Положительно, ей стоило поблагодарить Сева за новый повод для беспокойства – не то она совсем потонула бы в своих мыслях и чувствах, валяясь в этой кровати. Так можно было хоть иногда не думать о Джеймсе и малыше и сконцентрироваться вместо того на Пожирателях Смерти, той опасности, которую они представляли для Сева, и той опасности, которую он собирался навлечь сам на себя с ее посильным участием.
Но если бы не этот страх задуматься о чем-то худшем – Лили точно возненавидела бы его план на сто десять процентов вместо нынешних девяносто восьми.
Северус остался до самого вечера. Правда, часа в два он порывался уйти, но она его остановила.
- Если тебе надо домой, чтобы помочь маме – то иди... но если ты думаешь, что я этого хочу...
- Тебе нужен отдых, - произнес он тем безэмоционально-окклюментным тоном, который она уже начинала ненавидеть.
- Я и отдыхаю. Пожалуйста, Сев. Ты в миллион триллионов тысяч раз отдыхательнее, чем Петунья.
- Она постарается отыграться на тебе за то, что я остался надолго, - сказал Северус, но нерешительность его была весьма выразительна.
- Да нет, я могу с ней справиться - просто не хочу этим заниматься прямо сейчас, - уточнила она. Северус посмотрел на нее скептически. Она подумывала рассказать ему о том замечании Петуньи, которое "и давно вы встречаетесь?", но отчего-то слишком смутилась, промолчала и в конце концов спросила о Хогвартсе.
Он, похоже, счел, что она совсем свихнулась, раз заинтересовалась такой скукотищей, как преподавательская рутина. Лили спросила, отчего в таком случае он сам там остался, и он ответил:
- Хогвартс был моим домом, - и выглядел при этом как-то неловко. Или, быть может, одиноко.
- Тогда расскажи мне о нем, - попросила Лили, улыбаясь самыми краешками губ. Ей хотелось к нему прикоснуться, но она опасалась, что он опять уйдет в себя, скроется в той далекой, темной глубине, от которой у нее уже сердце разрывалось.
Но очень скоро он отклонился от школьной темы и начал рассуждать о своей грядущей госпитализации. Лили еще ничего не успела сделать, даже к палочке своей еще не притронулась, но уже прониклась глубочайшим отвращением и к этому плану, и к себе самой, и к Люциусу Малфою и Волдеморту. К последним – за то, что не оставляют ей выбора, и за то, что проклясть Северуса – все же лучше, чем те пытки или что там для него придумает эта стая шакалов в человеческом обличье.
Да, альтернатива гораздо хуже... она что угодно сделает для Сева, чтобы удержать его подальше от Пожирателей Смерти.
Даже причинишь ему боль. Уже во второй раз, верно?
Но если этого не сделать – в итоге она умрет. И он умрет тоже.
Северус сказал – им придется подождать, пока Лили не поправится. Заодно и до Нового года останется меньше времени. Со сроками ошибиться нельзя, предупредил он. Ночь с тридцать первого декабря на первое января он должен провести в больнице, и чувствовать себя настолько плохо, чтобы быть не в состоянии улизнуть на запланированную встречу.
- Все знают, что прошлой весной мы поссорились, - произнес он голосом столь же далеким и безжизненным, как дно пересохшего колодца. - Это добавит правдоподобия, если начнут задавать вопросы; но я не хочу, чтобы кто-то знал наверняка, что меня прокляла именно ты. Если спросят – скажем, что нападавший сбежал.
Северус считал, что придется воспользоваться именно Контрапассо, но Лили все равно судорожно перебирала в голове весь свой атакующий арсенал, пытаясь придумать, чем его заменить – возможно, она о чем-то позабыла... Но нет. Да, она знала много заклятий, чтобы нейтрализовать врага и успеть убежать, еще больше - контрзаклинаний и защитных чар, но практически ничего, причиняющего вред. Особенно такой вред, какой требовался Северусу. Лили никогда не хотела убивать врагов – ее специальностью было создание новых защитных чар, а насилие всегда ей претило. Когда она кого-то проклинала, то всегда чувствовала, будто ее саму тоже прокляли.
И она же стала единственной, кто смог наложить на кого-то Контрапассо.
- Да, нам нужно именно оно, - сказал Северус, заглушая плеск сока – он как раз наливал для Лили очередной стакан. Солнце садилось; она замотала головой, не желая принимать питье, вцепилась пальцами в одеяло, словно взять у него стакан – все равно что согласиться причинить ему вред. Но Северус лишь произнес – негромко, мягко:
- Этого более чем достаточно. Ты можешь даже наложить проклятие вполсилы.
- Сев – врачи в Мунго – они не умеют это лечить.
- Ты знаешь контрзаклинание, - отмахнулся он, но она только яростнее затрясла головой.
- Теоретически да, но я никогда им не пользовалась. Сев, послушай – это совершеннейшее безумие. Ты хочешь, чтобы я наложила на тебя проклятие, от которого ты попадешь в больницу, и которое я даже снимать ни разу не пробовала?
- Верю, что ты справишься, - возразил он так, словно и правда в это верил.
А вот Лили в себя – нет.
- Как вы тогда сняли его с Эйвери?
- Темный Лорд воспользовался Фините Инкантатем, - пожал плечами Северус. - У него хватило на это могущества.
- Если у меня ничего не получится... я права, в Мунго ни у кого могущества не хватит?
- У тебя все получится.
Лили почувствовала себя как-то странно – словно сердце согрелось, а остальное ее тело замерзло. Она взяла стакан из рук Северуса и отпила глоток. Кончики пальцев совсем заледенели.
Он ушел домой в районе семи, когда в границы Петуньиных владений вторглась нарушительница-мама. Северус разговаривал с мамой отстраненно и очень вежливо, а напоследок обернулся к Лили и сказал: "Попроси Петунью приготовить красное мясо с кровью – оно придает сил", - лицо у него при этом было строгое, но она знала, что это он так забавляется – на свой особенный лад. Потом Северус ушел, одарив ее быстрым, почти незаметным взглядом – настолько стремительным, что Лили была готова счесть его плодом своего воображения.
Мама прибралась немного в комнате – почему-то в ее исполнении это успокаивало, а не раздражало. Лили не знала, как Северус этого добивался, но после него всегда и везде оставался легкий бардак – просто анти-Петунья какая-то.
- Хорошо пообщались? - спросила мама, убирая со лба Лили влажные локоны.
- Конечно, - сказала она, прижимаясь к этой ласковой руке и закрывая глаза.
Наслаждайся, пока можешь.
Неспешно и бережно мама поглаживала ее по волосам. Пробормотала:
- Он сильно изменился за это время.
Лили слегка улыбнулась – в основном собственным мыслям.
- Да.
Мама заглянула ей в глаза – так, словно пыталась в них что-то рассмотреть. Лили с интересом посмотрела на нее в ответ.
- Да, мам? - спросила она, все еще улыбаясь.
- Я только хочу, чтобы ты была счастлива, - сказала та. Поцеловала Лили в лоб, помедлила, не убирая руку – и, наконец, окончательно расправив на дочери одеяло, прихватила пустой кувшин из-под сока и ушла, шурша подолом своего шелкового халата.
"По-моему, счастья хотят все и всегда", - подумала Лили, откидываясь на подушки.
Дом погружался в ночную тишину. Лили следила за тем, как мерцают на потолке огоньки из банки, а мысли о маме и Севе согревали ее изнутри. Банку он ей вернул – Лили оставила ее у него в рождественскую ночь, надеясь, что тем самым поможет ему чувствовать себя лучше, пусть хоть чуточку, ну или хотя бы не так паршиво... Сегодня она научила Сева этому заклинанию и очень хотела, чтобы он принес ей показать свои звездочки в следующий раз, как придет в гости – но в ответ на эту просьбу он только пробормотал что-то неразборчивое, и скулы его слегка покраснели. "Пожалуйста, Сев?" - попросила Лили, и он взглянул на нее пристально – еще один из этих его долгих и непонятных взоров – а потом втянул голову в плечи и сказал: "Если ты того хочешь".
Она так хотела взглянуть на звездочки Сева оттого, что у разных людей они выглядели по-разному; эти чары происходили из той же ветви магии, что и заклинание Патронуса – собственно, оттуда она эту идею и позаимствовала. Про себя Лили украдкой называла это семейство заклинаний "магией сердца".
Звездочки Ремуса походили на елочную гирлянду – дюжины искорок, крошечных, ярких и разноцветных. У Сириуса выходила всего одна звезда – такая крупная, что глазам смотреть больно; Ремус шутил, что этот дубликат настоящего Сириуса – Песьей звезды – лишь доказывает, что он полностью поглощен самим собой. У Джеймса получалась россыпь жизнерадостно-красных огоньков. Питер же никогда не мог...
Нет, если она начнет думать о Питере – то у нее желудок растворится и исчезнет, словно в черную дыру. Не надо о нем. Либо Питер, либо остаться в здравом рассудке. Лучше вспоминать Северуса и разговор про заклинание – как он выслушал ее объяснения, помогая разобраться, когда она окончательно путалась в словах, а потом устремил на нее очередной пристальный взгляд и произнес: "Как я уже говорил, это и впрямь просто блестяще", - и от этих слов у нее в сердце словно поселились звездочки из банки – так в нем стало светло и тепло; откуда-то Лили точно знала, что взрослый Сев еще более скуп на похвалу, чем был в свое время юный.
Джеймс сказал то же самое, когда она начала работать над созданием новых заклинаний. "Блестяще!" - воскликнул он с энтузиазмом, а потом обнял ее и закружил. И друзья ее тоже вздохнули с облегчением – они все беспокоились из-за того, как неважно она себя проявляла в бою.
Проблема была не в том, что Лили не могла применять атакующие заклинания – могла и применяла, когда речь шла о жизни и смерти; но вот видеть, что ее заклинания делали с жертвами... Это зрелище всегда возвращало ее с небес на землю, а в горячке битвы нельзя останавливаться и переживать из-за того, что делаешь со своими врагами – это глупо и опасно и для тебя, и для твоих союзников... Северус был отнюдь не единственным, кто спас ее от смерти; добрая половина Ордена так или иначе рисковала жизнью, выручая глупую, наивную Лили, которая совершенно теряла голову при виде раненых Пожирателей Смерти. А когда ее спас Сириус, то так из-за этого рассвирепел, что разозлил Джеймса, и они разругались как никогда за всю историю их дружбы. Лили тогда залила Дамблдору слезами всю мантию – ту, на которой блестки складывались в созвездия – причитая, что она в Ордене совершенно лишняя, потому что у нее не хватает мужества, а еще она слишком слабая, и хотя и не хочет, чтобы тьма победила, но совершенно не может ей ничем помешать...
Дамблдор налил Лили чашку какао со вкусом мяты и лесного ореха и сказал:
- Я всегда полагал, что те черты характера, которые делают нас слабыми, при других обстоятельствах могут оказаться нашими самыми сильными сторонами. И в то же время – когда мы не на своем месте, наши достоинства оборачиваются недостатками, и могут сделать нас – любого из нас – слабым, и даже опасным для себя и своих соратников. Ты храбрая, Лили, и ты способна сражаться – ты лишь делаешь это не так, как твой муж или его замечательный друг Сириус, - улыбнувшись, он широко взмахнул ядовито-лиловым носовым платком и учтиво ей его протянул. - Мы должны подобрать для тебя место, дорогая, которое позволит в полной мере развиться твоим замечательным талантам.
- Нет у меня никаких талантов, - проворчала Лили, утирая слезы. - Я вовсе не такая способная, как все думают.
- Когда мы идем по жизни, многие ошибочно приписывают нам способности, которыми мы на самом деле не обладаем, - сказал Дамблдор. - Но самая большая ошибка – из-за несовершенства их зрения поверить, что мы и впрямь бесполезны.
И дальше Лили трудилась уже вместе с Дамблдором – над новыми заклинаниями, которые помогали тем, кто участвовал в сражениях – как Джеймс, Ремус и Сириус. Она дорожила каждой секундой этой работы – так важна она была для ее счастья; ей хотелось уберечь их от проклятий и спасти жизнь раненым, неважно какой ценой. Она освоила заклинание Патронуса быстрее, чем остальные члены Ордена, и потратила не один час, помогая тем, у кого с ним возникли сложности. Она создала сигнальные чары и чары для коммуникации, которые позволяли общаться с адресатом незаметно для окружающих, если заранее наложить их друг на друга. А еще – покопалась в старых записях Сева и сварила зелья от усталости, депрессии и нездоровой экзальтации, которые были гораздо лучше всех доступных Ордену альтернатив. Зелья эти изобрел Сев, и его таланты создали Лили репутацию, которой она совершенно не заслужила. Все вокруг превозносили ее до небес, а она запиралась в комнате и плакала навзрыд, пока в глазах не заканчивались слезы, потому что Сев придумал все это, чтобы помогать людям, он и ее спас – и был при этом Пожирателем Смерти.
Но сейчас все изменилось – лучший друг снова к ней вернулся. И она ни за что, никогда в жизни больше не хотела писать ему письма, которые нельзя отправить, и снова их сжигать. Она не позволит Пожирателям его отобрать; если надо – убьет их всех, всех до последнего человека – и будет ненавидеть себя потом за это всю оставшуюся жизнь, потому что лучше уж так, чем потерять его и потом всю жизнь оплакивать эту потерю. Особенно потому, что на сей раз им достанется не сам Сев, а только его мертвое тело.
Чтобы уберечь его, она даже согласится на этот план с Контрапассо – и постарается не вспоминать, как его когда-то применял Дамблдор и каким опасным это оружие было в его руках... у Лили никогда бы так не получилось, потому что когда Контрапассо накладывалось в полную силу – оно убивало. Но Северуса она не убьет. Ни за что, даже если умрет из-за этого сама.
Зато она убьет за Северуса. Потому что Лили не хотела прожить без него еще одну жизнь.
* * *
29 декабря 1976 года
- А это точно ничего, что я здесь? - шепотом спросила Лили, окидывая взглядом толпу.
- Ты же сама на этом настояла, - напомнил Северус.
- Знаю, но... даже не знаю, сейчас отчего-то стало не по себе... Извини, это так эгоистично с моей стороны, - она в двенадцатый раз потянулась поправить ему галстук. Этот костюм когда-то носил его отец – своего у Северуса не было, и он не собирался появляться на похоронах в подаренном Лили черном джемпере. Но он не мог не заметить, как сильно его костюм отличался от того, что носили остальные мужчины.
- Почему эгоистично? - поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, спросил: - Мой костюм окончательно устарел?
- Все нормально, - автоматически откликнулась Лили, что только подтвердило его догадку. - Он – он принадлежал твоему папе?
- Да, - Северус видел его на свадебных фотографиях родителей. Ему не слишком нравилось идти на похороны отца в той же одежде, в какой тот женился, но он не собирался покупать себе новую (если вещь из секондхэнда вообще заслуживала такого названия) только из-за того, что слишком неловко чувствовал себя в имеющейся. Хватит и того, что пришлось приобрести в секонд-хэнде новый костюм для отца... тот, что на Северусе, на Тобиаса не налезал – сказались годы пьянства; другим же за это время он не обзавелся.
- По мне так совсем неплохо, - сказала Лили, разглаживая лацкан. В притворе часовни было тепло, несмотря на то, что двери на улицу постоянно открывались, чтобы впустить или выпустить новых – правильно ли называть их "гостями", раз это похороны? Или надо говорить "скорбящие по усопшему"? В общем, как их ни называй – они то входили, то выходили, и от этого по заполненному толпой притвору гулял ледяной сквозняк, который странным образом огибал нагретое пространство вокруг него и Лили... от нее сегодня пахло чем-то цветочным и непонятным.
- Мужская мода консервативна – она так быстро не меняется, - и она озабоченно добавила: - Ты же не против, что я надела это платье?
Если с платьем и было что не так – он этого не заметил. Черное, с дырками на нужных местах – две для рук, одна для головы. Вершина его познаний по части женской моды.
- Против? С чего это вдруг?
Не ответив, Лили закусила губу, и он пришел к заключению, что она, скорее всего, из-за чего-то волнуется... не из-за одежды и не из-за того, уместно ли было приходить на похороны его отца; эти пустячные тревоги лишь давали выход скопившемуся напряжению.
- Что тебя беспокоит? И пожалуйста, не говори, что ничего.
Лили уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент собравшийся в притворе людской поток хлынул наконец к дверям в часовню.
- Потом, - прошептала она, цапнула его за руку и потащила за собой сквозь толпу туда, где на ближней к кафедре скамье сидела его мать. Насколько Северусу было известно, она прошествовала прямо к этому месту; приятели Тобиаса стояли, собравшись в группки, но Эйлин не задержалась ни у одной из них и опустилась на край скамьи – в совершеннейшем одиночестве. В часовне пахло лакированным деревом и старым ковром.
Северус проскользнул на место рядом с матерью и потянул Лили за собой – та пыталась просочиться на другой конец зала и спрятаться в толпе.
- Не хочешь здесь сидеть – не надо, - сказал он. - Но если ты пытаешься всего лишь соблюсти приличия – наплюй и забудь.
Она осталась, но лихорадочно закусила губу и накрыла его левую ладонь свободной рукой – так, что в конце концов вцепилась в него обеими руками. Северус невольно задумался, кого из них двоих это прикосновение должно успокоить. Он не переживал из-за того, что отец умер – но и не радовался этому; он не чувствовал ничего. Потому что и правда верил, что для Тобиаса так лучше. И надеялся, что тот хотя бы в смерти обрел покой. Ему самому не досталось даже этого. Что там мать говорила насчет разочарований и несбывшихся надежд? Даже смерть – и та обманула все его ожидания.
Мать и виду не подала, что заметила его присутствие. Похоже, она вообще никого и ничего не замечала – включая поднявшегося на кафедру священника. С его появлением приглушенные разговоры смолкли, однако мать, похоже, не услышала ни слова из прозвучавшей надгробной речи – банальной, безликой и подходящей на все случаи жизни. Северус и сам постарался не вслушиваться, чтобы не начать швыряться проклятиями. Если бы над его гробом кто-нибудь посмел повторить подобную чепуху – он бы точно вернулся с того света, чтобы восстановить справедливость.
После священника настала очередь приятелей его отца – те зачитали по бумажке короткие речи; декламация никуда не годилась. Затем Лоррейн – ныне миссис Торн, первая жена его отца – встала и произнесла свой панегирик; глаза ее были сухи, а голос негромок, но речь ее вызвала слезы у многих присутствующих. Ее дочь, единокровная сестра Северуса, то и дело утирала глаза. Он еще раз удивился тому, что к отцу, оказывается, так хорошо относились все, кроме его собственной семьи. Хотя, с другой стороны, Тобиас терпеть не мог свою ведьму-жену и волшебника-сына – вот они и платили ему взаимностью.
Лоррейн когда-то сказала: "Бедняга Тоби – он никогда не получал от жизни того, о чем мечтал". Что ж, к нему, Северусу, это тоже относилось. И, если читать между строк, то и к Эйлин тоже. Разочарование, ставшее желчностью – наследство не только по материнской, но и по отцовской линии. Северус просто выбрал для себя другой путь – ее эмоциональную изоляцию вместо отцовского алкоголизма.
Миссис Торн преклонила голову в минутном молчании – затем спустилась с кафедры и прошествовала к первой скамье на противоположной от Северуса стороне прохода. Кто-то зааплодировал, но осознал, что находится на похоронах, и хлопки смолкли. Люди начали подниматься со скамей и собираться в группы, чтобы проследовать на кладбище.
Мать поднялась сама, без каких-либо напоминаний. Он тоже встал, пытаясь припомнить, как в прошлый раз добирался до кладбища, и услышал, как кто-то – не Лили – позвал его:
- Северус?
Это была Лоррейн. Она выглядела гораздо моложе, чем он ее помнил – меньше седины в волосах. После второго замужества она переехала в пригород Коукворта, но каждый год на Рождество присылала ему открытки, в которых старательно пересказывала последние семейные новости – сначала о внучке, которая нашла себе замечательную работу в Лондоне, где-то в рекламном бизнесе, потом – о муже внучки и его работе в банке, и, наконец, о родившемся у них ребенке, ее правнуке. Несколько раз в год она присылала Северусу письма – одни пересуды, из пустого в порожнее, и в каждом письме – в каждом без исключения – приглашала его в гости на обед, хотя он так ни разу к ней и не пришел.
Это было... престранное ощущение – то, как в его голове наслаивались друг на друга прошлое и будущее. Заранее знать судьбу Лоррейн и Бонни – до того, как все это произойдет... все еще помнить судьбу Поттера - этого мальчишки...
Значит ли это, что в будущем ничего не изменилось? Раз эта память все еще при нем?
- Как ты, милый? - приобняв его, спросила Лоррейн. Северус почувствовал себя неловко, хоть и ждал этих прикосновений.
Краем глаза он заметил Бонни – та замешкалась вместе с отчимом поодаль, у той скамьи, на которой они сидели, и явно не горела желанием подходить ближе. Обычно они оба вели себя довольно доброжелательно – Бонни так в особенности, в своем дружелюбии она была воистину неумолима – так что их сегодняшнее прохладное отношение скорее всего было связано с Эйлин. Та всегда смотрелась в лучшем случае угрожающе; сегодня же ее черная мантия была похожа на платье какой-нибудь графини елизаветинской эпохи – точнее, на его укороченную версию. В этом одеянии и черной кружевной вуали она наверняка казалась магглам помешанной. Даже Лили – и та вытаращилась, когда увидела, во что вырядилась его мать.
- С учетом всех обстоятельств – нормально, - неопределенно откликнулся Северус; это замечание казалось удобным и безобидным.
- Тебя подвезти до кладбища? - спросила Лоррейн. Под глазами у нее залегли тени; она казалась уставшей, но все равно держалась куда лучше приятелей Тобиаса – те собрались в круг, утирая слезы и хлопая друг друга по плечам. Всю церемонию организовала именно миссис Торн – оба раза, и в прошлый, и в нынешний. В День рождественских подарков Северус вспомнил, что следовало бы ей позвонить, и неуклюже молчал в трубку, пока она рыдала на другом конце провода. В конце концов она успокоилась и с жаром пообещала обо всем позаботиться.
- Спасибо, - возвращаясь в настоящее, поблагодарил ее Северус и заметил, как она скользнула взглядом по Лили, не скрывая любопытства. - Это Лили, - сказал он невпопад, чувствуя у себя за плечами весь безграничный запас идиотизма шестнадцатилетнего подростка. - Лили, это миссис Торн.
Их "приятно познакомиться" прозвучало в унисон; короткое рукопожатие – и Лили снова взяла Северуса за руку.
Миссис Торн проследила за этим движением, но сказала только:
- Не волнуйся, в машине всем хватит места – Бонни поедет с Ирвингом.
Северус отвел мать к переднему сидению "Гремлина", а сам вместе с Лили сел на заднее. Ноги едва влезли, в скрюченном виде умостившись в промежутке между сидениями. Дворники счистили наледь с переднего стекла, и миссис Торн вывела машину с автостоянки, пристроившись в кильватер к катафалку. Вслед за ними в похоронную процессию вытянулась цепочка где-то из пятнадцати автомобилей. Лоррейн и мать молчали всю дорогу; Северус и Лили тоже не разговаривали. Раздобыв где-то бумажный носовой платок, Лили растерзала его на клочки, испятнав свою черную шерстяную юбку белоснежным бумажным пухом.
День выдался холодный и почти безоблачный; дул резкий пронизывающий ветер. Кладбище располагалось на открытом склоне холма, где не росли деревья – ветер от этого только больше свирепствовал. Мать шагала вперед по заиндевевшей траве – ни с кем не разговаривая, ни на кого не глядя. Позади развевалась черная вуаль.
От внимания Северуса не ускользнуло, что гости подходили выразить свои соболезнования либо к лучшему другу отца, Джону Лэндри, либо к миссис Торн и Бонни. (Бонни при этом продолжала всхлипывать в носовой платок.) К нему самому, равно как и к матери, не подошел никто – то ли робели, то ли сочли, что Эйлин и Северус сами не рады своему вынужденному присутствию. Ни для кого не было секретом, что семейная жизнь у Тобиаса не задалась; старые друзья – те, кто знал его с той поры, когда Бонни была малышкой – так и не привыкли к мысли, что он еще раз женился больше пятнадцати лет назад. Ну да – Эйлин никогда не была склонна принимать участие в их дружеских посиделках.
Из-за холода ту часть службы, которая произносилась над могилой, пришлось урезать до минимума. Северус был этому рад, потому что вымотался до невозможности. К тому же у него начинала раскалываться голова – он был вынужден блокировать горе пятидесяти с лишним гостей.
Но вскоре все было кончено. Несколько слов над дырой, продолбленной в твердой земле, потом туда опустился гроб с россыпью цветов на крышке – и вот уже гости начали постепенно расходиться, наклоняясь против ветра и прижимая к горлу лацканы своих костюмов или придерживая рвущиеся с головы шляпы.
Эйлин стояла у изголовья могилы и глядела вниз, в эту мерзлую яму. Озябла она или нет, сказать было сложно – как и знает ли мать, что находится у могилы не в одиночестве. Северус стоял с ней рядом, скрестив на груди руки в бесплодной попытке защититься от ветра, и не знал, что теперь делать. Он совершенно не помнил, как все это происходило в первый раз; скорее всего, он хмурился, пинал комки земли и мечтал, чтобы она прекратила маяться всякой безумной хренотой и увела их всех домой с этой холодрыги.
- Скажи миссис Торн, чтобы она ушла, - не оборачиваясь, тихо произнесла мать. - Скажи ей, что я ненадолго останусь.
Он подошел к Лили – та стояла у розоватого надгробного камня, обхватив себя руками, и дрожала, несмотря на пальто, траурное платье и теплые черные колготки. - Миссис Торн тебя заберет...
- Помнишь, что сказал в часовне? - сказала она, утирая нос и, должно быть, сожалея, что растерзала бумажный платок. - Что, уже забыл?
- Боюсь, что твоя простуда снова поднимет голову, - ответил он. Ему хотелось привлечь ее к себе и завернуть в эту безбожно теплую куртку, которую она ему подарила, но он знал, что это совершенно невозможно. - От количества соплей у тебя в носу зависит моя жизнь.
- Ха-ха, - Лили улыбнулась натужно – возможно, оттого, что замерзла. - Я тебя не брошу.
Надежда вспыхнула внутри, как спичка в темной комнате. Северус сказал себе, что хватит быть такой размазней. Она не это имела в виду. Конечно же, не это.
Он проводил миссис Торн до подножья холма. Та не слишком хотела уходить, но не нашла предлога остаться. Озабоченно оглядев Северуса с ног до головы, она притянула его к себе, слабо обозначив объятия, – в основном лишь прикосновением рук к его плечам.
- Если тебе что-то потребуется, - пообещала она, мельком взглянув на Эйлин, - любому из вас – только слово скажи. Мы с Ирвингом будем рады помочь.
- Спасибо, - хмуро поблагодарил Северус, прекрасно зная, что никогда у них ничего не попросит - точно так же, как и в прошлый раз. Похоже, она это почувствовала.
- Ну что ж, - сказала она, шмыгнув заледеневшим носом, - до свидания, Северус. Береги себя, милый.
А затем она присоединилась к мужу и дочери, и они втроем не спеша спустились по склону холма вслед за остальными – последние, кто задержался на кладбище, несмотря на пронизывающий ветер. Наверху, в запредельной высоте, облака расползлись, обнажая небо поразительной глубины и синевы, какая редко встречается под конец года.
Лили стояла у могилы, дожидаясь, пока Северус распрощается с Торнами – потом побрела к нему, засунув руки под мышки.
- Это твоя тетя или еще какая родственница? - спросила она. Если у нее застучат зубы – он аппарирует вместе с ней домой, и к черту все министерские запреты.
- Первая жена отца.
Лили щурилась на сильном ветру, но, услышав эти слова, удивленно распахнула глаза.
- Не знала, что твой отец... - Изумление сменилось смущением. - Извини.
- Откуда тебе было знать, если я никогда об этом не рассказывал?
Она ковырнула землю носком туфли.
- Значит, та, вторая, была твоя сестра?
- Да. Единокровная.
- Я так и думала – выглядит похоже... Она намного тебя старше, так? Сколько ей – уже под тридцать?
- Да, Бонни старше меня где-то лет на четырнадцать. Она родилась, когда они оба были еще очень молоды.
Ничуть не старше, осознал Северус с тошнотворной ясностью, чем Лили и Поттер, когда у них родился мальчишка.
И если события так и будут течь своим чередом и не свернут с прежней дороги, то через три года эти двое снова окажутся в той же точке своих отношений.
Если она снова выйдет за Поттера – да хули там, хоть под ручку с ним по улице прошвырнется – он тут же свалит на Киклады, и ебись все конем. А ведь так она и поступит. Она же так охуенно втрескалась в это сокровище, в отморозка своего великолепного – или все-таки нет?..
За эти несколько дней Лили не так уж часто его упоминала. И не ринулась на поиски сломя голову – от этой перспективы Северуса просто мутило. Он ждал, что она выползет из постели, несмотря на простуду, и примется искать это ничтожество, за которое вышла замуж. Разве они не обожали друг друга, блаженствуя во влюбленном угаре? А эти фотографии в газетах – счастливой улыбающейся пары; он вырывал их и сжигал – все, какие только видел... а эти разговоры на улицах – Поттеры то, Поттеры се, и каждое одобрительное слово – что нож в сердце...
Но сейчас голова у Лили была явно забита мальчишкой – настолько, что там не находилось места ни для кого другого. Нет, она, конечно, спросила и о сестре, и о Блэке, о Люпине и Лонгботтомах – но так или иначе, рано или поздно, все равно возвращалась к мальчишке. Северус счел, что лучше уж так – о да, в десять тысяч раз лучше, – чем если бы она думала только о Поттере. Маловероятно, что у нее хватило бы чуткости, чтобы думать о нем, но придержать язык.
Знала ли она, сумела ли догадаться, отчего он так люто ненавидел Поттера-старшего? Матерь божья – он так надеялся, что нет. Единственное утешение, которое он пронес через все это – что она ничего не знала, никогда этого не видела – и все равно вышла замуж за того, кто его всегда травил, кто не мог не урвать у него и эту победу...
Ее волосы – яркая вспышка – привлекли его взгляд; ветер трепал развевающиеся пряди. Внутри у него все ныло – саднящая боль текла по венам вместе с кровью, пронизывая его до костей. Лили убрала за уши непослушные локоны.
- Мне показалось, что она...
Ох – речь все еще идет о Лоррейн. Он собрал свою боль и убрал ее под гладь окклюменции. Лили, скорее всего, недоумевает, отчего бывшая жена и дочь страдают от потери экс-мужа и отца куда сильнее, чем та семья, с которой он жил на момент смерти. Недоумевает, но считает этот вопрос слишком бестактным. Все элементарно: отец не питал отвращения ни к Лоррейн, ни к Бонни – к маггловской своей семье...
Северус вспомнил, как Лили однажды спросила: "Неужели твоему папе не нравится магия?" - и как он ответил: "Да ему ничего особо не нравится". Лили даже не подозревала, насколько угодила в точку с этим вопросом. И он тоже не подозревал – в десять-то лет... Ни малейшего проблеска понимания. Озарение пришло лишь потом, много лет спустя, когда на его родительницу нашел один из нечастых приступов материнских чувств; откровенничать у них в семье было не принято, и она спросила, не подумывал ли Северус в последнее время о женитьбе.
- Выбирай кого угодно, - сказала тогда мать, - но только не магглу. - Вряд ли это имеет значение, - отвечал он, проглотив и болезненную досаду, и пришедшую в голову колкость, - с моим-то происхождением, матушка. - Происхождение здесь ни при чем. Только счастье, - сказала мать, устремив на него бесконечно далекий взгляд. - Брак, основанный на неравенстве супругов, обречен с самого начала, Северус. А магглы нам равны никогда не будут. Мы можем так думать, можем этого желать – можем даже поверить в это всем сердцем – но в конце концов всегда окажется, что у нас есть сила, а у них ее нет. Когда вас разделяет эта безжалостная правда – семью построить невозможно.
Встреться отец с Петуньей – они наверняка сплотились бы в дружном порыве тоскливой горечи. Плакала ли она, когда хоронили Лили? Или же взирала на церемонию отрешенно и без слез – точь-в-точь как он сам на похороны отца, оба раза – и прошлый, и нынешний? Да и приглашали ли туда Петунью? А если да, то пошла ли она?
Он сам не пошел. Забавно – где любовь и где отвращение, а результат все равно один.
Но все было кончено; отец мертв, и неважно, что такое на самом деле это их перемещение во времени – его и Лили... то, что в прошлом, все равно не исправить. Если бы отца тоже забросило на двадцать лет назад, он смог бы сделать вазэктомию и не беспокоиться, что у него когда-нибудь появится сын – такая же опасная мерзость, как и его мать.
Северус двадцать лет не видел этого жалкого, ничтожного брюзгу. И не разговаривал с ним. Все кончено. Как бы ему ни хотелось обратного – все кончено.
Он сказал отрывисто:
- У тебя зубы стучат. Жди здесь – сейчас я отведу тебя домой.
- Сев... - Лили потянулась к его руке, но он отступил назад, притворившись, что не заметил. Помона как-то раз сказала, что, когда дело доходит до проявления эмоций, он немногим отличается от контуженого четырнадцатилетнего мальчишки. "Отвали", - огрызнулся Северус, отдавая себе отчет, что тем самым только подтверждает ее правоту.
Он подошел к матери – та стояла на краю могилы; рабочие засыпали гроб землей. Она обняла себя руками за талию – только голые руки, без перчаток; ее вуаль была откинута с лица, а взгляд казался таким невозмутимым, словно внизу текла река, и она смотрела на бегущую воду.
- Они засыпают цветы землей, - заслышав шаги сына, произнесла она столь же бесстрастно. - Зря. Пустая трата.
Голос ее осекся; в паузу вклинился шелест ветра.
- Его жизнь тоже прошла впустую, - тихо промолвила мать. На могилу она не смотрела – взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, на кладбище – на заиндевевшую траву и шеренги разномастных надгробий. Северус не знал, что ей на это ответить.
- Так не должно было быть, - произнесла мать. - И им следовало достать оттуда цветы.
- Тепличные цветы не пахнут, - сказал он, сам не зная, какая тут связь с чем бы то ни было. Возможно, ему стоило промолчать.
- Правда? Как странно. Зачем их тогда выращивают? Если ты наколдовал цветок, и он не пахнет – значит, ты в чем-то ошибся.
А затем мать снова взяла его под руку – уже во второй раз за эту долгую неделю – и, повернувшись, начала спускаться по склону холма.
- Когда я умру, Северус, - ее голос казался таким же отрешенным, как и взор, - не надо хоронить меня в земле. Вечность взаперти в могиле – такая жалкая участь.
- Так решила Лоррейн? - спросил он и махнул рукой, подзывая Лили. Та храбро приблизилась, прямо-таки излучая решимость – видимо, с матерью они и впрямь не поладили. Ему стало грустно – где-то там, где вдали от безопасности окклюменции таились эмоции, – что мать с ней так поступила.
- Да. Хотя он и сам бы этого хотел. По-моему – лучше стать пеплом, который развеют по ветру.
За весь оставшийся день она не проронила больше ни слова. Северус проводил Лили домой – она поцеловала его в щеку перед тем, как свернуть на ведущую к дому дорожку, – и вернулся на Спиннерс-Энд. Мать обнаружилась в комнате отца – безмолвно и недвижно сидела в старом неудобном кресле и смотрела в маленькое окошко на ленту реки, которая утекала за горизонт и исчезала за склоном холма.
