Каждый узкий коридор заканчивался винтовой лестницей. Спускаясь по ней, мы оказывались в новом коридоре. Нетрудно было догадаться, что проход прятался в толще стен.
— А ты видел мир, в котором родился?
— К тому моменту, как я отправился в свое странствие, его уже не существовало. Тогда я заглянул в другие. Было довольно интересно. Не то, чтобы мне сильно понравились люди, скорее очаровала сама их жизнь. Такая короткая, она была полна до краев. Чувствами, эмоциями, сомнениями и даже предательством и ложью. Не знаю, когда именно в моей голове поселилось отчаянное желание взрослеть, стариться и даже умирать, но оно было невыполнимо и не слишком упростило мое существование.
— Неужели ты сбежал?
— Даже среди тварей, с которыми Одинокие сражаются на Рубеже, время от времени попадаются дезертиры. Если не веришь, спроси своего ушастого приятеля. Он совершенно точно не раттон, и его место — не в мирах Ожерелья. Что касается Одиноких, то некоторые из них иногда просто не возвращаются, но их Ады ждут, не способные найти себе нового воина, а значит, они все еще живы. Я знал, по крайней мере, об одном подобном случае, вторым, как видишь, являюсь сам. Полагаю, Унд — третий.
От одного этого имени меня бросало в дрожь. Странно, но к Александру я такой ненависти не испытывал, хотя он, должно быть, ничем не отличался от моих тюремщиков.
— А ты не думал вернуться?
Он улыбнулся.
— Я не могу, и, полагаю, у Унда та же проблема. Видишь ли, чем дольше Одинокие скитаются по мирам, чем сильнее становятся эмоции, которые они начинают себе позволять, тем слабее в них отблеск Этерны. Обычно неприятно чувствовать, как гаснет в тебе ее огонь. Сердце пустеет от боли и тоски, оно заставляет тебя повернуть назад, к пламени, что уничтожит все тревоги.
— Но ты не пошел на его зов.
— Во мне не было уверенности, будто я видел все, что нужно. Очень хотелось найти способ избавиться от собственного бессмертия. Когда мои силы были уже на исходе, я пришел в этот мир. — В коридоре становилось довольно жарко, Александр стер со лба пот, но не остановился. — Из всех он казался мне наиболее развитым. В своей погоне за истиной люди шагнули так далеко, что их наука обогнала все то, что мы именовали магией. Именно на нее я возлагал свои надежды, пошел к группе ученых, особенно жадных, когда речь заходила о новых знаниях, и предложил им сделку. Они ищут способ сделать меня смертным, в обмен я предлагаю им правду, о которой они никогда не слышали, а еще свое бесценное тело для исследований.
— Они преуспели? Ты можешь умереть?
— Нет. Я даже не думаю, что они пытались это сделать. Видишь ли, смертным вечная жизнь всегда кажется даром, от которого добровольно отречься может только дурак. Они сумели отыскать то, что Этерна меняет в наших телах, и их главной задачей стало не разрушить это, а воспроизвести. Что ж, здесь, в этой крепости, им это удалось. Полагаю, последствия ты знаешь. За новую технологию развернулась настоящая война, в которой человечество почти уничтожило само себя. То, что могло усовершенствовать мир, стало опасным оружием, и его создатели предпочли сбежать от ответственности. Изначально дорога вела лишь в один конец. В земли, которые ты называешь Кэртианой.
— Почему ты не ушел с ними?
— Признаться, я был несколько разочарован в этих людях, — усмехнулся Александр. — И порядком устал от своих ожиданий. Может, Одинокого и нельзя убить, но опасаясь, что их бесценный объект исследований сбежит, они создали ловушку, вроде той, что способна удержать и раттонов. Я был заперт в ней, когда за ними явились солдаты. Не думаю, что у них было время возиться с моим освобождением, ученые потратили его, стараясь уничтожить самые важные записи о своих исследованиях. Конечно, другие исследователи, которым я достался в наследство, могли бы все начать сначала, но они боялись. Для меня построили довольно уютную тюрьму, само мое существование было так строго засекречено, что любые упоминания о нем были стерты из баз данных, а лаборатории опечатаны. Как всегда происходит в разоренных войной землях, власти часто менялись, строились новые города, создавались промышленные дистрикты, а обо мне забыли все, кроме членов одной семьи, которым была поручено стать моими стражами. Шли столетья, человечество забыло о древних войнах, некогда запрещенные технологии медленно возрождались, от своих тюремщиков я знал, что в руки ученым попал новый Одинокий. Кто-то раскопал в архивах данные о ловушках, воссоздал одну из них и поставил наудачу. Его сочли чокнутым, а вот его потомки удивились, поймав довольно странную добычу. В оправдание Унда, могу сказать лишь то, что он, судя по всему, как раз не собирался бежать от костров Этерны, а возвращался к ним. Люди, испугавшись его ярости и возможностей, нашли способ погрузить бессмертное тело в глубокий анабиоз. — Александр усмехнулся. — Полагаю, он просто проспал свой огонь.
Ну, я, в конце концов, раттон, поэтому неудачи моего тюремщика просто обязаны меня радовать.
— Отлично.
Он хмыкнул.
— Да ничего хорошего, если подумать. Его тело не только дало толчок развитию медицины. В «Цербере» почти полностью воссоздали технологии, позволяющие создавать таких же сильных переродков, каких производили для армий ученые древности. Этот мир наводнили десятки ловушек. В них погибло много твоих братьев.
Я только пожал плечами.
— К жалости мы непривычны. — Ложь, конечно, не я ли недавно слюной на пол капал от злости на себя? А ведь и прикончил-то довольно жалкого сородича. Может, прав этот Одинокий: все мы по природе своей подвержены той или иной порче, и чем больше свободы ты себе даешь, тем скорее забываешь собственное предназначение.
— В этом мы с тобой похожи, раттон. Мне, в общем-то, всегда была безразлична судьба других Одиноких.
— Как же ты выбрался из ловушки?
— Людям свойственно вырождаться. Некогда могущественный род моих тюремщиков обнищал и почти угас. Последний его представитель был молод, амбициозен и предпочитал не вспоминать о страхах своих предков. Если они стремились становиться учеными, чтобы ограждать человечество от знаний, которые способны его погубить, а один из них, совершив непоправимую глупость, помог Унду бежать, то этот юноша мечтал о политике. Я дал ему прекрасную возможность выторговать себе самый жирный кусок пирога. Он рассказал обо мне своему президенту, а тот предпочел не делиться полученной тайной с «Цербером». Человеку, далекому от науки, трудно избавиться от паранойи, что те, кто знает в ней толк, первыми осушат пробирку, как только на ее дне заплещется бессмертие, а за вторую назначат непомерную цену. Сноу предпочел лично встретиться со мной, и, скажу честно, мы с ним понравились друг другу.
Я был удивлен:
— Значит, все, что ты рассказывал о себе Хоторну, — ложь?
Александр рассмеялся.
— Вот о нем мы не будем говорить, раттон.
Я кивнул.
— Как пожелаешь.
От долгого спуска у меня уже ныли лапы, а коридорам, казалось, все не было конца.
— Сноу был не лучшим человеком из тех, что я встречал, но по-своему он был честен. Он не предлагал мне свободы, разве нужна она тому, кто не сможет сам сбежать из порядком опостылевшего ему мира?
— Что же он пообещал?
— Если не короткую человеческую жизнь, то некоторое ее подобие. Возможность научиться чувствовать в обмен на попытку найти для него способ стать бессмертным, восстановить технологию, уничтоженную беглецами. Мне довольно просто менять свой облик, не всем Одиноким это дается так легко. Я помню еще только двоих, кроме меня и, как видишь, Унда. Менять человеческие мысли для меня сложнее, чем для него, поэтому на роль своей матери я выбрал женщину, воля которой была разрушена наркотиками, а моим отцом стал Верли. Так у меня появилась первая семья. Я ходил в школу, та старушка, что стала мне бабушкой, так радовалась внуку, что внушить ей, будто у дочери были причины скрывать его шесть лет в Капитолии, не составило труда. Она любила меня… Это так странно — быть любимым кем-то настолько, что человек не желает обращать внимание ни на какие странности, вроде за секунду затягивающихся порезов или на то, что я взрослею, лишь вспоминая о том, что пора это делать. Ради нее я научился притворяться человеком и счел, что этот эксперимент не безнадежен. Верли часто меня навещал, привозя записи об исчезнувших ученых, которые ему удалось раскопать в секретных архивах. Его семья сделала мне огромное одолжение: моя тюрьма больше напоминала библиотеку, за столетья я многое выучил и неплохо разбираюсь в науке, литературе и людях. Его ненависть не сложно было заметить. Он видел во мне лишь средство достижения своих целей, но вышло так, что для Сноу я стал ценным приобретением, а он — лишь ширмой, которая прятала его сокровище. Эдвард притворялся, что привязался ко мне, а я делал вид, что верю ему. Про мать и бабушку я не солгал: одну убили наркотики, другую — старость и болезни. Сноу предложил мне новую семью, но я, признаться, не готов был снова играть в эту игру. На женщину мне было наплевать, но о том, что пришлось расстаться со старушкой, я сожалел. Наверное, от понимания того, что так будет со всяким человеком, рядом с которым я стану чувствовать себя живым. Я отправился в Капитолий, Сноу поселил меня в своем дворце. Мы много времени проводили вместе, он был довольно интересным собеседником, убеждавшим меня, что способов почувствовать себя живым множество: своя боль, чужая боль, страх, похоть… Я начал с чужой боли, но она оказалась недостаточно сладка, а собственную я помнил слишком недолго, страха во мне не было. После боев на Рубеже он, как ни старался, не мог создать ничего, способного меня напугать. Оставалась похоть. — Губы Ксандра искривила усмешка. — Ты в ней что-нибудь смыслишь, раттон?
— Немногое, — признался я.
Похоже, мы наконец-то пришли. Очередной этаж закончился тупиком.
— Ничего не видно. — Александр снял с себя форменный пиджак и, опустившись на колени, принялся протирать им пол. — Это было довольно занятно, учитывая желания, которые я в себе обнаружил. В Цитадели меня часто мучил вопрос, отчего прелесть Ад, способных внешне воплотить все самые разнузданные желания своего воина, на меня не действует, и я предпочитаю ходить в теле ребенка, сохраняя собственную чистоту. Видишь ли, я не встречал ни одной, что обернулась бы мужчиной, не замечал в других Одиноких склонности друг к другу, но мне пришлись по вкусу именно такие удовольствия. Сноу был первым, кто предложил мне исполнить свои самые сокровенные желания, и я с удивлением обнаружил, что они у меня есть. Сначала меня влекла красота, но по мере того, как она приедалась, я понял, что в любовниках меня больше возбуждает не физическая сила, а их дух. Мне нравились бойцы, раттон, и на поле брани, и на ложе. Возможно, стоило появиться на свет Адой?
Я, наконец, понял смысл его действий. Под слоем пыли было пожелтевшее от времени стекло.
Я заглянул через его плечо. В зале была установлена огромная машина с десятками тонких стальных лап и множеством отделений, судя по отсветам за стеклом, служивших для каких-то странных целей. В отличие от Александра, я плохо разбирался в науке, но был зачарован постоянным движением механизмов, которые переливали из пробирки в пробирку какую-то жидкость и переносили пробирки в один из своих волшебных ящиков, чтобы потом переставить в другие.
— Значит, он нашел ее… Но я не думал, что этому человеку хватит знаний, чтобы запустить «Гидру».
— Что это? — спросил я со странным волнением.
— Машина, которая делает богов. Был уверен, что они забрали ее с собой. Никаких сведений о ней в отчетах тех, кто заблокировал проход в лаборатории, не сохранилось.
— Почему «Гидра»?
— Мифическое бессмертное существо. Если отрубить ему одну голову, на ее месте вырастало две новые. Согласись, раттон, хорошее название: эта стальная дама, если дать ей в работу определенный материал, и впрямь отрастит любому новую голову. Она даже ухитрилась бы вложить в нее прежние знания и свежие мысли. Но как он заставил ее работать? — Ксандр стукнул себя ладонью по лбу: — Лора! Полагаю, с ее талантом не составило труда разобраться с принципами работы древних железок.
— Все плохо?
— Даже слишком, раттон. Боюсь, тебе придется кое-что для меня сделать. — Он поправился: — И для своего человека, если он тебе хоть немного нужен.
— Опасное?
Устройство на его руке противно запищало. Александр прочитал сообщение и ухмыльнулся:
— Теперь даже слишком опасное. Похоже, не только мы с тобой умеем заключать сделки.
***
Ив умерла за час до обеда. Генерал Хоторн распорядился приспустить флаги на крепости. Об этом я услышал от Ксандра, который принес мне обед в свою комнату. Не думаю, что он обрадовался появлению соседа, но Гейл распорядился, а его любовник не осмелился спорить.
— Сколько можно тут сидеть? — Он раздраженно поставил на пол поднос и постучал пальцами по невидимому барьеру. — Сброситься вниз все равно не выйдет.
Я мог бы сказать ему, что соскучился по безоблачно синему небу и яркому солнцу, но не стал лгать. Тосковал по своему доктору? Она была хорошей женщиной, но никакой привязанности я не испытывал. Природа не грустила по ней, радуя всех вокруг теплым деньком, вот и я не мог.
— Что теперь будет?
Он пожал плечами, прислонившись к стене.
— Сделают вскрытие, потом отправят тело на родину.
— У нее есть родные?
— Понятия не имею. Битти надо спросить, он знал Ив лучше других.
Для нас двоих это был пустой разговор. Не знаю, как ему с этим жилось, но мне от собственного бездушия было почти тошно.
— Выяснили, что произошло?
— Несколько наших специалистов сейчас проверяют камеры наблюдения в катакомбах, но, кажется, почти все они были отключены. За наблюдение отвечала Лора, кто-то воспользовался ее кодом доступа, чтобы прервать съемку.
Или ее одолжением: данной мне возможностью переговорить с Алвой. Просто ее убили раньше, чем она снова все включила. Наш разговор могли подслушать? Наверное… Впрочем, делиться своими подозрениями с Ксандром мне не хотелось.
— Лора казалось решительной молодой женщиной, она бы…
— …Не сломалась под пытками? — Верли хмыкнул. — К ним надо привыкнуть. Сначала пытаешься отключить мозг и поверить, что это происходит с кем-то другим. Даже стараешься думать о чем-то приятном, но существуют боль и унижение, способные стереть любые защитные барьеры психики. Некоторые «ощущения» невозможно игнорировать. Только законченным неудачникам удается договориться с болью. Пропустить ее через себя, сделать движущей силой собственного мира и даже полюбить. Сделать это сложно, иногда уходят годы. — Ксандр усмехнулся. — Первый раз всегда страшно и кажется, что ничего хуже с тобой произойти не может. Поначалу ломаются все.
Я смотрел на его красивое лицо, пустые глаза и отчего-то верил, что этот человек, так спокойно рассуждающий о пытках, пережил куда больше меня. Собственная жизнь, полная фальшивых страстей и надуманных тревог, показалась мне удивительно жалкой.
— Что думает о случившемся Гейл?
Ксандр оттолкнулся от стены и подвинул ко мне ногой поднос.
— Ешь. У него слишком много дел, чтобы составить тебе компанию за обедом. — Он направился к двери, но на пороге обернулся: — Если вы станете препятствием на его пути, я уничтожу вас обоих. Даже Алву, хотя как человек он мне почти нравится. У тебя сильный господин, за таким очень просто идти.
— Сложно.
Он усмехнулся.
— Для того, кто предпочитает сидеть на заднице, — бесспорно.
Ксандр уже не раздражал меня так, как прежде, но я все равно не испытывал к нему особой симпатии, а вот Эдвард Верли мне нравился, несмотря на свои странные конечности, называемые протезами. Едва его сын ушел, мистер Верли явился составить мне компанию за обедом. Ходил он не очень хорошо и предпочитал пользоваться самодвижущимся креслом, но в это утро сделал исключение. Мы перебрались в комнату, его колени слишком плохо гнулись, чтобы можно было сидеть на полу.
После разговора с Лорой мне очень хотелось узнать, какие сведения скрывает этот человек, но откровенничать было страшно. Сжимая в руке шпагу, я чувствовал себя более уверенным, вот только в этом мире дуэли были под запретом. Битти как-то показал мне коллекцию сделанного им оружия. Я бы не хотел встретить противника, увешанного им. Мистер Верли не походил на бойца, но угрожать ему, пытаясь добиться правды, я бы в присутствии Роба не посмел. В дипломатии я тоже был не силен: все мои каверзные вопросы он легко обходил, пока его усталый охранник дремал в кресле:
— Почему я обрадовался, когда вы упомянули Абвениев? Встречал похожие имена в закрытых архивах библиотеки Капитолия. Когда поедете в столицу, непременно посетите ее. Внушительное сооружение! Память человечества выглядит поистине завораживающей, когда облачена в форму слов.
— А меня туда пустят?
— Вам покажут все, что вы захотите посмотреть, мистер Окделл. От вас ждут восторгов и изумления, мой мальчик, ну так смело говорите, чего желаете, и получайте удовольствие.
— Пока я чаще испытываю удивление и страх. — Признаться в этом Алве я бы, наверное, не решился, а ему было не стыдно. Верли часто упоминал, что многого боится, но говорил об этом с улыбкой. Будто ужас был его старым ворчливым приятелем, с которым скучно проводить время, но ты все равно любишь его, вспоминая о годах вашей безудержной юности.
— Согласен, мой мальчик, череда событий, свидетелем которой вы стали, выглядит очень неприглядно. Но вы должны понять: все, что происходит вокруг вас, нетипично для Панема. Сейчас эта страна на пути к миру, но люди так устроены, что если есть секрет, найдутся и желающие его похитить. — Он понизил голос, покосившись на спящего Роба. Интересно, с каких пор у того появились те же привычки, что и у Энобарии? Может, генерал его слишком загонял? У него сейчас наверняка много дел. Подтверждая мои догадки, старик улыбнулся: — Хоторн вам об этом наверняка не расскажет, но, пока ваш Талиг воюет с другими государствами и решает вопросы с престолонаследием, Панем вынужден сражаться с внутренним врагом. Новая власть пока молода, еще остались люди, надеющиеся вернуть прошлое. Мы полагаем, что все эти нападения в крепости — дело рук террористов. Уверен, генерал занят тем, чтобы их отыскать и уничтожить, но вам и вашему другу сейчас будет безопаснее в Капитолии. Мой народ должен знать правду о ваших людях. Миру стоит быть целым. Подумайте о пользе такого объединения. Вы бы погибли, если бы не опыт наших врачей и фармацевтов. Оружие, которым мы обладаем, приведет вашу страну к победе в войнах, оно поможет навести порядок в вопросах власти. Разве на престоле должен восседать ребенок, от имени которого будут говорить регенты?
— Герцог Алва…
— Слишком горячая голова. Про таких людей у нас говорят, что у них слишком много таланта и ума, но преступно мало стремлений. Наверняка он отличный маршал, он им и останется, но выйдет ли из этого человека мудрый правитель?
— Не знаю. — Перед глазами встала ладонь, которой Рокэ бил себя по груди, уверяя, что для короны ему не хватает чего-то очень важного.
— Мой правдивый мальчик! Честность — это главное достоинство вашей молодости. Возможно, вы еще многого не знаете и кое-чего не умеете, но оглянитесь вокруг — есть прекрасная возможность повзрослеть. Доказать людям, что именно вы заботитесь об их благе, своей открытостью новому миру, своим бесстрашием перед лицом новых возможностей. Ваш Алва всего в нас опасается, он по природе своей недоверчивый человек, но вы с надеждой смотрите в будущее! Ах, Ричард… Как бы я хотел, чтобы мой сын оставался таким же целеустремленным и честным. Увы, невзгоды изменили его, сделав жестоким и циничным. Мне горько это признавать, но я предпочел бы такого светлого и сильного ребенка, как вы.
Как же пьянили его слова. Когда-то я бы многое отдал за них. Без раздумий вцепился бы в руку человека, предлагавшего мне веру в мои достоинства и безоблачное будущее. Повелитель Скал во главе новой державы. Почему нет? Мною гордились бы… Покойники. Целые поколения призраков, некоторые из которых не лишили бы себя удовольствия рассмеяться мне в лицо. Я вспомнил сестру и толстяка-кузена. Отчего-то их слова, когда-то будившие лишь раздражение, больше не казались глупостью. Я, так желавший любви и признания, не замечал, с какой охотой эти двое предлагали мне и то, и другое. Отчего не принял их нежность? Она была недостаточно яркой? Не ослепляла, как одобрение могущественного эра Августа? Не обволакивала обманчивой сладостью привязанности, которую демонстрировала королева?
— Все, кто искренне любил меня, во мне разочаровались.
Даже Робер… Отчего я так мало ценил его дружбу? Он ведь был добр ко мне. Заботился об Айрис. В одиночку пытался выплатить долги Алве, которые мы с ним понаделали. Отчего усталость в его голосе я принимал за старческое брюзжание, столь нелепое в еще молодом мужчине? Почему блеск снисходительности Альдо ко всем моим недостаткам затмил сдержанное, пусть помятое и вечно не высыпавшееся благородство Эпинэ? Если в мире еще существовали истинные Люди Чести, то Робер был одним из них, возможно, даже последним, если, конечно, не брать в расчет…
— Разве это возможно? — удивился Верли. — Истинные друзья не оставляют нас в беде. Они прощают недостатки и всегда помнят о достоинствах.
— Истинные друзья?
— Люди вашего круга, — кивнул Верли.
Стоит позволить себе хотя бы ненароком мелькнувшую мысль, как перед глазами встает Валентин Придд, с его ледяным взглядом и язвительными словами, и меня накрывает волна знакомого раздражения. Я так ненавидел осторожного, скользкого, как угорь, Валентина, который не верит даже собственной тени! Из-под маски его безупречной любезности сочатся лишь холод и презрение. Я стал презирать его с того мгновения, как он отказал мне в дружбе, которую сулило нам равенство. Я не понимал его измены, причин, по которым он выбрал Алву, а не Альдо Ракана. Теперь чувство неприязни уже не кажется мне острым. Оно — просто привычка, в которой нет огня прежней досады. У Придда не было никаких причин впускать меня в свою душу. Мы оба ничего для этого не сделали.
— Люди моего круга? Вы так думаете? — Я улыбался, чувствуя, как стынет мое сердце, начинает биться ровно и бесстрастно, отгоняя хмель обещаний совершенно не заслуженной славы. — Каков же он, этот круг? Раньше у меня были некоторые представления о нем, созданные усилиями матери.
Верли кивнул.
— Человеку многое дается по праву рождения. Но это не всегда благо, дорогой Ричард. Мои предки были могущественными людьми, но целые поколения дураков и упрямцев вместо того, чтобы сохранить свою власть, бездарно ее растратили. Мне самому не осталось практически ничего, кроме весьма потрепанного имени и надежды вернуть ему прежнюю славу. Для наивного юнца горько понимать, что по праву крови он может сидеть за самым роскошным столом, а вынужден довольствоваться жалкими крохами.
— Я тоже это понимаю.
— Спасибо, мой мальчик. — Он тепло улыбнулся. — Мы действительно понаделали в этой жизни очень похожие ошибки. Мне приходилось служить человеку, не вызывавшему у меня поначалу никаких чувств, кроме отвращения, ведь у него было все, что могло принадлежать мне. — Верли вздохнул. — Вся разница в том, что его предки были более осмотрительны и удачливы, уничтожая моих родных. Конечно, он приблизил меня к себе, просто желая унизить, но, прислуживая ему, я не мог не заметить, что этот человек не только расчетлив и жесток. Он был очень умен. Великолепный стратег, безжалостно избавлявшийся от всех врагов, кроме меня. В меня он как будто игрался. — Слова старика вызывали горечь. — То заставлял чувствовать благодарность за какую-то подачку и граничащую с безумием нежность, а устав корчить из себя благодетеля, напоминал, каким жестоким он может быть. Вопреки всем доводам разума, я полюбил этого жестокого человека, но ему невозможно было оставаться преданным. Есть вещи, которые не могут простить даже самые сильные чувства. Я был жестоко наказан за попытку вырваться из плена.
— Я не был. — Слова вырвались из горла против воли. Мне было жаль, что Алва не прикончил меня, когда у него была такая возможность? Наверное… Да что же за чувства я к нему питаю? Есть в них хоть что-то рациональное?
— Были. Вам, как и мне, сохранили жизнь, зная, что иногда она — большее мучение, чем смерть. Но я уже остыл сердцем и жаждал свободы, а вам ее впихнули в руки, зная, что такой искренний мальчик не сможет найти ей применение. — Верли погладил меня по колену. — Алва здесь не из симпатии к вам. Такие люди всегда преследуют свои цели, как бы ни сложно было их порой разглядеть. Насколько сильно вам бы ни хотелось верить, что и в сердце этого человека есть какая-то рана. — Он издал странный смешок. — Пф… Вами в очередной раз сыграют, безжалостно поставив на кон. Научитесь желать свободы и власти, Ричард, только в этом — спасение. Послужите себе, своему народу и Панему. Забудьте старые сказки и сочините новые. Украсьте короной собственное чело. Сила любит только силу. Сломанные игрушки заменяют новыми, но вы станете желанны своему герцогу, если заставите его преклонить перед собой колени. Разумеется, он будет этому противиться, но так даже интереснее. Вам, конечно, потребуется время и некоторая осторожность, чтобы добиться желаемого. Но я могу подсказать, как лучше озвучить свои условия. Мальчик мой, я так понял, что вам стоит вернуться в свой мир победителем или не возвращаться вовсе?
Он с сочувствием погладил мою руку холодным пластиком пальцев.
— Вы правы.
— Я могу многому вас научить. После эфиров… Немного продуманных речей для людей Панема.— Он понизил голос: — Без этого не обойтись, но умоляю вас, никому ни слова о нашей дружбе! Я все устрою, мой мальчик. Просто доверьтесь. Одно свое сокровище я упустил, но вас никому не дам в обиду.
Отчего-то вспомнился сытный ужин в трактире и немного лукавая улыбка Штанцлера. Капли соуса на его роскошной бороде.
— Конечно, — кивнул я.
Коленопреклоненный Алва? Это невозможно уже потому, что я не хочу видеть его таким. Если желание привязать к себе человека строится лишь на жажде обладания или стремлении подчинить… Мне жаль Верли. Как и я, сам он никогда не взбирался на вершину, но между нами есть одно существенное отличие. Если бы Рокэ нужен был мне, как ребенку — дорогая игрушка, я потерял бы к нему интерес, признай он за мной хоть крошечное право собою владеть. Трон не ослепляет только очень сильных людей, тех, кто способен от него отказаться, и идиотов с большим сердцем. Алва… Ворон видел то, что не под силу разглядеть воробьям. Я ошибся. Такие, как Рокэ или Гейл, хорошо смотрятся на троне, но они не подходят для него.
Алва, Робер и даже Валентин. Меня окружали удивительно сильные люди, но я ничего от них не взял. Глупо, обидно, нелепо, но именно сейчас я готов был оплакивать Фердинанда Оллара. Он был покоем, который мы сами у себя отняли.
***
Человек резко остановился и повел плечом. «Кто здесь?» — огляделся он по сторонам, но было поздно. Я уже сидел внутри. Помню, каким он был раньше. Немного скучным, ленивым и завистливым малым. Хотел немного ускорить карьеру и добровольно согласился доносить на коллег. Любил вкусно поесть и женщин, которые стоят денег, но сейчас от всего этого осталась лишь тень. Его нутро было склизким и мокрым, будто все в нем кровоточило. Я чувствовал его страх, клокочущий, словно наполненная газом болотная жижа.
— Они все знают про Энобарию, которая видела, как твой хозяин созванивался с президентом. Конечно, он старался не выдать себя и наверняка придумал объяснение своему поступку, но она многое поняла, когда из столицы пришел приказ отравить Хоторна.
Он уронил поднос и испуганно взглянул на генерала. Тот завтракал так быстро, словно старался поставить рекорд по скорости поедания яичницы. Рядом с ним скучал Алва, несмотря на ранний час, потягивавший вино.
— Как думаешь, приказ о чьем расстреле он так спешит подписать? — Поднос выпал из дрожащих рук человека, он принялся царапать ногтями лоб, надеясь вышвырнуть меня из собственной головы, сжимал свое сознание, силясь вытолкнуть, но Александр научил меня обходить подобные ловушки, плавно перетекая из одной мысли в другую. — Думаешь, тебе простят Лору? В чем она была виновата? Слишком много знала об интересе твоего хозяина к древней рухляди, но мало уважала цели, которые он стал преследовать, обнаружив машину и попросив помочь ее наладить? А может, она не простила ему то, что он сделал с тобой… Он ведь так нравился ей. Для этой девушки оказалось сложно любить подонка?
Его мысли становились все более путаными, тварь внутри него металась, пытаясь вырваться из подсознания. «Песик…» — выла она, и чешуя на моем загривке стояла дыбом от зловонного дыхания, но я не мог проиграть, не сейчас.
— Мартин, какого черта вы творите? — Хоторн не мог не обратить внимания на странное поведение парня.
— А-а-а… — орал от боли человек.
— Роб, уведи его в больничное крыло. Похоже, нервный срыв.
Чертов адъютант шагнул ко мне, и я увидел свет на кончиках его пальцев, незаметный людям. Холодный мерцающий огонь, который использовал Александр в президентском дворце.
— Ив! — Как же много я должен был успеть за оставшиеся секунды! — Ты убил Ив! Только потому, что твой хозяин испугался информации, которую Лора могла спрятать в машинах. Но ведь она видела тварь, разрушившую их, а не человека. Ты мог позволить ей скрыться, но не стал этого делать. За ней гнался не монстр, получивший приказ хозяина, а ты, Мартин! Человек, который всегда завидовал ее уму и таланту. Как она повела себя, услышав твои шаги? Обернулась? Попросила о помощи?
— Я не хотел! Нет, это не я!
— Ты! Ее горло не было разорвано когтями, его перерезали скальпелем, — выдал я информацию, полученную от Александра.
Все. Я отскочил назад за долю секунды до того, как Одинокий сжал пальцами его лоб. Унд смотрел на меня зло и холодно, я оскалился, отступая.
— Просто истерика, я уведу… — Он отлетел в сторону от удара гигантской лапы. Мартин сорвался. Верли все верно рассчитал. В столовой началась паника, люди не привыкли видеть, как на их глазах живой человек превращается в гигантского переродка. Он забыл себя спрятать или сделать невидимым. Что-то кричал, но из пасти вырывалось лишь хриплое утробное урчание.
— Все вон! — Голос Хоторна был громче нарастающей паники. Он резко перевернул стол, за которым сидел, преграждая путь твари к дверям, через которые уходили его подчиненные. То, что некогда было Мартином, смешным веснушчатым парнем, перевело тяжелый взгляд на Алву. Потом посмотрело на Унда, но мой мысленный приказ: «Сожри его!» — тварь предсказуемо проигнорировала. Все-таки она бросилась на Хоторна. Не знаю, что послужило причиной — личная неприязнь или желание поскорее нарваться на пулю, — но существо ринулось именно к генералу. Тот бросил один из своих пистолетов Алве, они выстрелили одновременно, но пули отскочили от каменистой кожи на боках и голове монстра.
— Когда откроет пасть, — выкрикнул Хоторн и ринулся на тварь, словно сам планировал напасть на нее.
На мгновение мне показалось, что Верли меня убьет. Уродливая махина прыгнула, генерал упал на пол и резко ударил ее ногами в живот. Тварь с визгом подлетела вверх, но совершила в воздухе кульбит, немыслимый, казалось бы, для ее неповоротливого тела, и рухнула прямо на Хоторна, намереваясь вцепиться ему в горло. Однако, стоило ей открыть пасть, как грянул выстрел.
Я увидел пистолет в руке Алвы и усмехнулся. Экий умник! Видимо, не зря он ездил на развалины Гальтары, кое-что почерпнул из сохранившихся там фресок. Кровь Повелителей обладает огромной разрушительной силой, что уж говорить об анаксе? Подхватив с пола нож, герцог располосовал им запястье и наверняка, вынув обойму, окропил кровью пули. Не зря он охотился с Хоторном на кошку-переродка. Обращаться с оружием он научился мастерски.
— Кто-нибудь уберет с меня это?
«Верный» адъютант театрально очнулся и поспешил на помощь своему генералу. Он сбросил с него тело, на наших глазах превращавшееся в человеческое. Труп с разнесенным черепом — не самое приятное зрелище, но Хоторн даже не вздрогнул, стирая с лица кровь.
— Роб, вы немедленно возьмете под стражу Морфея Теори. Он — единственный генетик в крепости. Нападения начались после его приезда.
— Да, мой генерал.
Унд ринулся выполнять приказ с необыкновенным азартом.
— Что-то подсказывает мне, что вы смотрите не в ту сторону, — тихо сказал Алва.
— Одним ублюдком меньше будет путаться под ногами, — пожал плечами Хоторн. — Завтра мы едем в столицу. Этот тип дорог нашему президенту, а мне нужен заложник. — Герцог протянул ему пистолет, но генерал покачал головой: — Оставьте себе.
Рокэ улыбнулся:
— Я не возвращаю, а хочу поменяться. Если случится происшествие вроде этого, должно помочь.
Хоторн взглянул на его располосованное запястье, которое Алва наспех перевязал салфеткой.
— Надеюсь, однажды вы мне все расскажете.
— Только то немногое, что знаю сам, Гейл.
— Договорились, Рокэ.
Будь я кем-то, кроме раттона, умилился бы таким странным мужским играм в попытке заслужить взаимное доверие, которое и без того существует, но Александр велел доложить ему, как только все закончится, — пришлось поспешить прочь. Не удержался и по пути в почти пустующие сейчас подземелья заглянул на верхние этажи башни. Ушастый, как и обещал, сторожил моего человека. Окделл сидел в одиночестве на диване и равнодушно смотрел на экран, где мелькали живые картинки.
— Как он?
— Становится взрослее. Это отчего-то кажется мне печальным.
— Почему?
— Люди, которые обретают мудрость по цене, заплаченной им, чаще всего плохо заканчивают. Одни лезут в петлю, другие топят свое горе на дне бутылки. Та девочка с железными машинами… Ее незачем было убивать, она бы все сделала сама. С таким разочарованием в людях не живут.
Настроение у него было довольно странное, я решил этим воспользоваться.
— О чем ты говорил с Ундом?
— Если расскажу, ты сделаешь кое-что для меня?
— Только не проси снова лезть в брюхо к монстру — и считай, что мы договорились.
— Похоже, я многое пропустил. — В его голосе не было привычного любопытства.
— Что с тобой, брат?
— Я просто устал, — признался он. — Снова не туда пришел. Запах, который зовет меня, с каждым днем все слабее… Иногда даже нам столетья перестают казаться вздохами, брат, и начинают становиться глыбами, что давят на грудь. Думаю, я больше никогда его не встречу. Возможно, им даже не пахнет в этом проклятом мире, и все это лишь мое воображение! Давно стоило смириться. Но ты спросил меня об Унде. Что ж, слушай. Он хотел, чтобы я убедил Алву поступить так, как ему выгодно.
— Открыть проход в Закат?
— Да. Став Одиноким, он обрел огромную власть над человеческими душами, но, будучи еще одним из создателей ключа, он сделал все возможное, чтобы тот оставался безупречен. Он рассказал мне, почему они ушли, брат. Это была единственная возможность защитить мир, который был ими создан. Сила, которую они присвоили, привлекала не только существ, рожденных светом. Вслед за астэрами, что пришли служить Повелителям стихий, в мир хлынули раттоны. Абвении, благодаря тому, чью силу они украли, смогли брать их в плен, но на место одного побежденного раттона приходило два десятка новых. Люди не хотели учиться побеждать их сами, полностью полагаясь на своих богов, не понимая, что они — источник их бед. Абвении приняли решение уйти, но не могли оставить без защиты свой хрупкий, едва поднимавшийся с колен мир. По сути, путь перед ними лежал лишь один — в одинокое воинство, что стояло на страже Ожерелья. Но чтобы пройти через Закат, нужна Ада. Они ждали, что их сила приглянется хоть одной из них, а тем временем, чтобы защитить людей, они создали Повелителей — четверых, что могут стать единым ключом к силе того единственного, в ком собрана мощь всех стихий.
— Значит, ключей два?
— Они не могли рисковать. Человеческая жизнь — штука сложная, род избранных, провозгласивших себя богами, мог по тем или иным причинам прерваться. Плата за пробуждение Зверя — жизнь. Это не просто слова. Но я своими глазами видел, как это происходит. Люди всегда ищут повод увильнуть от сделки, заплатить по своим счетам кем-то другим, но это не всегда им удается. Впрочем, у нас тут лишь одна дверь и один подходящий ключ. При всех своих достоинствах и недостатках, твой мальчик не в счет.
— Расскажи про Абвениев.
— Когда одна из Ад все же соблазнилась силой бессмертных, она пришла лишь за одним из них. За тем, кто меньше других хотел уйти. Возможно, он никогда не демонстрировал излишней доблести, в глубине души надеясь, что все будут призваны в Закат по одному, а он уйдет последним, но не повезло: его названые братья решили иначе. Судьба собственного детища заботила их слишком сильно, чтобы оглядываться на чувства друг друга. Они пленили Аду и потребовали провести их. Она согласилась, но при условии, что получит свое. Я могу понять чувства Унда. Он обрек свою возлюбленную на бессмертие в надежде никогда не расставаться с нею. Его ждало сладкое беспамятство и вечные битвы. Ее — тоска и одиночество.
— Но он ушел.
— Ушел. Но Этерна не менее коварна, чем тьма. Они дала его братьям острые мечи, отсутствие воспоминаний, сладкое беспамятство и верных подруг. Лишь он понес наказание за то, что законы естественного хода вещей были ими нарушены. Унд не лишился ничего. Он помнил каждый час своей слишком долгой жизни. Воины обычно не отвергают избравших их Ад, но он обрек себя на одиночество, а существо, что было привязано к нему самой своей природой, — на страдания. Он не мог быть добр к той, кого ненавидел. Унд возвращался в свой мир снова и снова, чтобы смотреть на муки ожидания своей любимой. Однажды ему запретили это. Этерна добра к своим дочерям. Его лишили права покидать Рубеж в надежде, что спустя столетия, как большинство воинов, он примет свою участь.
Я ухмыльнулся:
— Полагаю, этого не произошло?
— Нет. Одинокие рождены, чтобы уничтожать тьму и лишь иногда — людей, что несут ее в своем сердце, но он преступил и этот закон. Унд убил свою Аду. Кровь этих скиталиц по мирам достаточно сильна, чтобы создать врата. Он выбрал Панем, чтобы сбить со следа возможных преследователей. Дорога под землей тогда еще вела прямиком в Кэртиану, а не из нее. Вот только у его преступления был довольно глупый финал. Его женщина больше не была одинока. Ее сердце познало новую любовь и носило под собой ее плод. Желанное дитя, которое не смог дать ей он, но подарил смертный мужчина. Унд жаждал смерти ее мужа, как ничего в своей жизни не желал, но человек, которого он хотел уничтожить, к сожалению, был ключом, наследником старшего из рода, тем, чья судьба была не подвластна даже ему. Впрочем, Повелители не обладали такой силой. Немного глупости и гордыни. Всего один кинжал. Увы, это не вернуло ему желанную любовь… Он понял это, глядя на слезы женщины, ставшей матерью в самую страшную ночь в своей жизни. Она бы не простила ему смерть того, кто подарил ей желание жить после стольких лет одиночества. Унд вернулся назад той же дорогой, которой пришел, изменив ее направление. Быть может, надеясь на услышанное проклятие. На то, что, когда ее сын и его потомки будут мертвы, она все же последует за ним. Он собирался вечно ждать ее, но не в Закате, а в конце пути. Для того чтобы она не прошла дальше, чем должно, ему нужно было запереть созданную невинной кровью дверь. Зачем создавать еще один ключ, если они с братьями столько сил вложили в уже существующий замок стихий? Теперь кровавый путь снова и снова возвращал в Кэртиану, за ключом. Его возлюбленная должна была понять намек. Начать свое путешествие снова и остаться там, где ей было суждено. Вот только по глупой случайности Унд угодил в ловушку людей. Когда ему удалось выбраться из нее, изменилось слишком многое. От проложенной им дороги больше не пахло кострами Этерны. Он полагает, что это его вина. Он погасил огонь кровью одной из его дочерей, позволил тьме хлынуть за рубеж и пожрать цитадель.
— Он желает разжечь эти огни снова?
— Ему это не под силу. В Этерне когда-то пели песнь древнего, как мир, пророчества. Она о пожаре новых битв, который принесет в своей душе живой, что сможет прийти туда, где раньше пылали огни цитадели. Унд думает, что понимает смысл этих слов. Мы тоже: лишь один человек сможет живым отправиться в Закат. Ключ Абвениев — Рокэ Алва.
— Но ты отказал Унду в помощи? — Сам не знаю, о чем я думал. Вся моя природа восставала против мысли о том, что пламя за Закатом может вновь разгореться, но сердце странно ныло.
— Что он может предложить мне взамен? Если последний из рода обретет бессмертие, я погибну, не выполнив договор. Прикончу его… Даже не знаю, как скажется древнее проклятье на Одиноком, с которым я заключил сделку, но, думаю, он не обрадуется последствиям. Все разрешится само собою, брат.
Мне стал ненавистен этот разговор.
— Ты хотел спросить меня о чем-то.
— Хотел. Тебе, похоже, нравится водиться с Одинокими. Спроси Верли, откуда он знает мое имя.
Я удивился:
— Ты понял, кто он!
— Трудно было не заметить.
— И не сказал мне?
— Это бы ничего не изменило. Иди, куда должен, а я пока покараулю твоего человека. К Алве я сейчас приблизиться не могу. Да и не нуждается он во мне больше… Проклятия живут своей жизнью, мне его ни ускорить, ни остановить.