Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Alysum

Автор: Селена Агатсума
Бета:нет
Рейтинг:R
Пейринг:Сэм/Дин
Жанр:AU, Angst, Drama
Отказ:Не мое, а жаль
Аннотация:- Ты так ненавидишь меня? – хрипит Дин. – Так, что готов убить родного брата?
Губы Сэма едва заметно дергаются, вынося самому близкому человеку приговор:
- Да.
И это простое “да” так оглушает Дина, что и щелчок спущенного курка, и свист летящей прямо к нему, вопреки всему, настоящей, свинцовой пули перестают существовать.
Комментарии:
Каталог:нет
Предупреждения:инцест, слэш
Статус:Закончен
Выложен:2014-02-04 11:43:19 (последнее обновление: 2014.01.31 21:01:26)
  просмотреть/оставить комментарии
- Ты хочешь поговорить об этом? – осторожно спросил Сэм, едва за ними захлопнулись двери измотавшей братьям столько нервов заброшенной психушки, любимого места для прогулок не в меру любопытных подростков и головной боли полицейских.

Дин слегка усмехнулся. После знакомства с сумасшедшим доктором Сэм и сам решил поиграть в доброго дядю-психиатра с сигарой и припечатывающими диагнозами?

- Как-нибудь потом, - беззаботно отмахнулся Дин от настороженного брата. – Сейчас надо просто выспаться, - улыбнулся он, еще не зная, что все его будущие сны будут навеяны не Морфеем, милосердным царем ночных грез, а будто самим Локи, жестоким шутником, которому неведомая грань между невинной шалостью и безжалостной игрой с чужими чувствами.

***

- Ты так ненавидишь меня? – хрипит Дин, чувствуя себя так, будто в какой-то миг вся земная гравитация обрушилась ему на грудь, не позволяя ни выровнять сбившееся дыхание, ни унять стук сердца, что вдруг бешеной кометой заметалось в ставшей тесной груди. Придавленный к грязному полу, он чувствует спиной каждую шероховатость прогнивших досок давно оставленной психушки. – Так, что готов убить родного брата?

А Сэм, его Сэмми, лишь ухмыляется, все так же направив ему в грудь пистолет, видимо начисто забыв, что в нем лишь безобидная соль, и именно эта ухмылка, такая обманчиво спокойная, что бывает лишь у психопатов, так резко контрастирующая с пляшущим безумием в стеклянных глазах Сэма, прежде никогда - даже в минуты самых отчаянных ссор и споров – не виданная на изученном до последней черточки родном лице, и приковывает Дина к грязному полу, как бабочку иглой к листу, не позволяя сделать лишнего движения.

А Сэм все так же прожигает его туманом своих словно невидящих глаз, будто думая над ответом, и это сводит Дина с ума.

Да над чем тут, черт возьми, вообще думать? На этот вопрос есть только один ответ.

Но в разум предательски мягкой кошачьей поступью прокрадываются слишком свежие, слишком яркие фрагменты сегодняшнего дня, слишком четко и звонко звучит по-мальчишески протестующий голос Сэма, которому давно осточертели приказы, слишком ярко еще пылает в мыслях Дина незажившее, обжигающее клеймо “солдат”, которым раздраженный Сэм его наградил.

Но в сердце Дина нет страха, лишь раздражение и желание поскорее закончить с этим фарсом, тянущимся так же медленно и вязко, как заплесневелый воздух этой психушки, где все – облезлые стены, поломанная, поросшая мхом мебель, жухлые, разваливающиеся в руках истории болезней - пропитано горьким больничным привкусом безумия, сотканным из запаха плесени, застарелой ржавой крови и медикаментов с давно истекшим сроком годности.

Это же бред. Идиотизм. Сумасшествие.

Да в этом слове – вся суть этого места, что и будучи престижной клиникой, и рассыпающейся на разбитые кирпичи и штукатурку ветхой развалиной, где вот-вот провалится крыша и пол, служило одной лишь цели – сводить несчастных, кому довелось забрести сюда – по приговору врачей ли в прошлом или из-за неуместного любопытства сейчас – с ума. Фанатичным доктором с радикальными методами или его злобным призраком, что никак не мог оторваться от любимой работы.

Свет не проникает сквозь щели в окнах, и все цвета будто стерты как в каком-то кошмарном сне, но хуже всего то, что и Сэм так вписался в эту пугающую цветовую гамму, будто всегда был частью этого дикого места, его порождением, будто он спаян с ним, как рабы Дейви Джонса с Летучим Голландцем.

Едва Дин решает, наконец, взять ситуацию под контроль, оставив разборку с зараженным братцем на потом, как губы Сэма наконец едва заметно дергаются, вынося самому близкому человеку приговор:

- Да.

И это простое “да” так оглушает Дина, что и щелчок спущенного курка, и свист летящей прямо к нему, вопреки всему, настоящей, свинцовой пули перестают существовать.

Это спокойное, грубое “да” эхом разлетается в мыслях Дина, осколками разрушая его сознание куда быстрее и мощнее пули, разрывающей грудь, пробивающей мышцы по прямой к сердцу.

И в последние мгновения сна, Дин будто видит капли собственной свежей, слишком, парадоксально алой для этого затхлого места крови, рушащей его удушающую, гнилую серость. А под этим алым дождем – маниакально стеклянные глаза Сэма, в которых нет ни сожаления, ни тоски.

***

Бойцам не престало жаловаться, когда ноют старые боевые раны. Равно как и просыпаться с дырой в груди, гладкой и нетронутой ничем, подобно сопливой девице, чье сердце разбито очередным ухажером. Но именно так Дин и чувствует себя, вырываясь из знакомого кошмара, что еще долго не отпускает красной пляской пятен на сетчатке и фантомной болью в сердце, куда попала пуля одержимого Сэма из сна.

Дин признает, что это абсурд, лишь сон, стресс, игра подсознания, но приходить в себя каждое утро все тяжелее и тяжелее. Реальность и сон вдруг поменялись местами. Реальность, непредсказуемая и опасная, но прежде непробиваемая как стальной щит, вдруг оказалась эфемерной как дым, а сны, которым положено быть легкими, неуловимыми как ветер – прочнее ржавых решеток на окнах проклятой психушки.

Пусть дверь ее давно захлопнулись, а Импала унесла их прочь от проклятого места, Дин чувствует, что больничные призраки так и не отпустили его, маленькой занозой оставшись в сознании, точа его как черви, рождая мерзкие, скользкие мысли при каждом взгляде на Сэма.

- Все в порядке? – спрашивает Сэм.

А Дин ловит себя на мысли, что прежде никогда не смотрел на брата так долго, так испытывающее, так жадно, никогда прежде не вглядывался так пристально в его глаза, любуясь их легкой зеленоватой обеспокоенностью, гоня прочь мысли, что сейчас в них мелькнет огонек прежнего безумия или сверкнет желтый отблеск демонического огня.

- Конечно, - улыбается Дин, слегка опасаясь, что улыбка, от которой девицы падали в обморок, окажется бессильной обмануть внимательного брата.

Но Сэм лишь пожимает плечами, намекая, что к этому разговору они еще вернутся.

Нет, не вернутся. Да и о чем здесь разговаривать? Охотнику не престало иметь столь нежную шкурку, которую рвут на части осколки дурацких грез, давно пора обзавестись стальной кожей, легко отбивающей пули сомнений и страха.

Едкие горькие мысли - уколы ядовитых медикаментов – о том, чужом Сэме из сна, Сэме с его холодной ненавистью и твердым “да” с легкостью растворяются в редких как солнечные зайчики в сезон дождей фрагментах нормальности в их ненормальной до последней секунды жизни. Сон тает в раскатах тяжелого рока – наследия пропавшего непонятно куда папаши, в запахе обожаемых пирогов в придорожных закусочных, во флирте с улыбчивыми официантками и шутливыми препирательствами с Сэмом.

Его Сэмом, а не безликим порождением сна.

Но стоит им выйти на очередную охоту, иллюзорная дырка в сердце от фантомной пули вновь начинает ныть, а у Дина за спиной подобно неудачливому ангелу-хранителю возникает новый спутник – страх. Страх – худший спутник для бойца, и Дин просто стискивает зубы, не обращая внимания, как в сознании поднимает голову въевшееся воспоминание, заставляющее бояться отнюдь не притаившуюся под покровом ночи нечисть. А своего родного брата.

Но сон приходит каждую ночь, такой нерушимый, такой реалистичный до последней трещины в ветхом полу, не желая отпускать Дина из своего сумеречного плена, наглухо запирая голос разума за пределами дверей, что покорные воле призрака не выпускали испуганную парочку на свободу, там, в реальности. Далекой и эфемерной.

- Дин, что с тобой? Это же я, - удивляется Сэм, когда Дин едва заметно отшатывается от выскочившего из-за угла очередного дома с приведениями брата.

- Все в порядке, - смеется Дин, стараясь отвести взгляд от ружья в руке Сэма.

Соль? Свинец?

И этот диалог повторяется вновь и вновь – на кладбищах, в заброшенных музеях и парках аттракционов, оставленных домах и темени лесов.

Дин - боец, и он умеет прятать эмоции. Никаких обморочных возгласов и испуганных прыжков в пустоту. Лишь легкая, длящаяся едва ли миллисекунду дрожь, что заметна лишь взгляду другого бойца.

К счастью или нет, Сэм отличный боец, вопреки собственным мечтам, лишь по воле рока. И сколько бы Дин не убеждал себя, что все под контролем, все сильнее прищуренные глаза брата, недоверие в которых растет в геометрической прогрессии, и все сильнее сжатые в жесткой улыбке губы отчаянно намекают ему, что скоро Сэм устанет глотать пустые наживки.

***

Стеклянные, холодные, лишенные проблеска мысли, сверкающие лишь безумием глаза одержимого Сэма в окружении алых пятен крови оказываются последним, что видит Дин перед пробуждением.

А после – все те же глаза, на этот раз серьезные, взволнованные, как два зеленых омута. Лишенные жуткого больничного блеска, в котором будто сквозит улыбающееся хищным оскалом отражение сумасшедшего доктора.

- Эй, Сэм, - Дин отшатывается к стене от нависшего над его кроватью брата, - хватит меня пугать.

- Вот именно, Дин, - почти кричит Сэм, забираясь на его кровать с ногами, двигаясь все ближе, оттесняя Дина к стене, - с каких пор ты начал бояться меня?

- Что ты несешь, Сэмми? - привычная ухмылка выглядит так жалко, что Дин не поверил сам себе.

- Да брось ты. Ты думаешь, я не замечаю, что происходит?

- А что происходит? – Сэм так близко, что почти обжигает Дина своим дыханием.

- Думаешь, я не вижу, как ты изменился!

- Как, черт тебя дери?

- Ты что-то хрипишь по ночам, а после просыпаешься, чуть ли не с криками, судорожно глотая воздух!

Дина обладает жаркой волной стыда, за то, что он так просто попался, а Сэм вытягивает руку вперед, прижав к стене ладонь, будто лишая Дина вывернуться.

- И это началось после той психушки! Ты то пожираешь меня глазами, то шарахаешься, что с тобой случилось, Дин?

- Ничего, Сэм, совершенно ничего! Какие уж нервы с нашей-то работой? – кричит Дин, тщетно пытаясь обмануть не в меру наблюдательного брата.

- Что-то раньше я не замечал подобного.

- Что в психиатра решил поиграть? – зло фыркает Дин. – Это тебя сынок или папочка научил?

- Прекрати! – стукнул ладонью Сэм по стене. – Сколько можно бежать от самого себя!

- Мы должны думать не об этом!

- А о чем я могу думать, - шипит Сэм, наклоняясь к Дину так близко, что почти касается его губ, - как не о брате, который сходит с ума, но так мне не доверяет, что не говорит ни слова.

Дин замирает в неуверенности пред прицелом его глаз, одновременно взволнованных и решительных, чувствуя, как в его сознании с бешеной амплитудой раскачивается маятник, мечущийся между двумя сторонами пропасти. От мысли послать Сэма к черту, разорвав это странное, почти угрожающее объятие, до мысли наконец признаться во всем, скинув с души колкий булыжник, что засел в груди вместо сердца.

Резкая трель мобильника мгновенно обрывает то ли перепалку, то ли несостоявшийся момент истины. Извернувшись, Дин схватывает лежащий на тумбочке мобильник.

- Папа?

***

Время постыдных признаний и неприятных тайн упущено в пылу очередной ссоры. Дин и Сэм снова становятся подростками, спорящими до хрипа, вот только яблоко их раздора отнюдь не девушка или папина пластинка.

Для Дина все так просто. Новое поручение отца. Новые обстоятельства и старые жертвы. Новые координаты. Новая цель. Все просто. Никаких сомнений.

А Сэм бесится от очередного дебильного, по его мнению приказа, желая перечеркнуть все папины планы и сделать все по-своему.

- Почему мы должны следовать этому приказу? – злится Сэм, которому претят давно установленные в семье железные, почти армейские порядки.

Дин устал, но в сотый раз доходчиво, как нерадивому ученику, объясняет отличнику Сэмми ответы на все его вопросы, однако Сэм вовсе в них не нуждается, он хочет лишь повернуть в сторону Калифорнии и искать отца, который вовсе не желает быть найденным.

А перепалка накаляется настолько, что ярость выбивает из мыслей Дина и образы ночных кошмаров, и моменты странного утра. Бешенство и гнев – лучшее лекарство, обращающее Сэма из жуткого фантома в надоедливого ребенка.

- Потому, что я – хороший сын!

- Ах так, - злобно шипит Сэм, - тогда плохой сын уходит! Только это мне и нужно!

Громко хлопнув дверью, как взбунтовавшийся подросток, Сэм уходит, не обернувшись, а в раскаленное ссорой сознание Дина ночным холодом прокрадывается очередная подаренная пребыванием в психушке мысль.

А что если Сэм, и правда, готов бы убить его тогда и сделал бы это, окажись Дин чуть менее проворным? Что если этот сон отнюдь не проекция его страха, а лишь отражение желания? Истинного желания Сэма.

В груди с жадным чавканьем раскрывается дыра.

Сэм пробил ему дыру в груди иллюзорной пулей.

Сэм разбил ему сердце?

Дико, исступленно, неистово Дин смеется до хрипоты в горле, уронив руки на руль и до тошноты вращая на языке идиотскую, достойную лишь романа в бумажном переплете фразу.

Сэм разбил ему сердце. Какая глупость. За такую ересь впору сжигать на кострах.

***

Дело есть дело. Однако, стоя рядом с испуганной девочкой, несостоявшейся жертвой кровавого ритуала окружающих их плотным кольцом помешанных язычников, Дин скрепя сердце готов признать, что без Сэма весь его план, а точнее, его отсутствие катится ко всем чертям.

Интересно, как там Сэм? Счастлив избавиться от надоедливого брата?

Вопреки всему, Дин на это надеялся, лихорадочно соображая, какой выпад предпринять против ненормальной толпы, да еще и с обузой в виде беззащитной девушки.

Рефлекторно оборачиваясь на очередной шорох шагов по хворосту, Дин ожидает увидеть кого угодно, только не Сэма. Но это именно он, блудный сын, вернувшийся к брату.

И сейчас радость от встречи с ним напрочь затмевает былые кошмары, наследие психушки меркнет в мыслях Дина. Никогда еще Сэм не приходил так вовремя.

И вместе с ним приходит и удача – странная, нереальная, извращенная удача, что пришлась бы по вкусу лишь Фредди Крюгеру. Удача в виде идола, облаченного в тело садового кровожадного пугала с серпами в руках. Серпами, что врезаются в тела преследователей, минуя обреченных на закланье, заставляя оставшихся фанатиков разбегаться прочь как тараканов, а братьев и девушку улыбаться чудесному спасению.

Глядя на теплое пламя, сокрушающее многовекового идола, Дин думает, что вместе с густым дымом в облака уносятся и все его былые страхи.

Однако с Сэмом, помимо фееричной удачливости, возвращается и его решительность. Едва Дин пытается открыть дверь Импалы, чтоб привычно унестись навстречу неизвестности, как Сэм перехватывает его руки и разворачивает его спиной к капоту машины.

- Мы не договорили, - улыбается Сэм, но хватка его рук отчетливо намекает, что на этот раз он не отпустит брата просто так.

- О чем нам говорить? – привычно пытается отмахнуться Дин. – Ты вернулся, это главное.

- Я вернулся, - кивает Сэм, - но как ты думаешь, почему?

- Из-за огромной любви ко мне? – хихикает Дин, чувствуя, что запястья слегка онемели.

Будто прочитав его мысли, Сэм слегка ослабляет хватку и невесело смеется:

- Угадал, брат. Но ведь ты же и сам в это не веришь?

- Почему же так? – внезапно хриплым голосом спрашивает Дин.

- Ты думаешь, - уголки его губ дергаются, - что меня вела не любовь. Лишь долг. Верно?

- Может, отпустишь меня? – Дину не хочется ни начинать, ни продолжать эту бесконечную, как лента дорог, что они исколесили на Импале, тему.

- Неа, - почти игриво улыбается Сэм, - пока не объясню тебе кое-что.

Сэм кладет руку брату на плечо, а другой берет его за подбородок, заставляя Дина смотреть прямо в глаза брата. Такие родные. Без демонических искр и призрачного сияния.

- Сперва я, - неожиданно выдыхает Дин, будто перед прыжком в ледяную воду своих мутных откровений.

Выслушав объяснений брата, Сэм утыкается в его плечо, содрогаясь от нервного, истерического смеха, сотрясающего все его тело, а Дин машинально обнимает его и начинает поглаживать по спине, пытаясь успокоить, как когда-то в далеком детстве, после первых встреч с неизведанным прежде злом.

- Я не знаю, - шепчет Сэм, обжигая Дина горячим дыханием, слегка щекоча шею чуть отросшими волосами, - плакать мне после этого или смеяться.

- Лучше смейся, - нервно хихикает Дин, обнимая его все крепче, будто желая извиниться за свои нелепые сны. - Я ведь знаю, тебя вся эта жизнь поперек глотки. Не об этом ты мечтал.

- Верно, - спокойно отвечает Сэм, все так же прижавшись к брату, а Дин и не думает отталкивать его, чувствуя, как по телу разливается какое-то странное, уютное и будто чуть порочное тепло, которое он, в отличие от своих снов не хочет гнать прочь, напротив, он хочет разделить его с Сэмом. Таким настоящим, таким живым.

- Но смерть Джессики слишком многое изменила во мне. И для меня. Я понял, что нормальной жизнью мне уже не жить никогда.

- Но ты ведь хотел искать отца, - отвечает Дин, чувствуя, как это тепло притоком крови концентрируется внизу живота, гадая, догадывается ли Сэм, об этом. Судя по тому, что в бедро Дина что-то упирается – еще как.

- Верно, но разве смог бы, если бы он не захотел этого? Мама и Джессика мертвы, месть подождет. Сейчас у меня есть только вы. – Сэм поднял на Дина глаза, серьезные как никогда. – Только ты, - выдохнул он ему в губы, прежде чем прикоснуться к ним.

Поцелуй был жадным и требовательным, будто Сэм, отчаявшись убедить Дина в своей преданности, пытался доказать ее языком тела, накрывая его губы своими, осторожно оттягивая и покусывая нижнюю губу брата, а тот лишь отчаянно отвечал его движениям, с треском раздирая ткань клетчатой рубашки, запуская ногти по его спине.

Почти игриво усмехнувшись, Сэм потянулся к паху Дина, и желание в нем будто взвилось стрелой по всему телу, заставляя глубже вонзаться в кожу Сэма ногтями, а зубами – в мягкую шею, не заботясь о том, что та покроется извилистой цепочкой следов.

- Может быть, позволишь мне, наконец, открыть дверь? - едва сумевши оторваться от губ брата, Дин кивает в сторону покорно ждущей Импалы.

- Как скажешь, - улыбается Сэм, проводя рукой по бедру Дина, прикасаясь к его напряженному члену через одежду, едва не заставляя завыть от нетерпения.

Импала, повидавшая на своем веку многое, безропотно пропустила братьев в спасительную темноту кожаного салона, укрыв их от посторонних глаз, позволив, наконец, содрать разделяющие их рубашки, отбросить прочь джинсы и едва ли не порванные от нетерпения ремни.

Притягивая почти пылающее от возбуждения тело Дина к себе, Сэм осторожно провел языком по контуру его татуировки-пентаграммы, будто желая напомнить Дину об их сходстве, о том, что никакая сила на свете не сумеет их разлучить, но Дин и сам, насаживаясь на возбужденный член брата, подстраиваясь под его толчки, сперва осторожные, но с каждой секундой все более мощные, чувственные, понимал, что сейчас между ними нет ничего – ни одежды, ни глупых споров, ни страшных снов, которые он больше никогда не увидит. Теперь если в глазах Сэма и будет сиять безумие, то лишь безумие этой порочной, ненормальной, но такой необходимой страсти в родной машине.

- Теперь ты понял, что на самом деле заставило меня вернуться? – натягивая джинсы поверх белых разводов на бедрах, хрипло спрашивает Сэм. – Какими разными мы бы ни были, я не смог бы потерять и тебя.

- Я верю тебе, - все так же пытаясь унять колотящееся сердце, в котором больше не было никаких ран порожденных жестокой игрой сознания, - отвечает Дин.

- Надеясь, теперь призраки психушки тебя, наконец, покинули? – улыбается Сэм, проводя языком по его губам.

- Навсегда, - отвечает Дин, одно рукой лаская шею брата, а по другой похлопывая по кожаной спинке Импалы, - ведь у нас есть собственный Asylum*.

*P.S. От Автора: в английском языке слово Asylum имеет два значения: 1. Психушка 2. Убежище

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"