Дамблдор

Не с нами. Не со мной. Не снова. Не может быть.
Лестница, круто взбиравшаяся вверх, мама с совершенно белой кожей, волосы, рассыпавшиеся по ступеням.
Оглушающее безмолвие подавляло разум, окутывая меня безумием самых страшных ночных кошмаров.
Все забилось, затрепетало в предсмертных судорогах.
Смазанное лицо мамы. Рваная боль.
Рухнуло.
И опрокинулось.
В хаотично кружащихся предметах я не понимал, как дышать. Все с места сдвинулось.
Нащупав рукой стену, я прислонился к ней, но оторвать взгляда от тела не мог. Не приближусь ни на шаг ближе.
От вспышки отчаяния я зажмурился.
Слова Аберфорта рикошетом отскакивали от стен.
«Она не хотела».
И эхом отдавались в голове.
«Это вышло случайно, я думаю».
В глазах потемнело, я прижал кулак ко лбу, чтобы побороть приступ исступленного бешенства.
«Уверен, что она не нарочно».
Возвращайся. Срочно.
Сорвав с шеи мерзкую бабочку, я расстегнул пару пуговиц рубашки, чтобы почувствовать себя свободней. Не помогало.
Громя тишину, совсем рядом зазвучал голос Аберфорта:
— Она не хотела, понимаешь ты, не хотела… — как молитву горячо говорил мне Аберфорт. — Надо придумать, что сказать.
Я судорожно дернулся и увидел Аберфорта во всей, поражающей воображение, четкости, так, как будто никогда его не видел. Он стоял в тени коридора, по-прежнему мертвенно-бледный с трясущимися руками. Только глаза блестели. Он что-то мне говорил…
— Я скажу, что видел, как она споткнулась и упала, что не смог ничего сделать. Нет, постой, лучше ты все расскажешь. Я же не совершеннолетний, я не в счет.
Как может он сейчас рассуждать?
— Тебе выпить дать?
Как мне Ариану осуждать, такую невинную…
— Перенесем ее в гостиную? Или лучше не трогать, как думаешь?
Аберфорт тронул меня за плечо.
Я с отвращение скинул его руку.
Бессмыслица. Пустоголовая болтовня.
Пусть он замолчит, пусть подавится своими словами.
Не снова. Не с нами.
Впрочем, в его лепете было больше смысла, чем мне казалось. Я постепенно брал себя в руки.
Я снова мог говорить.
— Такие сильные вспышки магии могут отследить, — сказал я наконец обезличенным бесцветным голосом.
— Да-да, Альбус, о том я…
Прервав жестом его речеизлияние, я твердо произнес:
— Нужно самим вызвать целителей, так будет меньше подозрений.
— И что ты будешь делать? — внезапно зло спросил Аберфорт. — Отдашь ее в Мунго?
— Что ты несешь, — жестко ответил я, вкладывая в эти слова все презрение, на которое был способен. — Отведи ее наверх и посиди с ней в комнате.
Аберфорт замялся.
Внезапная догадка отрезвила меня. Мама лежала на лестнице. Просить Ариану и Аберфорта пройти по этой лестнице, привычно круто взбиравшейся вверх, все равно что заставить их пройтись по маме, по ее телу.
— Я имел в виду: погуляй с ней на улице. Погода, конечно, не самая хорошая, но иного выхода нет.
Смерть мамы принесет Ариане позор.
Я повернулся к Аберфорту спиной, ловя себя на том, что вряд ли смогу когда либо встретиться взглядом с Арианой. Я желал выдумать правду, в которой она не хотела причинить зла ни в каком своем состоянии.
Вздор.
* * *
Время будто застыло, и я увязал в нем все сильнее.
Подошел к шкафу. Распахнул хлипкие дверцы. Письма, старая лампа, перья, какая-то посуда.
Все не то.
Где успокоительные зелья и лекарства Арианы?
Они сейчас жизненно необходимы нам. Я пошарил руками по полкам со всяким хламом, переворачивая там все вверх дном.
Аберфорт за моей спиной глухо застонал. Я не стал оборачиваться.
Обнаружив пыльные флаконы в одном из нижних ящиков, я схватил их и быстро подошел к Абу.
Стараясь не смотреть на Ариану, я оглядел поникшие плачи брата, его беспомощные подрагивающие губы. И, к счастью, испытал жалость, а не ту свирепую жестокость, которой от себя ждал.
— Выпей, — охрипшим голосом сказал я и протянул флаконы, которые нашел.
Очнувшись от своих грез, Ариана спокойно оглядела кухню, когда она заметила меня, ее губы тронула полуулыбка. Я содрогнулся.
На меня снова накатила темнота, утягивая за собой туда, где все тайное становится явным, туда, где правда и ложь, добро и зло, оправдание и честность не имеют границ. Бездна эта поглотила отца, а теперь и маму. И со всеми нами это когда-нибудь случится.
Ариана не хотела убивать. Но смертельную боль причинить хотела? Хотела?
Пряча глаза, я выскочил за дверь. Захлопнул ее и прислонился спиной.
Мне вдруг стало невыносимо горько находиться в этом доме: безмолвные стены, все глухое, тупое, свидетельствующее, что смерть останется тут навечно.
* * *
Разум воспринимал происходящее несколько заторможено, но на удивление четко. Почти до боли в глазах.
Мертвенная бледность маминого лица, пыль, висевшая в воздухе, приближающаяся гроза за окном, солнце то появляющееся, то скрывающееся за облаком и темные тучи на горизонте. И мы, запертые в этих стенах.
На улице темнело с каждой минутой. Деревья согнулись под порывами ветра, и хлынул дождь.
От звука капель, барабанящих по крыше, внезапно стало лучше. Мне захотелось распахнуть окна, чтобы вода проникла сюда, принося с собой свежесть. Я перестал чувствовать себя отрешенным и неживым. Замерев посреди комнаты, я самозабвенно отдался созерцанию разраставшейся бури.
Мама лежала в гробу, ее профиль вырисовывался на фоне пепельного неба. Я сделал шаг к ней, но остановился и повернулся обратно.
Туда-сюда. Как прежде шататься из угла в угол, подальше друг от друга.
Настойчивый стук. Ветви ивы бились об стекло.
В прихожей Ариана и Аберфорт стояли у маленького оконца и смотрели на то, как по земле текли потоки воды, смывая мелкий мусор с травы. Ариана прилипла к стеклу и глядела на стихию так пристально, словно никогда раньше не видела подобного.
Я встал рядом с ними.
Серость и беспросветная стена дождя.
Сквозь неразличимые невооруженным взглядом щели в оконной раме свистел вихрь.
Вместе мы смотрели на косые струи воды сквозь запотевшее стекло.
В моей чугунной голове со звоном отдавались воспоминания недалекого прошлого. Мама пытается заплести волосы сестры, но та вырывается и кричит… Мама заворачивает в красивую обертку подарок Ариане на день рождения… Мама готовит ужин, она считает, что ее никто не видит и потому не скрывает своих слез. Взмахивает палочкой и бекон нарезается сам собой, а она следит за процессом, прикусив губу, и в глазах ее стоят слезы.
А потом всплыло одно смутное, едва уловимое за весом прошлого, но безусловно очень счастливое видение. Совершенно из другой жизни. Светящиеся гирлянды, нарядная елка в желудях и нетающих снежинках. Сочельник. Мы всей семьей собираемся в Косой переулок, отец накинул зимнюю мантию и ждет, пока мы с Абом успокоимся и перестанем бегать друг за другом, а сам распевает рождественские гимны. Мама натягивает на Ариану нарядное пальто. Мы улыбаемся и смеемся, и копошимся, и нет заботы труднее, чем приготовить друг другу подарки.
Однако все воспоминания осквернены, потому что итог был заранее известен.
Где мечется теперь мамина неприкаянная душа? В каком мире пытается найти покой и не находит?
Погода унималась, теперь с козырька над крыльцом громко падала капля за каплей, отмеряя время.
Аб как будто очнулся, он погладил сестру по волосам и спросил сдавленным голосом:
— К себе в комнату пойдешь?
Он делал вид, что не замечает меня и моего внимания, но я знал: все это было так непривычно для нас, что лучше делать вид словно ничего и нет.
— А Альбус с нами?
С удивлением я заметил за собой смущение от ее незамысловатого вопроса и почувствовал себя остро лишним. Я постарался изобразить улыбку, но вышло жалкая гримаса.
— Нет, милая, — неровно произнес я, — иди с Абом. А я пока…
По стеклу змеилась одинокая струйка воды. Я рассеяно проследил за ней.
В голове был кавардак. Честно говоря, я не представлял какую отговорку придумать, в голове всплыло все сегодняшнее утро. Дож, ворчащий на бармена, карикатурная журналистка, Берти Хиггс, беспечно прожигающий время.
— Я заберу свои вещи из гостиницы, — Аберфорт прищурился, но ничего не сказал. — Я мигом, только туда и обратно.
На улице стоял пробирающей до костей холод. Накинув на себя Импервиус и Согревающие чары, я побрел к точке аппарации. В лужах, как в стекле, отражалась яркая зелень и бледное небо и плавали рано опавшие яблоки. Мокрая трава колыхалась, листва подрагивала. Они что-то шептали мне, только я не мог расшифровать их послания.
* * *
В Дырявом котле, видимо, из-за внезапно сменившейся погоды было не протолкнуться. Помещение насквозь пропахло густым табачным дымом и сладким запахом сливочного пива.
Первым делом я посмотрел на барную стойку, Элфиаса там не было. Пока мне везет. Сталкиваться с ним страшно не хотелось. Я не знал, как объяснить, что теперь о поездке в Грецию не может быть и речи.
Пробившись к лестнице, я стал быстро подниматься по ней.
И вот: длинный коридор с дверьми-близнецами по обеим сторонам.
Очутившись в своем номере, я хотел было сразу покидать раскиданные вещи в чемодан и уйти, как почувствовал свинцовую тяжесть в ногах. Похоже, возвращение отняло у меня последние силы. Я опустился на плетеный стул и прислушался к звукам, доносившимся отовсюду.
Стук в дверь.
Ответить я не смог.
Простодушное лицо друга.
— Ты вернулся! Разрешишь войти?
Я кивнул. Чтобы оттянуть неприятный момент, я поднялся и принялся кидать вещи в чемодан, потом плюнул и, достав из кармана палочку, взмахнул ей, мои пожитки легли на свои места. Элфиас молчал, поглядывая на меня.
— Послушай, — пряча от него глаза, глухо начал я: — Я не смогу с тобой поехать сегодня. Да и завтра не смогу. Я остаюсь в Англии, Элфиас.
Приоткрыв рот, Элфиас вовсю недоверчиво пялился на меня.
— Ты, верно, шутишь?
Я покачал головой, без объяснения было не обойтись.
— У меня умерла мать. Надо похоронить ее. А потом… не знаю, что будет. Наверное, что-то должно быть.
Я сказал это больше для себя. Но знал, что это все сплошной самообман. Я-то точно знаю, что будет.
Замерев, Элфиас смотрел на меня с состраданием. Я выдавил грустную улыбку и проговорил, опередив его заботливые и утешающие вопросы:
— Все в порядке.
А сам подумал: «Ничего себе в порядке. Хуже не бывает».
* * *
Зажечь свет казалось кощунством. Комната тонула в полумраке. Аккуратная стопка чистых пергаментов вырисовывалась на фоне темнеющего неба, на стеклянной чернильнице мерцали блики.
Забравшись с ногами в глубокое мягкое кресло, я смотрел в пространство перед собой.
Полное опустошение.
Тихие шаги за дверью. Войдет ли он? Мне отчего-то казалось, что он не решится, но дверь отворилась.
Я не обернулся. Я знал, что на пороге стоит Аберфорт.
— Я видел Дожа, — без предисловий сказал он, закрывая за собой дверь.
— Я тоже его видел.
— Не язви, Альбус, — голос Аба был равнодушным, но я знал, что он расстроен. — Так что тут делает Дож?
Отвратительная привычка Аберфорта вытягивать из меня ответы, когда он и так их знал, в любой другой ситуации вывела бы меня из себя.
— Я пригласил, — устало отозвался я.
Элфиас предложил мне остаться, поддержать, а я согласился без колебаний. Я надеялся, что так мне будет легче, но в глубине души подозревал, насколько присутствие постороннего человека в доме осложнит мои отношения с Аберфортом. Но, в конце концов, мне тоже нужна была хотя бы видимая поддержка. Я догадывался, что тем самым только пытаюсь удержать то, что не способен. Но ничего не мог с собой поделать.
Скрипнула половица, прогнулся матрас под весом Аберфорта. Он сел на мою кровать. Мне все еще не хватало мужества посмотреть на него. Я жаждал одиночества, и одновременно боялся его. Я внезапно понял, что не вынесу, если Аб теперь уйдет.
Однако он не собирался этого делать.
Некоторое время мы не говорили.
Желание избегнуть определенности свидетельствует о деликатности. А именно ее подчас не доставало Аберфорту. Иногда важнее недосказать, чем сказать. Все самое главное не передаваемо.
Для меня всегда было важно искать какие-то другие способы выразить самое ценное, глубокое, личное. Претворять метафоры в жизнь? Дать пожизненный обет молчания, чтобы не запятнать то, что на самом деле меня волнует?
Аберфорт, естественно, мыслил иначе. Тишина его тяготила. А может, мое общество.
— После похорон, когда все закончится… — начал он тихо. — Словом, уезжай с Дожем. Я справлюсь один.
Я ничуть не удивился его словам. В некотором роде я их ждал.
Приправленные сарказмом мысли наскакивали одна на другую.
Какой предупредительный мальчик, хочет избавить меня от тяжелой ноши. И он в самом деле так считает. Только я знаю, что вся его добродетель — хитрость, обернутая простой. Хочет выглядеть правильнее, честнее или даже не хочет, чтобы ему причиняли боль.
Жаждет возвышаться надо всеми в своем гордом самоотречении. Впрочем, не делаю ли я того же? Не наслаждаюсь ли своей совестью?
— А как же твое образование? — спросил я ровно.
— Плевать на него.
— Тебе, может, и плевать. А мне нет.
— Всем так будет лучше.
— Ничего подобного, — отрезал я. — И что ты планируешь делать? Хорош воспитатель без палочки. Как ты справишься с Арианой, если что-то случится?
— Ты… — прохрипел Аб.
Я резко повернул к нему голову, так резко, что больно хрустнула шея, и посмотрел с вызовом.
Вены на шее Аба вздулись. Он словно захлебнулся словами. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Он не выдержал и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушать мертвую тишину.
Сведя кончики пальцев воедино, я уставился в окно. Но я не видел там ничего.