Дар памяти

Единственная связная мысль – метнуться к старухе и сбить ее с ног – так и остается невоплощенной. Батильда кладет мою палочку на стол, а своей пытается выговорить целительское заклинание. Облегчение затапливает меня. Похоже, она все еще под Империусом, а я потерял сознание лишь потому, что у меня кончились силы. Я отбираю палочку и велю Батильде сесть на место. Выуживаю из кармана укрепляющее и оборотное.

- Тебя зовут Северус Снейп, - вдруг говорит она. – Лили Поттер плакала из-за того, что ты стал Пожирателем.

Я впиваюсь глазами в ее лицо. В нем лишь интерес. Впрочем, я сейчас ее хозяин, она вряд ли будет демонстрировать недовольство.

- Хорошенькая девчонка, только глупенькая, - продолжает Батильда, пока я пью зелья. – Не понимает, что нет плохих и хороших людей, своих и чужих. Все, все одинаковые. Нет темной магии или светлой.

- Темная магия превращает человека в зверя, - замечаю я. Всегда относился с сомнением к ее учебникам, кое-что было откровенно неправдоподобным, но сейчас мне интересно.

Батильда хрипло смеется.

- Желание власти превращает человека в зверя. Это свойство любой власти, любой вещи, которую можно использовать как оружие. Кое-кто, я уже забыла, говорил мне, что в прошлом году в Хогвартсе из Тайной комнаты выполз василиск. Совершенное оружие. Но яд василиска – единственное, что может уничтожить хоркрукс.

- Уничтожить что?

- Хоркрукс. Предмет, в который заключена частица души волшебника. В Средние века в Европе существовало Братство сохраняющих души. Они делали хоркруксы, а потом, после смерти члена братства, собирали осколки его души обратно и возрождали в новом теле. Ходили слухи, что они использовали для этого философский камень, и в этом был как-то замешан Николас Фламель. Правда, он в этом так и не признался. Что стало с членами Братства потом – неизвестно. Кое-кто считал, что их уничтожила тайно магическая инквизиция.

Здесь есть какой-то подвох… Облизываю внезапно пересохшие губы. Тело охватывает дрожь предвкушения – так бывало, когда я находил в чьей-нибудь библиотеке что-то совершенно особенное. Или когда понимал, что вот-вот расшифрую никому не поддающиеся руны.

- Но зачем уничтожать хоркрукс? Ведь это всего лишь способ продления жизни, как я понимаю?

Ответ меня совершенно не радует.

- Для того чтобы создать хоркрукс, нужно убить…

На этот раз я легко попадаю в начало воспоминания. Теперь дело происходит в доме, в комнате с узкой кроватью, комодом и окном, выходящим в цветущий сад. Кровать не застелена, белоснежные простыни смяты. Батильда высматривает на них засохшие желтоватые пятна, подносит к ним палочку и произносит определяющее заклинание. Оно предсказуемо не срабатывает – если дело давнее, помогут только зелья. Батильда еще какое-то время ходит по комнате, надеясь что-то отыскать, а затем взгляд ее падает на огромное зеркало в золоченой раме.

Батильда довольно смеется:
- Вот ты-то мне все и расскажешь, дорогуша.

Она уже стара, но не так, как сейчас, и в ее движениях ощущается бодрость, особенно когда в глазах предвкушение – вот-вот раскроется важный секрет.

Батильда облизывает губы. Зеркало закрыто плотной белой тканью, но у левого края в тени гардероба она сбилась, и примерно квадратный дюйм поверхности остался незанавешенным. Батильда приподнимает ткань:
- Ты ведь все видело, не так ли?

Она произносит длинное, витиеватое заклинание. Я впиваюсь глазами в ее руку, пытаясь запомнить движения, но отследить не получается. Видимо, этот участок памяти немного подпорчен, потому что переход к отражению в зеркале Альбуса и Геллерта на кровати оказывается слишком резким.

Похоже, это заклинание проявляет события, как если бы воспоминания были слиты в думоотвод.

Итак, Альбус под Геллертом, Геллерт в Альбусе, точнее, вынимает из него свой член и с развратной, собственнической ухмылкой обводит пальцем анус, из которого сочится сперма.

Я. Не могу. На это. Смотреть. И не могу не смотреть.

- Ты ведь хочешь облизать его? – говорит Геллерт, поднося все еще твердый член к губам Альбуса.

Альбус с жадностью заглатывает головку. Посасывает ее и прерывается, чтобы глотнуть воздуха. Его глаза закатываются, когда Геллерт опускается на колени и берет в рот его член, истекающий смазкой.

- Дааа, - захлебывается стоном Альбус. – О Геллерт, даааа!

Но тот резко отстраняется, и на члене Альбуса появляется светящееся кольцо.

- Нет, еще рано, - говорит Геллерт. – Я не дам тебе кончить. Мы повторим.

Он забирается на кровать и, наклоняясь над Альбусом, целует его.

Тот извивается и тянется руками к кольцу:
- Дай мне кончить, пожалуйста, Гел! Я больше не могу! Не могу!

Но его руки тут же оказываются привязанными к спинке кровати.

- Ты слишком сладкий, Ал. Ты заставляешь меня сходить с ума, ты знаешь это, маленький паршивец? Я никогда не позволю тебе уйти от меня, слышишь?!

Геллерт затыкает рот Альбуса поцелуем и затем, резко дернув его на себя, кладет его ноги себе на плечи.

- Пожалуйста, Гел, - вновь умоляет Альбус. Его тощее тело все в засосах и укусах. На ребрах – дорожки от ногтей. На фоне уверенного в себе и четко знающего о своем превосходстве, стройного и красивого Геллерта каждое движение Альбуса выглядит неуклюжим и жалким.

Геллерт вводит член в еще не успевшую закрыться задницу Альбуса.

- Какой же ты сладкий, Ал, - шепчет он. – Какой сладкий.

- Пожалуйста…

- Ты же сам мечтал, чтобы мы кончили одновременно. Я хочу кончить вместе с тобой, Ал. Двигайся мне навстречу. Вот та-а-ак.

Геллерт выходит и снова входит, со всей силы подаваясь корпусом вперед, у Альбуса вырывается почти вопль. Геллерт отстраняется и гладит его по безволосому животу. Потом повторяет свое движение. Снова вопль.

- Нежный, как девчонка. В следующий раз я стащу из комода Батильды кружевные чулки, Ал. Там есть черные и белые, какие ты хочешь? По-моему, так тебе больше пойдут белые, как невесте. Там должны быть и трусики, ты будешь отлично в них смотреться. И я оттрахаю тебя, не снимая их.

Альбус стонет в ответ на каждую фразу. Но уже не жалобно, с удовольствием. Похоже, он так или иначе не против. У меня самого тяжелеет в паху, когда я вдруг представляю Альбуса в чулках. Впрочем, кажется, это уже давно… Геллерт ускоряется, прекращает говорить, и некоторое время только слышно его хриплое дыхание, тоненькие, пронзительные стоны и шлепки о ягодицы. Наконец Геллерт машет рукой и светящееся кольцо исчезает. Последний бешеный толчок - и Геллерт с глухим вскриком обваливается на постель, погребая под собой тощее тело. Еще какое-то время оно продолжает сотрясаться под ним, а затем наступает тишина.

- Слезь с меня, - сердито говорит вдруг Альбус. Его руки уже свободны, и он старается отпихнуть Геллерта. Тот отпускает его, по-видимому, несколько теряясь.

- Ал?

- Мне надо проверить Ариану, - шмыгает носом Альбус. Он бросает очищающее заклятье, и, отойдя к окну, начинает торопливо натягивать брюки.

- Ал? Тебе же понравилось. Ты…

Альбус, не глядя на Геллерта, протискивается мимо него и скрывается в глубине дома. Дверь гулко ударяет по стене.

- Мелкий засранец!

Геллерт стискивает в руке палочку так, как будто хочет ее сломать.

Кажется, это не все воспоминание. Зеркало опять становится просто зеркалом. Батильда, затаив дыхание, стоит около него, и вскоре ее терпение вознаграждается.

Теперь уже поздняя ночь. На комоде горит одинокая оплывшая свеча. Альбус, сидя на кровати, открывает заклинанием окно, и на подоконник взбирается Геллерт. Оба молчат.

- Завтра возвращается Аб, - наконец выдавливает Альбус.

- Хочешь сказать, это помешает нам видеться?

- Я не знаю.

- Ал, - голос Геллерта звучит напряженно. – Клянусь… я больше никогда не сделаю ничего против твоей воли. Обещаю тебе.

Альбус долго смотрит на него, а потом медленно кивает.

Геллерт смеется:
– Ты – маленькое чудовище, Ал, ты знаешь это? От тебя у меня срывает крышу.

Альбус дует на свечку, и смех Геллерта тает в ночной мгле.

Выйдя из воспоминаний, я сижу опустошенный, измученный, как будто из меня долго вынимали и наконец только что вынули кусок души. Наверное, это действительно происходило долго – в гостиной сейчас ощутимо темнее, должно быть, время перевалило за вторую половину дня. По стеклам все так же продолжает лупить дождь. Я открываю окна, пытаясь впустить хоть немного свежего воздуха. Батильда просит меня зажечь свечи. В конце концов я делаю еще и чай. По-хорошему, покормить бы ее, но времени нет. Впрочем, за один день вряд ли что-то случится.

Я спрашиваю, чем она питается.

- Тони Майерс… Прюэтт готовит еду для меня. Приносит два раза в неделю.

- Прюэтт? Родственница Уизли?

- Маркус, ее муж – двоюродный брат Молли Уизли. Хороший парень, но, как всем министерским, ему всегда некогда. Сын Лукреции Блэк, сестры Ориона Блэка.

Ладно. Не хватало еще в дебри генеалогии Уизли и Блэков сейчас лезть. И так ясно, что все друг другу родственники.

Третий Обливиэйт снимается неожиданно быстро.

Комната с низким потолком. Справа от кровати – полки с фарфоровой посудой. Геллерт стоит посреди комнаты и призывает различные предметы, которые укладываются в открытый мешок, валяющийся у его ног. Что-то вылетает из-под кровати, что-то из шкафа, что-то проносится мимо Батильды, которая явно стоит в дверях. Колдует Геллерт без палочки. Ворот его рубашки разорван, и по шее на грудь спускается широкая красная полоса, как если бы он второпях залечивал рану. Костяшки пальцев на правой руке разбиты.

Наконец мешок наполняется.

- Говнюк, - выдыхает Геллерт, пиная его. – Чтоб его козлы затрахали!

- Куда ты теперь? – спрашивает Батильда.

Геллерт пожимает плечами, затягивая тесемки на мешке.

- В монастырь, куда ж еще? Павана давно обещал научить меня кое-чему.

- Возьмет он тебя в ученики, как же! Он тебя с твоими планами по завоеванию мира раскусит в два счета.

- Не раскусит. Он спит и видит, как сбыть с рук Марию.

- А ты?

- Предлагаешь жениться? – заходится булькающим смехом Геллерт. - Ты хоть видела ее? Дочь настоятеля, а ведет себя как полная шлюха.

- Ну да, зачем тебе на ней жениться? У тебя уже есть шлюха – Альбус Дамблдор.

Реакция Геллерта неожиданно бурная. Он хватает с кровати палочку и приставляет ее к горлу Батильды:
- Ты, старая швабра, не смей называть Ала шлюхой. Никогда, поняла?

Батильда испуганно кивает.

- Так я и знал, что ты шныряешь вокруг, вынюхивая… Про Испанию тоже не смей никому говорить.

- А Альбус? Если Альбус спросит?

- Не спросит. Это же Альбус Дамблдор, он теперь будет сидеть тише воды, ниже травы и винить во всем себя.

В его словах одновременно и насмешка, и горечь. И я неожиданно понимаю, что… понимаю его.

- Так что… - Гриндевальд берет мешок и, уменьшив его, прячет в карман. – Впрочем, так будет даже лучше… Обливиэйт.

- Стер мне память, да? – дребезжит старческим смехом Батильда. – Умный мальчик. Всегда был.

- Почему он сбежал?

Батильда раздумывает:
- Тогда я думала, что Альбус просто не досмотрел за Арианой, не дал ей вовремя лекарство или что-то вроде этого, потому что был в койке с Геллертом. Аберфорт, наверное, как-то убедил Альбуса, что все дело в Геле. Альбус и раньше был не слишком внимательным братом, а тут увлекся этими идеями по завоеванию мира. Альбус хотел стать великим волшебником, а Гел умел увлекать. Наверное, Аберфорт что-то наговорил Альбусу, Альбус что-то наговорил Геллерту… отказался ехать с ним.

- Сколько они встречались? – спрашиваю я не своим голосом.

- Геллерт жил здесь два месяца.

В остальных воспоминаниях об Альбусе не находится ничего интересного. Может, там что-то и было, но сейчас память Батильды похожа на дырявую простыню, и из нее исчезли уже целые годы. Похороны я просматриваю по касательной. Потом еще несколько встреч. Затем не могу удержаться – перехожу к воспоминаниям о Лили, и нахожу то самое, где она действительно плачет, рассказывая обо мне. Пьяная в стельку. Такой я ее никогда не видел. Наверное, устала сидеть взаперти. Лили всегда была очень свободолюбивой. Или, может быть, это те дни, когда убили Макиннонов. Наверное, стоило бы посмотреть больше, но после Альбуса мне хочется только в постель и забыть об этом дне.

В любом случае, из того, что мне нужно, Батильда не знает ничего. И мне не хочется думать, что я знаю, что делать.

В Лондон я возвращаюсь около семи. Где находится дом Маршана, я не знаю, поэтому отправляюсь в клинику. Он, по случайности, оказывается там.

- Опять торопитесь на тот свет, Северус? – спрашивает Хенрик, когда я сажусь в кресло для посетителей в его роскошном кабинете. У него усталое лицо, круги под глазами, и заметно, что он очень мало спал.

- Берилл как-то не слишком напоминает вас, Хенрик.

- Берилл – прекрасный специалист, и с вашим сегодняшним сеансом она бы справилась не хуже меня. Теперь же – мало того, что вы пропустили сеанс, вы нанесли себе вред, и наверняка немалый, тем, что прорывались сквозь антиаппарационный барьер. Вы очень везучи, Северус. Ваша стихийная магия каким-то образом позволяет вам откалывать такие номера, но не факт, что это будет продолжаться долго. У всего есть предел.

- Вы бы позволили себя осматривать женщине?!

- Мне очень жаль, что так получилось, Северус. В моей работе всегда присутствует определенный процент срочности. Я не принадлежу себе и своим планам и могу порой лишь только передать своего пациента человеку, который может меня заменить. Вы желали срочно использовать ваше воскресенье, я лишь стремился вам помочь.

- Но ведь в вашей клинике полно целителей-мужчин. И все они связаны клятвой неразглашения.

Он молчит. Потом сминает пачку из-под маггловских сигарет на краю стола. И говорит. Таким тоном, как если бы очень не хотел мне это говорить.

- Проблема в том, Северус, что Берилл – единственный человек в клинике, которому я вообще могу доверять. Меня не устраивают ваши варианты – воспользоваться помощью человека, а потом наложить Обливиэйт.

- Неужели?

Он смотрит на меня пристально, потом понимающе кивает.

- Все мы нарушаем этические законы в той или иной мере, Северус. Не вижу смысла увеличивать количество нарушений без необходимости. Я постараюсь принимать вас сам, но если Берилл придется заменить меня, прошу вас, не отвергайте ее помощь. Вы для нее – лишь пациент.

- И сюзерен ее мужа, - усмехаюсь я.

- Тем более, вы знаете, что она никоим образом не сможет причинить вам вред. Жена вассала подчиняется тому, кому подчиняется вассал. И даже после смерти своего мужа остается в вассальной зависимости от сюзерена.

Покидая кабинет Хенрика, я все еще думаю, не сообщить ли мне ему, что Берилл пообещала проклясть меня. Наверное, это лишнее хотя бы потому, что я и так уже проклят. Иначе какого тролля я раз за разом захожу в тупик?..

Около десяти часов я наконец вхожу в свою спальню, в халате, с кружкой какао в руке и, оставив ее на тумбочке у кровати, прямо поверх кипы сочинений, которые надо проверить к завтрашнему утру, открываю книжный шкаф. «Зелья от старческих болезней» как будто сами прыгают мне в руку. Магия проклятой книги почувствовала мое желание и стремится его выполнить – дурной знак. Но зелья настаиваются, я испробовал все известные пути и, кажется, времени искать другие почти нет.