Пролог, За стеклом IX Темный Лорд мертв. Гроза позади, и над Большим залом встает солнце. Драко слышит, как ходят взад-вперед защитники замка, под их ботинками крошится разбитое стекло. Лонгботтом громко топает и, как всегда неуклюжий, с глухим стуком роняет на стол Гриффиндорский меч, а потом с вульгарным чавканьем уплетает завтрак. Грейнджер и Уизли хлопают его по плечу, поздравляя, а Уизли говорит:
— Эй, Нев, ты укокошил чертову змею! Вот это было чудище!
Поттер и Лавгуд несут чушь о морщерогих козляках, а еще Драко слышит строгий голос, с шотландским акцентом зачитывающий список погибших. Это декан МакГонагалл руководит теми, кто убирает мертвые тела.
Драко слышит ее. Он до сих пор цепляется за жизнь, сжимая спасительную руку. Эта рука принадлежит не Поттеру, а матери. Чьи-то губы шевелятся, касаясь загривка, шепча что-то бессвязное, чужие слезы стекают по щеке. Он никогда не видел, чтобы отец плакал, и он не видит этого сейчас, но это голос его отца доносится сзади, голос, давящийся слезами.
И тогда в жизни начинается новая глава, и стекло больше не защищает его от неумолимой стихии.
Приближается полдень, а Драко с родителями все еще сидят в Большом Зале. Они понятия не имеют, куда податься. Он все еще в сознании, хотя его подташнивает от смрада собственных подпаленных волос, жженой одежды и липкого пота. Мать уснула, положив голову к нему на колени. Ее ноги поджаты на длинной скамье, но она так и не выпустила его руку. Отец все еще обнимает его, но по ритму его дыхания Драко чувствует, что и он засыпает.
Победители откричались и отпровозглашались, но ни одна из новостей не имеет к нему ни малейшего отношения.
Через час после битвы Кингсли Шеклболт назначается временным министром Магии (в течение недели Визенгамот утвердит его в должности).
Беллатрикс Лестранж, тетя Белла, мертва. Чтобы ее прикончить, понадобилось четверо: Грейнджер, Лавгуд и девчонка Уизли загнали ее в угол, а Молли Уизли, жирная ронова мамаша, нанесла смертельный удар.
Кузина-отщепенка, Нимфадора Тонкс, та, что вышла замуж за оборотня, мертва. Как мертвы и сам оборотень, и магглорожденный отец Нимфадоры.
Северус Снейп тоже погиб. И Поттер во всеуслышание объявил в Большом Зале, — как если бы это он, Поттер, а не Шеклболт, был министром магии, — что Снейп все это время был человеком Дамблдора.
Если бы Драко не был так опустошен и вымотан, он бы заплакал, услышав весть об этом последнем предательстве.
Победители закончили собирать убитых. МакГонагалл расхаживает по другому концу Большого зала, где тела сложены рядами. Будь она хоть трижды ведьма, но свет позднего утра немилосердно изобличает в ней женщину сильно за семьдесят, которая не спала всю ночь. Ее лицо словно изрезано глубокими линиями, и под кожей нетрудно разглядеть череп. Она останавливается перед каждым рядом бренных останков и склоняет голову. То ли учитель прощается с учениками, то ли офицер — с павшими солдатами.
Он точно не знает, где другие тела. Среди них, должно быть, тетя Белла и остальные Пожиратели Смерти, которые когда-то были друзьями семьи и приближенными отца, потом стали приверженцами змеелицего Темного Лорда, а теперь... Он слышал, как кто-то сказал, что Фенрир Грейбэк мертв. Кто-то еще, один из Уизли, старший, которого Драко не знает, выплевывает:
— Туда ему и дорога.
Как бы он ни ненавидел Уизли, Грейбэка он ненавидел больше.
Он не может уснуть, хотя это было бы заманчиво. Кто-то должен стеречь сон родителей. Его мучают жажда и головная боль, и он с тоской смотрит на стол с кувшинами, стаканами и кубками, оставшимися после утреннего празднования победы. Мадам Розмерта угощала сливочным пивом и огневиски из запасов Трех Метел, и праздник уже давно выплеснулся на улицу. Ему бы сейчас хватило и воды, но напитки вне досягаемости, а будить спящих родителей не хочется.
Здесь не осталось никого, кроме мертвых и таких, как он — никому не нужных.
Минерва МакГонагалл встречает его взгляд с другой стороны Большого Зала. Он точно не знает, считать ли ее деканом или одержавшим победу генералом. Вражеским генералом или, может, командиром полка — и он старается придать лицу безобидное и нейтральное выражение. И вдруг понимает, что понятия не имеет, как выглядеть безобидно. Раньше он никогда не заботился о том, чтобы кого-либо не обидеть.
Она направляется к нему с суровым лицом, берет со стола один из стаканов и вручает ему. Вода. До этой минуты он в жизни не пил ничего вкуснее. МакГонагалл наклоняется к нему и говорит, что скоро придут, чтобы позаботиться о нем и его родителях.
К часу дня Люциус и Нарцисса Малфой под арестом, их изолируют в связи с чрезвычайным положением. Драко остается на свободе, и ему велено не покидать Хогвартс.
* * *
Суббота, вторая неделя мая.
В слизеринской гостиной царит скука. Миллисент Булстроуд и Грег Гойл бесконечно играют в Плюй Камни. Пэнси Паркинсон вздрагивает при каждом взрыве и бросает на них яростные взгляды через плечо. Она и Блейз Забини с серьезным видом играют в шахматы.
Блейз отмечает, что она гораздо лучшая шахматистка, чем он когда-либо подозревал, уж точно лучше, чем Драко. Жаль, говорит он, что не знал этого раньше, иначе не потерял бы столько времени, играя с лузером.
А потом он совсем уж выходит за рамки приличий и заявляет, что, если бы некоторые не втянули Слизерин в политические игры, то в Хогвартсе мог бы быть приличный шахматный кружок, так как Рон Уизли — один из лучших шахматистов их поколения. (Однако! Сам того не желая, Драко мысленно воздает должное Блейзу: тот всегда в тени, но все обо всех знает.)
А тому все мало: теперь он добавляет, что некоторые, на словах такие преданные пожирательским идеалам, умеют лишь болтать. А если же они или их родители не так уж жаловали Темного Лорда, надо было заявить об этом с самого начала, когда от этого могла бы быть хоть какая-то польза.
Драко вызвал бы его на дуэль сию же секунду, но вот... проклятая палочка не слушается. Палочка снова у него, но она совершенно бесполезна.
(Через несколько минут после того, как авроры увели родителей, Поттер вернул ее этаким жестом рыцарского снисхождения. У Драко совершенно не было настроения разыгрывать театральную сцену «милость к поверженному врагу», а уж от того, что из ниоткуда материализовался фотограф «Ежедневного Пророка», вдохновения точно не прибавилось.)
Палочка, которую он получил в одиннадцатилетнем возрасте, больше не слушается. Это как если бы вдруг омертвела рука. Его палочка не работает, и палочка Пэнси, которую он тайком позаимствовал, тоже.
Но и это почти не имеет значения. Все его старательно игнорируют, если не считать Блейза и его шпилек. И так было с самой битвы. Грег Гойл болтается с несчастным видом, скучает о Винсе Крэббе, почти что брате. И это несмотря на то, что этот болванище чуть их не угробил. Время от времени, когда другие не смотрят, Грег бросает на Драко виноватые взгляды.
Это чуть ли не хуже, чем когда тебя игнорируют.
Пэнси нервно качает взад-вперед ногой, затянутой в черный чулок. Ее туфелька болтается на самом носке. Она постукивает ногтями по столу, из-за чего ее агатовый браслет побрякивает. Блейз трет лоб и пощипывает переносицу.
Миллисент и Грег валяются на полу со своими картами, потом садятся, потом облокачиваются на стулья, как если бы ни одна поза не была удобной. Ясно, что они измучились бороться со скукой, им неймется и на месте не сидится.
Они общаются друг с другом как изнывающие от скуки родственники, изо всех сил старающиеся не сорваться друг на друга. Они подчеркнуто игнорируют Драко. Это бойкот. Других слизеринцев-семикурсников здесь нет: либо погибли во время битвы, либо скрываются, либо их увезли родители. Ходят слухи, что Теодор Нотт с матерью где-то в Центральной Европе, но это единственная конкретная новость, которую он слышал.
Они перешептываются друг с другом, даже не отгораживаясь от него магией. Зачем? Он для них просто не существует.
А ведь он уверен, что эти четверо даже не были в одном лагере: Пэнси и Грег, конечно же, отметились на стороне Волдеморта, причем Пэнси это сделала довольно откровенно. Но Блейз и Миллисента — они-то точно не появлялись в Большом Зале в компании Пожирателей Смерти. Слагхорн, их декан, демонстративно перешел в стан победителей, а недавно Драко краем уха услышал, что тот сказал что-то в похвалу Миллисенте за ее помощь в Кабаньей Голове. Блейз посетил церемонию награждения Орденом Мерлина вместе со своей матерью, и если у знаменитой мадам Забини было приглашение на это торжество от Нового Министерства, то...
Значит, Пэнси готова играть в шахматы с Блейзом Забини, ебаным предателем, а с ним, с Драко, не разговаривает? Было бы не так обидно, если бы его игнорировала какая-нибудь другая слизеринка, но это Пэнси, которую он знает всю жизнь. Это она первая приобщила его к сексу, или точнее, познакомила с разницей между полами, когда им обоим было по четыре года. Он все еще помнит, как она заманила его за живую изгородь в английском парке, обещая показать ему то, что у нее, в обмен на то, чтобы посмотреть, что там у него. (И она его обманула, она не только посмотрела, но и подержалась.)
Пэнси всегда заводила его, общение с ней щекотало нервы, потому что она была хорошей чистокровной девочкой, которая, тем не менее, была искушена во всяких порочных штучках. Взять хотя бы ее агатовый браслет, переплетенный блондинистыми волосами мертвого маггла, волосами того же самого оттенка, что и у Драко, — настоящий пожирательский шик, считал он, хотя она и призналась, что браслет, вообще-то, маггловского производства.
А еще в начале четвертого курса она вернулась в школу со стрижкой как у Теды Бара, женщины-Вамп.
— Вампирша? — спросил он в смятении, впечатленный ее смелостью. Она ему объяснила, что Вамп — это такая кинозвезда, не настоящая вампирша, а просто маггла.
— Не более вампирша, чем я, — сказала она, — но какой стиль!
А потом она без предупреждения впилась ему в шею, оставила засос со следами острых зубов и смеялась, когда он в негодовании вывернулся. Прошло несколько недель, прежде чем засос поблек.
Она также разделяла его любовь к школьным проделкам: тайком принести в класс сахарных перьев, или запугать до заикания одиннадцатилеток, или до бешенства довести дразнилками презренную поттеровскую клику. Им было весело вместе, и он почти не колебался, когда она захотела поиграть в не столь невинные игры.
На пятом курсе они частенько забавлялись на диване в гостиной. И когда они там устраивались, все остальные знали, что следует их оставить наедине. Все, что ему требовалось, это бросить в ее сторону томный взгляд. Она корчила рожицу, закатывала глаза, но тем не менее присоединялась к нему на диване.
Он очень сожалеет, что не раз отказывал ей на шестом курсе.
Он остался в живых, пройдя через все, и теперь, когда гроза миновала (по крайней мере, пока), думал о сексе. Постоянно. Неудивительно, ведь последние два года он даже почти не фантазировал на эти темы — его на это просто не хватало, а ему ведь еще нет и восемнадцати. Его до сих пор гложет горькая зависть, когда он вспоминает, как на шестом курсе Поттер, Уизли, Грейнджер, Браун и Уизлетта счастливо или не очень погрузились в свои любовные драмы. Сам он провел тот год в страхе за свою жизнь, а они переживали, кто с кем целуется. Вне сомнений, теперь они все купаются в славе и готовятся изображать счастливые семьи. Если судить по фотографиям на первых страницах «Пророка», Уизли и Грейнджер неразлучны, как сиамские близнецы, Поттер и Уизлетта тоже, Лонгботтом и эта чокнутая Лавгуд плечом к плечу на заднем плане. Драко передергивает, когда он думает о том, на что будет похоже потомство этого лопуха и чокнутой. Ради магического генофонда он надеется, что они лишь добрые друзья.
Пэнси скучно, очень скучно. С театральным зевком она ставит мат Блейзу, а потом предлагает прогуляться в Хогсмид. Она всех организует, невзирая на возражения и инертность, и они вместе (Пэнси, Блейз, Миллисента и Грег) отправляются на прогулку, общаясь вполне миролюбиво, словно в их политических взглядах нет никаких противоречий. В конце концов, они с одиннадцати лет на одном факультете, в стране какой-никакой мир, и они все старательно избегают обсуждений только что закончившейся войны. По сути, общее у них только то, что они все презирают Драко, потому что он и, что еще важнее, его отец так и не примкнули ни к одной из сторон во время последней битвы.
Грег Гойл мог бы и не плясать под общую дудку, но он подавлен, и, к тому же, ему скучно. Так что он идет с ними. Делая шаг в коридор подземелья, Грег бросает на него жалостливый взгляд, но Драко в ответ глядит волком. Ты, ебаный предатель, продал меня за увеселительный поход в Сладкое Королевство, а? Но, конечно же, он этого не говорит. Нет смысла.
* * *
Как только они уходят, он начинает мерить шагами гостиную. Пытается решить, что его бесит больше, жалость или презрение, и решает, что лучше уж пусть презирают. От чужой жалости кожа покрывается мурашками. Как от прикосновения этого чертова привидения, обитающего в женском туалете... однажды вечером оно проникло в ванну старост, посочувствовало ему, что у него такая трудная жизнь, а потом, блять, решило его обнять. Драко помнит, что прошло несколько часов, прежде чем у него перестали стучать зубы.
И у него есть подозрение, что эта извращенка за ним подглядывала, но он не станет об этом думать. И не самая последняя причина в том, что кто-то ему сказал, что она — призрак грязнокровки.
Он доходит до погруженного во тьму конца гостиной, украшенного изображением квиддичной команды 1910-ых, тех дней, когда в слизеринской команде еще играли ведьмы. Кто-то заказал это огромное полотно в честь семилетней серии побед: за этот период ни один другой факультет не забил им ни единого квоффла.
Там две Эмили, охотник — Эмили Розье, которая потом играла за Гарпий, и отбивала — Эмили Чаттокс, которая видит его и довольно демонстративно поворачивается спиной, чтобы поговорить с мисс Розье.
Прошло уже более трех лет, а она все еще с ним не разговаривает.
Воистину, кроме его матери, все женщины в его жизни оставляют желать лучшего. По крайней мере Эмили его не жалеет, это было бы невыносимо. Но когда-то все было гораздо лучше...
* * *
Когда ему было одиннадцать, в этом самом месте его сразила пара блестящих темных глаз и контральто с северным акцентом:
— Смотри-ка, это же маленький Малфой. Как тебя зовут, маленький Малфой?
Будь Драко немного помладше, он бы ощутил необходимость спрятаться за спину матери, но ее здесь по-любому не было.
— Меня зовут Драко, — сказал он, стараясь не опускать взгляд, потому что, в конце концов, он был сыном Люциуса Малфоя. Она рассмеялась и подмигнула ему.
— На данный момент ты самый симпатичный из них, — она склонила голову на сторону и оценивающе оглядела его: — Могу поклясться, что ты играешь в квиддич.
Это была знакомая территория, и робость понемногу отпустила его.
— Я только на первом курсе. Но, да. На втором, отец говорит, я буду играть за факультетскую команду. Ловцом. Он мне купит собственную гоночную метлу.
— О, ну тогда мы найдем общий язык, — сказала она, — если будешь хорошо себя вести.
Хорошее поведение, как выяснилось, заключалось в том, чтобы кратко пересказывать ей ход всех квиддичных матчей, в которых участвовала команда факультета, время от времени выслушивать жалобы на лицемерного старосту, который в 1940-ых перевесил портрет ее команды в этот темный угол (кажется, он был недоволен тем, что ведьмы играют в квиддич), и смеяться над тем, что, как он сейчас понимает, было довольно откровенным флиртом. Среди прочего она как-то вслух заявила, что, если бы она могла выйти из портрета, то уж попыталась бы скинуть его с метлы.
Нет, это был не просто флирт. Фразочка насчет того, что она бы скинула его с метлы, будоражила воображение, но это еще было самое безобидное. Со временем она стала отпускать такие двусмысленности, что воспоминания о некоторых из них все еще вгоняют его в краску. Удивительно, но эта хулиганка действительно была в него влюблена. Удивительно, потому что он был живым мальчиком, а она была девушкой с зачарованного портрета. Правда, она сердилась на него за слово «грязнокровка», которое, как она сказала, не должно сходить с уст хороших чистокровных мальчиков.
Когда он вернулся после летних каникул в начале четвертого курса, то рассказал ей смешную историю о том, как Пожиратели Смерти явились на Кубок по квиддичу, чтобы развлечься травлей магглов. Она вспыхнула, потом побледнела и с тех пор никогда больше с ним не разговаривала. Он подозревает, что причина в том, что он сболтнул лишнее, намекнув, что его отец был среди этих фигур в масках и что он сам со временем с удовольствием вольется в их ряды.
Он спросил о ней отца: Эмили Чаттокс, класс 1911 года, отбивала в непобедимой слизеринской команде между 1900-ми и 1910-ми. К его удивлению, отец заледенел так же, как когда говорил об отсутствии уважения к древней магической крови, и сказал ему, что она совершила нечто неподобающее для чистокровной ведьмы, а потом была замешана в маггловском скандале, и что Драко больше никогда не должен произносить ее имя в его присутствии.
Подразумевалось, что где-то там, в тумане времен крылось оскорбление для Семьи, но Драко не посмел расспрашивать о подробностях.
* * *
Он стоит перед портретом, откровенно разглядывая ее, пока она болтает с кем-то из своей команды. Она не менее сексапильна, чем раньше: слизеринка, спортсменка (отбивала!) и чистокровная, похожая на орлицу, с хулиганским чувством юмора. (На все сто.)
У нее великолепная копна волос. Они каскадом спускаются на зеленую форменную мантию, такие же темные, как у Пэнси, но длиной в несколько футов. Он даже как-то показал портрет Пэнси, чтобы убедить ее отрастить такую же гриву вместо приглаженного каре. Хотелось взвесить в руках тяжесть этих темных волос. Пэнси, конечно же, отказалась и высмеяла его.
В образе Эмили, насколько он понимает, маггловское сочетается с магическим. Под квиддичной формой на ней узкая юбка до лодыжек образца 1911 года. Под этой архаичной, но тем не менее кокетливой одеждой он отмечает линии довольно ладной фигуры — полная грудь и изящные лодыжки (опять же, как и у Пэнси).
Хотел бы он, чтобы мысли не возвращались к Пэнси. Нет, он не будет об этом думать. Он прикидывает, не попробовать ли уговорить Пэнси с ним побаловаться, когда они вернутся, и решает, что не вынесет унижения, если она откажет. Похоже, она влюблена в этого скользкого сукиного сына Забини, который вечно насмехается над ним, словно бы подначивая на деле доказать свою приверженность пожирательским идеалам. Да, Забини уже давно вот так ухмыляется, не так ли? И это жутко бесит.
Драко решает принять горячую ванну и как следует подрочить, чтобы прочистить мозги, а потом пойти в библиотеку. Его уже тошнит от гостиной, век бы ее не видеть.
* * *
В худшие времена приходится прилагать усилия, чтобы казаться невозмутимым. Драко помнит адское лето после пятого курса, когда отца отправили в Азкабан. Когда он утром вставал, мать уже бодрствовала. Она сидела за завтраком и приятно улыбалась, ее длинные блестящие волосы струились по плечам. Облаченная в лучшую мантию, она разливала кофе под разговоры о том, как погода влияет на розовый сад, и о том, чем Драко нужно заниматься, чтобы подготовиться к следующему школьному году. Даже тогда его впечатляло достоинство, с которым она держалась в тяжелые времена.
Он расчесывает волосы перед зеркалом и схватывает их сзади серебряным зажимом с ониксом, подаренным отцом на пятнадцатилетие. Теперь, когда волосы отросли, ему доставляет удовольствие то, насколько его отражение напоминает отца. Это сходство ободряет. Пусть он все еще в школьной мантии, он больше не похож на школьника. Он приосанивается и поправляет значок старосты. Складывает и прячет письмо с печатью азкабанской цензуры, отворачивается от зеркала, направляясь к дверям. Пора, как всегда, наилучшим образом совершить предписанный обход Хогвартса, этого странного лимба, что после битвы все еще притворяется школой. А затем в библиотеку, хотя сегодня суббота, и все его друзья, или бывшие друзья, ушли в Хогсмид.
Но в коридоре у кабинета гриффиндорского декана он неожиданно сталкивается с Грейнджер. Он таращится на нее, слегка выбитый из колеи встречей со старым врагом, и тогда, к его вящему удовлетворению, она отвечает яростным взглядом. Как ни странно, приятно, когда тебя ненавидят открыто, по крайней мере, когда это делает она. Если его ненавидит грязнокровка, с миром все в порядке. Но вот он замечает, что ее рука сжимается на палочке, и его пронизывает легкая дрожь. Если она сейчас на него нападет, он будет беззащитен.
Он решает, что благоразумие — это лучшая доблесть, разворачивается и уходит настолько поспешно, насколько позволяет достоинство чистокровного мага и к тому же старосты.
