Поттер вернулся в баскетбольной площадки и был в душе. Хорошо, подумал я. Удобно. Он как раз раздет, мне стоит только зайти туда — и не придется долго объясняться. Я снял мантию, аккуратно повесил ее на спинку стула, потом зачем-то закатал рукава рубашки, стянул носки. Босиком прошел до ванной комнаты, распахнул дверь — и увидел его, в пене, сползающей вниз по загорелой коже. Он был красив, очень. Все в нем было привлекательным — и впадинки на локтях, и сильные руки, и маленькие соски, и узкие бедра.
— Ты что? — спросил он. — Что-то случилось?
И невольно прикрыл пах рукой, в которой была зажата мочалка.
— Нет, — ответил я, разглядывая его. Обычно я избегал это делать, но в последний раз, наверное, можно. — Хочешь заняться со мной сексом?
Он смутился, кажется.
— Почему вдруг? — поинтересовался он. Убрал мочалку, выключил воду. Ступил на мягкий коврик, сдернул полотенце с вешалки. Все это он проделал так сосредоточенно и неторопливо, что ясно стало: он не знает, как вести себя.
Я взял у него из рук полотенце. Он замер. А я осторожно начал вытирать плечи, руки — тщательно, не пропуская ни одного дюйма кожи, — гладил выпирающие косточки на сгибе локтя, ласкал ладонь, трогал каждый палец… Хотя просто вытирал его, конечно.
Я заставил его немного повернуться, чтобы удобнее было обсушить спину. Мышцы были напряженными, и надо было тихонько касаться их, чтобы заставить расслабиться. С нежностью, которой даже не подозревал в себе, я касался каждого выпирающего бугорка. С особенной осторожностью водил полотенцем по пояснице: талия у него была такая узкая, что это умиляло; а бедер коснулся совсем чуть-чуть, опасаясь, что прикосновения к ягодицам ему не понравятся.
Потом неловко обошел его, чтобы стоять перед ним. Я не торопился. У меня был хороший повод любоваться на острые соски, такие беззащитные, но привлекательные — их страшно было касаться, столько нежности они вызывали... А вот его живот я трогал, и сильно. И он невольно втянул его, хотя казалось, что больше уже и некуда — а я все водил по нему руками, снова и снова касаясь полотенцем кожи, уже совершенно сухой: запоминал ощущения.
Паха я не касался. Просто встал на колени, полотенцем провел по бедрам и коленям, потом огладил икры, потом вытер ступни — вообще-то, хотелось почувствовать ладонью изгиб у самой пятки, но я не рискнул просить его поставить ногу мне на колено. Закончив, с сожалением положил полотенце на пол.
И нерешительно потянулся губами к члену. Он был немного возбужден — и от меня зависело, нальется ли член кровью на всю длину или совсем опадет от того, что к нему никто не прикоснулся. Я неловко ткнулся с коротким поцелуем, попал в самый корень, немного задел яички. Гарри вздрогнул, резко втянул воздух и явно едва сдержался, чтобы не сделать полшага назад.
Он смущался не меньше меня. Почему-то от осознания этого стало легче. Странно, я больше не чувствовал скованности, которая прежде вязала меня словно невидимыми веревками. Я глубоко вдохнул его запах — пахло влажной кожей и немного цитрусовым мылом, и я вдруг пожалел, что не слышу его настоящего запаха, природного, только ему, Гарри, свойственного.
Я положил ладонь на его член, сделал несколько движений — член отозвался на ласку, сделался плотнее и больше; но мне действовать рукой не понравилось. Кожа была слишком нежной, слишком тонкой для моих огрубевших ладоней. Чуткий и осторожный язык куда лучше почувствует, как принести больше удовольствия. И я лизнул головку, просто чтобы узнать, какая она.
По ощущениям она могла соперничать с розовым лепестком. Мне приходилось пробовать на вкус цветки, чтобы проверить качество: свежие лепестки бывали такими же нежными, но по вкусу сильно уступали. Я уверился в этом окончательно, когда обхватил головку губами, осторожно втянул; несколько раз сомкнул и разжал губы, смакуя; Гарри еле слышно всхлипнул и чуть заметно двинул бедрами. Он сделал это рефлекторно, но я не ожидал вторжения в мой рот, поэтому выпустил изо рта член и посмотрел на его лицо. Может, хотел спросить, как бы он хотел продолжить, — но забыл. Меня поразил его взгляд. В глазах было столько удивления, потрясения и одновременно восторга, что я почувствовал себя всемогущим. Одно легкое прикосновение — и он был весь мой! Пусть на миг, на минуту — но мой, весь, и пусть это я стоял на коленях, но на деле-то это он был в моей власти.
Я положил руки ему на бедра и снова открыл рот. Обхватил головку, потом медленно стал скользить вниз по члену, то сжимая губы, то снова расслабляя; когда почувствовал, что больше пока впустить в себя не могу, остановился и сделал несколько глотательных движений. Оказалось не так сложно. Я даже начал понемногу влюбляться в это ощущение упругости, такое приятное для языка и неба.
Осторожно подался назад и снова поднял взгляд, уже из любопытства: хотел еще раз взглянуть в эти глаза. Выражение немного изменилось, теперь в них читалась голодная страсть; мучить его, когда он находился в таком состоянии, я не хотел. И опять обхватил головку, пососал ее, погладил языком, пощекотал самым кончиком… а потом облизал член сверху донизу. Когда добрался языком до яичек, удивился жесткости волос, растущих в паху — а еще странно было ощущать член, плотно прижатый к своему лицу. Было нечто невыразимо развратное в том, что влажная головка касалась моего лба, это шокировало гораздо сильнее, чем просто сосать член. Ошеломленный, я снова взял его в рот и не забывал трогать языком, когда медленно насаживался на него как можно дальше. Он был такой послушный, когда ложился мне на язык. Такой властный, когда упирался в самое горло.
Гарри держал руку на моей голове, но не направлял, не хватал за волосы — чего я втайне опасался. Он осторожно гладил меня по волосам, не решаясь крепко прижимать к себе. Я был благодарен ему за это и без колебаний глотал его вязкое, горьковатое семя.
***
Голова немного кружилась — наверное, от впечатлений, — когда я вернулся в комнату и сел на кровать. С недоумением заметил носки и обувь, которые снял и оставил брошенными на полу. Призвал их палочкой и медленно надел. Раскатал обратно рукава рубашки. С удивлением поглядел на собственные руки, которыми обнимал поттеровские бедра.
Он подошел ко мне, одетый в легкие джинсы и в белую футболку, пахнущий свежестью. Сел на мою кровать, одной рукой обнял меня за плечи.
Мне стало некомфортно от мысли, что ему, может быть, хочется продолжения.
— Потрясающе, — шепнул он мне в ухо.
Дыхание было теплым, щекочущим, и, кажется, я уже сам готов был согласиться продолжить. Захотелось поверить в то, что наконец нам станет не так плохо в постели. Очень хотелось быть рядом с ним…
Как привязанный, напомнил я себе. Меня с ним связывает только наш нелепый уговор, по оплошности и недопониманию заключенный осенью. Несколько месяцев я был скован им будто по рукам и ногам. Надо заканчивать эти нездоровые отношения, пока я совсем не сошел с ума от его непредсказуемости, его внезапной жестокости и такой же внезапной ласковости.
Тот, кто ударил однажды, разъярившись, сделает это снова. Я-то знал. С детства это знал. И после того, как упал на пол — тогда, в собственном доме, — решил твердо, что не допущу, чтобы подобное повторилось. Не то чтобы я считал Поттера садистом. Я просто не знал, на что он способен. И устал ждать неясно чего. Я устал ждать его самого. Нельзя существовать, не зная, когда объявится твой любовник и в каком расположении духа он будет.
Я его не боялся, уже нет. Просто устал. Просто больше не хотел, чтобы все было именно так. Ни отдых у моря, ни короткие встречи у меня дома — ничто не стоило терзаний, которые мне приносила наша связь.
— Тебе тоже понравилось? — спросил он, скользнув рукой к моему паху.
Я перехватил его руку.
— Не надо, — сказал я.
— Почему?
— Я не хочу.
— Что такое? — Он не сердился, просто не понимал.
Я вздохнул, отодвигаясь. Поднялся, призвал сумку. С неприятным звуком на ней разъехался замок.
— Я намерен вернуться в Галифакс. Один. И я бы хотел, чтобы все, что сейчас произошло… было между нами в последний раз. Я хотел бы закончить нашу связь.
— Не понял, с чего вдруг.
— Знаешь, Гарри… Помнишь, ты сказал, что из-за меня не можешь быть ни с кем вместе? Помнишь, конечно, такое трудно забыть. И я тогда как бы предложил себя. Мне это показалось выходом. Приемлемым выходом. Думал, нас обоих это устроит.
— Что изменилось? — Теперь он начинал сердиться.
— Я больше не хочу. Все это было ошибкой с самого начала. Из меня вышла хреновая подстилка, из тебя — не слишком добрый любовник. Лучше остановиться, пока осталось еще хоть какое-то подобие уважения друг к другу.
— Да что ты?! Уважения?..
— Да, уважения. Я бы хотел уважать себя и знать, что никто не поднимет на меня руку от того, что у него случились неприятности на работе. Я бы хотел сохранить теплые чувства к тебе — ну, или их остатки. А это гораздо легче сделать, если находиться на расстоянии друг от друга.
— Очень жаль, что ты не был таким рассудительным в тот день в мэноре, — сквозь зубы процедил он.
— Прости. Ты прав, я должен был противостоять заклятию подчинения, и я виноват в том, что пропустил этот Империус. Наверное, я слишком сильно гордился собой и своим умением противостоять Лорду, это и сыграло злую шутку…
— Империус?..
— Да, я до того дня считал, что в состоянии сопротивляться ему. Но переоценил свои силы. Волдеморт все-таки мастерски читал тьму в душах собственных слуг, и увидел во мне то, чего я сам не знал. Излишняя уверенность в своих силах меня подвела, и ты пострадал от моей некомпетентности. Никогда не смогу себе этого простить.
— Ты был под Империусом?!
— Империус и Обливиэйт. Вспомнил уже потом. Незадолго до того, как нашел тебя в гостинице. Ты повредил ногу, помнишь? Ну, то есть помнишь, конечно.
— Почему ты раньше не сказал, что был под действием заклятий? — спросил он.
— Думал, ты знаешь. Но это не важно.
— Почему не сказал?
— А что бы это изменило? — тихо спросил я. — Ничего. Все было как было. Прости меня, Гарри. И отпусти. Пожалуйста. Давай закончим на этом.
Он не ответил. Я начал опасаться, что он не даст мне уйти — но в конце концов он коротко кивнул. И отвернулся.
Я быстро уложил в сумку вещи, уменьшил ее, положил в карман и вышел из номера.
***
Можно было сразу аппарировать домой, но я решил пройтись по городу. И на той же самой скамье, что и в прошлый раз, заметил Ларкина. Он сидел с блокнотом и задумчиво черкал в нем ручкой.
— Северус! — окликнул он. — Посидите со мной пару минут, поговорим о скучном!
Ребенка рядом не было.
— Чем занимаетесь?
— Пытаюсь вычислить, сколько мне осталось, — ответил он без всякой печали. — Впрочем, на лодках мы уже ходили, значит, срочных дел в списке уменьшилось.
— Надежда есть?
— Ну, если прикинуть варианты… Нет ничего смешнее, чем врач, который сам себе назначает лечение, — он хихикнул, — особенно когда знает, что ничем помочь себе уже не может. Но я хотел посоветоваться. Вот смотрите: есть пара препаратов, которые действуют…
— Я же не химик, не фармацевт, — сказал я ему.
— Это неважно. — Ларкин поднял глаза от своего блокнота и вдруг спросил: — Кто это там?
— Это?.. Это Гарри. Которого я искал.
Поттер, видно, шел вслед за мной. Но близко не подходил. А теперь вот стоял в сквере и внимательно смотрел на нас. Потом куда-то пошел.
— Непростой молодой человек, — заметил доктор. — Так вот, о назначениях… — Но Ларкин, кажется, уже не мог сосредоточиться. Рассеянно рассуждал о лечении, сбивался. Я наблюдал за ним, думая, чем его так озадачил Поттер.
Загадка разрешилась неожиданно.
Ларкин на полуслове прервал свою речь об алкалоидах и тронул меня за руку, указывая куда-то в сторону. Я обернулся: к нам приближались трое авроров. Впереди шел Поттер. Вид у него был суровый.
— Кажется, это арест, — сказал Ларкин.
У меня засосало под ложечкой. Я же сам себе говорил, что у моего преступления нет срока давности, одно показание Поттера в суде — и я навеки лишусь свободы. Неужели он пошел на это?
— Однако, — Ларкин спрятал в карман блокнот и стал вертеть в руках ручку. — Это правда — все то, что о нем говорят? Что он видит больше других?
— Вроде бы да. Я его не расспрашивал.
— Может, стоило, а? — Ларкин повернулся ко мне. — Есть возможности, о которых надо знать как можно больше.
— Чепуха, — ответил я. Внутри было неспокойно. Что Гарри задумал? Авроры шли к нам неторопливо, но держали палочки наготове. Краем глаза я заметил, что они бросили отводящие взгляд чары. Значит, не рассчитывают на простое задержание, считают, что предстоят дуэли.
— Знаете, в чем слабое место всякой силы, Северус? — спросил Ларкин, не сводя взгляда с Поттера. — Она часто не знает, куда себя применить. Как тот камень. Самый обычный, пока он лежит под ногами. Все зависит от тех рук, которые его возьмут…
Я не слушал, я поднялся со скамьи, показывая, что не стану сопротивляться.
Но авроры пришли не за мной.
Поттер остановился перед Ларкиным и произнес:
— Август Руквуд, вы арестованы за преступления, совершенные во время войны и за побег из Азкабана. Отдайте палочку. Вам придется идти с нами.
— Поттер… — вмешался было я, но Ларкин махнул рукой, чтобы я замолчал, и сказал, достаточно дружелюбно:
— У меня нет никакой палочки, молодой человек. Вы ошибаетесь.
Поттер резко выдернул из рук доктора его авторучку:
— Я же сказал: сдать палочку.
— Вот как. — Ларкин вздохнул, обернулся ко мне: — Вижу, его способности и впрямь уникальны. Узнавать трансфигурированные предметы без применения заклинаний? Полезное умение для аврора. А уж видеть истинное лицо после четырех хирургических операций — о таком даже я не слышал. — Он тяжело поднялся, демонстрируя готовность подчиняться. Только сказал мне на прощание: — Говорил же я, Северус: этот мальчик — наше с тобой несчастье. Хотя, конечно, еще все зависит от рук, которые взяли камень… Да, помни, о чем я тебя просил: проследи за Джимми. Скажи моим, чтобы не волновались обо мне: Джимми с матерью в «Короне», в девятом номере.
И его увели; волна воздуха, которую я почувствовал даже на расстоянии, свидетельствовала, что они аппарировали.
