Снейпа вызвал Волдеморт:
- Северус, мне все про тебя известно. Пиши признание.
Снейп пишет: "Я – шпион Альбуса Дамблдора, Северус Снейп..."
"Что только мои упсы ни придумают, только бы на картошку не ехать!"- думает Темный Лорд.
Во дворце множество зеркал. Огоньки свечей сталкиваются с блестящей поверхностью, рассыпаются на множество капель, разлетаются по залам мириадами брызг, так, что освещение кажется почти солнечным. Иллюзия. Во дворце все — иллюзия. Яркая, переливающаяся — и опасная, как пламя, что манит глупых мотыльков.
Катарина смотрит в зеркало. Туалет давно завершен: все же траур — очень удобная вещь, особенно эсператистский. В олларианском она выглядит не пронизанным светлой печалью ангелом, а гордой богиней, и сделать с этим ничего не получается. Туалет давно завершен, в самом разгаре утренний прием, но Катарина все равно вглядывается в равнодушное стекло, не слишком вежливо отвернувшись от занятых очередным дурацким спором дам.
Марианна сидит чуть в стороне, именно там, куда ей все время предлагает опуститься королева, — и ее лицо хорошо видно в удачно расположенном зеркале. Робер не из тех, кем правят женщины, но он влюблен, а потому, как все влюбленные, восприимчив. И потом, ему так хочется иметь семью. Людей, которым небезразличны его мечты и надежды, людей, которым он важен не как герцог, или наследник, или маршал, или Проэмперадор, а просто как человек. Почему бы не порадовать того, кто как никто иной умеет быть благодарным? Тем более что общество знаменитой куртизанки ничуть не тягостно — скорее, напротив.
— Мы часто читаем Веннена по утрам. Надеюсь, вы любите его сонеты, баронесса?
— Я их знаю. Но я мало что понимаю в высоких материях.
Она откровенна, Марианна. Чего стоит один только пусть и украдкой, но заданный вопрос про ее присутствие. Ничего удивительного в этом нет: искренность не сочетается с родом ее занятий, но здесь ей ловить нечего. Странно другое — то, что она еще не разучилась быть честной. Десяток лет в объятьях блестящей обжигающей иллюзии испепеляет крылья и затягивает белесой дымкой глаза — и взгляд на мир незаметно, но неотвратимо меняется. Бесповоротно? Для самой Катарины — пожалуй. А для Марианны?
— Маршал Эпинэ счел возможным доверить инспекцию гарнизонов генералу Карвалю? — Дженифер отлично слышно даже тогда, когда она действительно пытается говорить тихо. — Как, должно быть, лестно для генерала такое доверие. Но разве обязанности коменданта не удерживают его в столице?
— А разве обязанности члена регентского совета не удерживают в столице маршала Эпинэ? Впрочем, я, разумеется, ничего в придворных делах не понимаю.
Марианна отвечает на шпильки дам королевы с изящной и откровенно притворной наивностью. Как же глупо со стороны придворного птичника полагать, что они могут перещеголять в остроумии женщину, чьей должностной обязанностью является создание в доме приятной атмосферы. А когда звучит имя Робера, она на мгновение широко раскрывает и без того огромные глаза — и, кажется, сама не догадывается об этой привычке. Катарина и раньше слышала, что Звезда Олларии отвергает общество тех, кто ей неприятен — сколько бы денег у них ни было. Это — почти свобода, во всяком случае, в глазах королевы Талига, но Катарина свободы не ищет, хотя и говорит о ней так часто, что это слово и все, что с ним связано, все-таки прочно обосновалось в мыслях. И именно поэтому о том, что действительно имеет значение, лучше молчать — не нужно создавать собственным слабостям лишние лазейки.
Марианна часто произносит слово «страсть» и никогда — слово «любовь». Правда, разговоры за закрытыми дверями им пока заказаны, но наедине можно остаться и в толпе, особенно когда дамы после пары точных, будто бы невзначай произнесенных фраз снова бросаются при помощи драки за меню сегодняшнего обеда выяснять, кто из них тут имеет больший вес.
— Кузен… То есть, маршал Эпинэ говорит, что в вашем доме исключительно красивый сад.
— Разве ваше величество…
— О, пока я не выезжаю. Но это не будет длиться вечно.
В зеркале отражается закатный взгляд — брови остаются неподвижны, и не сжимаются губы, не вздрагивает высокий лоб, но Марианна чуть прищуривает глаза, всегда, когда Катарина выказывает ей то же отношение, что любой другой даме. Ее хорошо учили, Звезду Олларии, но управлять глазами сложнее всего, и эту науку не освоить без искреннего желания. Королева Талига знает это по себе.
Катарина слегка поворачивается — ее диалог с зеркалом слишком затянулся. Из прически выпадает пара шпилек, и несколько тяжелых прядей падают на шею. Вряд ли камеристка оплошала нарочно — волосы королевы рассыпаются по плечам роскошным плащом, она и сама это знает, и часто этим пользуется. Но в жизни есть место и случайностям, хотя самой в это поверить, пожалуй, даже сложнее, чем окружающим.
— Я позову…
— Вы мне не поможете?
Фразы звучат одновременно. Марианна снова щурится, а потом подходит ближе.
Визгливый голос Дженнифер становится чуть громче — спор, кажется, затягивается. Катарина морщится, вроде бы слегка, словно пытаясь скрыть досаду, между прочим, вполне искреннюю. И все равно на мгновение мелькает мысль — а можно ли продемонстрировать это чувство? Рядом нет никого опасного, но маски прирастают к коже намертво.
Марианна чуть вздрагивает — Катарина сначала не понимает, что это означает, а потом ей на плечо опускается теплая рука. Легкий, почти невесомый успокаивающий и подбадривающий жест. На что среагировала Марианна — на игру или на правду? И среагировала ли на что-то вообще? Может, просто наконец-то привыкла?
Нелепая шарада почему-то кажется очень важной, а Марианна между тем подбирает непослушные локоны, касается шеи и затылка. Аккуратно, почти нежно — и вместе с тем сильно, словно привычная к уздечке наездница, которая уже забыла о силе собственных пальцев.
Руки Алвы — просто сильные, руки Фердинанда — просто нежные, а Катарине нравится сочетание несочетаемого. Ей нравятся именно такие, как у Марианны, прикосновения. От этой мысли бросает в жар, и внизу живота разливается тянущее тепло — да, только от этой мысли, разумеется, и ни от чего больше. Катарина смотрит прямо в зеркало, позволив себе лишь чуть опустить веки — она понимает, что наверняка потемневшая от внезапно вспыхнувшего желания радужка ее выдает, а Марианна, без сомнения, умеет читать такой взгляд, разве только не ожидает увидеть его на лице женщины. Но если спрятать глаза, это будет еще красноречивее.
Марианна снова вздрагивает и снова щурится — в глубине зрачков вспыхивают горячие жадные огни.
