой и опавшей листвой. До 1 сентября осталось всего несколько дней… решительных дней.

Директор глубоко вздохнул, провёл рукой по лицу, словно стирая с него невидимую паутину. Виски раскалывались от боли, — разумеется, этого следовало ожидать… Но разве он мог иначе? Если никто — почти никто, — ещё не издевался так над самим собой и своим сознанием, то… что ж, кто-то должен был проверить самые смелые теории на практике. Без права на ошибку.

Северус записывал и анализировал все свои эксперименты в окклюменции — не он сам, но кто-то другой через много лет воспользуется его наработками, надёжно спрятанными в сейфе за семью печатями в Хогвартсе. Никто, кроме директора, не мог видеть его, не мог открыть. Кто прикоснётся следующим к директорскому тайнику? Северус знал, что сделает всё, что в его силах, чтобы после него директором стала Минерва. Сама она не притронется к тому, что связано с окклюменцией и легиллеменцией, но, возможно, передаст столь ценные сведения кому-то из своих учеников. Кто-то другой оформит исписанные наспех конспекты, опубликует то, что можно опубликовать… Мысль об этом «другом» кольнула сердце злой ревностью — и утонула в обуревавших его противоречивых чувствах: физическом страдании и ликовании душевном.

Да, Снейп ликовал, хотя никому, увидевшему его со стороны, и в голову не пришло бы, что он охвачен радостью — пусть даже мрачной и горькой. Его прямая чёрная фигура, застывшая на берегу в тени вековых дубов, фигура человека со смертельно бледным лицом и плотно сжатыми от боли губами, наводила мысли о чём угодно, только не о чувстве радости и облегчения.

Ему до сих пор не верилось, что всё удалось, — он получил карт-бланш от Тёмного Лорда, он сумел защитить учеников! Он оставил позади Ранкорна и Фенрира. Он оставил их позади… а с местью этих мерзавцев он справится. Сам Волдеморт поможет ему в этом!

Здесь, в тишине и молчании леса, боль уходила, а вместе с ней и эйфория от первого верного шага к победе. Разнообразные соображения по исполнению его планов, крупных и мелких, сменяли друг друга в его мозгу; Северус смотрел на вверенный ему замок, чутко дремавший в сумерках, думая о том, как… но серебристая фигура, неторопливо летевшая над тёмной водой озера по лунной дорожке, заставила его остановить бег своих мыслей и сделать шаг навстречу призраку, набрасывая на берег озера сеть отвлекающих чар — теперь никто не мог услышать их разговора.

— Профессор Биннс!

— Господин директор?

— Всё в порядке. Всё удалось. Наш план удался, профессор Биннс.

— Вас ждут в замке.

Снейп напрягся, чувствуя, как стальной обруч боли вновь сжимает голову, грозя раздавить, уничтожить…

— Что стряслось?

Мерлин великий, в школе ещё нет детей, а учителей он завалил работой так, чтобы у них едва ли хватало времени поднять голову от письменного стола; в первую очередь это касалось Кэрроу. Его не было три дня! Всего три дня! Что они успели натворить? Минерва приняла решение не воевать с ним открыто, а уйти в подполье, все её действия были рассчитаны на работу с магглорождёнными. Тогда… Он убьёт Кэрроу, действительно убьёт… если они ещё живы, конечно.

— Ничего, господин директор, — отозвался Биннс, — просто вас ждут.

— Знаю. Но не могу, — Северус коснулся кончиками пальцев бледного виска, где сильно, болезненно билась голубая жилка, — мне нужны были эти несколько минут.

Профессор Биннс смотрел на Снейпа прозрачными, равнодушными глазами. Много веков не испытывал он ни боли, ни удовольствия, ни радости, ни горя. Испытывал ли он когда-нибудь их вообще? Быть может, и нет. Кто знает…

— Всё удалось, профессор Биннс, — продолжил Северус, — магглорождённые дети останутся в Хогвартсе — и всё благодаря… предоставленной вами информации. Вы спасли сотни жизней, профессор Биннс.

— Я до сих пор не уверен, что поступил правильно, — медленно проговорил призрак, пряча руки в просторных рукавах своей мантии, — слишком опасная тайна.

Это было странным заявлением, ведь Биннс сам решил рассказать директору о том, что узнал об Эликсире Вечности в те далёкие времена, когда суд над Кровавой графиней был ещё скандальной новостью, а не полузабытой легендой, а сам Катберт Биннс — кочующим студентом, изучающим теологию и право в лучших университетах Европы. Правда, его маршруты иногда странно отклонялись от прямых путей к учебным заведениям, но это частенько случается со студентами…

В ту ночь, выпроводив Ранкорна и Драко, Северус сидел в своём тайном кабинете среди баррикад из пухлых фолиантов, конфискованных у Блэков, и пересматривал подборку упоминаний о Вечном Эликсире. Собранная по крупицам, мозаика сходилась плохо, но это было уже кое-что. Подтверждалось главное: в основу зелья входила кровь, много крови, а уж присочинить, что молодая кровь для этой цели годится лучше всего, было нетрудно. Если бы у него было хоть что-то более конкретное! Тёмный Лорд, к сожалению, далеко не так глуп, как иногда кажется, и расплывчатые формулировки из сборников мифов его не заинтересуют. Да и не в характере самого Снейпа доверять расплывчатым формулировкам!..

…И тогда, когда Северус уже начал придумывать собственный фантастический рецепт, чтобы выдать его за секрет, вычитанный в книге из блэковского собрания непосредственно перед его уничтожением, на страницу книги, ещё раскрытой на письменном столе, упала серебристая тень.

— Что вы ищете, господин директор, в этой книжонке, где нет ни слова правды? В книжонке, полной глупых сказок и недостоверных легенд? — спросил профессор Биннс, паривший над плечом Снейпа.

— Сегодня мне не нужна правда, — отозвался Северус, потирая покрасневшие от усталости глаза, — мне нужна кровавая легенда.

И он отчеркнул ногтём строчку раскрытой перед ним книги. Профессор Биннс прочёл её и покачал головой.

— Тогда я сам могу рассказать вам сказку, господин директор. Страшную сказку… этого никто не расскажет вам, а я расскажу.

Нервная усмешка тронула губы Северуса — за этим присловьем у Биннса обычно следовало длинное, никому не нужное и не понятное цитирование источников по памяти или путаный рассказ, не имеющий смысла для непосвящённых. И слышал он это присловье давным-давно, когда сам сидел за партой; слышали его и Дамблдор, и Волдеморт, тогда ещё являвшийся Томом Риддлом…

Но на этот раз всё было иначе. История, рассказанная Биннсом, была краткой и простой; подслушанный им в молодости разговор, подтвердившиеся слухи, откровения, вырванные у высокопоставленного лица в пьяном разговоре, — все нити вели к подтверждению реальности Эликсира Вечности, к замку Кровавой графини и суду над ней.

— Вам есть, что искать, господин директор. Рецепт зелья не уничтожили, а оставили в архиве суда. Только человек, что должен был прийти за ним тогда, триста лет назад, был убит прежде, чем ему удалось добраться до этих документов. Но их сохранили… Бумаги не могли погибнуть ни в огне, ни во время наводнения, их не тронули жучки: те охранные чары были очень сильны. Благодаря им ещё целы документы возрастом в тысячи лет. А те опасные артефакты, которые люди не могут уничтожить, они предпочитают надёжно спрятать… и сохранить.

…Теперь, когда прелюдия к драме уже была позади, Северус особенно остро осознавал, как важны были ему эти документы — без них даже алчный Волдеморт не согласился бы столь легко на осуществление дерзкого плана. Так что Биннс оказался очень полезен директору, и сейчас… Мерлин, неужели он, Северус Снейп, ждал чьей-то живой реакции на свои слова? Это всё эксперименты с окклюменцией. Он сходит с ума…

— Тише, — проговорил Биннс, растворяясь на глазах и исчезая, — сделайтесь невидимым, господин директор. Сделайтесь невидимым!

Лёгкий взмах палочки — и чёрная фигура растаяла в воздухе. Снейп замер под делюминационными чарами и прислушался… чтобы услышать приглушённые голоса, шум шагов и лёгкий шорох листвы.

Из-за деревьев показались две тёмные фигуры — Северус мгновенно узнал их. Минерва Макгонагал и Ирма Пинс пробирались к озеру, цепляясь длинными юбками за колючий кустарник.

— Вы уверены, Минерва?..

— Уверена, Ирма, уверена. Другого выхода у нас нет. К тому же это едва ли не единственный шанс бедного Флоренца на примирение с сородичами. Что с ним будет, если его выгонят из школы?

Мадам Пинс вздохнула.

— Ш-ш, тише. Мы уже близко к замку…

— Увидимся.

Тени сблизились на мгновение — Минерва крепко пожала Ирме руку, — и силуэт Макгонагал сжался на глазах. Серая кошка неприметной тенью шмыгнула между деревьев и затерялась среди разлапистых папоротников. Ирма быстрыми шагами удалялась по тропке, петлявшей через лес к замку.

Когда они исчезли, серебристое сияние в том месте, где замер Биннс, постепенно приобрело черты его нескладной коренастой фигуры.

— Что это значит, профессор Биннс?

— Книги, господин директор… ваш приказ о чистке школьной библиотеки. Они решили спрятать самые ценные из тех изданий, которые по указанным вами критериям должны отправиться на ликвидацию.

Снейп улыбнулся одними уголками губ: он ожидал от своих коллег чего-то подобного. Не могли они сдать без боя хогвартскую библиотеку, одну из самых роскошных и древних школьных библиотек в мире. Если учителям удастся спасти драгоценные книжные собрания, авторы которых попали в немилость у нынешнего правительства, эта победа прибавит Сопротивлению сил для последующих битв.

— Помощь в поиске места им оказал профессор Флоренц. Кентавры весьма взволнованы сложившейся ситуацией в стране. Они чувствуют угрозу и готовы даже снизойти до сотрудничества с людьми… и охраны человеческого наследия.

Снейп поднял брови и бросил на своего призрачного собеседника недоверчивый взгляд. Не в правилах кентавров объединяться с кем-либо в трудный момент. Чем тяжелее давят обстоятельства, тем сильнее ощетиниваются их луки.

— Профессор Флоренц ждёт увольнения со дня на день. Но он надеется, что сможет сохранить связь со школой и учениками. Особенно с учениками, которым он, имея под рукой часть хогвартской книжной коллекции, сможет преподавать не только Прорицания. Учителя обеспокоены теми учебными программами, которые пришли из Министерства. Они не желают, по выражению профессора Макгонагал, «промывать детям мозги». У неё есть план раскрыть и возглавить Армию Дамблдора и направить их энергию… в мирное русло обучения… нормальным… предметам.

«Собственно, с этого Армия Дамблдора и началась» — подумал Северус, едва ли не с ностальгией вспоминая те времена, когда он прикрывал похождения этих неопытных «воинов», сбивая со следа собственных же слизеринцев из Инспекционной дружины, а учительская не менее слаженными, чем ученики, но более утончёнными усилиями портила нервы Амбридж. Это было просто детской игрой… хотя уже тогда их губы кривились от металлического привкуса крови.

— С профессором Флоренцем они предполагают наладить встречи по субботам, во время походов в Хогсмид. «Лесная школа», кажется, так они это называют. Кентавры примут их под свою защиту…

Профессор Биннс взглянул на Хогвартс, залитый лунным светом. Сейчас замок выглядел удивительно лёгким и светлым, воздушной грёзой, сказочной мечтой… оставаясь величавой каменной громадой, всю тяжесть которой Северус чувствовал сейчас на своих плечах.

— Почему, профессор Биннс? Что кентавры получат взамен?

— Никогда, господин директор, я не замечал за профессором Макгонагал, а тем более за Рубеусом Хагридом дипломатического таланта. Однако именно они сумели склонить кентавров на свою сторону. По словам профессора Макгонагал, кентавры решились пойти на сотрудничество с людьми в память об Альбусе Дамблдоре.

Снейп кивнул. Да, это было больше похоже на правду. В те годы, когда Дамблдор ещё являлся главным чародеем Визенгамота и его слово имело вес в магическом сообществе, он очень многое сделал для улучшения положения разумных магических существ. Недаром Долорес Амбридж, действовавшая в противоположном направлении, так ненавидела Альбуса и постоянно стремилась взять над ним верх. И если некоторым существам Дамблдор не смог обеспечить полноценные права на территории магической Британии, то в его собственных владениях — в Запретном лесу, в Чёрном озере, в небе над ними, — притесняемые, ненавидимые, недооцененные создания могли ничего не бояться и жить по своим законам. Было лишь одно условие: не причинять вреда ученикам, а в крайнем случае — и оказать помощь. Но дни людей и магических существ пересекались редко; существам давали жить спокойно, и неизвестно, не вывелись ли бы в Британии кентавры, русалки и многие другие волшебные племена, если бы не эта спокойная жизнь.

В магическом мире такое не забывается.

Возможно, Альбус Дамблдор вовсе не был ни столь добрым, ни столь благородным человеком; не был он и столь глубоким учёным, несмотря на все звания и чины; не был даже столь прекрасным учителем, словом… он не был тем, кем окружающие его почитали — и всё же, если в память о нём совершались такие поступки, кое-что в своей жизни он сделал правильно. И жизнь, и смерть его не были напрасными и бессмысленными.


* * *

— Эмили… Да ты не спишь!

— Нет. Я не сплю… я рисую тебя — спящую.

Джорджиана приподнялась на локте, щурясь от света «люмоса» парившего над головой её сестры, сидевшей по-турецки на соседней кровати и вовсю чирикавшей карандашом в альбоме с плотной обложкой, разложенном у неё на коленях.

— А можно я к тебе?

— Можно, — Эмили оторвалась от рисования и подняла голову, сдувая упавший на нос локон, — тебе приснился дурной сон?

— Угу.

— Смотри, как ты спала. Ни за что не подумаешь, что тебе снилось что-то плохое.

Джорджиана влезла к сестре на кровать, взглянула на рисунок и одобрительно кивнула. Лица на картинках Эмили всегда получались удивительно похожими на оригинал. Правда, с масштабом у неё бывало не всё ладно, но мисс Корнер говорила, что этому можно научиться. Сама мисс Корнер умела рисовать только цветы и силуэты, но сразу сказала, что у Эмили — несомненный талант. Милисента выросла в Праге, среди крупных учёных и талантливых детей, где все были глубоко убеждены, что любой дар — это большое счастье и большая ответственность, что способности необходимо развивать, а губить и глушить их — грешно и глупо. Она просто не могла представить, что в двадцатом веке может существовать другое мнение.

Но Беттина Скримджер всерьёз считала, что её дочери не следует учиться этому грязному, не совсем светлому ремеслу — магической живописи, — и слышать не желала о том, чтобы нанять для Эмили учителя рисования. Девочки должны были получить общее образование, в шестнадцать лет сдать СОВ, а потом выйти в свет… блистать… и сделать хорошую партию. Руфус, положа руку на сердце, не был столь категоричен… но он не хотел ссориться с женой… и воевать за право дочери на счастливый шанс.

Впрочем, он подарил Эмили учебник по черчению на день рождения.

Кажется, Беттина даже не уловила связи между живописью и черчением, а может, и не заметила странного подарка. Зато эту связь уловили Эмили и мисс Корнер, которая долго терзалась угрызениями совести — сколько презрения к миссис Скримджер было в этом обходном пути! — но сдалась, думая о будущем девочки… и о её умоляющих глазах.

— Ты меня приукрашиваешь, — наконец выдала Джорджиана, внимательно рассмотрев набросок своего портрета.

— Неправда. Просто у меня восприятие другое. Я тебя со стороны вижу, — Эмили отложила альбом и обняла сестру, склоняя голову ей на плечо, — так что тебе снилось?

Мисс Корнер говорила, что рассказанный сон уже не так страшен, и всегда находила успокоительные объяснения самым странным видениям, основываясь на своих обширных познаниях в области разнообразной символики. Иногда девочкам казалось, что она знает всё-всё на свете.

Джорджиана вздохнула и, глядя куда-то в темноту, стала рассказывать. Сюжет был не то чтобы жутким… нет, никаких чудовищ, падающих мостов, бурлящих рек… и всё же чувство, которое оставил этот сон, было более горьким, чем послевкусие от самых отборных кошмаров.

Она видела отца. Они стояли в странной комнате… это была комната в земле. В глубокой яме. Вместо потолка там серело небо, тяжёлое, покрытое тучами. Руфус Скримджер был мрачен, как это грозовое небо, и очень несчастен. Глухим, механическим голосом он что-то говорил, не отвечая на взволнованные вопросы Джорджианы. Точных фраз она теперь не могла вспомнить, но была уверена, что он беспокоился о каком-то маленьком мальчике, и боялся, что встретится с ним. Да, он одновременно страшился встречи и переживал… очень переживал об этом ребёнке.

Джорджиана никогда не видела своего отца таким — усталым, встревоженным, уничтоженным… человечным. Он бывал на её памяти злым и рассерженным — тогда она видела лишь издали его окаменевшее разгневанное лицо, слышала громовые раскаты голоса, от которых звенели зеркала, и хлопок двери в его кабинет. Это всегда было вызвано какими-то проблемами в Министерстве… но не более. Пожалуй, гнев был единственной живой эмоцией, которую Джорджиана видела у него. В остальные дни отец всегда был сдержан, спокоен, в меру ласков, в меру строг. Им можно было восхищаться… но невозможно было любить, как живого человека. Так что сейчас Джорджиана испытывала к нему больше чувств — любви, жалости, мучительно-бессильного желания помочь, — чем тогда, когда он был жив и бродил где-то рядом.

Эмили вслушивалась в рассказ сестры, гладя её по голове, вытирая свои — и её, — слёзы рукавом ночной рубашки, и о чём-то вспоминала.

— Как ты думаешь, о ком это может быть? — спросила Джорджиана, — Я подумала: что, если у нас был брат, который умер? Как в той книжке, помнишь? Мы могли об этом и не знать…

— Тогда он встретился бы с ним… там, — прошептала Эмили, хмурясь, — и не беспокоился бы ни о ком. Нет…

— Это может быть… и просто сон. Моё воображение.

— Вряд ли. Помнишь, мисс Корнер рассказывала, что такие сны бывают даже у магглов, только те редко верят им?

— Мисс Корнер объяснила бы, наверное. Может быть, это символ?

— Не знаю. Она сказала, что дело, по которому она вернулась в Англию, имеет какое-то отношение к нашей семье. Как ты думаешь, вдруг кто-то из наших ещё жив, просто она не хотела давать нам надежду… чтобы мы не разочаровывались, если что…

— Она сказала бы правду. Сказала бы. Она говорила, что не может рассказать нам всё, так как это чужая тайна, и она связана обещанием молчать. Как бы я хотела, чтобы люди никогда не просили… и не давали таких обещаний!

— Возможно, мы узнали бы что-то такое, чего не хотели бы знать, — рассудила Эмили, — но что толку… я хотела рассказать тебе. Я не знаю, простишь ли ты меня за то, что я… молчала. Но я не могла. Это… я хотела бы, чтобы мне это приснилось. Иногда у меня бывает такое чувство… но я знаю, что это был не сон.

Джорджиана замерла, слушая голосок Эмили, которая с трудом произносила слова, не желавшие складываться в предложения.

— Знаешь, это было давно… ещё до того, как к нам приехала мисс Корнер. Когда у нас была няня, миссис Джексон, — Эмили поморщилась, вспомнив об этой надоедной, приторной старухе, — я тогда решила стать художником и первый раз… сказала об этом м-маме. Ты помнишь, что это было.

Джорджиана кивнула. О да, она хорошо помнила, как Беттина в двух словах разрушила все мечты дочки, а потом куда-то ушла, и Эмили плакала, не шла играть даже в свои самые любимые игры, а Джорджиана не знала, как её утешить. Девочки были погодками, не знали жизни друг без друга и всегда были заодно — редкие споры за игрой или делёжка кукольных платьев тут не в счёт. Пожалуй, их чувство взаимной дружбы и привязанности являлось самым лучшим, что они имели в этом мире; было настоящим чудом, как они умудрились сохранить его в этом холодном, недружественном доме.

— Мне тогда в голову пришла нелепая, безумная мысль… Она ведь уехала на какой-то приём, её не было дома до самой ночи, а я решила её дождаться и поговорить ещё раз. Мне казалось, я смогу объяснить… Я пробралась к ней в будуар… помнишь, как мы восхищались её будуаром?

Джорджиана шмыгнула носом. Эта комната, пропахшая самыми дорогими духами, с шёлковыми обоями и с зеркалами по стенам во весь рост, со всей роскошно-женственной, соблазнительной обстановкой была прекрасна… это был сказочный дворец, где жила настоящая Снежная королева, красивая, беспечная и бессердечная. Их мать…

— Я спряталась за китайской ширмой. И, разумеется, заснула там. Я же всегда засыпаю, когда поплачу… Меня разбудили их голоса… Они спорили, не просто спорили… ссорились. Очень сильно… Он ругался на неё… сначала. Он обвинял её, как будто она… — Эмили перевела дыхание, — будто она и лорд Малфой…

Разумеется, несмотря на всё «тепличное» воспитание, девочки знали об этом мире много такого, чего не хотели бы рассказать им ни родители, ни няни; смутные слухи, второсортные романы, позабытые вне своих комнат Беттиной, подслушанные разговоры взрослых… всё это было лишь тенью той тёмной стороны жизни, о которой детям не принято говорить. Для родителей и слуг, подобных миссис Джексон, этой тёмной стороны не существовало. Пожалуй, из множества людей, окружавших девочек в течение их короткой жизни, одна лишь мисс Корнер не стеснялась говорить вслух о тьме, что таится на дне души каждого человека, о пороках и преступлениях этого мира. Иначе как она могла бы рассказать им о том, как складывалась история магов и магглов века и годы назад? Или чему учила бы на уроках этикета, плавно перетекавшего под её руководством в этику, после того, как они усвоили правила поведения за столом и в гостях? Впрочем, речь шла не только об этом… Мисс Корнер говорила, что необходимо называть вещи своими именами и что скромность и честность состоят отнюдь не в игнорировании зла. Удивительно, но именно эта девушка-отличница с великолепными рекомендациями и превосходной репутацией, к которой не смог придраться даже их отец, обсуждала с ними все эти вещи. Может быть, именно потому, что только она ставила себе целью не столько оградить их от всего дурного, сколько научить бороться с ним.

Да, всё это было, и страсти, и преступления, и жестокость, и неверность, девочки всегда знали это. Всё это было… но где-то далеко, в другом месте… не в их доме. И не в их семье.

Но Эмили слышала эти слова обвинения, они прозвучали той тёмной ненастной ночью, когда она сжималась, задыхаясь от аромата духов и пудры, за ширмой и очень хотела умереть… провалиться сквозь землю… только бы не слышать всего этого. Но это было ещё не всё. Беттина не осталась в долгу у мужа: она вернула ему обвинение в измене, припомнив ту чиновницу, которая смотрела на него такими влюблёнными глазами на давнем министерском приёме, и на которую он смотрел так, как смотреть не должен был. Возможно, миссис Скримджер была ограниченна и глупа настолько, что не видела связи между рисованием и черчением, зато она превосходно чувствовала связи между людьми. Эмили помнила её истеричный, срывающийся голос, так непохожий на нежный шёлк, струившийся в речах прекрасной Снежной королевы: «А-а, не нравится! Тебе не нравится, когда я принимаю ухаживания — всего лишь несчастный флирт! — от другого мужчины… Но ты сам знаешь свою вину! Думаешь, я ничего не видела? Не знала? Я тоже умею смотреть в хрустальный шар… но эта грязнокровка поплатилась… и её щенок ещё поплатится!» — «Что ты сделала!?» — никогда, ни до, ни после этого, Эмили не слышала страха в голосе отца. Только тогда. А Беттина расхохоталась — дьявольски, словно злая ведьма из спектакля: «Я? Ничего. Судьба всё расставит по своим местам… сама».

Да уж, расставила.

Эмили и Джорджиана сидели, обнявшись, в полутьме, освещённые слабеющим «люмосом»; за окном темнел сад, щедрые плоды чужой земли, а в соседней комнате спала необыкновенная, чудесная женщина, которая приютила их у себя. Мисс Джейн Ковальска — она предложила называть её «тётей Джейн», так как это было короче и напоминало ей о любимой писательнице Джейн Остин. Ей очень шло это прозвище; девочкам казалось странным и неудобным обращаться как-то официально к этой мягкой, кругленькой, доброй и улыбчивой женщине без возраста — трудно было понять, сколько ей лет, двадцать или пятьдесят. Она была именно такая, какой её некогда описывала мисс Корнер, и теперь они знали, почему Милисента столь ласково улыбалась, вспоминая свою пражскую знакомую. Девочки понимали, как им повезло: их спасли от страшной смерти, а затем дали возможность жить — вольготно и приятно жить, — подле очень хорошего человека. И всё же они ещё не успели оправиться от удара и почувствовать себя уверенно под чужой крышей — несмотря на все усилия доброй «тёти Джейн», на это нужно было время.

А теперь ещё и странный сон, смешавшийся с откровениями Эмили.

— Ты… очень сердишься, что я скрыла от тебя?.. Мы ведь всё-всё рассказывали друг другу…

— Ох, Эмили, разве я могу на тебя сердиться сейчас!.. Мы же не маленькие. Наверно, я бы тоже не смогла рассказать. Я хотела бы забыть…

… Но такое забывать нельзя. Невозможно.

— Зато теперь всё встало на свои места, пожалуй. «Это последняя просьба, её нельзя не выполнить», — повторила Джорджиана слова, сказанные мисс Корнер, — Да, она сказала нам правду… насколько вообще могла её сказать.

Эмили задумчиво перебирала кудрявые волосы сестры. Её преследовало то же чувство, что и тогда, несколько лет назад, в будуаре Беттины — ощущение, что её — теперь их с Джорджианой, — опутывают сотни сетей, липких, неприятных, полных стыда и мучительной неловкости. Ей хотелось зажмурить глаза или разорвать паутину, но это, казалось, было не в её силах. Между тем Джорджиана всё ещё находилась под впечатлением от своего сна: ей было жаль отца… и она понимала — что бы он не натворил, она всё равно его любила. Наверно, в иное время она почувствовала бы ревность к другому ребёнку, которого любили сильнее, нежели её и сестру… но не теперь.

— Послушай, Эмили… если это всё правда… то у нас где-то есть брат. А нам только что казалось, что мы совсем одни на этом свете.

Эмили невесело хмыкнула.

— Возможно, он и знать нас не захочет.

За стеной послышались шаги, шуршание. Девочки притихли — что, если они разбудили тётю Джейн своим перешёптыванием?

В коридоре половицы заскрипели под ногами хозяйки, и вскоре в дверь постучали.

— Девочки, вы не спите? У вас всё в порядке?

— Д-да, — раздались не очень уверенные голоса. Дверь открылась, и на пороге показалась мягкая фигура тёти Джейн в широком домашнем капоте.

— Вы действительно хорошо себя чувствуете?

— Да-да. Извините нас, пожалуйста, мы нечаянно… мы разбудили вас… извините, — пробормотала Эмили, — И мы знаем, что вообще вредно не спать ночью, нам мисс Корнер объяснила, почему это вредно, мы больше не будем… извините…

— Вовсе нет, вы совсем меня не разбудили. Я плохо сплю по ночам, хотела прогуляться до кухни. Знаете, иногда так весело самой стащить что-нибудь вкусное из буфета в неурочный час, — хихикнула тётя Джейн, — и я увидела полоску света у вас под дверью. Думаю, вдруг у вас что неладно, а вы постеснялись позвать.

— Нет-нет… мы… — Джорджиана опустила глаза, — всё в порядке.

— Знаете что? Милли Корнер всегда была умненькой девочкой, я уверена, что она вам всё правильно объяснила насчёт того, что не спать ночью вредно, но… думаю, от разочка ничего страшного не будет, а? Приглашаю совершить налёт на буфет вместе. Втроём гораздо интереснее!

Эмили как-то странно поёрзала — за спиной у неё лежал альбом с набросками и портретом сестры, и ей не очень хотелось показывать тёте Джейн, как она рисковала измарать следами от чёрного карандаша простыни. Но Джорджиана подтолкнула её в бок и прошептала на ухо:

— Слушай, Эмили, по-моему, тётя Джейн из тех людей, кому можно показать твои рисунки.

Всё человечество у сестёр Скримджер делилось на две категории: те, кому можно показать рисунки Эмили, и те, кому их показывать нельзя. От вторых следовало держаться подальше, а вот первые были на вес золота. Юная художница и сама чувствовала, что их новая покровительница из той породы понимающих и чутких, тех, кому можно доверить своё творчество и рассказать мечту. Только, будь воля Эмили, она нарисовала бы по меньшей мере эпическое полотно, чтобы показать его новому знакомцу.

Но момент настал, и вместо этого пришлось предъявлять лишь слабые, по мнению девочки, наброски. Но знаток искусства, историк и коллекционер, Яна Ковальска эти наброски быстро оценила. В свете её похвал, серьёзных и профессиональных, старая паутина уже не казалась столь тяжёлой… её нити рассеивались. И, смакуя сладкий джем у великолепного старинного буфета, Эмили почувствовала, что разделяет надежду Джорджианы на… на что-нибудь хорошее.


* * *

За окном в ночной тиши шумело море. Было темно, темно совсем по-осеннему, и мягкий свет ночника едва-едва разгонял тьму в маленькой комнатке под ракушечной крышей.

— Идите, миссис Уизли, я буду ждать. Я совсем не устала.

— Я приду… сменю тебя через час.

— Спасибо вам, миссис Уизли.

— Молли… просто Молли.

— Спасибо… Молли.

В полутьме, в неверных отсветах колдовской лампы лицо Молли Уизли казалось совсем молодым, и сейчас Милисенте нетрудно счесть эту почтенную мать семейства своей ровесницей, назвать по имени, как подругу или сестру. Всем сердцем она тянулась к щедрому материнскому теплу, которое излучала личность ангела-хранителя Ордена; остаться у постели больного ребёнка одной, без неё, было страшно, но Молли слишком сильно устала, и девушка бодро улыбалась, отпуская маму Уизли спать.

Дверь закрылась за ней, и в комнате на мгновение стало тихо. Но только на мгновение: ведь этой ночью тишина — враг.

— Ноэль, друг мой, я знаю, что ты слышишь меня… только не знаю, что ты видишь сейчас. Но ты не бойся — ты в безопасности, в кругу друзей, которые хотят помочь тебе. Меня зовут Милисента, и я сижу рядом с твоей кроватью и держу тебя за руку. Ноэль, ты сейчас среди волшебников, которые хотят тебе только добра, — собственный голос казался ей чужим; он звучал чуть хрипло, будто она провела не одну обзорную экскурсию по всей магической Праге. Впрочем, в этот момент не существовало ничего — ни вчера, ни завтра; словно не было ни Праги, ни Лондона, ни особняка Скримджеров, ни даже разрушенной квартиры Черрингтонов, а только эта комната, море за окном, бесконечная ночь и незримый ужас.

— Волшебный мир действительно существует, и он прекрасен, как по-своему прекрасен и тот мир, в котором ты рос. Ноэль, Ноэль, всё будет хорошо, не верь тому, что ты видишь сейчас, верь только моему голосу: ты лежишь на кровати, в маленькой комнатке в коттедже на берегу моря. Его можно увидеть из окна… ты увидишь его сразу же, как только откроешь глаза. Это совсем маленький коттедж, но он надёжнее любой крепости. А стены здесь украшены ракушками… а на одеяле, которым ты укрыт, рисунок из летающих рыбок. Ты когда-нибудь видел летающих рыб? Я — нет. Но когда ты очнёшься, мы их обязательно увидим… Что бы ты ни видел сейчас, Ноэль, это — только сон, только игра воображения. А на самом деле…

Слабый, приглушённый свет ночника лишь слегка разгонял темноту — вполне достаточно, чтобы Милисента могла чётко видеть лицо мальчика. Он казался гораздо младше своих восьми лет и напоминал ангелочка с викторианской открытки. Впечатление усиливали кудрявые волосы; слишком длинные для мальчика, они рассыпались по пёстрой наволочке, усиливая его сходство со старшими сёстрами. Наверно, эти упрямые кудряшки было так же трудно расчесать по утрам… Милисента узнавала знакомые черты: линии высокого умного лба, очертания упрямого подбородка. Да, все они были похожи друг на друга. Только цвет глаз… У Эмили глаза были голубые, как у матери; у Джорджианы — золотисто-карие, как у отца (возможно, этот факт не засел бы в памяти мисс Корнер столь крепко, если бы девочки не обсуждали его так активно между собой). А вот какого цвета глаза у Ноэля, было неизвестно. Он ещё не приходил в себя…

Казалось, Ноэль просто спит, сладко спит, но Милисента знала, что это не так. Она знала, что его дыхание слишком поверхностное, а сердце бьётся слишком медленно и тихо; то и дело проверяя пульс ребёнка, Милисента не отпускала его маленькой руки, словно надеялась, что таким образом сможет удержать его рядом, на этой земле.

Из тёмных углов лез страх, медленно ступая на чёрных лапах. Всё ли правильно? Всё ли сделано?

Что, если не всё?

Собственно, никто в точности не знал, что произошло с Ноэлем и как помочь ему. Все симптомы — аритмия, продолжительный обморок, бледность кожи, — всё говорило о сильном магическом истощении. Только… только его не могло быть у восьмилетнего ребёнка. С Джоном Черрингтоном подобное несчастье произошло, когда он был подростком, учившимся магии. Но стихийная магия детей регулирует себя сама; человек овладевает своей силой позже, когда начинает учиться колдовству и контролировать его, подчинять себе. Тогда, усилием собственной воли, возможно довести себя до истощения и даже до смерти, а нестабильность может оказаться роковой. Но природа не допускает подобных перегибов. Обыкновенно не допускает…

…Второй мальчик, Энтони Джонс, рассказал немного. Упивающиеся напали на них внезапно, разбрасываясь проклятиями в разные стороны. В доме не было ни одного взрослого волшебника: только магглы Черрингтоны и мать Энтони — сквиб. Она числилась при Министерстве, в отделе магического правопорядка, и следила за исполнением Статута о секретности, живя маггловской жизнью и работая в маггловской больнице. Магглом был и отец Энтони, погибший в авиакатастрофе, когда его сын был совсем маленьким. Джон Черрингтон собирался жениться на матери Энтони; она знала, что ни ей, ни её сыну не место в новом мире; и хотя Энтони в этом году пришло письмо из Хогвартса, его мать написала заявление об отказе от обучения в этой школе. Джон Черрингтон собирался перевести всю свою семью в Америку, и даже палочку для Энтони собирались покупать у американского мастера. Но они ничего не успели.

У них не было шанса спастись, не было шанса защититься. Но кто же убил тогда того Упивающегося, чей труп они видели в коридоре?

Разбираться с причинами смерти этого персонажа у них с Джорджем не было ни времени, ни возможности, и теперь Милисента немного жалела об этом. Лицо убитого врага было скрыто под маской, зато руки обнажены по локоть, рукава задрались, — долго же ей будут сниться эти противные, полные мёртвые ручищи! Но на них не было характерных шрамов. Это не обскур… да и не мог Ноэль стать обскуром. Невозможно это…

— Ноэль, всё будет хорошо. Ты выздоровеешь и поедешь учиться магии в самую замечательную школу, и у тебя будет много друзей. Ноэль, Ноэль, я должна рассказать тебе, что ты принадлежишь к старинному роду волшебников, и твой отец велел мне передать тебе родословную книгу. Это книга, в которой записана история твоего рода, твоей семьи, из века в век. Ты откроешь её и увидишь, к какой знатной семье принадлежишь…

Продолжая говорить, Милисента сняла с шеи цепочку и раскрыла свой медальон. Крошечная книжечка упала ей на ладонь, кольнув воспоминанием об игрушечных домиках в детской, где жили две девочки, ещё ничего толком не знавшие об изнанке жизни, измене и горечи расплаты. Им придётся узнать, узнать очень скоро, и вынесут ли они тяжесть этого знания?.. Кто вынес его, не упав?

Увеличив книгу, она положила её рядом с Ноэлем, на платок, предварительно разложенный поверх одеяла. Старинный артефакт, символ рода, он должен был помочь, поддержать его своей силой. Так поступали в старые времена, так поступают иногда и теперь, когда целители бессильны.

А целители были бессильны… Энтони рассказал, что когда Упивающиеся ворвались в комнату, где они находились, после вспышек проклятий он увидел свет — нестерпимо ярким светом его ударило по глазам, так что на несколько мгновений он лишился зрения. А ещё Энтони слышал голос Ноэля, кричавшего, чтобы враги убирались прочь.

Выброс стихийной магии, настолько сильный, что лишил мальчика сил и поставил его жизнь под угрозу?.. Это казалось невозможным, никто о таком не слышал. Почти…

Из памяти выплывали пожелтевшие страницы пухлого тома воспоминаний. Дело было во времена Тридцатилетней войны. Но описанный несколько веков назад случай был слишком смутным и неясным, чтобы можно было что-то утверждать наверняка. Кроме того, там речь шла о двух детях, шести и девяти лет: две девочки, ставшие свидетельницами разграбления их дома… Тогда тоже произошло нечто необыкновенное; в воспоминаниях была описана волна страха и гнева, а потом темнота. Грабители погибли, как говорили, от слепящей вспышки света, озарившей помещение. Девочек спрятала служанка; младшая умерла через сутки, старшая очнулась после двух дней беспамятства. Два дня и две ночи странные и страшные, но необыкновенно реалистичные видения преследовали её; и она слышала всё, о чём говорили рядом с ней — о смерти сестры, о том, что ей тоже недолго осталось. Девочка запомнила все фразы, и ухаживавшая за ней служанка потом подтвердила: да, это и впрямь было сказано у одра больной. Она выжила, сохранила магию, и, прожив весьма бурную жизнь, на восьмидесятом году взялась за перо, чтобы поведать потомкам о прежних временах. Подробное описание ранних лет мемуаристки, а затем и тщательные, полные деталей рассказы о рождении и взрослении её четырнадцати детей и более двух десятков внуков в своё время живо интересовали Милисенту<4>, и эти не слишком популярные в кругу историков воспоминания стали ей практически родными.

Но… в историю целительства тот единичный, описанный много лет спустя случай так и не вошёл. Ведь это всего лишь мемуары, субъективные, полные эмоций…

Целительница, которую привёл Билл Уизли, услышав этот рассказ Милисенты, покачала головой.

— Значит, у нас есть надежда на чудо. Но я настаиваю, что нужно обратиться к мистеру Кристалу. Он блестящий целитель, лучший специалист по детским болезням в Британии. Я всего лишь школьная медсестра. Ушибы, переломы и простуды — вот вся моя специальность!

— Но, мадам Помфри, — вступился Билл, — Кристал не состоит в Ордене. Более того, он общается со всеми этими снобами, лечит Малфоев и Мальсиберов. У него тесные связи с этими семействами…

Целительница фыркнула.

— Я тоже лечила Малфоев и Мальсиберов!

— Но…

— Речь идёт о жизни ребёнка, как вы не понимаете! — вступилась миссис Уизли, — в конце концов, есть и Обливиэйт… как дети малые, вот честно!

В это время дверь комнаты скрипнула, и все заметили, что Артур Уизли тихонько исчез. Милисента растерянно взглянула на Молли.

— Будет у нас целитель Кристал, — устало улыбнулась та.

И действительно, ровно через пятнадцать минут Артур Уизли стучался в дверь коттеджа, для верности держа сердитого и возмущённого Леона Кристала за плечо.

— Это грубое нарушение… так, где больной?

Увидев Ноэля, ворчать Леон Кристал перестал. Но после осмотра оказалось, что «лучший специалист» может помочь им не больше, чем Поппи. Неописанный случай. Магию лучше не применять. Если очнётся — постельный режим, специальная диета (мадам Помфри знает, какая), общеукрепляющее зелье. А пока что…

— Я не представляю, что с этим делать. Заклинания, предназначенные для реанимации взрослых, его убьют. Это я гарантирую. Что? Случай с двумя девочками из Богемии? Да, слышал. Была статья в «Британском целителе»… Вы понимаете, что это ни о чём не говорит, не так ли? Что? Нет, самих воспоминаний не читал. Не до того, знаете ли… А, так вы потому закрыли дверь и уже который раз на меня шикаете?

— Да, сэр! Что, если он может слышать всё это? Представьте, каково было бы вам… а ведь он ещё маленький и мало знает о нашем мире!

— Вы не целитель. Не лезьте и не накручивайте себя. Терпеть не могу таких мамаш, как вы. И таких, как вы! — это уже было обращено к Молли, которая угрожающе уперлась руками в бока, — А теперь кто-нибудь отпустит меня в больницу, где я приношу хоть какую-то пользу!?

Артур вернул Леона Кристала в Сент-Мунго, стерев ему предварительно память о коттедже «Ракушка», Поппи возвратилась в Хогвартс — отлучаться из замка надолго она не смела. По делам Ордена разошлись почти все; с детьми остались Молли и Милисента. И ещё один человек… Мюриэль Пруэтт. Её, как деликатно выразился Джордж, «принесла на хвосте» миссис Уизли; тётушка заявила, что приехала ухаживать за Фредом. Начала она с громогласного заявления, что парень — не жилец; больной показал ей язык и сказал: «не дождётесь». На том её помощь окончилась, и сейчас эта дама, как полагала Милисента, крепко спала. Во всяком случае, когда миссис Уизли уходила, даже в коридоре раздавался могучий храп. Всё это было бы очень смешно… но сейчас у мисс Корнер не было желания смеяться.

— Ноэль, всё будет хорошо. Сейчас ночь, самый тёмный час перед рассветом. Небо ясное, и так хорошо видно звёзды… но скоро встанет солнце и наступит утро. И будет новый день…

Самый трудный час — перед рассветом. Кажется, именно в эти мгновения смены времени суток душе легче всего расстаться с телом. Если бы смерть имела материальную форму! Но она была разлита в воздухе, невидимая, едва ощутимая, и её нельзя было схватить за костлявые плечи и выставить за дверь; и Милисента вновь и вновь повторяла успокаивающие фразы, описывала комнату, поправляла одеяло, не выпуская маленькой руки, всей душой желая пересилить свою незримую противницу.

Лунный луч, яркий и холодный, заглянул в окно и блеснул на золотом ободке чашки с остывшим кофе, отразился где-то в глубине флакона с зельем из тёмного стекла, мелькнул на металлических застёжках родословной книги.

Лунный луч… где сейчас, интересно, Ремус Люпин?

«Это… отвратительная служба».

— И всё-таки, Ноэль, этот мир прекрасен. Мир магии и волшебства. Ты выздоровеешь и сможешь узнать его… стать его частью…

Милисента держала левую руку Ноэля, а его правая рука покоилась на переплёте книги: тактильный контакт со старинным артефактом должен был как-то помочь. О, Скримджеры, люди из прошлого, поколения, сошедшие во тьму веков, помогите же своему потомку! Сколько вас было? Среди вас были воины, бестрепетно смотревшие в глаза смерти и знавшие, как страшно умирать! Среди вас были матери, нежные и любящие, чьи руки и сердца всегда были открыты детям… среди вас были отцы, которые вели своих сыновей на битвы и знали, как мучительно и противоестественно навеки закрывать им глаза — им, юным и не ведавшим жизни…

«Я слышала, как говорили рядом со мной, а перед глазами всё шла и шла круговерть какая-то из тех монстров, которых я видела однажды в зверинце. И так жутко мне было, что сердце в пятки уходило. А они рычали и всё пытались меня достать, разевали пасти. И вдруг слышу я голос: Марта говорит кому-то, мол, тётка моя, которую я любила очень, едет в наши края — она то на картах видела. И так мне радостно стало, и потемнело всё, и монстры мои исчезли. А потом я очнулась и вижу: лежу я на кровати в хижинке, а рядом Марта и незнакомая старуха прядут…»

Магические существа из зверинца, напугавшие маленькую девочку… Чего может бояться ребёнок, выросший в мире магглов на излёте двадцатого века?

— Ноэль, ты принадлежишь к старинному, славному роду… это род твоего отца. Он очень любил тебя и волновался о тебе. Он был сильным магом и знаменитым человеком. И он любил тебя… очень любил.

Голос мисс Корнер дрогнул: она подумала, не напрасно ли заговорила о Скримджере в прошедшем времени. Но сказанного не воротишь…

Небо за окном поменяло цвет, посветлело, а на горизонт упал розовый отблеск, но Милисента не видела всего этого. Она откинула голову на спинку кресла; лицо Ноэля расплывалось перед её усталыми глазами. Он вдруг глубоко вздохнул, его веки дрогнули — мисс Корнер выпрямилась, боясь дышать: неужели ей это приснилось?

Ноэль открыл глаза и окинул комнату растерянным взглядом.

Глаза у него были золотисто-карие.

А Смерть ещё раз обернулась — и ушла изгнанницей, оставив Ноэлю один из самых своих частых и ценных даров — осознание краткости этой прекрасной жизни, полной волшебства.


* * *

— Проснулась? Маловато проспала… сейчас только двенадцать часов дня, — голос Молли Уизли звучит бодро и при этом немного ворчливо, как и всегда. Она подошла к окну и отодвинула шторы. В комнатку хлынул солнечный свет.

— Как Ноэль? — Милисента села на постели, протирая глаза, — И Энтони? Фред?

— Хорошо. Позавтракал и опять заснул. Всё как Поппи с Кристалом говорили: точно после магического истощения поправляется… Энтони — хорошо. К Фреду его отправила — вредно одному сидеть. Фред тоже ничего. Самое страшное для него позади. Поправляется.

— Слава Богу… а вам, миссис Уизли…

— Молли!

— Вам, Молли, должно быть стыдно! Нечестно поступать так! — Милисента сдвинула брови в полушутливом возмущении. Туман в голове, вызванный зельем Сна-без-сновидений, рассеивался, и она чувствовала себя отдохнувшей и полной сил — чудесное, полузабытое чувство.

Молли уперла руки в бока и слегка наклонилась вперёд, входя в образ.

— Пф! Мне лучше знать. Много бы от тебя было пользы, не выспись ты как следует. Нечего геройствовать без особого повода. Геройство надо оставлять на тот случай, когда другого выхода нет… Знаю я таких, как ты… сама такая была…

— … и поэтому тайно подлили мне в чай сонное зелье! Это… это не по-гриффиндорски!

— Ещё как! Причинять добро и наносить заботу — это очень по-гриффиндорски, — возразила миссис Уизли.

— Вы — иезуитка.

— Станешь тут…

Молли обернулась, уже коснувшись дверной ручки. Милисента стояла у кровати, застёгивая верхние пуговицы на лифе платья; она умела одеваться одним взмахом палочки, но это заклинание у неё не всегда получалось идеально, и мелкие пуговки вечно попадали не в те петли.

— Большое собрание — вечером, — проговорила миссис Уизли уже серьёзно, — Кингсли сказал, чтобы ты присутствовала… если не передумала. Время идёт едва ли не на часы, а он — собрания… Стратегию разрабатывать. Операция «Дети». Так он сказал.

Мисс Корнер кивнула, и её взгляд из утреннего, сонного, стал сосредоточенным и строгим. Но на щеках девушки вспыхнул лёгкий румянец: доверие Кингсли не могло не обрадовать её. Милисента ещё раз взмахнула палочкой, заправляя постель, и она сложилась как-то особенно ровно и аккуратно.

— Я не передумаю. Это невозможно.

— Знаю… — Молли чуть склонила голову на плечо, окидывая задумчивым взглядом девически стройную фигуру мисс Корнер и неожиданно вздохнула: — своего бы тебе родить…

— Время неподходящее, — откликнулась Милисента, наклонившись, чтобы расправить несуществующие складки на покрывале.

— Да когда оно было подходящим?.. — не останавливалась миссис Уизли, — Мои вот старшие во время Первой войны родились… Они спасали меня тогда, правда. А время разве выберешь? Мы времени не выбирали. И ничего. И все выросли, все…

Молли хотела сказать, что все стали замечательными людьми, но воспоминание о Перси заставило сердце матери болезненно сжаться: да, все выросли, но как?

И всё же… С извечным материнским беспокойством миссис Уизли смотрела на молодёжь, и, стоило ей увидеть «хорошую девушку», как желание выдать её замуж за «хорошего парня» становилось неодолимым. Тем более теперь, во время войны. Одинокому человеку терять нечего… и так легко погибнуть, в порыве самоотверженности нарваться на самую страшную смерть…

Что бы там ни было между Ремусом и Тонкс, Молли была искренне рада за Нимфадору, когда узнала, что та ждёт ребёнка: он спасёт её жизнь, придаст ей смысл. В самый тяжкий час женщине нужен тот, ради кого стоит продолжать самое невыносимое существование. А мужчине нужно помнить, что ему есть за кого бороться… и к кому возвращаться.

…А её Чарли всё ещё был одинок, отшучивался, что его, представителя драконьего племени, ни одна девушка не выдержит. Чепуха всё это…

Только вот Перси… ох.

Милисента выпрямилась — все эти соображения о собственных детях, войне и семье промелькнули в голове миссис Уизли в какие-нибудь доли секунды, всего-то и хватило, чтобы несколько раз провести рукой по покрывалу. Но и Милисенте тоже было о чём вспомнить за эти краткие мгновения.

Она могла бы сказать о том, что кто-то должен позаботиться о тех детях, которые уже живут на этом свете, что кто-то должен погибнуть за них, так как война всё равно потребует крови и жертв. Она могла бы ответить, что лучше уйти, не оставив по себе иных плакальщиков, кроме товарищей в борьбе — ведь их такая потеря сделает только сильнее. Милисента могла заговорить также о том, что семья — это совсем не обязательно счастье и опора. Подчас это лишь очередное слабое место… люди, от которых так больно ждать удара. И ещё больнее — его получать. Дочь Аделины Лестрейндж была осведомлена об этом слишком хорошо.

Она могла бы рассказать об всём этом, пытаясь достучаться, так же, как ещё недавно пыталась добиться до Люпина, но… не сказала ничего. Наверно, та ночь у постели Ноэля что-то в ней навсегда изменила. Силы, что обыкновенно направлены на «причинение добра», были, видимо, растрачены в борьбе с невидимой противницей.

— Молли, пожалуйста… не будем спорить, — взмолилась она, — вы такая добрая, такая хорошая… я понимаю, что вы хотите дать лучший совет. Но и вы поймите меня… и моё прошлое.

Её слова прервал чей-то жалобный крик — не то стон, не то плач, не то вопль возмущения.

— Молли! Где ты? — громовой голос Мюриэль Пруэтт разнёсся по коридору, миссис Уизли и Милисента переглянулись и выбежали из комнаты.


* * *

— Молли! Куда ты запропастилась? Не успела домой вернуться, уже исчезла куда-то! — перекрикивая всхлипывания и неясные возгласы, вопрошала мисс Пруэтт. Она обнаружилась на пороге комнатки, куда поместили Ноэля. Он сам лежал на кровати, всем телом сотрясаясь от рыданий. Милисента склонилась над ним, спрашивая, что случилось, но он только пробормотал что-то нечленораздельное и оттолкнул её руки.

— Что здесь произошло? — Молли, на этот раз вполне серьёзно, уперла руки в бока, угрожающе глядя на Мюриэль. Тётушка фыркнула и высокомерно посмотрела на неё, не желая снисходить до объяснений. Между тем на шум прибежал посланный Фредом на разведку Энтони, но его быстро выставили из комнаты — только этого любопытного носа здесь не хватало!

Наконец из отрывистых, обиженных фраз мисс Пруэтт Молли и Милисенте удалось кое-как реконструировать события, произошедшие за те десять минут, на которые миссис Уизли оставила Мюриэль Пруэтт без присмотра и занятия. Любопытная старуха обследовала дом, сунулась к Фреду и Энтони, которые были заняты разбором по частям какой-то маггловской штуковины и быстро вытурили тётку, нашла спальню отсутствующих дома Билла и Флёр закрытой, едва не обожглась о зачарованную ручку каморки Джинни, и наконец обнаружила не запертого Ноэля. Мальчик спал, но так как у тётушки Мюриэль была скверная привычка комментировать вслух всё, что она видела и делала, он быстро проснулся от её бормотания. Доверчивый по природе и расположенный ко всему волшебному миру, Ноэль с радостью узнал, что тётушка Мюриэль — ведьма, задал ей пару смешных вопросов о магии и сам не заметил, как в ответ выболтал ей всю свою биографию, включая и то, что узнал, очнувшись этой ночью, от мисс Корнер.

А именно то, что он, Ноэль, принадлежит к славному и знаменитому роду волшебников, и доказательство тому — старинная родословная книга, которую может открыть лишь тот, в ком течёт кровь Скримджеров. Великое мгновение, когда он своими слабыми руками раскрыл тяжёлый фолиант, запомнилось Ноэлю на всю жизнь. Долго он гладил покрытый узорами переплёт книги, в которой ничего не понимал, но которая значила так много…

Руки Милисенты были полны отгадок к прежним тайнам его маленькой жизни, но ещё больше было у неё припасено загадок, ответы на которые она обещала дать завтра, потому что Ноэлю нужно было выздоравливать и высыпаться, а не разговаривать всю ночь напролёт. Он заснул под нежный напев колыбельной, и во сне ему виделись звёзды, освещавшие путешественникам путь, и цветы, похожие на диковинные растения, что украшали страницы родословной книги.

Разумеется, мисс Корнер предупредила его, что родословная книга — тайна, а он должен остерегаться врагов, тёмных магов, быть осторожным и никому о книге не рассказывать. Впрочем, она же заверила мальчика, что в коттедже «Ракушка» врагов нет и бояться ему нечего. Стало быть, нечего бояться и мисс Пруэтт!

А мисс Пруэтт быстро сложила два плюс два… и расхохоталась.

— Как же, тёмные маги ему мешали с тобой встретиться! Да, оно и видно, ты вылитый Руфус Скримджер, я-то его давно знаю, с пелёнок! Как это раньше не заметила? Ха-ха-ха! Тёмные маги! Жена ему мешала, вот кто! Женат он был, вот и плёл тебе про тёмных магов! Надо же, Руфус, образец наш! А ты и уши развесил! Ха-ха! Интересно! Кто ж была твоя мать?

— Это неправда! — Ноэль вскочил на кровати, забыв про свою слабость, — Это неправда! Вы вечно врете! Там, в Хейнворте, тоже никто не верил, что у меня есть папа! Все говорили, что я вру, а сами лгали на каждом шагу — мне и друг другу!

— Ещё что! От горшка два вершка, а туда же… я тебе покажу, как дерзить старшим!

— Вы лжете! Мой папа был самый лучший! И он мне не врал!

Ноэль упал обратно на подушку, давясь слезами и дрожа, как осиновый лист. У него не было сил спорить. Тут мисс Пруэтт испугалась и принялась звать Молли — на выручку.

Ноэль плакал горько, навзрыд, сотрясаясь всем своим маленьким телом. Не оправившись от одного потрясения, он был не в силах спокойно вынести другое.

— Ребёнок капризничает, и его следует высечь! — последнее высказывание тётушки Мюриэль донеслось до слуха Милисенты прежде, чем разгневанная Молли с чувством захлопнула дверь, припечатав её заглушающим заклинанием. Мисс Корнер с тоской посмотрела эту дверь: ей бы очень хотелось, чтобы миссис Уизли осталась рядом и помогла успокоить Ноэля, а не убежала выяснять отношения со своей злосчастной родственницей.

Всё-таки Молли вырастила семерых детей, а Милисента никогда ещё не видела такой истерики. В пансионе и городской школе магии в Праге до чрезвычайных ситуаций никогда дело не доходило, а Эмили с Джорджианой жили довольно мирно и если плакали, то тихо и редко, и осушить эти слёзы было не так уж и трудно.

Взывать к Ноэлю в его состоянии было бесполезно; он ничего не слышал, не видел и уже изнемогал от рыданий. Позволить ему надрываться дальше было просто опасно. Мисс Корнер присела на край кровати, осторожно завернула Ноэля в одеяло, взяла на руки и начала медленно укачивать, словно младенца.

И сквозь пелену истерики Ноэль услышал тихий голос, который ночью вёл его по тёмным дорогам, уводя от обрывов и рвов на надёжные равнины.

Ты мигай, звезда ночная,

Где ты, кто ты — я не знаю.

Высоко ты надо мной

Как алмаз во тьме ночной…<5>

Мелодия была знакомой до боли — мелодия из бабушкиной музыкальной шкатулки. Почему-то это воспоминание вызвало не боль, а странное, глубокое успокоение. За негромким, на грани слышимости пением стояла какая-то величавая, бесконечная, спокойная и прекрасная тишина. Темнота отступила. Сморгнув последние слёзы, Ноэль открыл глаза и взглянул на укачивавшую его женщину.

— Это вы? — прошептал он, — Это вы были ночью?

— Да, да, — тихо проговорила она, призывая стакан с водой. Руки у Ноэля дрожали, и она помогла ему напиться. В голове немного посветлело.

— Это что, тоже волшебное зелье?

— Нет, это просто вода, Ноэль, — она всё ещё ласково укачивала его, раскачиваясь взад-вперёд, — просто вода…

Её лицо казалось ему красивым и спокойным, и он не представлял, как ей на самом деле горько и страшно. Колыбельная колдуньи успокоила его, вернув способность мыслить ясно, и Ноэль вспомнил уже спокойнее о своём таинственном отце. Мальчик был уверен, что мисс Пруэтт клевещет, но он должен был знать наверняка. Из ночного разговора он твёрдо запомнил, что мисс Корнер знала его отца… что тот поручил ей найти Ноэля… и всё же… Вопрос сорвался с губ прежде, чем Ноэль успел опомниться, вернуться на эту грешную землю и вновь начать стесняться и робеть перед чужими взрослыми.

— Ведь она солгала?

Милисента вздохнула и слегка отодвинулась, чтобы взглянуть Ноэлю в лицо.

Януш Корчак… да и не только он… все они, эти великие учителя, утверждали, что детям нужно говорить правду. Вот только как? Мюриэль уже сказала правду, чтоб ей провалиться в тартарары!

В голове мисс Корнер мелькнули утешительные, с налётом постмодернистского безумия, мысли об относительности истины… контексте времени… и развеялись под взглядом заплаканных золотисто-карих глаз. Исторический факт — вещь относительная… текст источника — многомерен… но кое-что в этом мире вечно, и предательство остаётся предательством, грех — грехом, а любовь — любовью.

— Скажите… она соврала, да? Они вечно врут! Вечно говорят, будто я ничего не понимаю!

— И да, и нет, Ноэль. Твой отец любил тебя и беспокоился о тебе, — проговорила мисс Корнер, обнимая ребёнка, — очень сильно. Он многим рисковал, когда просил меня найти тебя. Но… у него действительно… была… семья… а я работала учительницей у его дочерей.

Вот. Самое трудное сказано. Ноэль тихо всхлипнул, уткнувшись ей в плечо.

— Он говорил, что это… тёмные маги… что ему опасно брать меня с собой… потому что он — глава магической полиции…

— И это тоже правда, Ноэль. Сейчас на территории магической Англии идёт война… гражданская война, — здесь Милисента вспомнила, что говорит с ребёнком, и вздохнула, поняв, что необходимы объяснения, — жители острова воюют между собой, и это вышло из-под контроля. Твой отец был министром и храбрым человеком, но не в его силах было остановить войну. Теперь тёмные воюют против светлых. Аристократия крови против магглорождённых и полукровок. Твоя мать была магглорождённой, Ноэль, ты сам — уже чистокровный. Но если бы ты не подтвердил свою принадлежность к древнему роду Скримджеров, считался бы магглорождённым. А магглорождённые сейчас вне закона. Их жизни в опасности. Именно поэтому твой отец раскрыл свою тайну передо мной, чужим человеком… боюсь, я не была к нему добра… Но он рискнул своей репутацией и добрым именем, которыми очень дорожил, ради тебя.

Ноэль слушал, слушал с жадностью, с какой страдающий от жажды путник припадает к источнику чистой воды в оазисе среди пустыни. Слова Милисенты были странным напитком, горьким, но утешающим. О войне она говорила и вчера, но не столь конкретно, как и о его отце тоже. Впрочем, между вчерашним и сегодняшним не было противоречия. То, что он слышал сейчас, было прямым продолжением прежнего рассказа.

— Твой отец погиб в первый же день этой войны. Он был героем, Ноэль, и всякого, кто посмеет утверждать обратное, ты смело можешь называть лжецом и клеветником…

Ноэль никогда не мечтал стать солдатом и громить врагов, как его неслучившийся брат, Энтони Джонс, но ему и прежде нравилось думать, что его папа — смелый и сильный, настоящий герой. Отец жил в другом, волшебном мире, и принадлежал к иному, более прекрасному, сказочному измерению. Вокруг было много детей, которые не знали своих отцов или чьи родители состояли в разводе, — то были будничные, обычные ситуации. Но отец Ноэля был другим. Он умел появляться из ниоткуда и исчезать, тая в воздухе. Он был самым замечательным и самым добрым. Люди считали его фантазией… но Ноэль видел его, держал за руку, помнил голос. Теперь оказалось, что его чудесный, волшебный отец был таким же, как все остальные.

— Да, Ноэль, ты можешь гордиться своим отцом. Он был храбрым и заслуженным человеком… и он тебя любил. А что до всего остального… постарайся понять… люди поступают не так, как должно, поддаваясь порыву… и из-за их ошибок кому-то приходится быть умнее и сильнее.

Ноэль поднял голову, и Милисента постаралась не отводить взгляда от его ищущих, встревоженных глаз.

— В данном случае, тебе пришлось повзрослеть раньше. И постараться простить своего отца за то, что он не был рядом с тобой все эти годы… и не доверил тебе всех причин своего… отсутствия в твоей жизни. И понять, что твои сёстры ни в чём не виноваты. Они очень хорошие, добрые девочки… и они тоже остались одни на всём свете.

Ноэль прерывисто вздохнул и вновь уронил голову на плечо мисс Корнер, чувствуя, как её лёгкая рука гладит его по взъерошенным кудрям. Она взвалила на его плечи тяжёлый груз, прося простить и принять, роняя слова о сестрах, которых он не знал, но нести эту тяжёлую ношу было почётнее, нежели слепо идти по чужим следам, не задавая вопросов — до сих пор все взрослые, включая таинственного героя-отца, требовали от него именно этого бездумного послушания.

Этого эффекта Милисента и добивалась, надеясь, что ей удастся найти правильные слова.

— А где они? — негромко спросил Ноэль.

— Твои сёстры? Они далеко отсюда, в другой стране. Тебе тоже придётся уехать, когда ты достаточно окрепнешь. Орден Феникса занимается эвакуацией магглорождённых… там, за рубежом, есть люди, которые помогают нам, так что тебе не о чем беспокоиться.

— Значит, я тоже уеду? Мы поплывём на корабле, или…

— Или. Скорее всего, это будет магический способ перемещения. Раз — и ты там! — Милисента улыбнулась, и Ноэль усмехнулся в ответ. Жизнь продолжалась.

— Это чудесно, конечно, — проговорил мальчик, — раз и там. Но вообще путешествовать долго тоже интересно… помнится, мы… — он помрачнел и замолчал на несколько мгновений, — тогда я видел летающих рыбок.

— Думаю, в твоей жизни будет ещё много путешествий ради самих путешествий. А пока что это всего лишь бегство, — вздохнула Милисента. Разговор становился слишком мрачным, и она решила сменить тему:

— Послушай, Ноэль… что ты любишь делать больше всего? Может быть… рисовать? Или какая-то игра… конструктор? Тебе нужно поскорее выздороветь. А для выздоровления нужна радость. Понимаешь, нужно радоваться… чтобы жить.

— Я люблю рисовать, — вздохнул Ноэль, — бабушка не разрешала мне играть на компьютере… конструкторы я не очень люблю. Зато люблю музыку…

— Музыку? — удивилась мисс Корнер. Ноэль не понял этого удивления: он, выросший в семье музыкантов, слушая то великих классиков, которых так любили его бабушка и дедушка, то песни дяди-барда, полные таинственно-сказочных сюжетов, не мог понять, что для большинства детей, включая Эмили и Джорджиану, музыкальные инструменты являются инструментами пыточными, а музыка — сложной и путаной абракадаброй. Для него мир гармонии и звуков был родной стихией.

— Ну да. Я умею играть… немного. Д-дядя обещал подарить мне скрипку…

— Скрипку наколдовать нелегко, — вздохнула Милисента, лихорадочно соображая, как добыть этот инструмент, — такую, на какой можно будет играть…

— Рисовать я тоже люблю, — повторил Ноэль, — у разных цветов тоже есть свои звуки.

Рисовать… что же, ожидаемо. В самом деле, это что-то родственное. Но…

— Ты слышишь, как поют цвета?

— Да. Наверно, это потому, что я волшебник?

— О нет! Далеко не всем волшебникам это свойственно… это очень редкий дар. Я никогда не видела таких людей, только читала о них.

Ноэль снова уткнулся носом в плечо мисс Корнер, закрыв глаза; после встряски он почти засыпал, а она укачивала его, словно младенца, остановившимися глазами глядя в стену.

Ей снова было за него страшно. Необычный, талантливый ребёнок. Судьбы таких детей никогда не бывают лёгкими. А сейчас, в этих обстоятельствах…

Но, как бы там ни было, первым, что увидел проснувшийся после дневного сна Ноэль, был не только поднос с обедом, но и альбом с коробкой карандашей — их мисс Корнер трансфигурировала из валявшихся во дворе щепок, но рисовали они ничуть не хуже настоящих маггловских карандашей; к тому же такое разнообразие оттенков Ноэль видел только в дорогих, профессиональных наборах, о которых он лишь вздыхал украдкой, не смея просить.


* * *

Тихонько притворив дверь в комнатку Ноэля, Милисента решила поискать Энтони. Для начала она заглянула к Фреду: тот был уже один, но безмерно обрадовался гостье — в одиночестве ему было очень скучно.

— Энтони? Он к себе пошёл. Мы с ним говорили… о разном. Он ещё в шоке немного. Ему надо было, как он сказал, кое-что записать, что-то очень важное для него — я ему тетрадку отдал, тут лежало в столе несколько чистых тетрадей. Я так понял, он один побыть хочет.

— Как бы он только не натворил чего-нибудь, — нахмурилась Милисента, — как он тебе показался?

— Да вроде ничего. Обычный парень… тихий, спокойный. Удивительно спокойный для своего… состояния.

Милисента заметила, как Фред сжал здоровую руку в кулак, мучаясь своим бессилием перед творимым где-то совсем рядом злом. Смотреть на это было очень больно.

— Это-то меня и беспокоит, — вздохнула она, отводя взгляд, — такое спокойствие хуже всего.

— По-моему, он вчера своё отплакал, — слушать непривычно серьёзного мистера Уизли из Умников Уизли было ещё больнее.

— Едва ли.

Мисс Корнер нахмурилась. Когда погибла её семья, она не плакала. Совсем. Она держалась «очень мужественно» до тех пор, пока они с миссис Корнер не оказались в Праге и не получили поддержки в Обществе помощи бедствующим волшебницам. Там она перепугала всех продолжительным обмороком, из-за которого оказалась в больнице. А потом…

Словом, кто-кто, а Милисента знала цену такому вот «спокойствию».

— Всё-таки я схожу и посмотрю, как он там.

— Ну, человек имеет право побыть один. Тем более в такое время… зайдите потом, а?

Кивнув, мисс Корнер вышла из комнаты Фреда, сердито сверкнув глазами в сторону пыхтевшей на лестнице Мюриэль Пруэтт. Крошечный коттедж изнутри казался гораздо более вместительным, чем снаружи, и всё же его обитатели постоянно сталкивались друг с другом…

Оставшийся в одиночестве Фред, вздохнув, отвернулся от двери. Он лежал на диване напротив окна, наполовину забинтованный, но вполне живой и деятельный. Своевременно оказанная помощь сделала своё дело, и он чувствовал себя неплохо. Ему было не столько трудно, сколько нельзя двигаться, к тому же прикован к постели парень оказался впервые в жизни. Между тем Джордж с остальными братьями (да и не только братьями…) где-то мотался по делам Ордена, ушла даже Верити, принятая в ряды бойцов совсем недавно, и Фреду невыносимо было чувствовать свою бесполезность. Он хотел сражаться. Впрочем, кое-какое занятие себе по силам парень нашёл, реанимировав старую переносную радиостанцию, валявшуюся на чердаке со времён Фабиана и Гидеона. Теперь ему хотелось поделиться планами хоть с кем-нибудь… кроме тётки Мюриэль, конечно. Поэтому он был очень рад, когда Милисента вновь показалась на пороге.

— Что же, Фред, ты был прав. Энтони действительно сидит и пишет что-то у себя за столом. Наверно, это его способ пережить всё это… судя по его словам, он знаком с маггловской психологией. Это оттуда, я думаю… Он говорил что-нибудь о Ноэле? Мне показалось вчера, что они не дружны.

— Мягко сказано, — хмыкнул Фред, — Энтони его ненавидит. Я так понял, мелкий ничем конкретным перед ним не провинился. Просто такая индивидуальная непереносимость друг друга.

— Слишком разные… словно из разных миров.

— Вроде того… но вообще котелок у Энтони варит. Ему понравилась, во всяком случае, эта идея, — Фред махнул здоровой рукой в сторону радиостанции, — Сейчас по радио передают там всякую хр… фигню. Все каналы под министерскими прихвостнями, аж зубы сводит от их клеветы. Но у меня есть идея. Нам нужна своя волна.

— Вот это замечательно! Информационная война — это ваше призвание, насколько я поняла ещё раньше, — воскликнула мисс Корнер.

Фред расплылся в довольной улыбке.

— Ну, во всяком случае… попробовать стоит. Я уже название придумал… «Поттеровский дозор». И темы набросал. Вообще-то я уверен, что тут импровизация нужна, Ли Джордана бы нашего сюда… эх… Но так. Делать нечего. Мы с Энтони здорово провели время, сочиняя это. Взгляните… если хотите. Только не бейте меня за то, что я мальца таким словечкам учил.

— Кто кого ещё научит, — пробормотала Милисента, вспомнив, какие проклятия вчера посылал Энтони в адрес Упивающихся смертью.

Между тем Фред следил за её лицом с тем же вниманием, с каким прежде наблюдал за очередным экспериментом. Пару раз губ девушки коснулась слабая улыбка, но сил смеяться по-настоящему у неё не было.

— Так я и думал… что вам не понравится. Вы похожи чем-то на нашу Флёр, — с несколько наигранной беспечностью проговорил парень, — Вы слишком утончённая, чтобы смеяться с нами, грубиянами. Да ещё над преподами…

Вот теперь Милисента усмехнулась.

— Боюсь, даже моя профессиональная солидарность не распространяется так далеко. А что до текста — он именно что мне понравился. Это то, что нужно. Некоторые обороты относительно раздутого самолюбия того… кто… словом, этого, похожи на те вещи, которые писали о Гриндевальде в листовках времён… той войны. Ты читал их?

— Обижаете! Я сам всё придумал.

— Верю-верю, — улыбнулась Милисента, — само время говорит… через тебя.

— Слишком возвышенно для нас, — фыркнул Фред, явно польщённый.

— Но это так. Когда-нибудь на основе твоих радиовыступлений кто-то защитит диссертацию, — продолжила мисс Корнер, подходя к окну и вглядываясь в неровные линии холмов, поросших кустарником, — правда.

— А, я понял. Вы на всё смотрите как на историю… так легче, наверно, да?

Милисента чуть склонила голову. Фреду, лежавшему на диване, видно было только небо и её профиль на фоне этой чистой, безоблачной голубизны.

— Нет, Фред. Не думаю.

Она хотела ещё что-то сказать, но вдруг подскочила и приникла к стеклу.

— Ой, Фред! Там кто-то из наших вернулся! Флёр… Нет, погоди, это Верити! С ней мужчина, женщина и ребёнок. Целая семья!

Она обернулась к парню, который слегка приподнялся на своём ложе. Вид у него был крайне взволнованный; голубые глаза так и сверкали, словно драгоценные камни. В этот миг лицо Фреда — веснушчатое, забавное, со здоровенным пластырем на всю левую щёку, — было по-настоящему прекрасным.

— Фух, — произнёс он, — значит, вернулась.

Милисента улыбнулась так весело и лукаво, как могла бы улыбнуться Джинни, поняв, что старину Фреда угораздило влюбиться. Он замахнулся на неё диванным валиком, но мисс Корнер с быстротой и проворством, каких он от неё и не ожидал, улизнула из комнаты.


* * *

Мисс Корнер торопилась вниз, где уже звучали голоса Молли и тётушки Мюриэль, заглянула по пути к Ноэлю, а затем бросила взгляд за приоткрытую дверь каморки, где уединился Энтони. Её взгляду открылась пустая комнатка. Отодвинутый стул… стол. А на столе — листок, вырванный из тетрадки.

Предчувствуя недоброе, Милисента вбежала в комнату и схватила записку. Поперёк разлинованного листа было написано неровным, ещё детским почерком:

«Я ухожу мстить. Я не желаю отсиживаться в безопасности, пока другие воюют. Я хочу мстить. Не ищите меня. Вы ещё обо мне услышите. Энтони Джонс»

Чернила были свежие, они размазались от прикосновения дрогнувших пальцев. Сунув записку в карман, девушка кинулась к окну, чтобы увидеть упрямую мальчишескую фигурку, взбиравшуюся на соседний холм.

Мисс Корнер бросилась вниз по лестнице и налетела на Молли, которая как раз выходила из кухни с каким-то свёртком в руках.

— Что такое? Куда ты? — ахнула она.

— Энтони сбежал! Туда…

И Милисента выскочила из дома, завернула за угол, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Энтони широким шагом удалялся всё дальше и дальше. Ещё немного — и он перейдёт границу защиты, зараза такая!

С трудом подавив желание крикнуть ему вслед «стой!» или поймать при помощи заклинания, мисс Корнер закрыла глаза, выдохнула… и трансгрессировала прямо на дорожку перед Энтони. От удивления он застыл, как вкопанный, и этого мгновения изумления Милисенте было достаточно, чтобы схватить парня за плечо. Теперь он от неё так просто не убежит.

— Энтони, что это значит?

Он сердито сверлил её взглядом.

— Что значит? А то, что я не собираюсь тут отсиживаться! Я хочу мстить. Я же волшебник!

Мстить он собрался! Вся волдемортова рать уже дрожит от страха! Орден может спать спокойно — Энтони Джонс вышел на тропу войны!

— О Энтони!

Она взглянула на него — худощавый мальчишка, злой, несчастный, отчаянный. Взъерошенные волосы. Оттопыренные карманы куртки (что он туда напихал? провиант?), смятая толстовка... Её взгляд остановился на стилизованном силуэте летучей мыши, украшавшем грудь Энтони, и мисс Корнер начала что-то понимать…

Когда-то давно, в другой жизни, она видела этот силуэт. На иллюстрации в монографии, посвящённой сравнительному анализу магической и маггловской массовой культуры. Точнее, тех историй в картинках, которые магглы называют комиксами… всего Милисента уже не помнила, но главной чертой маггловских сюжетов было очень своеобразное обыгрывание магии — волшебство описывалось как суперспособность, которой не надо учиться. Поэтому героям комиксов всё даётся на редкость легко. Впрочем, и магическим персонажам было море по колено, таковы уж законы жанра. Первое время мисс Корнер случалось увидеть в детской Скримджеров номера розово-сиреневых журналов с девичьими комиксами, и их героини со своими неправдоподобными фигурами и ещё менее правдоподобными приключениями подвергались самому беспощадному осмеянию с её стороны. Девчонки смеялись… и учились критиковать.

И если когда-то Милисенте требовалось доказательство, что комиксы и прочая массовая макулатура — вредное и опасное чтение, то теперь это доказательство стояло прямо перед ней. Мальчишка, свято уверенный, что если он — маг, то ему всё подвластно.

— Энтони! Что за… что ты знаешь о магии?

— Я смогу! И я лучше умру, когда буду мстить, чем отсиживаться там, куда вы меня сошлёте!

Милисента смотрела в упрямые, несчастные глаза мальчишки. В её памяти встало красивое мёртвое лицо его матери… Энтони вздёрнул подбородок и сжал кулаки, готовясь к бою: он был уверен, что мисс Корнер на него злится. Но она не злилась. Она узнавала в нём себя.

Её взгляд потемнел — если бы Энтони видел скрытые под масками лица Упивающихся смертью, он бы сейчас испугался. Милисента выхватила палочку из рукава и направила на высокое дерево, одиноко качавшееся под ветром на вершине следующего холма. Мгновение — и оно приняло очертание человеческой фигуры. Ещё один резкий взмах палочки — и фигура, рассечённая проклятьем, разломилась надвое. Противник был повержен.

С губ Энтони сорвался невольный вздох восхищения. Поначалу мисс Корнер — хрупкая, невысокая девушка с негромким голосом, — не вызвала у него особенной симпатии. До супергероини ей было далеко — по крайней мере, на несколько миль. К тому же она слишком много носилась с Ноэлем, которого Энтони не выносил. Но человек, умеющий одним движением сразить наповал врага с большого расстояния, безусловно, заслуживал уважения.

— Попробуй, — Милисента уже протягивала ему палочку рукояткой вперёд. Энтони несмело взялся за деревянную рукоять, ещё хранившую тепло чужой руки и магии. Затем, перехватив артефакт поудобнее, со свистом рассёк воздух, целясь в остатки дерева, и… и ничего не произошло. Сердце у него упало: неужели он на самом деле не волшебник? И то письмо пришло зазря?

— Всё в порядке, Энтони. Невербальные заклятия — то есть когда произносишь их про себя, — редко выходят с первого раза. А такие и подавно.

— Неверба… — он оборвал речь на полуслове и взглянул на мисс Корнер. До него только сейчас дошло, что она просто не произнесла заклинание вслух; а она наконец постигла всю глубину его невежества относительно магического мира. «Скверно получилось, — мелькнула у неё невесёлая мысль, — И почему я была уверена, что он хоть что-то знает? Хотя… его мать была сквибом, и ведь сохранила связь с волшебным миром, неужели сыну ничего не рассказывала? Не читала наших книг? Знала же она, как написать отказ от Хогвартса! Что же, тем лучше для Энтони. Придётся ему принять горькую пилюлю».

— Пойдём, посмотрим, что там с нашим деревом, — сказала Милисента вслух. Энтони так удивился её спокойному голосу, что беспрекословно послушался, и они взобрались на холм и осмотрели ветки, срезанные заклятием. На месте среза дерево казалось оплавленным. Энтони никогда не видел ничего подобного.

— Бедное, бедное деревце, — проговорила девушка, несколько растерянно рассматривая результат собственной деятельности.

— А если так человека… то это насмерть? Это то самое… смертельное заклятие?

— О, нет! Совсем не обязательно насмерть. Эти чары щадящие, если можно так сказать. Первое время на месте ранения не будет кровотечения, нервные окончания тоже отключатся и не станут болеть. В крайнем случае, человек может самостоятельно оказать себе помощь. Более того, это не тёмная магия, и конечность можно будет восстановить.

— Как хвост у ящерицы? — нервно хихикнул Энтони.

— Не-ет. Под присмотром целителей, со специальным курсом зелий, и очень-очень долго. И если человек молод. Чем старше, тем труднее восстановление. После семидесяти-восьмидесяти лет лучше и не начинать… Волшебники живут гораздо дольше, чем магглы, Энтони, — предвосхитила она его вопрос.

— А, — он кивнул, — но ведь если… вот так, — он оглядел располовиненное дерево, — то ничего не поможет?

— Нет, конечно.

— Я не думал, что вы можете… — Энтони вновь осёкся, испугавшись, что обидит её своим суждением. Но мисс Корнер только улыбнулась.

— А я и не могу. В совершенстве я владею только уровнем начальной школы, я ведь учитель. Будь перед нами не дерево, а живой человек... я бы просто трансгрессировала с тобой — переместила тебя в другое место, — чтобы не вступать с ним в поединок.

— Почему? Ведь вы его... разбили!

— Потому что живой противник не стал бы стоять столбом, ожидая, пока я снесу ему голову. Враг успел бы напасть первым, он был бы сильнее, ловчее и быстрее. Здесь много людей, Энтони, которые владеют искусством ведения боя в разы лучше, чем я, но и они не считают себя непобедимыми…

Энтони отвёл глаза, теребя срезанную ветку. Ему не хотелось признавать свою неправоту, хотя он и понимал, что ничего другого не остаётся. Он даже с деревом не мог справиться. Какая уж там месть…

— Хочешь, я научу тебя этому заклинанию? Оно несложное. Сначала вслух…

На то, чтобы научиться рассекать предметы, у Энтони ушёл битый час. Он весь взмок и вымотался, точно целый день провёл в спортивном зале. Наконец у него получилось расколоть на две части ветку, трансфигурированную в толстое бревно. При мысли о том, что трансфигурации тоже надо учиться и это ещё труднее, у мальчика закружилась голова. Один урок одного-единственного заклинания осветил перед ним огромный, сложный, точно лабиринт, образ нового мира.

Наконец уставший, измотанный Энтони уселся на своё бревно, протянул Милисенте её палочку и отвернулся. Мисс Корнер была добра к нему и терпелива, но он знал, что за такое количество неудач и недопонимания в маггловской школе его уже обозвали бы умственно отсталым. Наверно, он страшно неспособный ученик и плохой волшебник.

Тёплый ветер овеял его с ног до головы, высушив промокшие волосы и одежду. Ещё одно заклинание, Мерлин и Моргана! Энтони поёжился. Милисента уселась прямо на землю рядом с ним, и он с изумлением отметил, что у неё дрожат руки.

— Ты молодец, Энтони. Это материал не для первого урока, к тому же тебе ещё и пришлось колдовать чужой палочкой, а это всё только усложняет. Но ты просто умница. Определённо, способности у тебя есть. А уж быстрота реакции получше моей!

— Это… я натренировался, играя на компьютере. Там надо быстро…

— Вот как. От всего бывает польза, как говорила одна моя знакомая… Тебе нужен хороший учитель, Энтони, который научит тебя всему. Ты сможешь стать воином… если, конечно, не передумаешь.

— Не передумаю, — он мрачно сжал кулаки.

— Увидишь… никогда не знаешь, когда дорога сделает поворот, — она положила руку поверх его худого кулачка — жест, позаимствованный у госпожи Коменской, — и куда он приведёт. Все… почти все, кого я любила, погибли в Первой войне. Мне тоже хотелось отомстить тем, кто это сделал. Заставить их заплатить… сполна. Чудом меня остановили на скользкой дорожке — ещё немного, и тёмные — по-настоящему тёмные, — искусства овладели бы мной навсегда. Стать такой же, как те, кого я ненавидела — разве это не было бы их победой?

— И вы отказались от мести, — странным тоном проговорил Энтони. Столь кроткое решение было ему не по душе; может, это было слишком уж… правильно? Когда его бабушка-маггла была жива, она ходила в церковь и порывалась привести туда внука. Там было тихо, торжественно и скучно; после кровавой бани боевиков страдания христианских мучеников не впечатляли, а проповеди и поучения вызывали глухое раздражение. Чем-то знакомым, церковным повеяло на него от слов мисс Корнер, и он вновь готов был спорить и сердиться.

— Нет, — вновь удивила его Милисента, — но я решила не посвящать им всю свою жизнь. Они такого не достойны… и это едва ли обрадовало бы моих родителей.

Она поднялась с земли и отряхнула платье. Энтони хотел было подняться тоже, но она жестом остановила его.

— Постой. Посмотрим, что можно сделать для этого бедного дерева… а ты сиди, тебе нужен отдых.

Милисента подошла к истерзанному деревцу. Сначала одним простым заклинанием она вернула ему прежнюю форму; манекен исчез. Затем она медленно, очень медленно подняла палочку и стала тихонько напевать. Энтони не понимал слов — язык, на котором она пела, был ему неизвестен; но ласковый и нежный напев вкупе с торжественной плавностью движений колдуньи завораживал. С лёгким шуршанием ветки и листья вырастали, раскручиваясь, пока, наконец, дерево не вернулось к первоначальному виду. Это было необыкновенное зрелище… словно из диснеевского мультфильма.

На мгновение Милисента замерла с поднятыми руками, затем шумно вздохнула, чуть пошатнувшись, и спрятала палочку в рукав. А потом обернулась к Энтони, улыбнувшись ему новой, доброй и открытой улыбкой.

— Я даже думать не хочу, сколько усилий надо, чтобы выучить такое заклинание, — проговорил бедный ученик.

— Ты и представить себе не можешь, — покачала головой мисс Корнер, — чтобы этому научиться, надо было заблудиться в Богемском лесу и понравиться ведьме стихий…

— Кому? — слабым голосом переспросил Энтони. Культурный шок, в который Милисента окунула его, точно щенка, был велик, и ощущение выбитой из-под ног почвы не покидало его. Энтони ещё не понимал, что сам не оставил ей выбора и не дал возможности ввести его магический мир более мягко.

— Позже, позже объясню! Пойдём, тебе нужно плотно поесть и хорошенько отдохнуть после такого урока…

Они бок о бок спустились с холма и направились к дому. Их встретила тётушка Мюриэль с шумными расспросами и рассуждениями, но Милисента только отмахнулась от неё. Усадив Энтони за стол на кухне, она медленно вышла в холл и сползла по стене на пол, уткнувшись лицом в согнутые колени.

— Вот-вот, смотри, что выходит, когда с такими неслухами носишься, — ворчала над ней Мюриэль, — розги по таким плачут. Ты выкладывайся, выкладывайся, расходуй силы, они тебя отблагодарят потом, не сомневайся. Уж так отблагодарят, не встанешь!

— Если бы со мной не носились, — проговорила Милисента, не поднимая головы, — я бы умела убивать гораздо профессиональнее. И совсем не умела бы думать…

Тётушка Мюриэль помолчала, соображая, совсем ли сошла с ума её новая знакомая или это временное помутнение рассудка.

— Кофе хочешь?

— Благодарю вас, — отозвалась Милисента, — вы очень добры, тётушка Мюриэль, — ласково добавила она, поднимаясь с пола и наслаждаясь замешательством на полном лице старой перечницы.

А Энтони, уписывая на кухне кашу, напряжённо прислушивался к их диалогу. Мисс Пруэтт напоминала дам из церковных комитетов гораздо сильнее, чем Милисента. И ему вдруг захотелось доказать, что права именно мисс Корнер — и что она не зря «носилась» с ним.


* * *

Люди всё прибывали и прибывали в коттедж. Ноэль слышал их шаги и голоса внизу. Он помнил, что домик был совсем крошечным, но видимо, магические помещения устроены по-особому. Мысль об этом восхищала и волновала его.

В комнату к нему несколько раз заглядывали мисс Корнер и миссис Уизли — последняя оставила на столике рядом поднос с ужином, укрытым согревающими чарами.

— А то, не дай Мерлин, позабудем, — сказала она, — столько тут всего, голова кругом! Как проголодаешься, бери. Тут всё готово.

Ноэль долго сидел, поглощённый миром красок и звуков, примостившись на кровати с альбомом на коленях, совсем как Эмили за много миль отсюда. Но в конце концов ему захотелось отвлечься и выглянуть наружу.

Сначала мальчик подошёл к окну и бросил взгляд на море. За сегодняшний день он не раз видел этот пейзаж и даже срисовал; поэтому Ноэль поддался искушению и выглянул в коридор. Здесь, наверху, было пустынно и тихо: Фреда, лежавшего в соседней комнате, братья вынесли вместе с диваном вниз ещё полчаса назад. Ноэль наблюдал за ними: это было так забавно!

Там, внизу, за видневшейся с лестницы дверью, проходило важное собрание. Это туда ушли все взрослые… почти все. Он видел, как разделялись группы людей, маги и магглы, дети и взрослые. А Энтони было поручено проследить за тётушкой Мюриэль, и он взялся за это задание с видом заправского тайного агента…

«Счастье, что ему не дали задания следить за мной!» — подумал Ноэль и зачем-то уселся на верхней ступеньке лестницы.

— Ага! Это кто тут шпионит? — раздался над его головой весёлый голос. Мальчик поднял голову и увидел хорошенькую рыжую девушку, одетую, как ведьма. В руках у неё была пачка каких-то бумаг.

— Я не шпионю! — возмутился Ноэль, — а вы кто?

— Я — Джинни, — ответила девушка, — а ну-ка пошли отсюда.

Она отвела его обратно в комнату, положила свои бумаги на стол и начала их раскладывать по стопкам.

— Что это? — спросил Ноэль.

— Это — листовки. Тут написана правда про нас… и про компанию Того-кого-нельзя-называть. В газетах и по радио городят всякую чушь, пора им и кое-что дельное услыхать.

— Услыхать?

— Ага, половина из них будет работать как вопиллеры. Это такие письма, которые кричат в лицо адресату всё, что о нём думает тот, кто это написал.

Ноэль хихикнул, а Джинни взмахнула палочкой: пачка посланий, повинуясь ей, поднялась в воздух. Каждый листик складывался в аккуратный конвертик, запечатанный алой печатью со стилизованным изображением феникса.

— Вот так, вот так, — приговаривала девушка, касаясь палочкой стопок.

— Что ты делаешь? — осмелился спросить Ноэль.

— Активирую таймеры. Когда эти листовки отправят, они появятся на месте в заранее запланированное время. Например, в тот час, когда все идут на работу!

— Ого!

— А это оставим маме, — Джинни отодвинула часть стопок, — её исполнение вопиллеров гениально. Сколько она их Фреду с Джорджем наслала! У неё уже голос поставлен.

Ноэль снова рассмеялся, а Джиневра ответила ему звонким мелодичным смехом.

— Да, кажется, что это просто весёлая игра. А на самом деле всё очень серьёзно. Знаешь, вчера авроры… то есть эти министерские прихвостни в аврорских мантиях… схватились с нашими, орденцами. Никто не погиб, но есть раненые. А то, как это выставили в газетах…

— Но теперь они узнают! — воскликнул мальчик, желая подбодрить помрачневшую Джинни.

— Ещё как! И этот дурацкий закон о школе! Я сейчас сама напишу, что об этом думаю, иначе просто взорвусь от возмущения!

С этими словами девушка расчистила себе место за столом, достала перо и чернильницу из шкафчика и начала яростно строчить что-то на свободных листах. Ноэль, чтобы не мешать ей, вернулся к рисованию.

Вскоре к ним присоединились ещё двое бойцов информационного фронта. Флёр и Милисента, тоже с какими-то бумагами, заглянули в комнату.

— О, Джин, ты здесь? — спросила Флёр, — можно мы к вам?

— Естественно, — отозвалась Джинни, не поднимая глаз от своей писанины, — что у вас ещё?

— Вот именно, ещё, — Флёр положила на стол большую вырезку из газеты, воняющую типографской краской, — между прочим, вас, юные незамужние девицы, сие и касается. Новый закон. О том, как при помощи брака можно закабалиться женщине «с неблагонадёжным происхождением».

Джинни схватила вырезку и, читая её, даже покраснела.

— Нет, это… это просто…

— Я уже предвкушаю, как пошлю гаду, который это сочинил, вопиллер со своими комментариями, — мечтательно проговорила Флёр, — а может, с комментариями мисс Пруэтт?

— Мы будем сочинять ответ на… это безобразие?

— О, да. Собственно, глава нашей редколлегии — Милисента, как человек опытный в этой сфере и вооружённый кое-какими аргументами, которых у нас нет. Она превосходно знает маггловскую историю, нам это пригодится…

— А пока, девочки и мальчики, нам надо отправить те листовки, которые уже есть, — вступила в разговор Милисента, — Ноэль, хочешь с нами?

— Хочу! Очень!

Он вылез из кровати, мисс Корнер несколько раз взмахнула палочкой — и вот его пижама превратилась в тёплый костюмчик с шарфом и шапкой, а тапочки — в удобные ботинки. Милисента взяла его за руку, и они осторожно, медленно спустились вниз. Джинни и Флёр, подхватившие по дороге Верити, слетели по лестнице как на крыльях.

Они вышли на площадку перед домом, залитую лучами заходящего солнца. Ноэль внимательно наблюдал, как взрослые распределили между собой листовки — ему даже случилось помочь им и несколько мгновений подержать бумаги, — и встали в ряд. Они подняли палочки — стопки взвились в воздух; и девушки начали произносить названия тех мест, куда листовки должны были отправиться.

— Лондон, Атриум Министерства Магии!

— Лондон, Косая Аллея!

— Хогсмид, Главная площадь!

— Лондон, холл Академии высшей магии!

Пачки бумаг взмывали ещё выше и исчезали в воздухе, отправляясь в своё путешествие, а Ноэль следил за ними, как зачарованный. В вечерней тишине голоса женщин звучали задорно, с каким-то особым вызовом; в них звенела магия. Весь этот вечер был пронизан волшебством, и Ноэль дышал им, впитывая его бодрящую и пьянящую силу.

Яркие солнечные лучи освещали фигуры четырёх ведьм, золотя их волосы. Косы Джинни горели и переливались не то медью, не то алым пламенем; на белокурые локоны Флёр и Верити упал нежный отблеск, и даже в тёмных волосах Милисенты то и дело вспыхивали золотистые нити. Сейчас все четыре колдуньи были прекрасны — именно за эту гордую, полную силы и свободы красоту женщин, подобных им, некогда проклинали и сжигали на кострах.

А наверху смотрели в окно Артур, задержавшийся дома на полчаса, и Фред, возвращённый в свою комнатку из гостиной вместе с диваном, радиостанцией и кучей восторгов и наставлений относительно Поттеровского дозора.

— Да, сынок, — проговорил мистер Уизли в порыве сентиментальности, — разве мы можем в чём-то сомневаться, когда эти женщины стоят за нашей спиной?

— Думаю, самым сложным будет удержать их и дальше за спиной, пап, — хмыкнул Фред.

Вздохнув, Артур Уизли очень серьёзно кивнул, соглашаясь с сыном.

<1> Филигрань (водяной знак) — особый рисунок на бумаге, видимый на просвет. В Западной Европе в XIII — XVIII веках в процессе изготовления бумаги использовались специальные формовочные сетки, а на этих сетках методом филиграни (припаивания к сетке рисунка из тонких проволочек) создавались различные изображения: гербы, литеры, эмблемы. Теперь при помощи этих знаков, отпечатавшихся на бумаге, можно примерно датировать документ. Волдеморт же здесь просто развлекается: альбома-то с филигранями XVI-XVII веков у него под рукой нет, а помнить наизусть все особенности маггловской бумажной символики он не может, даром что Тёмный лорд. Кстати, в моих фанфиках в волшебном мире используется бумага, а не пергаменты. Пергамент — слишком дорогой материал для ученических эссе и подобной ерунды. И, в конце концов, книги-то они явно бумажные использовали — не на пергаменте же с рукописным текстом распространялись массовые издания, вроде бессмертных творений Локхарта и школьных учебников! Упоминание пергамента — один из самых крупных косяков госпожи Роулинг, на мой взгляд.

<2> Это сравнение имеет исторические корни. Советский публицист Михаил Гус приводит в своей книге «Безумие свастики» отрывок из воспоминаний дипломата В.Г.Путлица — «По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)», — где тот сравнивает Гитлера, который вырядился во фрак и пытался изображать аристократа на очень важном банкете, со «слегка помешанным комедиантом из третьеразрядного варьете». Справедливости ради следует отметить, что в самих воспоминаниях Путлица, опубликованных в Интернете, этой фразы нет (то ли вырезали, то ли…). Но сравнение мелькнуло, зацепило, так что я заменила «третьесортное варьете» на более подходящий 1990-м годам «второсортный боевик» и вставила в текст.

<3> «Дети — прежде всего» — один из вариантов той фразы, которую сказал Януш Корчак немецкому офицеру в ответ на предложение спастись, оставив своих подопечных — еврейских детей из приюта, отправляемых в гетто. Другой вариант его слов — «Не все люди — мерзавцы». Это легенда, у неё несколько прочтений, но суть остаётся неизменной.

<4> А почему Милисенту так сильно интересовали воспоминания о детстве — см. фанфик «На узких перекрёстках мирозданья…».

<5> «Ты мигай, звезда ночная…» — знаменитая колыбельная, написанная в 1806 году английской детской писательницей Джейн Тейлор. Автор перевода неизвестен.