Российская глубинка. Маленькая провинциальная психушка.
- Игорь Дмитриевич... ммм... Гарри, с чего вы решили, что вы волшебник?
- Да мне Хагрид так сказал!
Голос из соседней палаты:
- Ничего я ему не говорил!
Два года спустя Кау-Рук с Оной подняли корабль на орбиту и посадили вновь – уже на космодроме.
Труднее всего оказалось не переигрывать. Лучше всех сыграл Баан-Ну: он выглядел величественным и искренне огорченным. Штурман его понимал. Но Беллиора должна была оставаться необитаемой.
В качестве компенсации Баан-Ну пообещали, что коллективные воспоминания о Беллиоре когда-нибудь издадут как фантастический роман для детей среднего школьного возраста.
Как не хотелось разыгрывать сволочей! Лон-Гор в предпосадочной суматохе очень вовремя вспомнил радиограмму, отправленную еще с Беллиоры.
- Мы же должны были все забыть!
Это был бы лучший вариант – с забвением – но зануда Фейлаш спросил:
- А кто вел корабль? Если все заснули и все забыли, как мы тогда долетели обратно?
Штурман ткнул его носом в очевидное:
- Мы с Сорри.
- Опять вы с Сорри? – возмутился Ра.
- Опять вы за всех? – подхватил вторым голосом Ру. – Фиг вам! Я точно не спал!
- Ну… еще Лон и Мон. Врач и второй пилот.
- Мы тоже ничего не забыли, – присоединилось к дуэту трио.
Лон откашлялся.
- Кроме того, это будет последняя проверка. Для них.
Рамерия на обзорных экранах медленно наползала на корабль…
Ильсор мотнул головой.
- И для нас тоже. Вы… – Оглядел экипаж, будто труппу перед премьерой, и поправился: – Мы выдержим.
Наверное, это надо было сказать как-нибудь повнушительнее. Наверное, вот тут и пригодился бы гипноз – для арзаков, менвитов… всех без разбора. Но что толку жалеть о том, чего у тебя никогда не получалось и не получится?
- Учтите, – предупредил Мон-Со. – Репетировать некогда.
"Диавона" села не на главном, а на вспомогательном космодроме. Торжественных встреч никто не ждал. Ни к чему было привлекать внимание к проваленной миссии.
Хуже того – на “Диавону” смотрели как на заразную. Какая разница, что зараза была не беллиорская, а своего родного рамерийского происхождения? Подхваченный на Беллиоре “непонятный сон” тоже внушал опасения, хотя и пришелся чрезвычайно кстати – и для экипажа, и для встречающих.
Все это можно было понять.
Но справиться с этим…
На борту не знали, плакать или смеяться.
Но командир сказал – еще на орбите:
- Мы справимся.
И не осталось другого выхода.
- Сорри! – растерянно позвал звездный штурман за минуту до того, как открылся наружный люк; Она чуть-чуть придержала его ради этого. – Мой генерал…
И при всех притянул к себе кусавшего губы командира.
Ильсор на мгновение приник к штурману всем телом, затем, справившись с собой, высвободился и отступил к настоящему генералу – и стоял теперь между ним и штурманом. Единственный арзак среди менвитского комсостава. Личный слуга.
Никто не должен был узнать правду.
Почти сразу же их разделили. Карантин был неизбежен и понятен, однако арзаков разместили отдельно от менвитов-угнетателей. Не то чтобы это оказалось сюрпризом – подобную возможность обсудили еще до взлета. “Диавона” вернулась на изменившуюся планету – изменившуюся без них, как напоминал им Ильсор перед вторым приземлением. Это было правильно. Но смешно. И больно.
Больно было выносить разлуку – когда Иль… друзья и рядом – и нет. Когда разделяет не гипноз, не задание, не горный перевал – тонкие стены. Или смены в столовой.
Больно было даже смотреть на Ала. Шен злился, взрывался, горел. Но Ал… Ал будто выгорел. Сразу. В первый же вечер. Недоуменный взгляд перед собой, на лбу залегли морщинки. Он словно пытался понять: за что? За что так с ними? Шен падал рядом с ним, обнимал, уговаривал… Но звучало имя Тари, и он затыкался, и снова вскакивал и принимался бегать по комнате, точно харс в клетке. Мог и броситься… О том, что было с Тари, Кау старался не думать. С Тари был командир. Сорри… Сияющий Сириус!..
Зато рядом постоянно маячил Баан-Ну. Тоже генерал, только не тот.
Больно было от напоминаний о прошлом. “Они не нарочно” помогало фигово. Конечно, никто же не знал, что топчется по больному, но легче от этого не было.
Штурман боялся, что кто-нибудь сорвется. Ильс сказал потом: я в нас верил. Кау очень хотелось его стукнуть.
Но Ильсор опять оказался прав.
Впрочем, смешно было тоже. От воспитательных бесед, от разговоров о том, что арзаки – такие же люди. От старания держать лицо. Знать бы заранее, как трудно будет не огрызаться на правильные, в общем-то, слова, не ляпнуть: “Я понял это раньше, чем вы!”
Медосмотры стали спасением – они отвлекали и занимали время. И на них никто не нес чепуху, вроде:
- Вы согласны, что главный инженер не должен был принадлежать генералу?
На которую, правда, можно было ответить честно и от души:
- Конечно.
- И никому другому?
- Само собой разумеется!
На этом месте Шен-Кор (всей этой ерундой занимались в группах) совершенно неприлично раскашлялся.
Позже, когда Кау в лицах разыграл эту сценку перед Ильсором, озадаченный Ильс спросил:
- А как же мы?
- А так, что ты не принадлежишь мне, мой командир. Это я принадлежу тебе. И об этом не обязательно знать никому, кроме нас двоих.
Ильсор хмыкнул.
- Экипаж знает.
- Парни нас не выдадут.
Смешнее всего оказалось то, что никто ничего не понял. Даже когда преграды рухнули, и эскадрилья взяла в кольцо Шеналтари, прикрывая, чтоб никто не заметил слез и того, как Тари повис на двух своих менвитах одновременно.
А может – заметили и поняли. Но не сказали.
В общем-то, жаловаться было не на что. Умница Лон, импровизируя на ходу, сочинил про воздействие гипноза не только на арзаков, но и на менвитов – так, присочинил к действительности – и намекнул коллегам, что умным людям вполне достаточно объяснить реальное положение дел, и они поймут. Надо признать, Лон, когда хотел, умел здорово вешать лапшу на уши. Так что все обошлось политической профилактикой, тем более что экипаж строго придерживался рекомендаций своего медика: молчать и кивать. Ну и ржать про себя и после отбоя. Правда, после отбоя хотелось не ржать, а смотреть, как штурман с командиром в обнимку топчутся в холле, изображая не то “Серебряный вальс”, не то “Прощание арзашки”. Смотреть не получалось, музыка из командирского планшета затягивала в танец – топтаться, в отличие от танго, было доступно каждому. Дверь в холл предусмотрительно закладывали ножкой стула, чтобы никому левому не пришло в голову поинтересоваться, что происходит с экипажем. При этом самому экипажу в голову не пришло занавесить окна, так что в дверь никто и не ломился.
Политобзоры пришлись очень кстати – сведениями о том, что происходило на самом верху, не располагала даже Она. Впрочем, подробностей все равно не узнали. И Кау-Рук так и не понял, удовлетворен он или раздосадован тем, что Великий Гван-Ло по-тихому отошел от дел, осознав, что и сам оказался во власти собственных заблуждений. Но в том, что Верховный, удалившись на покой, принялся возделывать входивший на Рамерии в моду волшебный виноград, была высшая справедливость. Хотя штурман не мог отделаться от мысли, что на этот раз высшая справедливость подозрительно смахивала на Луг-Бо…
Власть теперь держали в руках представители обоих народов. Как рыжие и черно-бурые лисы Беллиоры, о которых рассказывала Ильсу Энни Смит. Надо надеяться, у рамерийцев получится не хуже.
Карантин превратился в отпуск. Особенно для шеф-повара. Рагуа все еще не мог поверить своему счастью. Никаких больше дежурств по камбузу!
- Никаких? – огорченно спросил Мар-Лан, вспоминая все плюшки, что доставались ему во время его вахты и когда он притаскивался на камбуз просто так. – Что, в самом деле, никаких?
Спустя еще пару дней он подсчитал, что карантин заканчивается как раз к началу занятий, и внес предложение:
- А я бы взял на себя камбуз. Если бы мы полетели куда-нибудь снова.
- А я бы помог, – быстро сориентировался Лойк.
- И я, – Ру отстал от него на полминуты. – Как тебе такой вариант?
Ра смотрел на них с интересом, просчитывая плюсы и минусы.
