"Саша". У тебя язык не поворачивается его так назвать. В прямом смысле этого слова. Неправильное "ша", шепелявость, дефект речи. Твое личное проклятье, такое же, как маленький рост и вечно мерзнущие руки.
Кажется, что хуже быть не может. Хотя нет, может. "Шурик". Но это совсем нереально. Еще подумает, что ты дразнишься.
Саша был первым, кто посмотрел на тебя понимающе. Без любопытства, жалости, дежурного презрения… Он тебя не оценивал. Наоборот, рассматривал с каким-то непонятным чувством. Ты так в детстве смотрел на слишком дорогие игрушки, которых у тебя никогда не будет. В том детстве, еще до маминой новой работы, твоего переезда и жизни за шкафом.
Это твоя заначка, НЗ, команда спасателей, 911. "У меня есть Саша".
Правда иногда это очень сильно мешает. Это как с крестиком, который мама когда-то повесила тебе на шею. Сперва неуютно и от цепочки все время холодно. А потом привыкаешь. Честно пробуешь верить. А в какой-то момент начинаешь понимать, что ты не имеешь к нему никакого отношения. Даже наоборот. Ты, со своей дуростью, невозможным количеством идиотских поступков и неумением прощать. И надеешься, что цепочка порвется сама, без твоего участия. И все время боишься, что это произойдет. Тогда ты точно останешься один.
Ты сам не знаешь, до какой степени тебе хочется удержать Сашу.
Саше нравятся девушки.
--- Валь, ты чего, с ума сошел? Как я его расстегну?
--- Ты лучше спроси, как я его застегивал.
Больше всего это напоминало сборку модели из детского конструктора. Правда, вместо гаек и болтиков – крючочки и скользкие ленты-бретельки. Хана.
Мама не ругается. Она просто плачет иногда. Так сильно, как будто ты уже умер. И говорит потом с тобой ласково и осторожно, словно ты младенец или даун. Хотя дауны вообще не замечают, кто и как на них смотрит. Ловятся на тон.
А ты не ловишься. Ты теперь -- ее личное несчастье. Это она говорит не тебе, а Андрею. На тебя она просто смотрит иногда... будто у тебя сифилис. Или еще что похуже.
А для Саши ты нормальный. Только для него.
Саше не надо ничего объяснять. Ты так в это веришь. А потом с большим трудом отвыкаешь от такой мысли. Оказывается, что с Сашей -- почти как с родителями, когда надо вовремя звонить и отвечать на вопросы. Только с мамой и папой до сих пор непонятно. То ли у тебя в принципе их нет, то ли наоборот, два комплекта. "Ну, это же Тальберг, у него по жизни все не как у людей".
А Саша, кажется, до сих пор не может понять, что тебе не шестнадцать, и все время ждет, что ты снова влипнешь в очередную историю. Ну, зачем же его расстраивать? И у тебя в очередной раз срывает тормоза. Или сносит башню. По выбору.
Теперь у тебя точно никого не будет кроме Саши. Потому что с девушками не считается, а во всем остальном... Тебе, наверное, больше не захочется. Ты так стараешься про это забыть. Очень стараешься. Тем более, что по пьяни запомнил не так уж и много. Вкус чужой кожи. Совсем не такой, как у Саши. Серый ворс автомобильного салона. Идиотская треугольная наклейка на заднем стекле -- пупс в памперсе, "в машине ребенок".
Наверное, у этого козла есть дети. Может, он даже говорил тебе что-то. Ты не помнишь. Вообще ничего не помнишь. Только обочину на МКАД. Февральскую грязь на куртке и ладонях. Жуткое недоумение оттого, что небо до сих пор светлое. В одиннадцать у тебя была пересдача. К двум ты на радостях упился в хлам. К четырем тебя успели трахнуть. День продолжается.
Врачебные расспросы – это не страшно. "Половой жизнью со скольки лет живешь?" Ты что-то шипишь, совсем неразборчиво. Врачиха переспрашивает. "С шестнадцати" -- Андрей переводит с русского на русский. А ты одеваешься за дурацкой ширмой и все время боишься ее свалить.
Родители и правда не знают, что теперь делать. Как тогда, после попытки самоубийства. И мама долго-долго мнется и стреляет у тебя сигарету, а потом неуверенно произносит: "Валя, а ты проверялся? Ну, кровь сдавал?". Нет у тебя ни СПИДа, ни сифилиса. Ни желания жить дальше.
А Саша почему-то не верит, что тебе очень надо перечеркнуть одни воспоминания другими. А может быть, ему и правда противно.
Самое страшное, это не принять решение, а убедить всех, что оно – самое правильное. Сперва родители идут в полный откат, особенно мама. "Зачем тебе это нужно? Я тебе и здесь работу найду…" Но потом вздыхают с облегчением. Они задолбались тебя сторожить. Выскакивать на кухню, когда ты среди ночи куришь в форточку или щелкаешь кнопкой чайника.
Так что все очень быстро находится -- и съемная хата на Просвете, так, чтобы под боком у отца и Нонки, и какой-то знакомый Андрея, которому до зарезу нужен неопытный программер. Остается только сказать про отъезд Саше.
И ты обманываешь его до последнего. Треплешься про пару недель, про академ… А потом, уже на платформе, вдруг проговариваешься – "Саша, ты на майские приезжай…" И он все понимает. "Граждане провожающие, выходим из вагонов…"
Саша так до тебя и не дотронулся.
Одиночество – это не только обшарпанная квартира с хозяйской мебелью, жутко похожей на ту, что когда-то стояла у вас дома. Это еще и вечера в конторе. Один монитор дома, один – в офисе. А между ними – сорок пять минут на маршрутке.
Первые сашины письма ты совершенно случайно запоминаешь наизусть.
Кошмары – это когда тебе снится, как ты засыпаешь с сигаретой. Потому что ее никто не потушит. Или когда ты пытаешься вспомнить что-то хорошее, а вместо этого в голове всплывают обрывки старой ссоры. С привычной Сашиной фразой "Ты ведь черта лысого до инфаркта доведешь и не заметишь... Или ты с этим блядством завязываешь, или… Я, между прочим, тоже не железный".
А ты льешь бухло мимо стакана и в очередной раз обещаешь ему, что больше никогда в жизни, и все такое.
А Саша на тебя смотрит. Наконец-то с жалостью. На большее тебе теперь рассчитывать нельзя.
Ты выходишь на улицу. Начинаешь подворовывать из светящихся окон чужой уют.
И считаешь дни. Непонятно зачем. Они длинные-длинные, как в больнице перед выпиской.
В конце-концов ты почти переселяешься к отцу и Нонке.
Раскладушка посреди комнаты, из окна дует. Ну и пусть.
Утро начинается с того, что по тебе прыгает младший брат. Ну и пусть.
Отец теперь почти не пьет.
Сейчас Саша поставит кружку на стол, поднимется и уйдет. У вас с ним так по жизни. Один уходит, другой остается. И ты чуть ли не глазами его подталкиваешь. Потому что вот это – самое невыносимое. Ты все время боишься, что сейчас оно навсегда. И сам начинаешь провоцировать.
И он, правда, поднимается из-за стола. И подхватывает тебя. Так, будто ты девушка. С ума сойти.
Ты сам не знал, до какой степени тебе этого не хватало. Просто, чтобы это был Саша. Ты стараешься не моргать, когда он снимает с тебя очки. И когда он до тебя дотрагивается. Щетина колется, но как-то смешно и совсем не больно. Так опускается на протянутую ладонь очень крупная и острая снежинка.
Сейчас ты протягиваешь себя.
От таких подарков не отказываются, берут не раздумывая.
--- Валь, а у тебя ничего не осталось?
--- Хм… может у мамы в ванной посмотреть? Как в детстве.
От Саши очень сильно пахнет гаражом. Тосол, мазут, ацетон. И отчаянный мятный запах, острый и несуразный, как от автомобильной "елочки".
Сашин подбородок скользит по твоему позвоночнику, утыкается в ложбинку на шее.
Вместо того чтобы тебя приподнять, Саша просто обнимает. Как будто хочет укрыть.
И только потом сдвигает ладонь.
У него все пальцы в мозолях.
Оно больно.
Март, апрель, май… октябрь, ноябрь, декабрь…
Почти год. А такое ощущение, что у вас вообще все впервые. И у Саши точно так же дрожат руки.
Кажется, что секунду назад в тебе что-то хрустнуло. Как тонкий слой льда.
Но на этот раз ты не стесняешься и кричишь. Не боишься показаться слабым.
Одежда на полу сложена слишком аккуратно – так, чтобы ее можно было быстро на себя надеть, если в дверь позвонят родители.
