Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
День разбитых чашек | |
| Автор: | Tasha 911 |
| Бета: | Jenny |
| Рейтинг: | NC-17 |
| Пейринг: | СС/ГП |
| Жанр: | Angst |
| Отказ: | Все права на персонажей и сюжет "Гарри Поттера" принадлежат Дж.К. Роулинг. Автор фика материальной прибыли не извлекает. |
| Аннотация: | Всего 24 часа и две разбитых чашки |
| Комментарии: | |
| Каталог: | нет |
| Предупреждения: | слэш |
| Статус: | Закончен |
| Выложен: | 2007-04-27 00:00:00 |
| просмотреть/оставить комментарии | |
|
Глава 1. 9.00 Звук бьющейся посуды заставляет меня вздрогнуть. Он стоит и равнодушно смотрит, как темно-коричневая жижа стекает в водосток, белые черепки в ней отчего-то напоминают мне человеческие кости. И, разумеется, это была моя любимая чашка - «та самая». У всех есть «те самые» вещи. Разве нет? Разве это так сложно с его стороны - оставить мне на них право? - Это было необходимо? Он равнодушно пожимает плечами. Я не могу заставить его объяснять свои поступки. Впрочем, я никогда этого не мог, но сегодня, видимо, что-то не так с его кармой, потому что он удосуживается кое-что пояснить. - Ты варишь дерьмовый кофе, – кривится. - Слишком сладкий. Считаю до десяти. Когда и это не помогает успокоиться - считаю до ста. Все еще не идеально, но мне уже не хочется его ударить. - И это повод разбивать чашку? Ловлю его взгляд. Он выглядит таким озадаченным, что я как-то сразу все ему прощаю. Просто очередной приступ. Лучше чашка, чем, как в прошлый раз, сожженные занавески. - Слишком сладкий, – он повторяет так, словно это способно все объяснить. Иногда мне кажется, что с ним я скоро сам сойду с ума. Наверное, в ту самую секунду, как начну принимать его оправдания. Откладываю в сторону газету. - Ты мог просто его вылить и налить себе другой. Или попросить меня это сделать. Он отрицательно качает головой, и вдруг на его щеках лихорадочными пятнами вспыхивает румянец. - Ненавижу! Меня? Это не новость. Но он смотрит в сторону раковины, и я понимаю, что такие эмоции у него вызывает чашка, руки сами собой сжимаются в кулаки. Что бы ни говорил Невилл, это не безумие, это какой-то расчетливый вандализм! Ему просто нравится уничтожать все, что мне дорого. Всегда нравилось. Он испуганно пятится, я чувствую жгучий стыд и еще большую злость. Я ударил-то его всего однажды - три месяца назад, за те злосчастные занавески. Черт, это же едва не стоило мне дома! Я сорвался... Но он помнит об этом каждую секунду. Он иногда забывает, как его зовут, а об этом - помнит. И мне чертовски стыдно и горько, когда я смотрю на его расширенные от страха зрачки и подрагивающие от детской обиды губы. Он кутается в махровый халат так, словно эта тряпка может его защитить. Я встаю из-за стола, мне нужно как-то его успокоить, но, похоже, мое движение пугает его еще больше. - Нет! – он пятится, пока не оказывается в углу кухни, словно в ловушке. Тогда он падает на колени, пытаясь закрыть руками голову, и кричит: – Нет, не надо! Папа, папочка… По его щекам катятся слезы. Мог ли я предположить, что когда-нибудь увижу его плачущим? Нет, не мог. Это ненормально, но пришлось привыкнуть. Присаживаюсь на корточки, осторожно глажу скрытое халатом костлявое плечо. Ну и чего я завелся? Всего лишь чашка, даже если «та самая». - Тише, успокойся, я не причиню тебе вреда, я не злюсь, – он все еще дрожит, но уже робко раздвигает пальцы. Я вижу настороженный черный глаз, окруженный влажными ресницами, и тут же начинаю делать глупости. Пальцы сами собой зарываются в волосы. Следить за ними у меня выходит лучше, чем у него самого. – Не плачь… Хороший мой, милый. – Это ложь, он не хороший и не милый, вот только мой, потому что больше никому не нужен, но ему нравится слушать мой голос, говорящий такие милые глупости, а мне совсем не сложно их говорить. Он обнимает меня за плечи, его зрачки еще расширены, а губы так близко к моим губам… Все мои муки совести и терзания уже давно в прошлом. Я нежно ласкаю пальцами его щеки, он тихонечко стонет, прижимаясь к моей груди, и сам тянется за поцелуем. Его губы податливые и мягкие, а вкус… Кофе, и правда, вышел с утра особенно дерьмовым. Да, мне чертовски стыдно. – Все? Я немного отстраняюсь, утренний секс не входил в мои планы. Внезапно в его глазах вспыхивает иное, вполне осмысленное выражение. Я предсказуемо лечу задницей на пол. - Как вы смеете меня лапать, Поттер!? – он кутается в халат, мы одновременно поднимаемся с пола и зло сверлим друг друга взглядами. Мне стоит упоминать, что во время приступов он мне нравится гораздо больше? Так думать скверно, но я все равно иногда думаю. Опять досчитать от десяти до ста и вернуться к газете. - Омлет на плите, кофе в кофеварке, но он не слишком удачный. Рекомендую чай. Я никогда не говорю с ним о сексе. Это мое личное табу. Пока об этом не говоришь, этого, словно, и не происходит вовсе. Раньше в период просветлений он вообще ничего не помнил, метался в немой истерике по моему дому, не понимая, как вообще сюда попал, собирал какие-то вещи, искал свою мантию и пытался уйти. Последние три месяца он уже никуда не торопится и большую часть происходящего помнит. Хотя у него по-прежнему мерзкий характер и избирательная память. Ему нравится думать, что во всем происходящем всегда виноват я. Он закутывается в халат так, будто подозревает меня в намерении немедленно повалить его на кухонный стол и оттрахать, подозрительно принюхивается к омлету, словно он отравлен, и из чистого упрямства тянется к кофеварке. - Отличный кофе. Я молчу. Иногда мне хочется его убить, но я все равно молчу. С самого начала было понятно, что все это будет чертовски сложно. А молчать? Ну, это уже привычка. Или мой способ бороться. *** - Невилл, ты с ума сошел? Ты не справишься. У тебя мать и отец в таком состоянии, а ты еще и этого забрать хочешь? - Гарри, профессор Снейп, между прочим, не раз спасал тебе жизнь. - Мне не понравилось то, как он это делал. Но это неважно. Ты не обязан заботиться обо всех умалишенных в этом мире! – мне все же хватает совести вовремя опомниться. – Прости. Меня просто злит, что кто-то хочет быть добр к Снейпу? Да, признаюсь, бесит. Потому что он сломал в моей жизни много важных вещей, и мне плевать, если он что-то не рассчитал и в итоге сам оказался сломан. - Гарри, от тебя не требуется ничего, кроме одного росчерка пера. Чтобы мне дали право опеки над душевнобольным, нужны подписи еще двух попечителей. Вдруг со мной что-то произойдет. Я бы попросил Луну, но они с Дином и так подписывались, когда я забирал родителей. Гермиона согласна, Рон в отъезде. Гарри, ну что тебе стоит? - Невилл, Гермионе, может, и плевать на то, что ты делаешь со своей жизнью, а я волнуюсь. Это Снейп! Он превращал твое существование в ад. - Это, прежде всего, мой пациент. Больной человек, о котором некому позаботиться. - Оставь его в клинике. - Я не могу. - Но почему? Невилл хмурится. - Ну, многие из персонала к нему плохо относятся. Они же все его бывшие студенты, а ты прав - добрых чувств к себе он никогда не вызывал. К тому же есть одна проблема. - Какая проблема? Он смущается. - Многие люди с поврежденной психикой начинают страдать повышенным сексуальным влечением. - Ты хочешь сказать, что он еще и попытался кого-то изнасиловать? - Нет, наоборот. Это трудно объяснить. Представь себе ребенка, который нуждается в ласке и ластится к взрослым в попытке заслужить их одобрение. Просто желание Снейпа быть обласканным носит ярко выраженный сексуальный характер. Он не все время так себя ведет, и с этим можно справиться, нужно только чем-то его отвлечь. Я справляюсь, а некоторым это надоедает, случались даже попытки этим воспользоваться. Мы уволили одного практиканта, - Невилл смутился. Меня затошнило при мысли, что кто-то мог пожелать трахнуть Снейпа. – В общем, обойдемся без подробностей. Я подоспел вовремя. Он не все время такой, только в период обострений. – Тогда он забыл упомянуть, что они случаются по несколько раз в день. - В остальное время он либо вообще почти нормальный, либо пребывает в состоянии апатии. Как бы то ни было, повреждения его мозга не такие сильные, как у моих родителей. Есть шанс, что он будет медленно поправляться, и я не могу допустить... Я расписался, думая, что Невилл всегда был добрым парнем, просто иногда это заставляло его создавать проблемы самому себе. *** 10.00 Он двигается так тихо, что иногда я вообще забываю о его присутствии в доме. Когда его сознание полностью проясняется, он и сам старается быть как можно менее заметным. Особенно с тех пор как он стал запоминать, что именно происходит с ним в периоды приступов. Мне тоже было сложно. Гордые люди редко благодушно вспоминают, как выпрашивали ласку или как не могли устоять перед нежностью своего врага. У него этот странный стыд еще остался, а я его уже давно утратил. Странно, из нас двоих именно он может все списать на сумасшествие и найти себе оправдание. Но ему стыдно, а мне - нет. Я не ощущаю беспокойства, заканчивая завтракать и начиная мыть посуду, пока не понимаю, что все время, что я пил чай, и даже сейчас слышу звук льющейся воды. Можно было уже три раза вымыться. Тяжело вздыхаю. Он не любит воду, она его страшит. Я узнал, почему, только когда однажды во сне он начал что-то лепетать о «темной холодной пучине». Из всех этих откровений я заключил, что в раннем детстве он чуть не утонул. Той ночью он тоже плакал, пока я не разбудил его, да и потом еще долго всхлипывал в моих объятиях, а когда успокоился, начал тихо постанывать и тереться своим эрегированным членом о мое бедро. У него вообще добро и покой почему-то всегда ассоциируются с сексом. Бросив все дела, поднимаюсь в ванну. Задвижки я убрал после того, как первый раз выбил дверь в туалет. С ним это бывает, он словно застывает. Сидит, уставившись в одну точку. Что он там видит? Я не знаю, иногда мне очень хочется понять, но потом это желание куда-то уходит. Нужно сохранять хоть какие-то барьеры. - Ну что ты делаешь! – вода очень горячая, его кожа покраснела, а в ванной полно пара. Я выключаю воду. – Вылезай. Единственное, что хорошо, - в этом состоянии он очень покорный, хотя и ужасно пассивный, требует слишком много внимания, но мне не сложно. Беру махровое полотенце, его взгляд - застывший и равнодушный. Так что же все-таки в этой мифической точке такого интересного? Когда-нибудь я обязательно спрошу, а пока вытираю его худое костлявое тело. Оно знакомо мне лучше, чем собственное, до каждой родинки и последнего из шрамов. Я знаю все его особенности и совершенно не нужные подробности... Он боится щекотки под коленями, у него очень чувствительные соски и маленькая задница, единственное в нем, что не кажется тощим. Она крепкая, белая, с редкими волосками между ягодицами и сморщенным отверстием, оно больше всего напоминает мне сжатые губы. Не знаю, откуда такие ассоциации, но мне они нравятся, я даже смазку купил вишневого цвета и с малиновым ароматом. Есть что-то необычно приятное в том, чтобы медленно красить этот нежнейший «рот», втирая ее пальцем. Задница - это его главная эрогенная зона. Он может даже мурлыкать, если ее нежно поглаживать. Правда, может. Хотел ли я знать о нем такие вещи? Мечтал ли испытывать легкое возбуждение при одной мысли о ягодицах Снейпа? Нет, но так уж вышло. Я очень редко ненавижу себя за то, что происходит с нами. - Опусти голову. Он спокойно позволяет вытереть себе волосы. Они все такие же безжизненные, только сейчас менее жирные. Из простой мстительности собираю их в хвост. Далась мне все же эта чашка... Заставляю его надеть майку и спортивные штаны. Одежда черная и удобная, я сам не знаю, почему с таким упорством продолжаю одевать его в черные вещи. Даже Невилл как-то купил ему что-то цветное, а я - нет. Что это за странная необходимость напоминать себе, кто он? Делить мир на черное и белое? Когда я прошу его завязать шнурки на спортивных туфлях, выходит очень плохо. Он все время засматривается на эту странную точку, и его длинные пальцы становятся вялыми. В итоге я завожусь и, отстраняя его руки, делаю это сам. По опыту знаю, что его состояние не продлится больше пары часов, а за это время надо успеть очень многое. Пока он слушается меня, пока я в состоянии управлять его жизнью. Веду его за руку на кухню и заставляю съесть булочку с изюмом и выпить чай, к омлету ведь он почти не притронулся. Снейп вяло жует, я, наконец, заканчиваю с мытьем посуды. Веду его в сад и устраиваю в гамаке. Он покорно ложится и позволяет укрыть себя пледом. Кладу рядом книгу и очки, их он, как только придет в себя, куда-нибудь непременно зашвырнет, но это ничего. Я отыскал столько хоркруксов, что мне не составит труда найти какие-то очки. В книге куча закладок, я никогда не знаю, запомнил ли он то, что было в последний раз, или нет, так что всегда кладу новую - по ним он хоть как-то ориентируется. Этот роман он читает уже месяц, начиная с начала трижды. Не один раз я видел, как он, открыв книжку и перебрав все закладки, в гневе ее отшвыривает. Это было неприятно. Его слабость неспособна вызвать во мне жалость. Ну, почти неспособна. Иногда я сам обвиняю себя в излишней черствости, но едва это случается, вспоминаю, что по вине этого человека погибли мои родители, и слабость отступает. *** - Гарри, тебе ничего не придется делать, - когда Невилл это говорит, я невольно вспоминаю Дамблдора. Ему, наверное, приятно было бы узнать, что хоть кто-то унаследовал его гриффиндорское коварство и оно не похоронено в веках. «Гарри, тебе не придется ничего делать… Только вырасти, выучись и будь так добр - убей Волдеморта, а не то он прикончит тебя». – Я нанял квалифицированную сиделку. Снейп все время, что я буду стажироваться в Аргентине, станет жить в ее доме. Я оставлю тебе деньги, нужно будет только оплачивать счета, ну и время от времени проверять, не нужно ли что-то дополнительно. Луна и так согласилась присмотреть за родителями, хотя ей в помощь тоже пришлось нанять человека, а Гермиона ждет ребенка, и я не хочу лишний раз ее обременять… Ему сложно. Он мечется между своей ответственностью и перспективами с тех пор, как поругался с бабушкой и ушел из дома строить свою жизнь так, как считает нужным. Для него забота о родителях - не подвиг, не постоянная жертва. Этого просто требует его сердце. Я сдаюсь, я умею подписывать чеки и отсчитывать галлеоны. Это жизнь Невилла, и ему решать, как тратить свои деньги и на кого их тратить. - Ладно. Он жизнерадостно кивает. - Вот и отлично, я напишу тебе адрес миссис Пакстон. Ты не представляешь, как я рад, что могу поехать. Если аргентинцы действительно добились таких успехов в лечении магических травм психики... Это такое чудо, Гарри, такое чудо! – я понимаю его азарт, он всегда готов был землю грызть за крохотный шанс исцелить родителей. Я бы тоже на его месте грыз, но мне не из-за кого. – Я тебя прошу, все же проверь его хоть пару раз лично, ладно? Мне пришлось уступить Луне мою постоянную помощницу - миссис Шеридан. У миссис Пакстон отличные рекомендации, но мало ли… У профессора не самый простой характер. Он всегда заменял на «непростой» такие слова, как «дерьмовый» или «отвратительный». Ну, да ладно. Его право. Мне не трудно было оказать ему маленькую услугу. - Хорошо. - Если возникнут проблемы, обратись к Джулии Маркрафт из клиники, она моя подруга и обязательно тебе поможет. Мне в принципе не нравилось все это обсуждать. *** 11. 00 Мне нужно поработать, в самом деле, нужно, иначе мой редактор меня убьет. Я уже трижды откладывал срок сдачи рукописи. Ну что поделать, если у меня на иждивении мужчина старше сорока, который то ведет себя как сексуально озабоченный подросток с заторможенным развитием, то напоминает апатичного зомби, а иногда снова становится сволочью. Это, знаете ли, отнимает время. Из окна моего кабинета видна его закутанная в плед фигура в гамаке, раньше гамак висел на веранде, но я его переместил, чтобы у Снейпа была возможность дышать свежим воздухом, а у меня - работать. Я пишу книжки по маггловедению. Нормальные скучные книжки о том, как магу адаптироваться в мире магглов. Мне нравится моя работа. Она помогает крайне редко покидать дом, приносит стабильный доход, а если даже мои поклонники и обеспечивают мне тираж, то, скорее всего, разбирают эти тома на сувениры, не читая их. Я скучен, у меня сухой слог и манера насыщать издания фактами, но не советами. Я такой же зануда, как Перси, чтоб его, Уизли, и мне это нравится. Моя былая слава медленно тонет в этой хорошо сконструированной скуке, которой я оплетаю себя, как гусеница коконом, я испытываю особое наслаждение, вырезая заметки о себе из газет и ритуально сжигая их в камине. С каждым годом их все меньше, и подводя итог на Рождество, я позволяю себе поднять бокал, упомянув точное количество ненапечатанных. Я сам выдумал себе эти маленькие красочные праздники. Джинни всегда по этому поводу считала, что я веду себя как псих, я не склонен был соглашаться с ней в этом, пока однажды сама жизнь не подтвердила ее правоту. И все же... Меня до сих пор утешает мысль: «Это она еще с ним не жила». Снова смотрю в окно, включая компьютер. Лицо Снейпа приобрело некоторое выражение. Рука высвободилась из теплых объятий пледа, хищно схватила книгу и очки. Он настороженно огляделся по сторонам, заметил меня за столом у окна и с гордым видом швырнул очки в кусты. «Ну конечно… Вот только я знаю сто заклинаний, чтобы их найти, и пару-тройку - чтобы починить». Странно, раньше меня оскорбляла и злила эта его какая-то лицедейская надменность, а теперь вот - смешит. Я знаю, что сейчас он вынужден будет подслеповато щуриться, чтобы что-то прочесть, и смешно морщить от негодования свой выдающийся нос. И поделом. Я сам удивляюсь тому, каким приподнятым сделалось мое настроение. Снейп, способный вызвать у меня положительные эмоции? Что я там говорил о необходимости сохранять барьеры? И все же пальцы как-то особенно жизнерадостно постукивают по клавиатуре, когда я замечаю, что он открыл книгу на последней закладке и жадно принялся читать, тоже периодически на меня поглядывая, должно быть, в надежде, что я уйду и он сможет, наконец, отыскать очки. Ну да, они круглые. А что? Я мстителен. И все же настроение какое-то слишком хорошее. Я даже думаю о том, чтобы заказать фруктовый торт. Он очень его любит, хотя в здравом уме никогда в этом не признается, а не в здравом вылизывает от крема даже кончики пальцев, и то, как он это делает… Нет, картина не отвратительна и не ужасна. Я долго пытался так думать, пока не решил, что от ужаса и омерзения редко возникает эрекция. *** Я не собирался сам что-либо проверять, что бы там ни обещал Невиллу. Однако сиделка вежливо напомнила мне письмом с совой, что прошел месяц и нужно внести оплату, сам Лонгботтом тоже писал, интересуясь состоянием своего подопечного. Я предложил ему интересоваться напрямую у сиделки. Он ответил, что так и будет делать, но я решил, что он на меня обиделся. Это расстраивало. Невилл был одним из немногих моих друзей, кто редко упрекал меня за образ жизни, который я веду. Ему были безразличны те мании, которыми мне нравится страдать. Рон и Гермиона такой терпимостью не отличались. «Гарри, мы волнуемся за тебя!» - такой разговор происходил раз в неделю и выносил мне приговор, к которому Джинни всегда удавалось выторговать отсрочку исполнения: «Ребята, у Гарри просто затянувшаяся депрессия». Иногда меня бесила ее манера ставить диагнозы. В этом она до ужаса походила на свою мать, а при всем моем уважении к миссис Уизли, это ее извечное: «Съешь пирожок, милый, и все наладится, ты просто голодный и оттого грустишь!» - доставало невероятно. Терять единственного такого же замкнутого, как я сам, приятеля в лице Невилла не хотелось. С кем тогда ходить в паб по пятницам, когда он вернется? Рон за этот месяц достал меня упреками, что я как-то неправильно отношусь к его сестре. Если с его точки зрения правильно - это сделать девушке ребенка, помешав ее учебе в университете, и быстро на ней жениться, то он прав, таким экстримом я увлечен не был. Мне хотелось нормального развития отношений. С взаимным доверием, привыканием к совместному быту, красивой скромной свадьбой. Я романтик? Нет, наверное, нет, просто мне всегда мечталось выбрать своего любимого человека раз и на всю жизнь. Чтобы до гробовой доски, в горе и в радости, но я не знал толком, с чего начать этот путь. Как бы то ни было, я решил поехать и лично заплатить сиделке. Маленькая дружеская уступка - ведь я не сдохну, один раз взглянув на Снейпа? Дом, надо сказать, мне не понравился сразу. Нет, он был чистым и аккуратным, но каким то неприветливым. Белые стены, гладкая лужайка без единого деревца, отделанная дубом стальная дверь. У открывшей мне женщины лицо было под стать дому. Аккуратный пучок седых волос, большие сильные руки спокойные черты. Вот только это спокойствие граничило с полным равнодушием. - Миссис Пакстон? – она кивнула. - Я Гарри Поттер, простите, что не предупредил заранее… - Мистер Поттер, рада вас видеть, – она посторонилась, впуская меня в гостиную, которая чем-то напомнила мне пристанище Амбридж. Нет, розового цвета было все же не так много, но вот котята и оборки присутствовали в широком ассортименте. - Миссис Пакстон, у вас случайно нет сестры по имени Долорес? - Что, простите? - Неважно, - я сел в кресло, утопая задницей в разложенных на нем подушках, и достал из кармана мешочек с галлеонами. - Ваше жалование. Она очень проворно его сграбастала, да так быстро, что я даже не успел отследить траекторию движения ее руки. - Может, чаю, мистер Поттер? Я, честно говоря, не ожидала, что вы сами нас навестите. Могли бы прислать сову, при вашей занятости… - Да ничего страшного. От чая я вынужден отказаться - мне еще нужно навестить моего издателя. Как здоровье вашего подопечного? Она улыбнулась и бодро и энергично закивала. - Все отлично. К приезду мистера Лонгботтома, я надеюсь, будет еще лучше. Он хорошо питается, много спит, в общем, все в полном порядке. - Бабушка, ты дома? – в гостиную ввалился парень, больше всего напоминающий мне Крэбба и Гойла вместе взятых, которые только что съели на ужин носорога, запив все это бочкой пива. Его лицо сыто лоснилось, а маленькие глазки при взгляде на меня мгновенно стали излучать неудовольствие. – Это еще кто? Ну, надо же, меня не узнали. Аллилуйя! Старушка недовольно на него посмотрела. - Стефан, это мистер Поттер, он один из опекунов нашего милого мистера Снейпа, он привез мое жалование. Мистер Поттер, познакомьтесь, это мой внук Стефан, - она наклонилась ко мне и тихо шепнула: – Он сквиб, такое, знаете, горе для семьи. От меня, видимо, требовалось сочувствие, и я его выразил. - Сожалею, - мой мозг, давно привыкший к тому, что меня с детства окружали разного рода тайны, понял, что тут что-то не так. Ни один человек в здравом уме не назвал бы Снейпа милым, если бы не стремился искусственно обозначить свое к нему хорошее отношение. Зачем ей это? Я попытался разобраться во всем раньше, чем, собственно, задумался: «А оно мне надо?» – Ну, поскольку я спешу, - они выглядели так, словно сию секунду готовы были на руках вынести меня из дома. Это насторожило еще больше. – Я хочу увидеть вашего подопечного. Старуха тут же засуетилась, став просто необыкновенно обаятельной. - Он сейчас спит, к тому же, мистер Поттер, то, в каком он психическом состоянии… Его пугают и нервируют посторонние люди. - Но если он спит, то я вряд ли его потревожу, – с каждой минутой происходящие не нравилось мне все больше. Я нутром чувствовал проблему и понимал, что могу отвернуться и просто уйти от нее. Никто меня не осудит, но, увы… Шляпа отбирала в Гриффиндор тех, кто совершенно не умеет спасаться бегством от неприятностей, нет, мы все до конца лезем прямо на амбразуру. - Но… Парень влез в наш разговор. - Эй, бабушка сказала тебе отвалить. Какой милый душевный человек. Я достал палочку для большей убедительности своих доводов. - Я являюсь одним из опекунов мистера Снейпа и желаю его видеть! Вы усматриваете в этом проблему? - Но его душевное состояние… - старуха предприняла очередную попытку остановить меня. - Ничего, переживет. Она всплеснула руками. - Какой вы грубый молодой человек. Это возмутительно! Сейчас же покиньте мой дом. Если вы немедленно этого не сделаете, я откажусь оказывать вам услуги. Она хотела меня напугать? Ей это в полной мере удалось. Перспектива оказаться на улице в компании умалишенного Снейпа… Я поморщился. Ладно, случались вещи и похуже. Пожал плечами. - Если с ним все в порядке, я принесу вам свои извинения и увеличу жалование. Где его комната? – отвечать мне, судя по всему, никто не собирался. – Где? Или я сам найду. - Это противозаконно! - Противозаконно препятствовать моей встрече с подопечным. Старуха сдалась. - Второй этаж, третья дверь налево. - Но, бабушка! - возмущенно взвыл слон-переросток. Женщина, с вернувшимся к ней былым равнодушием, просто пожала плечами. Мол, что уж тут. - Благодарю. Я быстро поднялся по лестнице, ожидая чего угодно, но никак не железной двери с огромным замком, впрочем, он открылся всего одним заклинанием. Комната, в которую я попал, больше напоминала тюремную камеру, чем палату больного. Стены, выкрашенные серой краской, железная кровать с тонким матрасом и одеялом, ночная ваза на полу и прямо рядом с ней миска с какой-то кашей. Отличные условия! Что, если бы что-то подобное случилось со мной, и меня доверили бы такой же опрятной и чистенькой миссис? Ясно, на чем она экономила, чтобы нарастить внучку такое сало. В душе поднялась волна какого-то ужасного отвращения. Любое человеческое существо достойно лучших условий существования, даже если это существо - Снейп. - Эй, - тихо позвал я, подойдя к постели. Одеяло шевельнулось, из-под него появилась узкая босая ступня и тут же спряталась обратно. – Гм… Снейп. Все мое общение с сумасшедшими сводилось к одной встрече с родителями Невилла, и я не знал, как себя с ним вести. А то, что я помнил о том дне, когда последний раз его видел… Направленное на меня Круцио Темного Лорда, я понимал, что уже не успею увернуться... Мелькнувшая передо мной черная тень непонятно откуда взялась и тут же рухнула куда-то под ноги, я переступил через нее, пытаясь увернуться от следующего заклинания - Авады. Всего лишь тень, но когда я почувствовал раскаленную боль в шраме и настойчивый ненавистный голос у себя в голове, повелевающий сдаться, уступить, лишающий остатков воли, его быстро что-то как будто отбросило назад, словно вырывая из моего сознания. «Северус!», - гневно прошипел Волдеморт. Я на секунду обернулся, Снейп стоял на коленях, его тело била непрекращающаяся дрожь от терзавших его волн боли. По подбородку стекала кровь из прокушенной губы. Он выглядел так, что смерть просто ретировалась бы в приступе зависти. Уже не человек, а голая душа, не опасная, переполненная мукой, но из последних сил карающая. Позже я подумал: «Каково это было - пользоваться окклюменцией или легилименцией под воздействием ужасной боли?». Я не знал, как он смог защитить меня от захвата моего сознания Волдемортом. До сих пор не знаю, но я атаковал Темного Лорда, пытаясь отвлечь его внимание, а потом у нас с ним были дела поважнее Снейпа, и эти дела привели к тому, что Волдеморт был окончательно уничтожен, а я месяц провалялся в Святого Мунго, не приходя в сознание. Потом мне кто-то рассказал, что заклятие со Снейпа сняли только подоспевшие нам на подмогу авроры. Сначала его вообще сочли мертвым, он был без признаков сознания, но потом они все же разобрались. Тогда же я узнал и о завещании Дамблдора, которое, наконец, обнародовали григоттские гоблины, и о том, что для профессора эта битва не прошла бесследно. Что я испытал? Мне было все равно. Этот человек все еще был тем, кто предал моих родителей. А то, как он пытался исправить свои ошибки, и то, что во имя этого совершил… Пусть это будет на его совести. Я ничего не желал слышать о Снейпе, пока Невилл, поступивший на курсы колдомедиков, не пришел однажды со своей дурацкой просьбой. И вот я уже вынужден о чем-то беспокоиться и что-то делать. Несправедливо? А в моей жизни она вообще была, эта самая справедливость? Я сам совершил много поступков, о которых предпочел бы забыть, так не раз поступали со мной самим. Эй, кто там наверху ведет счет? Мне уже все зачлось? Если нет, то сколько еще мучиться? Как бы то ни было, предпринимать активные действия все же пришлось. Весьма невежливым рывком сорвав одеяло, я обнаружил черноволосый затылок, прикрытый ладонями, худые подрагивающие лопатки и все остальное, что когда-то являлось Северусом Снейпом, облаченное в грязно-серую ночную сорочку. Когда я, преодолевая странное брезгливое отвращение, попробовал прикоснуться к плечу этого незнакомого существа, оно жалобно заскулило и попыталось свернуться в еще меньший по размеру комочек. Я нерешительно отступил, отмечая фиолетовые синяки на торчавших из рукавов рубашки худых запястьях и тонкую длинную цепь, приковавшую его к кровати. С цепью можно было справиться взмахом палочки, а вот с гневом? Я очень сильно захотел спуститься вниз и кого-нибудь убить. - Снейп… - назвать это существо профессором не поворачивался язык. – Снейп, я - Гарри Поттер, я пришел сюда по просьбе Невилла Лонгботтома. Я снял цепь и не собираюсь вас бить. Он немного повернул голову. Из-под завесы нерасчесанных волос на меня смотрел один огромный черный блестящий глаз. И почему я раньше не замечал, какие у него большие глаза? Или они такими стали на окончательно исхудавшем лице? - Мама? Этот вопрос меня добил. Я прислонился к стене, переводя дыхание. Это слово, произнесенное его глубоким, давно не детским голосом, с какой-то дурацкой надеждой... Я вспомнил печальное лицо бледной женщины из его воспоминаний. У меня не было и таких. Мой собственный голос прозвучал хрипло. - Я же сказал: я - Гарри Поттер. Он, опасливо глядя на меня, сел на постели, действительно еще сильнее похудевший, но с таким странным выражением лица… Безумие сделало его мягче, никаких теней от недосыпания под глазами, никаких угрюмых мимических морщин. Нет, он не стал выглядеть моложе, просто казался каким-то нереально беззаботным, и он даже робко мне улыбнулся. Тогда я впервые подумал, что в безумии есть своя прелесть, и на секунду мне тоже захотелось вот так же сидеть избитому и голодному на кровати и тихо радоваться непонятно чему. - Гарри, - повторил он, словно пробуя мое имя на вкус. – Гарри, Гарри, Гарри… - он его распробовал, и имя перестало быть ему интересным. Вместо этого он задрал подол своей ночной рубашки и стал стирать синяк на запястье, словно грязное пятно. Долго тер, а потом расстроенно на меня взглянул: – Помыть надо, не оттирается. Нужно что-то мокрое. Мама будет ругаться. Я весь такой грязный. Она не любит, когда я пачкаюсь, – он снова стал сосредоточенно тереть синяки. Ну и что я должен был сказать? Нужно было забрать его отсюда, найти новую сиделку. Что я знал об умалишенных? Да ничего. А о боли, той, что терзала меня сейчас? Увы, еще меньше. - Давай ты помоешься в другом месте? Нам нужно уйти отсюда. Он выглядел заинтересованным. - А куда? И правда, куда? - Сначала ко мне домой. - А у тебя есть кофе? Я хочу кофе. Очень. - Кофе нет, но есть чай и подружка, которая сначала на меня наорет, а потом подскажет, как лучше поступить. Он презрительно скривился, неожиданно напомнив мне прежнего Снейпа, а потом замурлыкал себе под нос какую-то песенку. Я спустился вниз, чтобы забрать его вещи, наверняка Невилл покупал ему приличную одежду. Мне было тошно и грустно. Я думал, как жаль, что увидел его таким, и начинал понимать Невилла. Этого Снейпа невозможно было ненавидеть. Может, я и смог бы, если бы попытался, но мне не хотелось этого делать. *** 12.00 - Я дочитал, – отрываю взгляд от монитора, только допечатав абзац. Сейчас ему мой такт без надобности. Смотрю на его равнодушное лицо и понимаю: лжет. У него просто разболелась голова от чтения без очков, да и книжка дерьмовая. Полагаю, он выбрал ее только потому, что читал когда-то и надеялся, что это поможет ему запомнить события. Он вообще старается как-то бороться со своим безумием. Думает, что я не замечаю, как он раскладывает вещи в одном заведенном порядке, чтобы всегда потом помнить, где и что взять. Как тщательно он просматривает газеты, пытаясь запомнить, что происходит в мире, пока он болен. Однажды я подсмотрел, как он заучивал наизусть какую-то статью о конференции алхимиков. Потом он ее, конечно, забыл, и я купил ему дневник, чтобы он мог записывать в него все, что нужно вспомнить, когда выздоровеет. Он огрызнулся: «То, что вы кретин, Поттер, я и так вряд ли забуду», - но дневник забрал и попытался настоять, чтобы я отвез его в банк и он смог со мной расплатиться. Я сказал, что сумасшедшим запрещено пользоваться их средствами без согласия попечителей. Он спросил: «В чем проблема? Отдайте мне мои деньги и верните меня в клинику». Я сказал, что об этом пусть договаривается с Невиллом, когда тот вернется: не я забирал - не мне возвращать. Я же не мог сказать, что его там чуть не трахнули? Тем более что здесь его все же трахнули, но себя я как-то уже не слишком склонен был винить. Тот разговор нам так и не удалось закончить: у него случился приступ, и минуту спустя он уже сидел на моих коленях, поглаживая меня по груди, и очень хотел, чтобы я его тоже обнял. Конечно, подобные споры возникали часто, но ни к чему не приводили. Он всегда оставался, а я не мог остановиться... - Хотите есть? Если не очень, я предпочел бы еще часок поработать. - Я сам могу приготовить обед, - в последнее время он старается быть вежливым. Я вижу, что старается, ему это не всегда удается, ну да ничего - я тоже не ангел. - Но сейчас я не голоден. Вы позволите позаимствовать книгу из вашей библиотеки? - Да. Он подходит к стеллажам и выбирает что-то толстое с заумным названием, подаренное мне Гермионой. - Я буду наверху. - Конечно. Если вам что-то понадобится… - Я, разумеется, не премину воспользоваться возможностью использовать вас в качестве домашнего эльфа. Ну и черт с ним. Я бы сказал, как именно он чаще всего уговаривает меня им воспользоваться, но мы ведь не говорим о сексе вслух. Этого же не происходит. И я даже не смогу сказать какую-нибудь гадость про то, что, конечно, лучше меня позвать, чтобы я мог утереть ему слезы и сопли. Для меня это слишком подло. - Разумеется. Он даже не хмыкнул напоследок, тихо закрывая дверь. Я уже давно понял, что мое равнодушие к его насмешкам - лучшее средство заставить его от них удержаться. Не знаю, как долго мне удалось поработать, но главу я так и не закончил. На этот раз он с шумом врывается в мой кабинет и тихо замирает. Я слышу, как взволнованно он дышит, ему всегда в таком состоянии неловко мне мешать, но остановиться он уже не может. Я покорно снимаю очки и сохраняю файл, в ближайший час-полтора мне все равно не дадут работать. Повожу немного затекшими плечами, разминая мышцы. Что поделать, люблю жесткие стулья с высокой спинкой. Он тут же откликается на это движение, его ладони ложатся мне на плечи, приятно массируя. Они сильные, но нежные, от них так и веет покоем, которого ни мне, ни ему в обычном нашем мире и состоянии никогда не достигнуть. - Так лучше?.. - Гарри, - напоминаю я, предполагая, что он снова забыл мое имя. Оборачиваюсь, он мне улыбается. Его улыбка - единственное, к чему я так до конца и не могу привыкнуть. Я легко переношу его усмешки, но не улыбку. Она чудесная и одновременно невозможная, такая хрупкая, такая открытая. Из-за нее вокруг его глаз медленно появляются крохотные морщинки - как теплые лучики. Раньше их не было. - Конечно, Гарри, - да, он действительно помнит. – Идем, я должен тебе кое-что показать. Он тянет меня за руку, его взгляд так переполнен мольбой и одновременно энергией, что я сдаюсь. Вместе мы поднимаемся в его комнату на втором этаже. Я знаю, что она выглядит странно, так, словно в ней одновременно живут мальчик и мужчина, причем каждый отчаянно пытается уничтожить следы другого, но все время не успевает. А зомби? Зомби вообще все равно, и я иногда боюсь, что в итоге этого странного противостояния именно он и победит. Признаться, порою очень боюсь. А потом вспоминаю, что мне должно быть все равно, но не выходит быть равнодушным. Сейчас на постели все еще валяется книжка, рядом лежит его дневник. Он раскрыт, но я никогда в него не загляну. Это еще одно табу, и он об этом знает. На полу лежит детский набор для приготовления зелий - игрушечный котел, разные безопасные порошки всевозможных цветов. Я купил его, когда однажды заметил, как он смешивает зубную пасту с шампунем. На следующий день нормальный Снейп его попросту выкинул, ненормальный - через час расплакался, и я забил этими наборами всю кладовку. Теперь это происходит постоянно: я утром кладу на полку новый, и кто первый успевает до него добраться... Последнее время эта борьба как-то поблекла, и набор почти все время на месте. Снейп садится на грязный, заляпанный следами его опытов ковер и гордо демонстрирует мне игрушечный флакон. - Вот. Я вынужден признать, что это дерьмо цвета грязи выглядит точь-в-точь как оборотное зелье. Может, это его подсознание так защищается, пытаясь сохранить какие-то навыки? Все эти растворы красок очень похожи на настоящие зелья. - Молодец. Ты правильно мешал? – уверен, такого зелья не было в прилагающейся к набору книжке рецептов для детей, но он кивает. – Поставим его на полку к остальным? - Да, - он вскакивает с места, с торжественным видом идет к полочке, повешенной специально для игрушечных флаконов, и терпеливо ждет. Мне пришлось защитить ее заклинаниями, чтобы «тот» Снейп не уничтожил ее. Он, конечно, злился, но что его проклятья в сравнении со слезами этого? Я убираю чары, он ставит флакон на выбранное по каким-то своим критериям место и с гордостью оглядывает остальные. Пока он делает это, я уничтожаю с помощью магии следы на ковре, аккуратно помещаю в книгу закладку, надписывая на ней дату и время, и убираю его дневник в прикроватную тумбочку на отведенное ему место. – Гарри... Я оборачиваюсь. - Что? Он выглядит довольным и одновременно растерянным. - Я, правда, хороший? К таким разговорам можно было бы уже привыкнуть, но я никак не могу. Что сказать? «Нет, ты дерьмо, раскаявшееся, пострадавшее, но от этого никак не меньшее?». Но это как избивать ребенка - грубо и бессмысленно. Я иногда задумывался, почему он именно так свихнулся? Это способ его души найти путь к свободе? Ему не хватало наивности, раскованности и секса? Или это его кошмар? Слабость, необходимость в чьем-то присутствии, открытость? Я не Мунго и даже не Фрейд, мне не понять, а значит, незачем тратить время на размышления. - Сейчас - да. Он удовлетворенно кивает и, подойдя к кровати, просто падает на нее, хотя нет, не просто. У него всегда была завидная пластика, вспомнить хотя бы эти извечные проходы по коридорам Хогвартса. Раньше она так не бросалась в глаза, ну, или я не присматривался. Теперь замечаю все. И как пружинит матрас под локтями, и как удачно вписывается в чашечку, сложенную из ладоней, подбородок, и как немного оттопырена обтянутая мягким трикотажем задница. - Я хороший, – он повторяет это так, словно ему очень нравится само слово. – Хороший... Ты меня хвалишь. Я заставляю себя улыбнуться. Или думаю, что заставляю. - Конечно. Он отнимает одну ладонь от скулы и похлопывает ею рядом с собой, опуская голову на другую руку. - Иди сюда, пожалуйста. Я сажусь рядом. Это не приведет ни к чему хорошему? К хорошему, ну, или, по крайней мере, к приятному это как раз и приведет, просто потом будет сложно. Трудно заставлять себя думать, что этого нет. Что у меня не будет необходимости вспоминать, как его волосы рассыпались по серому в серебристые розочки покрывалу. Оно ему нравится всегда, с этим трудно спорить, если учесть, что оно пока безжалостно не уничтожено. Я тот, кто сейчас совершает действие. Я тот, кто ласково проводит рукой по его спине. Он довольно щурится, и я понимаю, что это единственное, что спасает мою потрепанную совесть. Я не трахаю «ребенка», не трахаю своего врага, я не уступаю капризам сумасшедшего, я просто обнимаю странное непостоянное существо, которое в эту секунду отчаянно этого жаждет. Это больная мысль? Да, я чокнулся, как и предсказывала Джинни, чокнулся в первый раз, как сделал это с ним, а отнюдь не по вине Волдеморта. Сходить с ума порой приятно, иначе откуда все эти мысли о его анусе и смазке с запахом малины? Безумие? Нет. Да. Странное, теплое сумасшествие. Потом я уже просто не мог остановиться и не пытался себя понять. Не ходил к мудрому колдомедику, что, проанализировав мои сомнения, объяснил бы мне причины и следствия и прописал нужные зелья. Я просто предпочел привыкнуть к тому, что порою мне хочется его убить, а иногда - целовать. И одно из этих желаний я регулярно исполняю. Даже сейчас, хотя губы касаются лишь щеки. В нем в эту минуту больше смелости, непосредственности и безрассудства. Он переворачивается на спину, обвивая руками мою шею. - Гарри... Да, я знаю, это нечестно, он возбуждается очень легко, практически от любого физического контакта со мной и не всегда в состоянии правильно оценить его значение. Снейп, который нерасчетлив? Неважно, пусть нерасчетлива только эта маленькая безумная частичка, которую я иногда зову Северусом. Эту частичку невозможно нарочно обидеть. Моих сил, по крайней мере, недостаточно. Особенно сейчас, когда он тянется в поцелуе к моим губам, а его рука уже скользит к молнии на джинсах, что стали мне чертовски узки, и расстегнуть которую очень нужно. *** - Гарри, это... – она замолкает, глядя на робко изучающую нашу гостиную фигуру за моей спиной, и ее улыбка гаснет. Она хотела оправдаться. На диване рядом с ней сидит очередной смазливый сокурсник из академии авроров, я знаю, что ничего не было, и они просто занимались или зашли выпить пива. Просто она немного кокетлива, а я, как давно выяснилось, чертовски, до одури, ревнив. Такова истина. Я не жаден, просто у меня в жизни очень поздно появились вещи, которые могли мне нравиться. Поэтому в детстве я придавал особое значение даже тем сломанным Дадли игрушкам, что изредка доставались мне. Выуженные из мусорного бака, они хранились, как величайшая ценность, под матрасом, на котором я плохо высыпался, как та чертова принцесса, что не хочет расстаться со своей горошиной. Они были отвратительны, герои комиксов и видеоигр с облупившейся краской, оторванными головами и открученными конечностями, но они были моими! На них в любой момент могли посягнуть и снова отправить в мусорный бак, а меня запереть, чтобы я не успел стащить их до приезда машины с уборщиками. Это ощущение - что я - жалкая побирушка, вынужденная бороться за свои убогие сокровища, - медленно выветривалось и бледнело, но никогда не исчезало насовсем. Но я стал ревнив и, наверное, всегда таким буду. Ей не понять, она всегда была в состоянии принять во мне многое, но не это. Она играла на моей ревности достаточно умело, и это провоцировало меня на эмоции, вот только один и тот же прием от частоты использования перестал работать... Я знал, что она меня любит, знал, что не изменяет, но из-за всех этих Джеков, Морисов и Эйзенвильдов в нашем доме у меня начинало появляться чувство, что я все еще имею дело с чужой, а не своей куклой... Так было с уткой в детском центре, в который меня однажды водили с Дадли, когда миссис Фигг болела, у приходящей няни был экзамен, а тетя Петунья просто мечтала пойти на прием в честь новой сделки дяди Вернона и проверить, не замаячила ли на горизонте какая-нибудь симпатичная сотрудница. А то дядя Вернон и прием в фирме - это было как-то... Неважно, в том детском центре был манеж для совсем малышей - самое дешевое времяпрепровождение, и меня туда, конечно, загнали на все четыре оплаченных часа, пока Дадли играл на автоматах и качался на качелях. Среди шариков и прочей ерунды мне случайно попалась совершенно потрясающая резиновая утка. Почти как настоящая птица, с бутылочно-зеленой шейкой и красиво окрашенными перышками. Я вцепился в нее, как в самое необходимое. Полюбил с первого взгляда - как служащий в галерее картину, которую вот-вот должен вынести на торг, но не может оторвать от нее взгляда, понимая, что именно для него она создана. Когда за мной и Дадли пришли, я все еще прижимал к груди эту чертову утку. Менеджер в форме клоуна, заметив это, обратился к тете Петунье: - Игрушки нельзя выносить из центра, но вы можете ее оплатить, - он сверился с прайсом. Я не помню цену, которую он назвал. Какая-то мелочь за бесценную для меня утку. Тетя уже собиралась что-то резко ответить и отобрать игрушку, когда молодая женщина, стоявшая за ее спиной с мальчиком на год старше меня, решила вмешаться: - Если у вас нет мелочи... – она высыпала на стойку у выхода несколько монеток. – Я знаю, что такое, когда детям что-то очень нравится. Тетя оглядела незнакомку, оценила ее дорогой брючный костюм и прическу и заставила себя кисло улыбнуться. - Что вы, у нас, конечно же, есть деньги, и мы купим мальчику утку. Вернон, заплати. Едва мы вышли из центра, игрушка была вырвана из моих рук и полетела под колеса проезжавшего мимо автомобиля. - Больше не смей ставить нас в глупое положение! – орал дядя. - Не смей ничего так постыдно клянчить! – добавила тетя. Дадли просто смеялся надо мной, чтобы угодить взрослым. Я смотрел на утку с лопнувшей шеей и раздавленной головой, смотрел и заставлял себя не плакать. А еще обещал себе, что когда-нибудь то, что по-настоящему будет моим, я никогда и никому не отдам. И именно потому, что я считал Джинни своей, я испытывал ревность. Мне не нравилось это чувство, я ненавидел то, что она меня на него провоцирует. Намеренно или нет? Намеренно. Моя боль - ее игры. Нет, она ничего не знала об этой боли. Я не мог ее признать, а она - понять без слов. Я знал, что это много, вот так быть понятым... Но от своего единственного в мире человека ждал именно такого понимания, а не Джеков, Морисов и Эйзенвильдов, чтобы как-то освежить чувства. - Ну, так ты познакомишь меня с... Парень встал с дивана и спокойно протянул мне руку. Как я и предполагал, никакой интимности тут не было, только приятельские отношения. Мужчины всегда с некоторой настороженностью смотрят в глаза тому, чью женщину уводят. Я это знал и еще помнил, сам так смотрел на Дина. - Девин. Я кивнул. - Очень приятно. Джинни, нам нужно поговорить. Если ты ненадолго прервешься... Она уже справилась с удивлением. - Девин, прости нас, пожалуйста. Давай повторим все эти заклинания завтра с утра перед лекцией. Он улыбнулся. - Конечно. Могу я воспользоваться камином? Джинни кивнула. - Разумеется, – едва он исчез в языках пламени, она посмотрела на меня. Ее взгляд был тяжелым и разочарованным. Снейпа за моей спиной она предпочитала не замечать вовсе. – Гарри... Она села на диван, обхватив колени. - Джинни, давай я все объясню. Это всего на день, максимум - два, пока я не найду ему нормальную сиделку. Та, что Невилл довольно спешно нашел, не подходит, – мне всегда было проще рассуждать о чужих недостатках, чем о своих собственных. Она хмыкнула. - Ты, конечно, можешь все объяснить, и твои доводы мне понравятся, просто потому, что ты сам мне нравишься, и мы в очередной раз пойдем по какой-то новой дороге, - она зарывается пальцами в волосы и небрежно их ерошит. – Гарри, знаешь, что самое ужасное? Мне даже не хочется сейчас устраивать сцену и скандалить. Раньше хотелось. Когда ты вдруг решил, что карьера аврора, о которой ты так мечтал, - не то, что тебе нужно. Бог с ним, я покричала и смирилась. Ты два года ничем не занимался, только сам почти вручную отстраивал этот дом, я снова с этим смирилась, жила с тобой в палатке, благо, со всеми удобствами, но я бы вынесла и просто шалаш. Я носила тебе сэндвичи и была рядом, когда ты вообще не спал по несколько дней, а потом срывался на своих друзьях, которые о тебе беспокоились. Я все твердила себе, что не каждый человек пережил то, что довелось перенести тебе, и любила, как могла. Я люблю тебя до сих пор, но, пожалуй, перестаю понимать. Может, в этом вся проблема? В непонимании? К чему ты стремишься? Оглянись по сторонам. Мы всего достигли! У нас есть мир, в котором куда меньше боли, чем раньше. У нас есть дом, который ты хотел, и есть будущее. Гарри, оно есть! Протяни руку и возьми. Не создавай искусственных препятствий. - Я не... Она встала с дивана и укоризненно на меня посмотрела. - Нет, Гарри, ты создаешь. К чему он здесь? Ты притащил в наш дом человека, которого ненавидишь. - С ним плохо обращались. Он хмыкнула. - Ты сам себе веришь? Ты его проклинал, говорил, что тебе плевать, что он заслуживает ада! Что изменилось? Ты ведь нашел его не в аду. Нет? Я признал: - Нет. Она кивнула. - Мне жаль нас. Думаю, тебе нужно дать время подумать о том, что ты творишь, а мне - осознать, ради чего я все это терпела. Я тогда так рассчитывал на ее понимание... - Джинни... Она смягчилась и, шагнув навстречу, обняла меня. Или я ее обнял - не так уж важно. - Гарри, ты снова усложнил наши отношения. Но в этот раз сам неси за это ответственность. Я вернусь, когда ты избавишь этот дом от человека, что сейчас обрывает бахрому с моих любимых штор. Я хочу, чтобы это был наш дом и наш мир, но без тебя у меня ничего не выйдет. Мне жаль его, и я не злюсь на тебя. Просто, Гарри, давай ты, наконец, сам для себя решишь, что нас двое, и предпринимать какие-то действия, что затрагивают и меня, мы можем только вместе. Я пока поживу в Норе. - Но что скажут твои родители и Рон... Она хмыкнула, а потом разрыдалась. Я попытался ее обнять, но Джинни вырвалась. - Ты хоть понимаешь, что не возражаешь против этого? Гарри, почему? Тебя волнует только мнение близких нам людей? - Нет, но... - Правда, «но», Гарри. Очень много «но». Глава 2. 13.00 Его прохладные пальцы на моем горячем члене - чарующее сочетание. Я опускаюсь на кровать рядом с ним и уже сам притягиваю его в долгий поцелуй, он лежит на мне, легкий, но такой угловатый, что не ощущать его тело невозможно. Снейп отстраняется первым, задирает мою майку и медленно цепочкой поцелуев спускается вниз. Когда его язык кружит вокруг моего пупка и чертовски хочется просто довольно зажмуриться, я вспоминаю о необходимости придать этому процессу оттенок взаимного удовольствия. - Давай снимем одежду. Он кивает. Его манера раздеваться отличается некоторым разнообразием. Иногда он встает и педантично складывает вещи на стул, а порою расшвыривает их по всей комнате. Второй вариант мне нравится больше, в нем присутствует какое-то горячее сумасбродство. Сегодня мне повезло. Оседлав мои бедра, он поспешно срывает с себя майку и закидывает за спину. Это действие не напоказ, он просто хочет меня, горячо, искренне. И от этого краски становятся ярче. С улыбкой спихиваю его с себя и сам торопливо снимаю майку и джинсы вместе с трусами, на пол следом за ними летят носки... Это как соревнование - кто быстрее, но он всегда побеждает, у него есть какое-то странное свойство - словно выскальзывать из одежды. Уже обнаженный, он ждет меня, лежа на боку и поглаживая собственный член. Это на самом деле прекрасно - то, как он бесстыден в своем стремлении получить удовольствие. Я научился у него этому, все мои комплексы, с которыми я сталкивался раньше, куда-то испарились. Красота тела в сексе стала для меня вторична. Тело - всего лишь сосуд, и то, чем именно он наполнен, - куда важнее его формы. К черту наши с ним шрамы, к черту его худые колени и мои длинные темные волоски на груди, которые я, живя с Джинни, постоянно удалял заклинанием, отчего кожа вокруг сосков вечно чесалась. Все это мусор. Партнера нужно принимать таким, каков он есть, со всеми достоинствами и недостатками, только тогда удовольствие будет полным. Ложусь рядом, головой к его паху, нежно поглаживаю бедро, ощущая ответный поцелуй в живот. Он берет мой член в руку, я переношу свои поглаживания на его ягодицы. Он заглушает свой собственный стон, целуя мою головку. Он сосет хорошо, так хорошо, что первые несколько раз, когда он делал мне минет, я кончал, стоило моему члену оказаться в его узком влажном горле. Потом я привык вести себя более стоически. - Северус... Он знает, чего я хочу, и, не выпуская мой член изо рта, шарит рукой по прикроватной тумбочке, кидая мне баночку со смазкой. Отвинчиваю крышку. Обожаю запах малины, гелеобразная субстанция приятно холодит пальцы. Я сосу его член менее умело. Мой опыт в этом вопросе ограничивается всего месяцем практики. Мне просто как-то захотелось попробовать, до этого меня интересовали только его рот и задница. Но однажды, отсосав мне, он потянулся за поцелуем, я не успел отстраниться и с удивлением понял, что я приятный на вкус, солоновато-сладкий. Тогда мне захотелось узнать, каков он. Как позже выяснилось - слегка вяжущий, с пикантной горчинкой, но узнать это получилось отнюдь не с первого раза. Впрочем, с ним было трудно стесняться неудач, для этого он сам был слишком бесстыден. Этот Северус вдохновлял на дальнейшие совершенствования. Его длинный, не слишком толстый член с гладкой бархатистой головкой невольно отвлекал меня от собственных потрясающих ощущений. Слегка оттянув кожу, я стал щекотать языком крохотное отверстие, он застонал переполненным ртом, я, воодушевленный его реакцией, погрузил головку в рот полностью и стал ритмично посасывать. Он приподнял ногу, мой скользкий от смазки палец тут же нашел его отверстие и скользнул внутрь, двигаясь в такт моих движений ртом. Снейп был таким гладким, эластичным и горячим внутри, что ощущение проникновения в его тело меня невероятно заводило. Наши ежедневные постельные игры привели к тому, что его хорошо растянутая плоть легко поддавалась вторжению, но он прекрасно владел своим телом, и то, как его анус сжал мой палец... Я бы кончил, не сдави он предусмотрительно мои яички. Чертов талантливый садист. Я погрузил в него второй палец и нащупал волшебную кнопку моего отмщения, принимая его член в свой рот максимально глубоко, как только мог. Он вцепился руками в мои ягодицы и снова застонал, но мы оба хотели большего. Мы всегда хотели большего. Он выпустил изо рта мой член и занялся мошонкой, вылизывал, посасывал, массировал, я проводил языком по каждой вене, разводя внутри него пальцы, пока не сошел с ума от желания заменить их своим членом. Его задница всегда действовала на меня подобным магическим образом. Своего рода сладкое Империо. - Северус, - глупо звать иначе того, кого намерен трахнуть. Я вытащил из него пальцы, он тут же покорно отстранился, вставая на колени и вцепившись руками в изголовье кровати. Его худые бедра были широко расставлены, бледная задница призывно приподнята. Он мог свести с ума кого угодно. Не своей красотой, нет, я еще не настолько ослеп. В нем была какая-то голодная и одновременно томная, очень гибкая в позвоночнике сексуальность. Зовущая... Манящая... Дрожащей от вожделения, переполнившего мое тело, рукой я торопливо нанес смазку на собственный член. Красноватый и пахнущий малиной, он выглядел отнюдь не так привлекательно, как ждущее его отверстие, похожее на крохотный бутон, застывший на грани и готовый вот-вот распуститься. О, да, мы распустились уже дальше некуда. Все очень давно слишком распущенно. Заняв место между его ног, я не отказал себе в удовольствии развести его ягодицы в стороны, и немного поиграть пальцами с отверстием, которое делало меня гребаным фетишистом. - Гарри, - какие повелительные интонации. Иногда он был чертовки настойчив, причем именно тогда, когда я меньше всего склонен был с ним спорить. Приставив свой член к его анусу, я медленно толкнулся внутрь. – Гарри... О, Гарри. – Он впустил меня, беспрепятственно подаваясь навстречу, беззастенчиво подмахивая. Я бы ласково прошептал: «Маленькая шлюшка», - но глупо говорить такие слова человеку чуть ли не вдвое тебя старше. Даже если он болен, даже если сейчас он действительно маленькая и очень откровенная в своих желаниях... Нет, ему все равно не подходили такие вот термины, даже произнесенные ласково. Не липли они к нему, в отличие от черных волос, змеями скользящих по влажной от пота спине. Я не мог вешать на него подобные ярлыки, потому что иначе сам оказался бы всего лишь похотливым придурком, которому все равно, какую задницу трахать. А ведь мой стыд сдох именно в ту секунду, когда я понял, что мне не все равно. Мне всегда нравился анальный секс, а Джинни - нет, ей было больно и противно. Я мирился, и когда впервые не удержался и переспал с ним... То, как хорошо это было... Мне казалось, это всего лишь вопрос предпочтений. Я нашел самую желанную форму удовлетворения для себя. Я хочу трахать задницы, такое вот банальное откровение. Мне было все равно, педик я или гетеросексуал, это был всего лишь вопрос самоопределения, и, задумавшись о нем, я пошел в маггловский гей-клуб, довольно легко снял за деньги смазливого парня, а потом за еще меньшие деньги - гостиничный номер. Но у меня не встало. И вопрос был даже не в эрекции, ее он ртом все же добился. Не было обжигающего искушения и желания ему поддаться. На следующий день я снял уже женщину, заранее обговорив детали, но результат был тот же. Чего-то не хватало, должно быть, узкого лица и костлявых коленок. Или иного - доверчивости, странной нежной теплоты и какого-то безумия. Это как-то меня утешило, усугубило проблему, но утешило. Я делал это с ним, потому что хотел, в своем желании я был искренен. Он не был заменой кому-то или чему-то, не был игрушкой, я его желал. Ужасная правда, но куда менее подлая, чем остальные. С ней было довольно просто свыкнуться. Я занимался сексом с иллюзией. С милым, нежным и открытым Северусом Снейпом. Такого не существовало в реальности, а значит, ничего и не было. Разве имел я право на разочарование при мысли, что он стыдится до сих пор, просто потому, что для него это реально, и ему, должно быть, все равно, с кем. Ревность с моей стороны? К его гипотетическим любовникам? Да, просто потому, что в этот момент он был моим, просто потому, что никому больше не нужен. Потом, когда я от него избавлюсь, это, наверно, пройдет. А пока, под аккомпанемент наших стонов, я наваливаюсь сверху и трахаю его со всей страстью, на какую только способен. Мои губы посасывают мочку его уха, пальцы левой руки терзают сосок, слегка царапая, так, как ему больше всего нравится, правая рука ласкает его член в такт толчкам, скорость которых все нарастает. Его тело такое чувственное, что я всякий раз схожу с ума вместе с ним. Мне становится понятно, зачем он прятался годами под всеми этими слоями черных тряпок. Я ведь сам его под ними от себя прячу, потому что с постоянной эрекцией чертовски неудобно жить. Будучи таким подвластным законам похоти, нужно очень избирательно относиться к тем, кто может на тебя позариться. Снейп, опасающийся собственной необузданной сексуальности? Все может быть. Я вообще знаю о нем слишком много и одновременно слишком мало. Не хотел бы вообще ничего знать, но так уж вышло, и теперь мне охренительно не все равно. По крайней мере, когда мы в одной постели. Это потом возникают битые чашки, сожженные занавески и круглые очки, заброшенные куда подальше. - Северус... – мой оргазм опережает его лишь на секунду. Он сжимает мышцы, вытягивая из моего члена последние капли семени. Я чувствую под пальцами пульсацию его члена, выбрасывающего на постель густую струю. Это опустошает. Странная, ничем не измеримая сытость. Он падает на постель в лужицу собственной спермы, я падаю на него, не в силах даже сейчас выскользнуть из плена его тела. Мне хорошо. Жестко, но тепло и хорошо. Благодарно целую его шею. Лениво поглаживаю плечо. С чего все это начинается? – Ты не просто хороший, ты - изумительный. Он немного поворачивает голову, и я натыкаюсь на его взгляд, как на остро заточенную пику. Он понимающий, он до одури рассудочный, хоть и затуманенный сладкой негой. Но темные ресницы быстро скользят вниз, а я не лечу на пол и не слышу гневное: «Поттер, какого черта!». Значит, мне только показалось. Я сам с удовольствием закрываю глаза. В такие секунды невозможно никуда спешить. Все не нужно, и ничего, кроме этого покоя, не важно. *** - Но, Джулия... - Гарри, я все понимаю. Но найти сиделку, готовую принять больного на условиях круглосуточного ухода, очень сложно. Выбирать обычно не из чего, и то, что вы рассказали о миссис Пакстон... - Думаете, я лгу? Пухлая блондинка примирительно улыбается. - Нет, конечно, я так не думаю. Просто ее рекомендации действительно отличные, и она сама может быть очень милой и убедительной, я могу понять заблуждения Невилла. Вряд ли ему демонстрировали «такие» условия содержания больного. Если вы решите подать в суд... - Джулия, я не хочу никаких скандалов. Достаточно, если вы внесете ее в черный список. Все, что мне нужно, - это срочно избавиться от Снейпа. Она смотрит на меня так же неодобрительно, как смотрел на Фреда и Джорджа Невилл, когда им вздумалось на пробу раскурить какое-то особенно мерзкое из его растений. - Гарри, срочно - это яд или Авада, - эта девица довольно решительна, бескомпромиссна и умеет управлять чужой совестью. Да, мне стыдно. Она это замечает и смягчается. - Я могу только поместить его в клинику с завтрашнего дня или прислать вам рекомендации тех сиделок, что сейчас свободны. Многие из них могут проводить в вашем доме целый день, полностью взяв на себя заботу о мистере Снейпе. - Но это мой дом, а не чей-то, и у меня есть невеста, которую такая ситуация не устроит. Джулия пожала плечами. - Я могла бы взять неделю отпуска и подержать его у себя из уважения к Невиллу, но, боюсь, это не изменит ситуацию, и мне рано или поздно придется вернуться к работе. Еще вы можете связаться с самим Лонгботтомом, он, конечно, все бросит и вернется в Англию, сняв с вас тем самым всякую ответственность. Ну, так что вы решите? Для Невилла важно одно, для меня - другое, но мне не плевать, что лучше для Снейпа, как сегодня выяснилось. Думаю, эта Джулия в состоянии за ним присмотреть. - Поместить в клинику. Она кивнула. - Хорошо. Свяжитесь со мной утром. Если возникнут вопросы, можете тревожить ночью, я сегодня на дежурстве. - Да, спасибо, – ее голова исчезла из камина. Я обернулся к Снейпу. Он сидел на полу и рисовал пальцем на ковре какие-то непонятные узоры. – Есть хочешь? Он кивнул. - И мыться, и кофе, и фруктовый торт, и гулять, и... - Я понял: у тебя много желаний, – а у меня было всего одно - чтобы он просто исчез. Чтобы всего этого не происходило на самом деле. – Давай так: ты идешь купаться, а я готовлю обед. Снейп - или что там это было - встал. - А куда? Я проводил его в ванну, оставил полотенца и отвернулся, когда он стал раздеваться прямо при мне. Синяков и ссадин на его теле было множество, и все выглядели свежими. Мне не хотелось его жалеть, но и выслушивать, что «это не отмывается», я был не намерен. Пришлось все же обернуться. Он с любопытством наблюдал, как я взмахом палочки убирал следы побоев. Покорно поворачивался, пока я находил все новые. - Все, - удовлетворенно вздохнул я, закончив, - теперь купайся. Он ничего не сказал в ответ, молча разглядывая свои руки. *** 14.00 Если я и заснул, то всего на десять минут, за такой короткий срок мир вряд ли может кардинально измениться. Он лежит подо мной, все так же закрыв глаза, и ему, наверное, тяжело. Скатываюсь в сторону, мой член легко выскальзывает из его растянутого отверстия. Благодарно провожу рукой по его волосам. Вставать очень не хочется, но нужно. Я бы с удовольствием провалялся с ним в постели целый день, если бы это был день «этого» Снейпа, но оказаться в кровати с «тем», другим... Мой копчик и так уже не один раз страдал от такого поворота событий, может, именно поэтому я накупил столько ковров. Он продолжает лежать на кровати, когда я встаю, ворчит и закутывается в покрывало. У меня после секса всегда на редкость хорошее настроение, особенно если не возникает ситуации, при которой я выступаю в роли вселенского зла. Ему она, может, и привычна, а мне... Мне хочется щекотать его ноги, целовать его виски и тискать его, как... Ну, ручную анаконду, что ли. Больше он ни на что не тянет. - Я в душ, а потом готовить обед. Есть пожелания? Он с трудом приоткрывает один глаз и зевает, прикрывая рот ладонью. - Может, утку... Сволочь, он знает, что я не умею ее готовить. Вот он сам умеет делать очень вкусную утку с соусом из клюквы и апельсинов, причем даже в состоянии зомби. Я уже хочу разозлиться, когда понимаю, признаю поражение, так у меня будет шанс дописать главу. Это его способ мне помочь, или я что-то выдумываю? Со мной так бывает: я ищу тепло и комфорт там, где его нет. - У меня выходит дерьмовая утка и ужасный кофе. Сам приготовишь? Он отворачивается к стене. - Через пять минут. Я устал. Простые слова, они могут принадлежать кому угодно, но главное - Снейпу, которого я готов терпеть, который может мне нравиться. Иногда угнетает то, какой минимум усилий ему надо приложить, чтобы мне понравиться. Всего лишь щелкнуть внутренним тумблером: нормальный – ненормальный. А я... Черт, я все усложняю. У меня нет оправданий, и я все усложняю. Мне надо корить себя и ненавидеть. Я трахнул больного человека и продолжаю это делать. Я переспал с тем, кто был одной из причин гибели моих родителей, и теперь я думаю о нем лишь как об «одной из причин»... Мне нужно презирать себя за малодушие, нужно ненавидеть. С Джинни я мог, а с ним отчего-то тупо не умею этого делать! Мне этого не хочется. - Обед за тобой. - Угу... "Угу" от обнаженного Снейпа. Можно либо начать не реагировать на это, либо покончить с собой. Я пока жив и иду в душ. Холодную воду я люблю так же, как он горячую. Мне очень нравится свежесть и то, как струи воды скользят по моей коже, смывая остатки усталости и сладковатой одури. Я люблю чувствовать себя чистым, это как-то странно сливается в одну лужу с желанием быть обновленным. Моя вода, мой еще один покой и... Ну да, я предпочитаю уединение в такие моменты. Он предпочитает ванну, однако сейчас беззастенчиво вламывается в душевую кабину... - Холодно... – рука тянется к крану, и меня обдает обжигающим теплом. - Эй... Он вздрагивает, на полудвижении переставая тянуться ко мне за объятием. - Поттер! Я выталкиваю его из кабины раньше, чем он успеет сказать какую-нибудь гадость. - В вашем распоряжении ванна, и вы обещали приготовить утку. Благо, стенки моей душевой кабины матовые и я не вижу выражения его лица, мне плевать, что он будет думать о необходимости вымывать мою сперму из своей задницы. Мне плевать... Больно, и настроение испорчено... Сажусь на акриловый пол рядом с водостоком. Неважно, что он подумает, неважно, что вокруг пар, а я его ненавижу, неважно. Сейчас не тот момент, глупо сожалеть о том, чего нет. Мне все равно, что он думает. Я обнимаю колени. Мне жарко, мне очень плохо. Я устал от этой безумной жизни, от этого сумасшедшего не-одиночества. Я хочу напиться, хочу заняться сексом с нормальным человеком, который не станет с гневными воплями вырываться из моих объятий через полчаса после оргазма, и я совсем не хочу утку. Мне нужен покой, мне нужно побыть одному, мне сейчас очень нужно, чтобы он исчез. *** Я устраиваю его в комнате для гостей, мне все равно, что он там делает. Снейп накормлен, вымыт, его никто не бьет, а мне нужно работать. Джинни считала, что это не работа, а так, временное явление, необходимый мне период адаптации. Иногда она намекала, что он затянулся. Я к таким намекам не прислушивался. Мне как-то не хотелось вечно бежать и спасать кого-то. Я жаждал, наконец, познать всю прелесть эгоизма, жить только для себя и радовать тех, кто мне дорог. Почему так получилось, что первое отнюдь не всегда предполагало второе? Вечером, когда я все же поднялся наверх, в комнату для гостей, он сидел на постели, глядя в одну точку. Ах, да, апатия. Меня это устраивало. Он покорно выпил молоко и съел булочку, переоделся в пижаму, почистил зубы и забрался в постель. Я выключил свет и спустился вниз, думая, что на этот раз все обойдется. Завтра его уже здесь не будет, Джинни вернется, и, наверное, ей даже станет стыдно за то, что она все превратила в такую проблему. Через пару часов я лег спать в самом приподнятом настроении, а еще через час проснулся от того, что кто-то сидел на постели рядом со мной и тихо всхлипывал. Пришлось зажечь свет. - Что такое? Снейп невольно зажмурился, резкий переход от темноты к свету, видимо, не нравился ему, так же как и мне. - Страшно, – он схватился за голову. – Там столько всего плохого. Какое верное замечание. Но, должно быть, он имел в виду только собственные сны. - Я могу оставить тебе ночник. Он покачал головой. - А можно я тут посижу? Ну, пожалуйста? Я тихо-тихо... Только этого не хватало. Я-то уж точно не засну, если на меня в темноте будет пялиться сумасшедший Снейп. Почему-то в этот момент идея привязать его к кровати и наложить на его комнату чары звукоизоляции показалась мне здравой. И пусть себе орет до утра. Тем более что завтра это уже не будет меня беспокоить. - Нет, иди в свою спальню. Максимум, что можно сделать, - это оставить свет. Он вскочил с кровати. - Это не моя спальня, тут ничего моего нет, - его губы обиженно подрагивали. – Ты злой. Ты дерьмовый, такой же, как все! Ты меня не любишь. Кто бы спорил. Просто было как-то странно наблюдать, что этот факт его расстраивает. - Снейп, не устраивай истерик. Иди спать. Он выглядел таким открытым и уязвленным, словно пришел подарить мне весь мир, а взамен получил в челюсть. - Ну и ладно. Он ушел, я слышал его тихие всхлипы из соседней комнаты, но решил на них не реагировать. Через час он выдохся, ну, или его характер претерпел очередную метаморфозу, и я смог, наконец, заснуть, опять ненадолго и лишь для того, чтобы, проснувшись, обнаружить, что он лежит рядом и обнимает меня, ласково поглаживая по голове. Я отбросил в стороны его руки. - Что ты делаешь? Он пожал плечами. - Ты кричал и плакал, а людей нужно по голове гладить, когда они плачут. Мама всегда так делала. Я провел рукой по щеке, она была влажной. Джинни говорила, что со мной такое бывает, сам я, к счастью, никогда не помнил ни одного из «этих» снов. - Все, я уже не плачу, уходи. Он только завозился, устраиваясь поудобнее. - Так неправильно. Я был хорошим, ты должен позволить мне остаться. - Я никому ничего не должен. - Но я же был хорошим? Как с ним в таком состоянии можно объясняться? Это бред какой-то. - Да, ты был хорошим. А теперь станешь просто отличным, если, наконец, уйдешь. - Я не хочу быть отличным. Лучше я еще полежу. Какое-то движение в темноте. Я включаю свет и с недоумением вижу, как он, лежа в моей постели, ласкает свой член. Спокойно и беззаботно, словно для него это самое простое, приятное и привычное занятие - дрочить на публике. Он улыбается мне и начинает постанывать, приспускает штаны еще ниже, облизывает указательный палец и скользит им куда-то под яички. Что там Невилл говорил про то, чтобы его отвлечь? Да мне даже думать о Снейпе, занимающимся этим в моей постели, противно. - Ты!!! - Ох... «Ох» вряд ли можно считать ответом. Я позорно ретируюсь. Вскакиваю и иду на кухню. Мне нужно выпить виски, иначе я его просто прикончу. Мне нужно обо всем этом не думать. Такое странное, липкое чувство, словно меня заставили принять участие в каком-то извращении. Когда я возвращаюсь в свою спальню, его уже нет. Мои простыни пахнут спермой и Снейпом, я всерьез планирую утром их сжечь. А еще мне тошно от того, насколько он асоциален и уязвим. Невилл был прав - ему не место в клинике. Я совершенно не знаю, что мне с этим пониманием делать. *** 15.00 Я не могу работать. Мешает сразу все - и приятный запах с кухни, и хаос в собственных мыслях. Я не в первый раз ощущаю эту странную, не поддающуюся анализу обиду. Словно уже не он, а я сам впадаю в состояние капризного, нуждающегося в ласке ребенка, которому очень больно, когда его отталкивают. От подобных чувств мне всегда плохо, они такие же навязчивые и ненужные, как мысль о том, что он мой. Это ведь неправда, глупо так думать о человеке, просто нуждающемся в заботе. Никто никому принадлежать не должен, но мне все же иногда чертовски хочется кем-то целиком и полностью обладать. Это странная, непонятная мне самому мания. Мне, правда, нужно быть на ком-то зацикленным, иметь странную неразрывную связь. Полное понимание, полное доверие, чувства, такие острые и обнаженные, что от окружающих их можно будет только прятать, потому что понять их смогут лишь двое, а для всего света они могут оказаться мусором. Я пытался объяснить это Джинни, очень хотел, но никак не мог подобрать нужных слов, а без них она меня не понимала. Я сам все погубил, погубил окончательно и бесповоротно, и винить мне некого. - Обед готов. Он словно выплевывает это в открытую дверь и поспешно уходит, едва я успеваю сказать: - Спасибо, сейчас приду. Он стремится подчеркнуть, что ему не важны мои действия. Как только он становится нормальным, все возвращается на круги своя, и сюртуки из тонкой шерсти прячут за многочисленными рядами пуговиц его и мое безумие. Так правильно, но почему-то в последние дни мне иногда кажется, что вовсе не хорошо. На кухне прекрасно сервирован стол, он ест, естественно, меня не дождавшись, и это отчего-то тоже неприятно. Впрочем... Он, кажется, не подписывал пакт о намерении меня радовать. Утка выглядит превосходно, и запивать ее чаем не хочется. - Будете вино? - он кивает, гипнотизируя еду в своей тарелке. Я достаю из шкафчика бутылку и два бокала. Мы пьем очень редко. Сразу после войны у меня было острое желание стать алкоголиком. Слишком многое требовалось спешно забыть. Джинни пыталась меня остановить, но у нее это плохо получалось, пока я сам в определенный момент не понял, что это не выход, и не переключился на физический труд, который тоже неплохо прочищает мозги. С тех пор я пью редко, не из боязни снова начать злоупотреблять, это давно в прошлом, мне просто не нужно липовое освобождение. А алкоголь сам по себе, без хорошей компании... Его компанию я редко считаю хорошей, и потому, должно быть, мы мало пьем. Глядя на мою возню со штопором, он тихо замечает: - Кофе почти закончился, и вообще еды в холодильнике мало. Киваю. - Я вызову Анну на час-полтора и вечером схожу в магазин. Если есть какие-то пожелания, можете их озвучить. Он показывает на листок бумаги: - Я написал список. - Хорошо. Разливаю вино по бокалам. Он делает аккуратный глоток и, справедливости ради, даже не морщится. Я знаю, что вино хорошее, сам я такое выбирать не умею. Эту бутылку прислала Нарцисса Малфой, она вообще часто присылает разные вещи. Обычно вино и фрукты, ей, видимо, тоже очень трудно представить, что можно дарить сумасшедшему. Однажды она даже приезжала. Вся такая вежливая, долго извинялась за вторжение и пыталась объяснить, что Невилл иногда разрешал ей навещать Снейпа. В это я легко поверил, Невилл вообще терпимее относился к людям. Я решил не нарушать традиций и позволил им погулять в саду пару часов. Но она не пробыла и половины этого срока. Он ее не вспомнил. Сначала в своей апатии позволял держать себя за руку и что-то говорить. Я наблюдал из окна, она казалась очень ласковой, а он разглядывал эту свою точку. Потом вздрогнул, словно опомнившись, посмотрел на нее с диким ужасом в глазах и бросился в дом. Я сам не знаю, почему кинулся ему навстречу, а потом долго обнимал, утешая и слушая про то, что он не знает, кто эта чужая женщина, что она его пугает, что он не хочет в нашем доме никаких чужих женщин. Не знаю, что подумала Нарцисса. Она еще некоторое время побродила по саду в надежде, что он вернется, а потом аппарировала. Она писала мне, умоляла пригласить ее, когда ему будет лучше, я отвечал, что периоды обострения непредсказуемы, она умоляла связаться с ней в любое удобное для меня время, если он будет собой хотя бы секунду, я отвечал «конечно», но ни разу не сдержал данное обещание. Не знаю, почему, может, меня, тоже страшили посторонние женщины в этом доме. О Снейпе вообще часто вспоминали люди, которым, казалось, не было дела до его судьбы. Пэнси Забини-Паркинсон даже предлагала мне деньги за переоформление права опеки. Ей казалось странным, что Невилл или я решили заботиться о человеке, на которого нам должно быть плевать. Они с Блезом сбежали в Париж еще до конца войны, сразу после закрытия Хогвартса. Их семьи были против и лишили обоих наследства. Попросив приюта у какой-то двоюродной бабушки, оба закончили Шармбатон и начали строить собственную империю. Теперь им принадлежит огромное издательство и пара газет, что позволило супругам окончательно упрочить свое положение в обществе и заняться благотворительностью. Пэнси посчитала, что ее забота о декане, к которому она всегда относилась с большим уважением и который в итоге оказался немного странным, но все же борцом за победу нужного лагеря, - вещь вполне естественная и характеризующая ее с прекрасной стороны. «Поттер, у меня много денег, я помещу его в лучшую клинику во Франции и обеспечу достойный уход», - писала она. Я до сих пор сам не знаю, почему ей отказал. Просто написал «Нет» и перестал отвечать на ее письма. Пытался уверить себя, что такие решения вправе принимать только Невилл, но отчего-то не стал с ним даже советоваться. Может, оттого, что Снейпу пришлось бы заново изучать последовательность, в которой нужно раскладывать свои вещи, или потому, что кого-то другого он мог бы спрашивать: «Я хороший?» - а потом тянуться за объятием и лаской как подтверждением этого. Не знаю, то свое решение я предпочитал не анализировать. Он делает еще глоток вина, едва я сажусь за стол, потом еще один поспешный глоток. Такое его поведение нетипично. - Поттер, нам с вами нужно поговорить. Я чувствую, что он хочет обсудить, и от этого мне становится не по себе. Нарушить табу? О чем говорить? О том, чего не происходит? Неужели он намерен сделать это реальностью? Не нужно. Мне и так достаточно тошно в последнее время. Я хочу сказать: «Пожалуйста, помолчите», - но вместо этого спрашиваю: - О чем? Он хмурится, видимо, особенно тщательно подбирая слова. Сдержанный Снейп? Не совсем. Ему просто не нравится говорить о себе как о психе. Я это знаю, он слишком горд для подобных откровений, а потому я надеюсь, что он передумает, и разговор, который, наконец, вернет все в рамки взаимной ненависти и отчуждения, не произойдет. Я, правда, не знаю, какие чувства хочу к нему испытывать. Еще меньше я хочу даже пытаться это понять. - Как вы, наверное, заметили в последнее время память, то единственное, что связывает между собой мои «состояния», подводит меня все реже. Сейчас он просто потребует, чтобы я не делал того, что и так не происходит. Попросит себя запирать, попросит меня держаться от себя подальше, скажет что-то... Но я не имею права просто молчать. - Да, я заметил, что вам лучше. Он кивает, подбирая слова. - Поттер, в том, что случается, есть доля и моей вины. Я не могу себя контролировать и понимаю это, – его вилка яростно вонзается в утку. Похоже, он переоценил способность держать себя в руках. – Но вам-то все это зачем?! – он встает и начинает нервно мерить шагами кухню. – Я не самая привлекательная персона, а лично вы мне попросту отвратительны, и это, должно быть, взаимно. Это месть? Ваш странный способ лишний раз меня унизить? Или жалость, что еще хуже? Я не могу это контролировать. Хочу больше всего на свете, но не могу, Поттер. А вы - можете. Сейчас он это все же скажет, запретит мне с собою спать. Он и так ненавидит меня достаточно за то, что я пользуюсь его слабостями, хотя себя он, должно быть, ненавидит еще больше. Все слишком неправильно, просто с этим можно было жить. Даже если в молчании. - Нет. Он замирает и смотрит на меня удивленно. Сейчас он прежний - злой, надменный и очень некрасивый. Его глаза - тьма без проблеска искренности. Больная, жестокая, непонятная мне тьма. Я ненавижу эту нефть. Я готов прожить на дровах и углях. - Что - "нет"? Он растерян, и я тоже, потому что сейчас скажу ему правду. - Я тоже не могу это контролировать. Сижу, глядя в тарелку, и жду, что сейчас он меня ударит. Вот именно сейчас, жестоких слов ему всегда было не занимать. Скажет что-то о том, что я кретин, больной на всю голову, отчаявшийся и запутавшийся в поисках себя настолько, что трахаю сумасшедшего, и это самые сложные, но понятные мне самому отношения в моей жизни. Я, правда, многое понимаю, просто не в состоянии это объяснить. Но это не делает меня не уродом. Я странная, безобразная карикатура на добро. Как никто раньше этого не заметил? - Поттер... - Что? Он возвращается на свое место. Худые локти по бокам от тарелки, он закрывает ладонями лицо. Его лица осталось так мало... Рук еще меньше. Он словно весь истончился до прозрачности. Со мной. До этого он был жалким, а сейчас он слаб. Но он старается это контролировать. Он все всегда старается контролировать, но я еще не встречал человека, у которого это выходило бы так хреново. - Но с этим же нужно что-то делать, – его голос звучит устало и надломленно. – Вы хоть понимаете, что часть меня вас любит? – Я роняю вилку. Звонко так... Как могильщик лопату на гроб. Он вздрагивает. Еще секунда... Я вижу, как просыпается брезгливость и гнев. Он их гасит каким-то поистине невероятным усилием или насилием над собой. - Мы сейчас много можем рассуждать о повышенной возбудимости и ее проявлениях, но... Но, черт! Этой моей части важен не только секс, но и ваше одобрение, ваше хорошее настроение. Она хочет вам нравиться. Она хочет, чтобы вы поняли эту ее потребность и ответили тем же. - А вы - нет. Это не вопрос. - А я - нет, - это не ответ, а констатация факта. – И я не могу привыкнуть быть не целым, как и рассуждать о себе в третьем лице. Мне неприятно это с вами обсуждать, мистер Поттер. Вам тоже, но, на мой взгляд, уже назрела необходимость. Сейчас он скажет: «Нужно с этим покончить». Скажет, и я не смогу это оспорить, особенно после того, как он произнес слово, которое никогда не могло бы даже тонкой нитью пройти между нами. Для меня оно странность, немота и паралич, но с его языка оно соскользнуло так легко... Какая-то его часть меня любит, и он презирает ее за подобное чувство, а она все равно любит. Боже, до чего же это пряное и острое понимание. Если он сейчас просто заткнется, я буду счастлив. Неправильно и абсурдно, так, как никогда раньше не был. Мне нужна тишина. Чтобы хотя бы на секунду принять это странное слово. Я говорил его раньше, хриплым голосом, сжав в кулаки ладони, и в ответ тоже слышал, растерянно, не до конца понимая и принимая, но никогда оно не действовало на меня так. Я не чувствовал, что в нем столько граней. – Поттер, нам нужно прекратить вести себя так, как будто ничего не происходит. Меня словно ударили головой об стенку. - Что? - Мы занимаемся сексом. Регулярно - и это доставляет вам не меньшее удовольствие, чем мне. Никто из нас не готов сейчас обсуждать вопрос контроля над этой ситуацией, но и дальше в угоду вам рвать себя на куски я не намерен. - Что? Снова, как идиот, повторяю один и тот же вопрос. Он, наконец, смотрит мне в глаза, его взгляд холоден и пуст. - Поттер, я готов признать тот факт, что сплю с вами. То, почему так получается и почему я спятил так, как спятил, я не могу понять, мне не хватает памяти и часов в здравом уме, чтобы это осмыслить. Но я совершаю действия, стыдиться которых мне надоело. Я, черт возьми, хочу запомнить этот разговор. Хочу его записать и знать, что мы все обсудили. Хочу, чтобы после того, как мы бываем близки, вы не игнорировали мое нормальное состояние, а пытались дать мне понять, что нами достигнуты некоторые договоренности в плане совместного сосуществования. Мне нужно как-то собрать в одну кучу все то, чем я являюсь, а вы мне постоянно мешаете. Вы не можете быть терпеливы и добры по отношению к одной части меня и слепо ненавидеть другую. Это неправильно, это делает вас таким же сумасшедшим, как я! Нам нужно либо все изменить, либо раз и навсегда прекратить. Да, он все же сказал это, но сказал как-то неправильно. Он оставил мне выбор. Странный, наверное, ему самому не до конца понятный выбор. Он не был мной, и я им тоже не был. Что его терзало? Нежность и доверие, что он иногда ко мне испытывал? Его собственная потребность в принятии кого-то? Желание ласки и тепла, выраженное в неправильных, странных на его устах словах: «Я же хороший?». Но ведь нет же? Нет. Он не хороший. Я сам не нуждаюсь в нем. Мне не нужен этот разговор и эта чертова утка. Ему-то они зачем? Ну, зачем? Глаза щиплет, но это не слезы. Это необходимость метнуть в раковину тарелку с этой гребаной вкусной птицей и все отрицать, глядя на белые осколки. Отрицать... Я хочу его трахать, очень хочу, и это знание я ему уже пожертвовал. Мне не нужно пытаться принять это в нем или в самом себе. Я его ненавижу, тело может существовать вразрез с душой, и даже если для него это, как выяснилось, неприемлемо, то я так живу! Меня все устраивает. Мне не нужен этот разговор, не нужно связывать в узел несвязуемое. Я просто хочу продолжать заниматься с ним сексом, а потом убеждать себя, что этого не происходит. Меня устраивает чувствовать, как он меня отталкивает и гонит, едва опомнившись. Я даже привык к следующей за этим горечи. Я не могу принять его, не хочу даже пытаться. - Вы правы... - с этим надо покончить. На этих словах моя разумность кончается. Я, как минуту назад он сам, закрываю лицо руками. Мне все равно, что будет дальше. Он снова попросит его куда-то поместить. Пусть я, наверное, даже сейчас соглашусь. Давно должен был. С тех пор как беременная Гермиона впервые упрекнула меня в нежелании с ним расстаться. Но я не могу, не могу, потому что меня обнимают, и я не хочу открывать глаза и понимать, кто именно. Мне плохо. Я нуждаюсь в этом - в теплых руках, в пальцах зарывающихся в волосы. И я говорю что-то нелепое: - Утка была вкусной. - Как обычно, - хорошо, что по голосу никогда не разберешь. – Северус... Он не отстраняется, а я предпочитаю держать глаза закрытыми. Пусть это будет тот, другой. С этим я еще смогу жить. Не должен, но не просто могу а, наверное, даже хочу. Что за дурацкий день... *** - Ты хоть понимаешь, что происходит? Я обожаю и одновременно презираю Гермиону за то, что ей всегда удается быть категоричной. Нельзя иметь столь незыблемое мнение. - И что, по-твоему? Я наливаю ей чай. Она хмурится. - Я расскажу тебе, Гарри. Неделю назад ты притащил в свой дом Снейпа. Ладно, не спорю, учитывая обстоятельства, это было благородно. Я говорила с Джулией, любой нормальный человек на твоем месте поступил бы так же. Тут я целиком и полностью на твоей стороне. Потом ты решил, что не можешь положить его в Святого Мунго. Допустим, что-то в его поведении требует таких мер, и ты счел себя обязанным так или иначе что-то с этим решить. Заметь, я тебя все еще понимаю. Ты не хотел постоянного присутствия постороннего человека в твоем доме и нашел временную сиделку, которая приходит, когда тебе нужно отлучиться по делам. Я опять-таки понимаю, но, Гарри, что не укладывается у меня в голове - так это тот факт, что ты ни разу за эту неделю не попытался связаться с очень злой на тебя и разочарованной Джинни. Она же твоя невеста. Знаешь, это ненормально. Мне стало стыдно. - Было столько проблем. Гермиона, я не пытаюсь оправдаться, я просто... Она кивнула с явным сожалением. - Ты просто в принципе о ней не вспомнил. Гарри, я твой друг. Рону сложнее, он не хочет понимать эту ситуацию, потому что он - ее брат. Заставить себя любить невозможно, и если ты разлюбил... Не закрывайся, не оправдывай себя занятостью, просто поговори с ней. Она поймет, примет все, как есть, или не примет, но ты, по крайней мере, будешь знать, что поступил честно. - В чем мне нужно поступить честно? Я ее люблю. Просто принять на себя такого рода обязательства... - Ты о свадьбе? - Я о Снейпе. Мне с ним не просто. Она усмехнулась. - Ты сам хоть понимаешь, что говоришь? – она выглядит недовольно. - Девушка, с которой ты пережил многое и прожил вместе не один год, ушла, а ты даже не бросился ее догонять. Гарри, неделя - это не глупость и не равнодушие, это уже свинство. Ты сам понимаешь... Становится очень странно. - Понимаю. Но у нее тоже было право со мной поговорить. У нее учеба, которой я никогда не мешал, у меня теперь уже две работы Сложные, и одна из них мне даже не нравится, но я пока не нашел достойный способ от нее отказаться. Предлагаешь связаться с Невиллом? Он, разумеется, примчится, бросив то, что для него так много значит, и что дальше? Ты прикажешь мне до конца своих дней чувствовать себя подонком? - Нет, мне просто странно, что сейчас ты им себя не чувствуешь. Джинни совсем для тебя ничего не значит? Я пытаюсь спорить. - Значит, – подхожу к камину и бросаю горсть дымолетного порошка. – Нора, - голова Артура почти тут же появляется в камине. - Гарри, - вот уж кому практически никогда не изменяет доброжелательность. - Как ваши дела? Он улыбается. - Отлично. Мы с Молли просто никак не можем привыкнуть к министерскому особняку, вот и мечемся. Тебе позвать Джинни? - Да, Артур, спасибо. - Сейчас. Через минуту я вижу ее непривычно застывшее лицо. - Ты что-то хотел, Гарри? – сколько людей за эти дни успели убедить ее, что я ублюдок? Кого она сама убедила? - Я хотел поговорить, – это не просто. - Говори. - Видишь ли, так уж вышло, что я принял необдуманное решение, не посоветовавшись с тобой. Мне стыдно за это. Я поступил импульсивно, но так, как подсказывала мне совесть, и сейчас имею дело с последствиями этого поступка. Я не смогу избавиться от Снейпа до возвращения Невилла. Прости, что так вышло. - Где ты был с этими объяснениями шесть дней назад, когда я хотела их услышать? - Искал выход из сложившейся ситуации. - Не нашел? - Нет. И поэтому говорю сейчас то, что говорю. Если ты считаешь, что можешь вернуться при таких обстоятельствах, я буду рад. - Иди на хрен. Камин гаснет, я поворачиваюсь к Гермионе. - Ну и что я сказал не так? Она спокойно отвечает: - Все. Ты хоть сам понимаешь, что не любишь ее? Одного этого слова хватило бы... Но ты не хочешь его произносить. - Гермиона.... - Гарри, прекрати все это. Отпусти ее, если твое стремление быть с ней нежным перегорело. Не мучай никого. Просто смирись с происходящим. Снейп - не причина и не следствие. Он - повод для побега, и твой, и, наверно, ее тоже. - Гермиона... Она гладит мою ладонь. И кладет голову на плечо. Я знаю, что она всегда на моей стороне. Не потому, что не любит Джинни, просто думает, что у меня больше прав на ее тепло. Мне неприятно, что они с Роном ссорятся по этому поводу, и одновременно нравится, что она на моей стороне. - Гарри, я просто стараюсь быть объективной. Я люблю тебя, я люблю Рона, я люблю Джинни, но это не значит, что я должна кому-то из вас поддакивать. Ты во многом виноват, но все же не во всем. Это хороший поступок. Если ей нужно было от тебя уйти, она могла бы выбрать иную причину. Ты повел себя ужасно, но все же... Только не говори Рону, что я тебя оправдываю. - Не скажу. Но он был бы прав, и сам я себя не извиняю. *** 16.00 Мне стыдно. За разбитую посуду, за так и не сказанные слова. Я лежу на диване в гостиной и смотрю в потолок. Похоже, теперь у меня тоже есть своя точка, которую можно созерцать часами. Наверное, она появилась довольно давно, просто раньше я ее не замечал, а теперь вот, наконец, разглядел. Только у меня, в отличие от Снейпа, эта точка - не сосредоточение покоя и безразличия. Наоборот, она очень тревожная. Я не могу понять свои чувства. Это не Снейпу, а мне чего-то не хватает, чтобы все осмыслить. Почему я упрямо держал глаза закрытыми, пока он не ушел? Почему сейчас, слушая, как он звенит тарелками на кухне, я так мучительно переживаю, что его нет рядом, но не в состоянии сдвинуться с места? Я не знаю, какой он там, но еще хуже то, что сейчас я не знаю, какой я сам. Кто из нас более безумен? Кому больнее? Моя точка раскачивается из стороны в сторону вместе с потолком, а я упрямо слежу за ней глазами, опасаясь моргнуть. Я хочу, чтобы она меня поглотила. Хочу перейти границу, за которой все вопросы лишены смысла. Где мой порог невозвращения? Что должно случиться, чтобы я перестал чувствовать? Звонок в дверь не в состоянии заставить меня пошевелиться. Ни первый, ни второй, ни пятый. Снейп чертыхается на кухне и проходит мимо меня в холл, к входной двери. Мне страшно. Мне до липкой одури страшно, потому что точка лопается, и мой взгляд приклеивается к его спине и худым бедрам. Так же страшно было тогда, когда он впервые мне отсосал, странное чувство, что что-то уже произошло и теперь ничего не изменишь, нельзя отмотать время обратно, многое уже сломано. Вот и сейчас… Ну что со мной случилось? Тихие голоса в холле. Снейп, судя по интонациям, чем-то удивлен, но скорее доволен, нежели разочарован. Кого еще принесло? Нарциссу? Паркинсон? Его снова хотят у меня забрать? Сегодня я его отдам, просто чтобы не мучиться так больше. Нет, правда, отдам, пока моя голова не взорвалась вместе с этой чертовой точкой. Быстрые шаги. - Привет, Гарри. Странное чувство. Словно к этому все шло несколько месяцев. К такому вот банальному разрешению ситуации, которая минуту назад казалась мне неразрешимой. - Здравствуй, Невилл. Наверное, со мною что-то не так. Его загорелое лицо из радостного и оживленного вмиг становится озабоченным. - Гарри, ты здоров? Наверное, хорошо иметь таких друзей, очень хорошо, и я стараюсь выглядеть веселым. Вскакиваю с дивана, жму его руку, обнимаю, похлопываю по плечу. У меня все отлично. Правда. Ведь, правда? - Невилл... Но как?.. Я думал, ты вернешься не раньше, чем через полтора месяца. Он кивает. - Я тоже так думал, Гарри, но мне удалось закончить обучение быстрее. Ты не представляешь, сколько нового я узнал! Это просто чудо какое-то. Мне нужно многое тебе рассказать! Я вспоминаю о законах гостеприимства. - Чаю? Хотя какой, к черту, чай. Давай виски? Он отрицательно качает головой. - Прости, не могу, я три часа как вернулся. Забрал родителей - и сразу в больницу, – он оборачивается и, замечая Снейпа в дверях, понижает голос до шепота: – Как ты тут с ним справился? С ума не сошел? Сошел, но признаться в этом не хватает сил. Я совершенно спятил, но Невилл не должен чувствовать себя виноватым в этом - Все было не так уж ужасно, - в тон ему тихо отвечаю я. Он улыбается с благодарностью. Вот так должно выглядеть непокореженное добро - чистое, стойкое, открытое и глупое, способное узреть в окружающих только хорошее. Уже громче он говорит: - Ты меня, вернее, нас с профессором очень выручил. Спасибо огромное. Давай он сейчас поедет со мной? Мы только соберем самое необходимое. В пятницу я заеду за остальными его вещами, заодно мы сходим в наш любимый паб, и я обо всем тебе расскажу. «Нет!», - хочется заорать мне. Голова мгновенно наполняется какими-то идиотскими мыслями. Мое! Не отдам! Что я вообще знаю об этом Лонгботтоме? Какие у него дома условия? Да он же попросту дурак, и если однажды ошибся в выборе сиделки, то может промахнуться и второй раз. Он же все время на работе. А что если его постоянная помощница хуже миссис Пакстон? Как именно он его отвлекает? А что если... Чего он так быстро примчался? Или того хуже, его родители совсем безумные, что если Фрэнк... Меня самого тошнит от собственных мыслей. Я смотрю в честные карие глаза Невилла и мне блевать хочется от того, сколько во мне самом разного дерьма. Он хороший, я знаю точно, что он хороший, лучше, чем я. Он не будет никого трахать, поэтому и не станет нуждаться в оправданиях. Мое смятение меня пугает. Я должен это сделать. Должен остановиться сейчас, или сумасшедших в этом доме будет двое. Я ведь мешаю Снейпу, я не даю ему собрать себя в одну кучу и вместо этого сам ломаюсь под его странные стандарты. Это должно закончиться, так или иначе. Немедленно - или я не смогу дышать. Я должен сказать, но вместо этого ищу пути побега от ответа. - Ты же только вернулся, я вполне могу еще пару дней... - Не нужно, – я вздрагиваю, когда слышу этот голос. – На пару дней - не нужно. Невилл ничего не понимает, просто переводит растерянный взгляд с меня на Снейпа и обратно. Наверно, мне стоит радоваться, что он ни черта не смыслит в происходящем. Меня только что бросил человек, часть которого меня любила. Черт, о чем я думаю? - Все нормально, это не доставит мне неудобств. Гарри, тебе, наверное, нужно отдохнуть, а у меня, правда, все уже организовано. И мне так стыдно, что я все это на тебя взвалил. - Ничего. Вот именно, что ничего. Я сказал то самое слово. Ничего не происходит, ничего и не было. Ведь не было же? Я все эти месяцы убеждал себя, что живу иллюзией и с иллюзией. «Моего» Северуса не существовало. Мне все приснилось. Я бредил. Я... Я слышу хлопок двери, ведущей в холл. Сухой, не слишком резкий удар, не эмоциональный. Ничего не было. Я же хотел от этого избавиться? Хотел? *** Я просыпаюсь от дивного ощущения. Во мне словно кто-то медленно за ниточку распутывает странный кокон. Шелковые волокна такие тонкие и скользкие… Я дышу так часто и так свободно. Я понимаю: еще рывок - и... Наверное, я увижу что-то сокровенное. То, что скрыто, - чудо. Мне дивно хорошо, и я лечу к солнцу. Мое тело поет, как старая треснувшая арфа, которую давно забыли в чулане, но вот какой-то чудак-музыкант нашел, и у инструмента уже снова есть душа, потому что чьи-то пальцы ласкают струны. Я есть радость, я домашняя утка, которой хозяин в последний момент забыл подрезать крылья, и она смогла вырваться за границы птичьего двора, в неизвестность. Я золотой снитч, ласкающий крылышками ладонь победителя. Я бог, я дьявол, я царь горы... Я кончаю... Между сном и явью я взрываюсь калейдоскопом картинок и красок, невольно тянусь навстречу, с трудом заставляю себя поднять ресницы и... Падаю на самое дно ада. У меня нет даже слов, чтобы орать и ругаться. Я просто не могу это принять, мой мозг категорически отказывается. - Хорошо? – на меня смотрят его черные глаза, какие-то сыто восторженные. Его лицо в моей сперме, особенно ужасно смотрится капля на носу. Словно понимая это, он снимает ее пальцем и тут же засовывает его в рот. Это, должно быть, шок, потому что я совсем ничего не осознаю. Просто смотрю. Нет сил ни на презрение, ни на ненависть. Мой мир рухнул. Я не хотел, но это произошло. Он не вызывает ничего - ни ненависти, ни жалости, только страх. Мне почти физически больно смотреть, как он натягивает домашние брюки, виновато глядя на пятно своей собственной спермы на ковре, а потом забирается ко мне на колени. Я не могу даже пошевелиться, скованный ужасом того, что произошло. Его голова опускается мне на плечо, он мурлычет себе под нос какую-то песенку, снимает с меня очки и с любопытством их разглядывает. - Просто уйди, - мой голос звучит даже слишком хрипло. Я не привык... Мне от него больно - до дикого перестука сердца. Я знаю, что он ни в чем не виноват, но и я тоже. Я не спал ночами, я ретировался из своей постели так часто, что уже потерял счет. Я не Невилл, я не могу это контролировать. Не могу… Он смотрит на меня озадаченно, силясь понять, в чем же он виноват. Я не пытаюсь объяснить. Я не в состоянии говорить об этом, я не в силах его оттолкнуть, я вообще не понимаю, смогу ли я когда-нибудь двигаться. И что-то ломается в нем. В глубине его глаз зарождается какая-то огромная обида. Он медленно поднимается. - Но я… - Уйди. Еще секунда - и я кого-нибудь убью, не знаю только - его или себя. Он, понурившись, плетется к двери… Он не понимает, что произошло. Я, к несчастью, тоже, вот только думаем мы, видимо, о разных вещах. Глава 3. 17.00 Мне нужна квалифицированная помощь. Невилл увел не того сумасшедшего. Нужно выпить какое-то зелье или, может, просто удариться с разбега головой об стену? Я сам не знаю, что мне нужно. В глаза словно насыпали песка, и из-за него мир видится через какую-то серую слезливую дымку. Мне плохо. Не как-то эфемерно, скорее физически. Сердце бьется медленно и вяло. Как оно вообще на это способно, когда кажется, что кто-то налил в грудь расплавленный свинец? Я тупо смотрю в мусорное ведро. Осколки чашки и тарелки, какие-то остатки. Чего? Должно быть, целой жизни. Я помню, как улыбался Невиллу и заставлял себя не смотреть на Снейпа, помню, что все, что он забрал, уместилось в маленький черный саквояж. Как мало он вынес из моей жизни, но, черт возьми, как много он в нее привнес. Я понимаю это, едва закрывается дверь и повисает тишина... Она теперь иная. Не мирная и не воинствующая. Так вот что такое пустота? Я не знаю, что мне делать. Я просто созерцаю мусор. Далась мне эта чашка? Ну и что - что подарок Джинни. Кто вообще такая эта Джинни, что я переживал из-за гибели ее любимых занавесок так, что ударил Снейпа? Просто имя из прошлого. А внутри что-то так непривычно звенит... Я пытаюсь с этим бороться. Взмахом палочки уничтожаю мусор вместе с ведром. Жаль, что мне не загореться самому, и хорошо, что я не феникс. Что-то подсказывает, что эта странная боль возрождалась бы вместе со мной. Я хочу дышать, и непонятно, почему это выходит у меня так плохо. - Я свободен! – ору на весь дом, чтобы заставить себя поверить. – У меня все хорошо! Должно быть, именно так, мне ведь больше не нужно переживать, страдать или трахаться. Я блаженно, до одури одинок. Могу ходить по дому голым, могу покрасить стены в пурпурный цвет, могу... Да ни хрена я не могу! Я пытался себя в этом уверить, даже с кухни ушел и включил компьютер. Меня давно поджимают сроки. Какая прекрасная возможность поработать! Увы, ничего прекрасного в ней не нашлось. Вместо этого я снова плетусь на кухню в надежде начать профилактическое лечение навалившегося на меня одиночества остатками вина. Но едва моя рука тянется к бутылке, я замечаю листок, исписанный его аккуратным почерком. Хватаюсь за него и перечитываю с какой-то странной меланхолией. Как можно было оставаться худым, будучи таким гурманом? Когда он только поселился у меня, я не знал даже названий половины требуемых им продуктов, благо, улыбчивые девушки в супермаркетах помогали мне разобраться во всей этой тарабарщине. Зато теперь указанные икряные морские гребешки вызывают во мне одновременно панику и умиление. Я очень любил, когда он их готовил с экзотическими фруктами и великолепным сладковато-острым соусом. Однажды он даже делал это голым, сразу после секса, просто потому, что я был голоден, а он хотел быть особенно хорошим. Тогда наши желания так совпадали... Он сидел у меня на коленях и сам меня кормил. Ему нравилось. А я знал, что это не вечно. Что еще немного, и я смогу сказать: «Этого не было». Это не он... Или все дело в том, что это был не я? Ужасные мысли. Им самое место на помойке. Мне вдруг становится понятно, что нужно сделать, чтобы обрести душевное равновесие. Надо уничтожить память. Этого не было, его не было. Я испепеляю список и с особым рвением лечу в комнату наверху. Там все еще слишком много его вещей. Одни эти наборы... К черту. Я не был с ним добр, я вообще с ним не был. И я, конечно, не стану ничего выбрасывать. Это было бы глупо и мелочно. Просто соберу в пакеты и с глаз долой... А в пятницу придет Невилл и все заберет. Мне почти весело. Я легко и даже аккуратно складываю его вещи. Я первый клиент в психиатрическую лечебницу... Снейп? Да он еще нормальный. В худшие дни он не вел себя как дурак, отплясывающий джигу с чужой пижамой. А что? Может, это мой способ изгнания злых духов. А ведь он был злым. Он был причиной смерти моих родителей, он... Невероятно целовался и как-то по-особому называл меня Гарри. Потому что это был как бы и не он вовсе. Или не был... Неважно. Мне хоть пять минут удается не думать, пока я не замечаю приоткрытый ящик тумбочки. Я не стану проверять... Черт... Пижама летит на пол, а я ласкаю пальцами гладкую полированную древесину, все еще повторяя: «Я не буду». Но мне отчего-то очень нужно знать, действительно ли он забрал себя из моей жизни. Я открываю ящик. Он всегда так скрипел? Словно ногтем по стеклу или моим и так весьма потрепанным нервам. И я вдруг понимаю, что снова дышу так, как надо, а сердце бьется даже слишком часто. Вот она. Маленькая паранойя в кожаном переплете. Я еще помню те первые черные волоски, заложенные между страниц. Он сам о них забывал при смене состояний, а потом подозрительно на меня косился, пока однажды я не сказал: «Снейп, мне нет дела до вашей жизни. Невилл вернется - и все это закончится. Я ничего не желаю о вас знать и никогда не прикоснусь к этой книге». Тогда он впервые поверил мне, будучи нормальным. Не начал вспоминать факты из нашего прошлого, которые подтверждали, что я всегда, при первой же возможности лез в его чертову темную душу. Он просто перестал его прятать. Мог ли он его забыть? Что это? Намерение? Его отсутствие? Он просто не хотел, чтобы этот дневник попался на глаза Невиллу? Я слишком много думаю о Снейпе. Я пытаюсь найти объяснение необъяснимому. Мне надо изгнать его дух, надо уничтожить все, что нас связывало, пусть даже в иллюзии. Я всерьез намерен совершить святотатство, после которого пути обратно не будет. Мне не нужно держать слово! Я уже определился с тем, что я дерьмо. Это просто для того, чтобы со всем покончить. Я делаю что-то, за что меня можно и должно ненавидеть. Я хочу этой простоты чувств! Но то, что меня постигает... Нет, это даже не разочарование. У обложки такая липкая кожа, или это мои ладони такие потные? Там вообще нет записей. Нет, наверное, раньше они были... Я лихорадочно листаю страницу за страницей. Ни дат, ни событий, ничего... Только частые росчерки пера, агрессивные, пытающиеся собой что-то скрыть, иногда так сильно, что в страницах дырки. Что? От кого? С чем он так боролся? Ответ обнаруживается на последней из заполненных этими частыми росчерками-отрицаниями страниц. «Я люблю Гарри», - неровным почерком, и чуть ниже вполне каллиграфичным, но в каждой черточке - излом и весомое, ироничное, полное тоски и скорби поражение: «Ну и черт с тобой, люби!». Мне больше не хочется злиться и что-то кроить или перекраивать. Сейчас я тот, кто нуждается в ласке. Я лежу на его кровати, прижимая к груди странное, пленительное бумажное чудовище, а в ушах звучит томный джаз. Дай мне волю, я бы... Я бы отыграл все назад. Нет, это то единственное, что невозможно, но я бы попробовал. Я бы сказал, что тоже попытаюсь поверить в то, что между нами странная, но осязаемая явь. Я стал бы не терпеливее, но, наверное, добрее. Мне нужно было сказать Невиллу: «Я хочу, чтобы он остался навсегда». Боже, я ведь, правда, этого хочу. Осознание такое безумное и такое болезненное... Да, я хочу! Даже если мой копчик раскрошится от его побегов. Даже если он окончательно свихнется от моих. Он мой... Нет, неправильно - но я не могу думать иначе... Мой. Я им владею. Частью, частичкой, крупицей, но хоть она моя. Проклятье, а не сокровище, но принадлежащее только мне. Я обнимаю его дневник так, что страницы безжалостно мнутся, но мне хочется продолжать... Черт! Я бы с этими долбаными листами целовался. Мне нужно прижиматься губами к этим словам. В их чернильном привкусе больше жизни и радости, чем когда бы то ни было в моем теле. Я повержен, я не вправе… Весь мир меня осудит, но я счастлив. И этим чувством надо поделиться. Его нужно разделить и оправдать, и спятить еще больше. Я хочу терпеть, я стану. Буду помнить о том, кто мы есть, буду проклинать, но пока хоть часть его... Мне не нужно заканчивать эту мысль. Мне нужно разложить по местам его вещи так, словно этого часа отчаянья не было. Потом я просто один раз скажу "прости" и заберу то, что мое. У всех заберу, даже у собственных недоумений и горечи. Он же смог. *** Я не могу спать, я запираю на ночь двери в спальню, я не смотрюсь в зеркала, потому что все, что они могут отразить, - это стыд. Мне даже разговаривать с ним сложно. Он вызывает болезненное отторжение. Вы же не станете бить ребенка за то, что он причиняет вам боль? Он просто не знает правил игры взрослого мира, потом вы расскажете, научите, объясните, почему так нельзя делать, а я даже этого не могу. Слов не подберу, да и забудет он их через пару часов. У него затравленный взгляд побитой собаки каждый раз, как я от него шарахаюсь. Все его игры теперь какие-то грустные, а в песенках, что он мурлычет себе под нос, мне слышится мотив реквиема. Я почти завидую Снейпу в нормальном состоянии. Для него ничего этого не было. Он воспринимает мое нежелание с ним говорить как должное и, наверное, даже радуется ему. Зависть - плохое чувство, но я завидую… Особенно когда слышу, как он кричит во сне в своей спальне. Я ворочаюсь, обнимаю подушку, но никуда не иду. Меня хватает на три дня, которые кажутся тремя вечностями. Потом однажды что-то во мне не выдерживает. Наверное, я никогда не смогу равнодушно взирать на страдания живого существа. Я вспоминаю ту чертову утку, и понимание того, что я запер его «в чулане под лестницей», не дает мне спокойно уснуть. Наверное, в эту секунду он действительно становится в моем сознании чем-то разделенным - на Снейп и не Снейп. А не к Снейпу я не могу так относиться. Мне не свойственна жестокость. Я встаю и иду в спальню для гостей. Он уже не спит, сидит на кровати в свете ночника, обняв свои колени, и тихо всхлипывает. Странная поза для взрослого мужчины, и я внутренне успокаиваюсь. Это почти легко - сесть рядом. Черные глаза смотрят настороженно. Ему нужно тепло и ласка, а не очередное отторжение. Я понимаю. Вот это уже тяжело… Казалось бы - всего-то поднять руку и дотронуться до его плеча, но я словно сдвигаю горы. Он вздрагивает, хочет податься навстречу, но не решается. - Ты больше не будешь на меня злиться? - Я не знаю. Снейп кивает. - На меня все время без причины злятся какие-то люди. Я их не понимаю. Разве я плохой? Разве я делаю что-то плохо? Множество вещей. Но я не Невилл, я не могу краснеть и обсуждать, что подкрадываться к спящему человеку и сосать его член - это дурно. Он не поймет, что плохого в удовольствии, его моральные устои сейчас такие же шаткие, как его психика. Других грехов у этого Снейпа нет и, наверное, не будет, а я еще помню, что такое быть битым ни за что. Почему он должен отвечать за поступки того, другого, нормального? - Я буду злиться, только если будет причина. - Хорошо, - он обнимает меня за шею и закрывает глаза. Я понимаю, что его дыхание учащается, а пальцы гладят волосы на моем затылке отнюдь не невинно. Неужели даже такое простое действие можно до отказа наполнить сладковатым грехом с отчетливым запахом тлена? - Не надо. Он немного отстраняется. - Но почему? Я не должен все объяснять… Да я и не могу. - Просто не делай этого. Давай я посижу, пока ты не заснешь. Он выглядит озадаченным. - Но ты же тоже хочешь, - его рука беззастенчиво сжимает мой член, и я со странным горьковатым удивлением понимаю, что да, хочу. Он не дает мне об этом задуматься, не дает проанализировать ситуацию и осознать ужас того, что я хочу Северуса Снейпа. – Это приятно. Он хорошо целуется, слишком хорошо. А я… Я как-то пассивно отвечаю. Мне нужно о чем-то подумать… Нет, мыслей нет, как, впрочем, и неудобств. Мне не с чем особо сравнивать, но первые поцелуи с Джинни были упоительно ужасны - сталкивающиеся зубы, чуждые скованные движения, а со Снейпом все просто, наверное, даже слишком. Его ладони прохладные, а кожа очень тонкая, мне даже оттолкнуть его страшно, потому что кажется, что непременно останется синяк. Да я и не хочу. Это потом я что-нибудь придумаю, какое-то оправдание болезненной эрекции, начну терзать себя вопросами и шляться по борделям, а сейчас я просто хочу... До какой-то странной необходимости. Мне нужно трахнуть его и обо всем этом забыть. Никто не узнает, никто не вспомнит, даже я сам, если очень постараюсь. Для него это важно, а мне - очень нужно. Так почему нет? Мне хорошо и очень, до странности, нежно. То, как он берет мой член в рот, то, как потом толкает меня на подушки и медленно насаживается на него. И, конечно, слюны в качестве смазки недостаточно, но мне уже плевать. Он такой тугой, узкий и горячий, что может быть каким угодно - некрасивым, безумным, Снейпом… Мне сейчас все равно, я просто с особым наслаждением всматриваюсь в сладковато-мученическое выражение его лица. Я чувствую странную истому на грани боли, для него - физической, для меня - иной. Мои руки сжимают и ласкают его ягодицы, и я теряю голову от оргазма настолько, что могу затем только смотреть, как он тяжело дышит, лаская собственный член, а потом заливает мой живот спермой и падает мне на грудь. Это неважно. Смысл в другом. В том, что я молча сношу нежные поглаживания моей груди и закрываю глаза в первой за последние дни умиротворенной сонливости. Это ужасно, но до чего же хорошо. И этой ночью не будет никаких кошмаров, потому что худшее уже произошло. *** 18.00 Красивая, вся золотистая, как осенняя клумба. Такой вид называют цветущим. И отчего мир сегодня вдруг стал казаться мне ярче, неприхотливее и одновременно сложнее? Я больше не понимаю вселенную, но мне начинает нравиться в ней жить. - Так что случилось, Гарри? Она поднимает волосы, смотрит на себя в зеркало, смеется и позволяет им снова волной рассыпаться по плечам. Она спешит на свидание, я не намерен долго отнимать ее время. - Я должен извиниться, - нет, правда, должен. Я вдруг почувствовал острую необходимость примириться со всеми, кого обидел. Если я буду достаточно хорошим, то у меня все, должно быть, получится. Ведь хорошим удается даже невозможное. – Я повел себя как свинья. Она пожимает плечами. Такая далекая, такая чужая, словно всех этих лет не было. И как же мне хорошо от того, что она такая чужая. Я готов ей за это руки целовать, ведь это значит, что хоть я и свинья, но я не сделал главного: не пропустил в погоне за иллюзией покоя что-то по-настоящему свое, истинное и бесценное, то, что никому не позволю отнять у себя, как ту утку. - Кто она, Гарри? - Что? – вопрос такой неожиданный, что я застываю в процессе поиска новых извинений. Джинни улыбается. - Гарри, люди склонны понимать то, какую боль причинили кому-то своим безразличием, только когда сами влюблены и осознают, что станут испытывать, если с ними поступят подобным образом. Мне было очень больно, но это была правильная боль, я гневалась, злилась, а потом поняла, - она смешно хмурится. У нее озадаченность всегда выходила забавной. - Почему я сама не бросилась обратно, когда ты так легко обо мне позабыл? Наверное, тоже перегорело. И стало вдруг удивительно легко. Я поняла, что не могу любить тебя больше, поэтому если ты пришел сказать, что у тебя появилась другая девушка, это уже не важно, могу только порадоваться за тебя. - Джинни… Она не прислушивается, задумчиво крутя в руках сумочку. - Впрочем, я сама давно догадалась. То, как ты пробовал со мной помириться, и эти твои виноватые взгляды, словно ты вообще считаешь себя не вправе смотреть мне в глаза… В общем, все с тобой, Гарри, ясно, и я не злюсь, так что можешь нас даже познакомить. Обещаю не грузить ее своими воспоминаниями о наших не самых простых буднях. Я представил эту картину, и мне сделалось дурно. Знакомить Джинни с человеком, который сжег ее занавески? Впрочем, наверное, по ее мнению, это наименьшее из его прегрешений. Мне стыдно до одури, но я понимаю, что это неправильно, если я не скажу сейчас ей, то уже никогда никому не скажу. А мне надо будет. Хотя бы ему. Обо всех сложностях и сомнениях, о моем безумии и желании, чтобы оно длилось. - Джинни, у меня есть определенные чувства, но это не девушка. Начало мне удается легко. Она старается это осмыслить. Ее улыбка несколько натянутая, но теплая. В конце концов, она всегда была хорошей, знала цену отношениям и пыталась над ними работать. Неудачно, но, в отличие от меня, она всегда пробовала. - Гарри, ты гей? Я пожимаю плечами. - Кто бы знал. Просто сейчас меня привлекает мужчина. Она отшвыривает сумочку и садится рядом со мной на кровать. - Ну, наверное, это не удивительно... Я в том смысле, что ты никогда не засматривался на мою грудь, а млел от задницы. Я фыркаю. Это, правда, смешно звучит. В нашем сексе всегда чего-то не хватало. Наверное, наличия у нее члена, который мне бы понравилось сосать. Я снова лечу в своих мыслях в объятия физиологии, хотя умом понимаю: дело не в этом, да и практика уже кое-что доказала. - Нет, Джинни, все не совсем так. В смысле, мое влечение носит ярко выраженный сексуальный характер, и я не уверен в том, какая это часть айсберга, но... Мои слова такие путанные, что даже мне себя не понять. - Да ладно тебе. Какая разница, мне просто приятно думать, что я рассталась с парнем, потому что ему нравятся парни. Тогда в этом как бы нет моей вины. - Ее и так нет. - Ну, не знаю. Я обнимаю ее за плечи, и она не отстраняется. Мне не впервые хорошо быть с нею, но еще никогда не было так просто. - Давай этот разговор пока останется между нами? Она кивает. - Давай, если ты мне признаешься, кто счастливчик. Только не говори, что это Невилл, хотя нет, говори, будет здорово. - Что?! – я ору это громче, чем мне бы хотелось. В моей голове словно взорвали бомбу. – Невилл? При чем тут... Она удивленно на меня смотрит. - Гарри, только не делай вид, что ты не знал. Не то чтобы он давал объявление в газетах, но это очевидно. У него никогда не было девушки, и вообще... Я пыталась свести его с Луной, у них такие хорошие отношения, но Гермиона сказала, что у меня ничего не выйдет, потому что Невилл - гей. - А откуда она знает? - Он сам ей сказал. Она как-то спросила напрямую, и он сказал. Мне странно холодно и... - А почему я не знал? - Гарри, но это его личное дело. Скажем так, если он не считал нужным это афишировать... – она раздраженно пожимает плечами. – Ты-то чего так злишься? Я злюсь? О, нет, я в гребаном бешенстве. Я чувствую себя так, словно меня обманули. Я доверял ему, я верил ему больше, чем себе. Я позволил Снейпу уйти с ним. Я не придал значения своим сомнениям, я... Ну да, ревнив, причем охренительно. При одной мысли, что на коленях у Лонгботтома сейчас сидит кто-то, кому очень нужно услышать, что он хороший, мне хочется убить или умереть. Вскакиваю с кровати. - Джинни, мне надо идти... Я... Она недоумевает, а потом ее губы вздрагивают. - Гарри, это же не... – не знаю, какой ответ Джинни читает на моем лице, но ее губы дрожат, а глаза полны огромной жалости, хотя она, как ни странно, смешана с пониманием. – Это невозможно. Я смотрю в пол, потому что должен, потому что иначе странная обида порвет мои жилы. Но я смогу победить даже ревность, я знаю, что смогу, если не стану отрицать. - Да, Джинни. Надеюсь, ей этого хватит. Наверное, хватает, потому что она как-то странно и обреченно кивает. - Знаешь, я, наверное, интуитивно что-то такое предчувствовала. Из масла и уксуса, огня и динамита и многих других вещей, так же славно «гармонирующих» друг с другом, при смешивании всегда происходит только одно – взрыв. Вы всегда, сходясь, творили хаос, может, поэтому мне так не хотелось жить с вами. Опасно находиться так близко к источнику. - Разрушения? - Не всегда, Гарри. Магглы считают, что подобное явление в космосе сотворило вселенную. Не знаю, правы они или нет, но удачи тебе. Ее понадобится ой как много. Я поцеловал Джинни в лоб и аппарировал, зная, что в этот раз мы поговорили так, как нужно, и эту странную теплоту между нами, наконец, невозможно испоганить. Она не обидится, что я так спешу не к ней, больше нет. А я... Я наконец-то люблю ее именно так, как должен - без тревог и сомнений. Как друга, чье плечо всегда было надежно. *** - Джинни... - Гарри, это все еще камин. А я отказалась так обсуждать что бы то ни было. Она все еще в бешенстве, но оно уже какое-то вялое. А я виноват, я виноват так, что даже не в состоянии сформулировать всю степень вины. - Прости, я не смог на сегодня договориться с сиделкой. Знаю, что сам пригласил тебя на ужин, но... Давай завтра? Я прошу тебя, Джинни. Она пожимает плечами. - Я не знаю, у меня практика до вечера. Я почти умоляю. Мне это очень нужно. - В любое время. Анна завтра сможет остаться даже на ночь. Мы обо всем поговорим. Ей хочется меня послать, но она все же кивает. - Хорошо, Гарри, я свяжусь с тобой, когда вернусь. Я в состоянии сказать только одно: - Спасибо. Дверь за моей спиной скрипит, и я только надеюсь, что это не тот Снейп, который стал мне так до горечи понятен. Известен так, как я никогда не жаждал быть о нем осведомленным. Узкий, открытый, горячий. И судьба меня не подводит. - Поттер, я могу выбрать книгу? - Простите, у меня личный разговор. Вы не могли бы заглянуть через минуту? - Здравствуйте, профессор, - говорит Джинни, просто чтобы что-то сказать. Хлопок двери служит ей ответом. Его манеры всегда были своеобразными. Ей все равно, она только пожимает плечами, а я чувствую себя до странности обиженным. Он ничего не помнит, ему плевать, а вот мне - нет. Мне не плевать, потому что я еще в поиске свой мантры, что поможет примириться с происходящим. Потому что мне нужно ее срочно найти, потому что я, на свою беду, помню все. Я осознаю, что теряю то, что долгие годы было настоящим, идя на поводу у прогорклой иллюзии. Я должен бороться, даже если не знаю, за что и как. И я делаю! Что именно - уже нюансы. Я должен понять себя, и это как-то связано с тем, что на следующий день я полтора часа выбираю рубашку, привлекая к этому процессу даже улыбчивую Анну, которая учится на колдомедика и, на наше со Снейпом счастье, закончила Дурмштранг, а потому знает о нас благословенно мало. Не понимаю, откуда во мне такое усердие. Точнее, догадываюсь, и меня душит не непривычный галстук, а именно это. Это не ради Джинни. Это моя игра в нормального Гарри Поттера, потому что этой ночью я снова закрыл дверь и не спал ни секунды. Терзался, воевал с подушкой, пытался добиться покоя и к рассвету, вроде, даже получил его подобие. Бессонница и следующая за ней апатия в состоянии притупить многое, даже боль и очень неправильные чувства. - Гарью пахнет, - Анна перестает расправлять узел странного аркана на моей шее и бежит к двери. Удивительно, что я не чувствую запаха. Я вообще в последние дни чувствую либо слишком много, либо как-то сразу очень мало. Едва следом за ней я вбегаю в гостиную, зрелище меня поражает. Это отвратительно, но это красиво. Занавески пылают, чудно и ярко, а виновник всего этого сидит на полу и посмеивается чему-то... Нет, я не знаю, что на меня находит. Просто моя странная тяга вечно воевать... Это мой дом, тот, в котором я был рожден и был бы счастлив, если бы не он. Это мой мир, который я хотел бы сохранить, но он мешает. Он так чертовски мешает мне жить... Сейчас это прорывается даже через нежную улыбку, с которой он на меня смотрит. Это не человек и не безумец, это лукавый бес, который пьет меня по капле, уничтожает размеренно и намеренно. Я делаю шаг вперед и бью его по лицу. Удар такой сильный, что костяшки пальцев горят не хуже штор. Он падает на ковер странной изломанной куклой, его глаза так пусты, что мне кажется, это я сам впервые щелкнул его внутренним тумблером и породил покорное нечто, удобное мне самому. Но это иллюзия, как многие, его руки сжаты в кулаки, его губы складываются в странную гримасу отвращения. - Что вы делаете? – Анна машет палочкой, гася пожар. И почему она выбирает для этого чары, от которых ведра воды льются нам на головы? Я мокр и жалок, Снейп избит, она сама нас не понимает. Просто становится ясно, что никто никуда не пойдет. Побег из этого ада нереален. Я протягиваю руку, он отползает в сторону по мокрому ковру. Теперь его зрачки живые, в них паника, ужас и все еще отвращение. - Ты плохой. И он тоже. Я знаю это всегда, а он - только несколько часов в сутки. - Северус... Мне не должно быть стыдно, но это происходит. Я не хочу извиняться, я не должен и не могу. Он все уничтожает, только это он в жизни и может. Он встает и бросается прочь из комнаты. Я не должен его жалеть. Не должен извиняться перед Джинни в сотый раз, но я перед ней извиняюсь, хотя она даже не выглядит удивленной. Я извиняюсь и перед немногословной, но очень неодобрительной Анной, только перед Снейпом не могу. Вместо этого я в мокрой рубашке почти всю ночь сижу на полу под его впервые запертой дверью. Слушаю его крики, все эти бесчисленные «Папочка, не надо!», и в три часа, понимая, что раскаянье скоро сведет меня с ума, просто открываю дверь взмахом палочки. Он не был хорошим, никогда, но ведь и я, наверное, тоже? Потому что мне плевать на то, что он отбивается и боится. Я сам не в состоянии успокоиться, пока, наконец, с силой не прижимаю его к груди и не вдыхаю запах его волос. Он дрожит от ужаса, я - от гнева, но во мне в эту секунду живет странное непреодолимое понимание, что нам все же лучше сейчас дрожать вместе. Тем более что я уже, наверное, смирился. Я попробовал вкусить другое утешение, я попробовал трахнуть кого-то ради чего-то... Но мне не было хорошо тогда и не будет сейчас, просто важно, что и успокаиваемся мы тоже вместе. И надо с этим смириться. Купить смазку, новые шторы и перестать себя изводить. Нельзя страдать по несуществующему. Моя мантра найдена. *** 19.00 Важно не то, что ты сходишь с ума, а то, как именно ты это делаешь. - Гарри? Невилл выглядит удивленным. Я сухо констатирую, что выражение лица ему идет. Этакое добрейшее существо в джинсах и клетчатой рубашке, все еще полное и немного нелепое, но кто знает, может, его лишние килограммы и простодушие - такая же неважная вещь, как моя редкая растительность на груди и прогрессирующие безумие. - Не помешаю? Он хмурится. - Не то чтобы, я просто ищу выход, а он никак не находится. Папа непременно хочет бобы со свининой, а мама - сырную запеканку, и это притом, что я вообще не умею готовить, помощница отпросилась на пару часов, а в холодильнике только яйца, - Невилл пропускает меня в дом. – Но ты не стой на пороге. Входи, может, подскажешь телефон хорошего ресторана, где все это приготовят за полчаса, иначе они, наверное, меня самого съедят. - А чего хочет Снейп? Я это спросил? Да, шпион из меня, наверное, вышел бы хреновый. Невилл озадачен. Ненавижу эту его озадаченность, словно ему вообще впервые пришло в голову задуматься об этом. Но ведь это он, а не я начал. Хотя мне сейчас жаль, что не я. Очень. Я ведь думал о Снейпе куда больше! Не стоит вспоминать, что именно, но ведь думал! - Не знаю, Гарри, - знает. Я смотрю на него и понимаю, что он знает все, ну, или догадывается. Причем не о кулинарных пристрастиях Снейпа, а о том, почему я здесь. – Так, может, ты все же зайдешь? - Ты с ним спал? Я говорю не то и не так. Его взгляд полон странного насмешливого тепла. Насмешливый Невилл? - Нет, Гарри, – камень, что сейчас слетает с моей души... Он огромен. Мне хочется привалиться спиной к косяку и до слез смеяться. Боже, как мне хорошо. Как до одури чарующе прекрасно. - Значит, я могу его забрать? - Он что, кукла? Неодушевленное существо, которым ты вправе распоряжаться? – Невилл смотрит на меня как-то странно, и легионы сомнений атакуют меня снова. Мне тошно оттого, что я понимаю, что именно Невилл хотел сказать, лучше него самого. Снейп - не моя гребаная утка. Я это знаю, но... Мне нужно, мне чертовски необходимо его увидеть, и еще флакончик с быстродействующим ядом. Если я хочу умереть гордецом, то принять прямо перед встречей, если униженным и растоптанным - то сразу после, но я не могу не видеть его, пока книжица с одним огромным смыслом оттягивает карман. Принять можно что угодно и кого угодно, нужно просто время, желание, хорошие нервы и, наверное, сила. У меня нет ни первого, ни третьего, ни четвертого, только одно огромное второе. Я соткал свою ложь из одного желания, и теперь другому стремлению все это расхлебывать. - Невилл... Он смотрит на меня довольно холодно. Он, который всегда был понятным и теплым. - Да, Гарри? - Я его люблю. Слова срываются с языка так легко... И все, наконец, становится на свои места. Я люблю его. Это то самое, чему я все время искал название... - Кого его? Или, правильнее спросить, какого? И почему Лонгботтому все нужно сломать? Он с детства такой неуклюжий, ему нельзя ничего даже на время дать в руки, особенно свое сердце. И правда, какого Снейпа? Я не знаю. Ведь этого человека, по сути, не существует, ничего нет и... Я не могу закончить эту мысль. Отчего-то вспоминается не это его «я хороший?», не феерический секс и даже не ночные кошмары. Я вижу перед собой узкие ладони, закрывающие лицо, красивые буквы, в которых столько смысла, и это его «Ну и черт с тобой»... Я думаю о непонятно чьих пальцах в моих волосах, и мне не тяжело, скорее, прекрасно, больно, сложно, горько, но очень нужно. - Кого? – и снова я хриплю, как ветка, потрескивающая в пламени костра. Я и есть эта ветка, я горю. – Северуса Снейпа. Мир мне этого не простит, меня никто не поймет, но мне не нужно ни понимание, ни прощение, меня не тревожит ничего, кроме пьяной истинности собственных чувств. Невилл кивает. Его глаза отчего-то удивительно грустные, но в них столько смирения. И я не могу не спросить. - А ты? Он улыбается. - Не Снейпа. Я, Гарри, люблю тебя. Мне странно. Мне почти стыдно. Все эти годы, его доброта, его понимание, его доверие. Я даже не задумывался, чем все это заслужил. Мне вообще не приходило в голову думать о чувствах окружающих. Я все время на чем-то зацикливался. То на своей борьбе, то на своей боли и тоске. Если так пойдет дальше, то перед сколькими еще людьми мне придется извиняться? - Прости. Он пожимает плечами. - Не стоит. Львы и ягнята плохо сосуществуют вместе. Кому-то непременно в итоге будет больно. Либо агнец будет съеден, либо лев подавится в процессе поглощения. У меня и так много проблем, Гарри, чтобы создавать себе еще одну, мучаясь собственным влечением к такому человеку, как ты. Я люблю тебя, Гарри, но ничего не хочу по этому поводу предпринимать, никогда не хотел. Просто подумал, что ты должен знать, чтобы перестать меня подозревать во всякой ерунде. Я этого не заслуживаю. - Невилл, - я понимаю, что обидел его. И, наверное, странная легкость нашего общения навсегда потеряна, но ему не жаль этой утраты. И правильно, я не был достаточно хорош, чтобы обо мне сожалели. – Прости. - Он в Аргентине. Когда мы вернулись сюда, Снейп с пристрастием допросил меня обо всех изученных методиках. Я рассказал о них и о том, что людям на его стадии они достаточно хорошо помогают. Шансы высокие. Существует, конечно, некоторый риск, что произойдет ухудшение, но он незначителен. Снейп пожелал рискнуть. Он вернется сегодня или завтра, в зависимости от того, какие чары ему назначат. Но ты можешь не ждать, а отправиться в Святого Мунго, там попросишь Джулию проводить тебя к нашему действующему портключу связи с их клиникой. Не знаю, будет ли он рад тебя увидеть, но это уже не мне решать. Я схватил его руку и сжал. - Невилл, спасибо тебе. За все. Он улыбнулся. - Гарри, я не знаю, будешь ли ты счастлив, но мне бы этого хотелось. Любимым людям не желают зла. Можешь воспользоваться моим камином. И все же он дурак и мазохист, но такой милый, этот Невилл. Сам я так не могу, и, наверное, хорошо, что не могу. Мои чувства нелогичны, но они истинные. Я не стану равнодушно смотреть, как Снейп уходит с кем-то другим. Я найду способ заставить его вернуться в мою жизнь. *** - Поттер, я не хочу оставаться в вашем доме. Это идиотизм какой-то. Я знаю. Мы оба это знаем. - А вам есть куда пойти? - В клинику. У него очередной приступ истерики, во мне она почему-то всегда будит апатию. - Я уже говорил - решать Невиллу. - Поттер, только не делайте вид, что вам приятно мое общество. - Нет, но я смирился. Он в бешенстве. - Смирение, Поттер, это не то, на основании чего принимают на себя обязательства заботиться о человеке. Ненависть и безразличие - плохие декорации для совместного быта, а поскольку лучших у нас нет, я настаиваю на возвращении в больницу. Меня, в отличие от вас, беспокоит собственное психическое здоровье, мне не нужны новые потрясения. Я не хочу с ним спорить и обсуждать что-либо. Все равно это разговор на пару часов. Потом он забудет и будет всем доволен. Позже, наверное, снова будет потрясен сложившейся действительностью, и это уже закономерность. Мне плевать на его чувства, когда он такой. Ему не хватает целостности? Не мои проблемы. Это эгоизм? Может быть. Я уже привык к трем постояльцам. Искать индивидуальный подход к каждому? Увольте, между «плохо», «хорошо» и «никак» никогда не будет синтеза. И я не пытаюсь в своем сознании все это объединить. Он пытается? Я уже сказал, это его проблемы. *** 20.00 Холл клиники в Буэнос-Айресе встретил меня стерильной чистотой и тишиной. За стойкой скучал какой-то долговязый смуглый парень, при моем появлении приветливо улыбнувшийся и отложивший в сторону журнал по колдомедицине. - Здравствуйте, вы говорите по-английски? - Конечно, - его акцент был ощутимым, но я все же легко мог его понять. – Вы новый пациент из Святого Мунго или американец из клиники Святой Карбонии? Я не могу различить по выговору. - Нет, что вы, я не пациент. Парень скептически пожал плечами. - Все сначала так говорят, – он улыбнулся, увидев мою озадаченность. – Это такая шутка. Мы ведь единственная клиника магов, всецело специализирующаяся на повреждении психики. Здоровые колдуны - для нас редкость. Я кивнул. - Понимаю. Я из Англии, мне нужно увидеться с одним из ваших пациентов. Он должен был прибыть пару часов назад по рекомендации Невилла Лонгботтома. Его фамилия Снейп. Лицо парня как-то странно помрачнело. - Вы родственник? - Нет, но... - он скорбно вздохнул, и я осекся. – Что с ним? Парень выглядел так, словно хотел оказаться где угодно, только не здесь и не сейчас. - Мне так жаль, колдомедик Ливандос как раз пошел связаться с мистером Лонгботтомом. Такое случается очень редко, вы же понимаете, у магов, практикующих окклюменцию, повышенная восприимчивость к чарам, корректирующим сознание. Мы предупредили пациента об опасности, но он настоял на немедленном лечении... Боже, мне так жаль. Мой мозг отказывался его понимать. - Вы ничего не смогли сделать? Его состояние ухудшилось? - Как вас зовут? – поинтересовался парень. - Гарри. - Гарри, вам, наверное, лучше поговорить с колдомедиком Ливандосом. - Если вы мне немедленно не скажете, что случилось... - Он умер. Это, конечно, очень редкий исход подобной терапии, но... Он еще что-то говорил, но я уже не мог слушать. Словно кто-то набил ватой уши. Я все время по пути сюда пытался подобрать слова и мечтал, чтобы они попросту оказались не нужны, и вот кто-то говорит мне, что так и случилось. Но я мечтал совсем о другом. О том, что он увидит меня, удивится, но все поймет и примет. Конечно, надежда была глупой, но такой огромной... А может, я верил, что он будет так обдолбан целебными зельями, что просто не заметит, как я привычно устроюсь на краешке его постели и обниму. Потом он, конечно, придет в себя, но будет уже поздно, я сумею как-то странно срастись с ним каждой клеточкой, и эта связь станет неразрывной, и, может, он тоже захочет, чтобы она длилась. Я совсем ничего не понимаю, кроме того, что мне теперь действительно не нужно говорить. Ничего нет. Ни улыбки, ни сарказма, даже гребаная точка - и та где-то потерялась. Мне больно, я не могу дышать, мое тупое упрямое сердце лопается от огромной любви, что таким странным способом прорывается к свободе. Теперь уже навсегда неразделенной. Я хочу кричать, но не знаю, о чем. Верните мне его! Истерзанного, сумасшедшего или злого, просто верните мне его. Ну, пожалуйста, мне, правда, очень нужно. Нужно... Я верю, что он не утка, он много большее, за него я бы бросился под колеса той машины, и даже если бы не успел, я бы его склеил. Нет, правда, послал весь мир на хрен, склеил и поместил на самое важное место в своей душе. Я что теперь - даже этого не могу? Мое существование - одна огромная агония из рук, губ и брезгливых взглядов, из «хорошего мальчика» и малиновой смазки, из странной зачарованной пустоты. В моем сердце он сейчас охренительно цел. Ну вот. Вот! Боже, видишь, я смог, я люблю, все это не понимаю, не до конца уважаю, но и не боюсь. Ни его, ни себя, ни горечи. Все правильно, сложно, и дальше, наверное, будет еще сложнее, но все ведь действительно правильно, потому что с самого начало было не прихотью, но необходимостью. Вот видишь, я признал. Стою тут и готов принять что угодно, но только не то, что этот человек говорит мне. Он ведь ошибается? Ты не можешь так с нами. Мы мало вынесли? И речь сейчас даже не обо мне. Давай поговорим о нем и его методах, что я так презирал. Он ведь не мог иначе, понимаешь? Нет, я сам не понимал, но сейчас просто верю. Его отец, Мародеры, Волдеморт, Альбус и даже я... Мы все сделали его таким, а потом поняли, что сотворенное нам не нравится. Мы виноваты, а не он, слышишь! Он хотел быть хорошим! Он выбирал? А что был выбор? Кто-то из нас хоть раз думал, как это больно - расти, вынося постоянные издевательства. Каково это - понять, что вместо возможного побега ты набрел на очередной эшафот. Боже, ну кто бы одумался? А он смог. Поздно и скверно, но ведь сделал же... Легко ли каждый день платить по счетам? Бороться за победу, в которую не веришь, спасать того, кого презираешь? А ведь он спасал меня, не раз и не два, а я так удобно и быстро забывал об этом. Что испытывает человек, убивая того, в ком сам искал спасения? Мне нужно это оценить? Нет, я не могу, я не знаю такой боли, у меня была другая, и тут я тебе не советчик. Что до моих родителей... Я хочу попросить объяснения и хочу, чтобы однажды он откровенно рассказал мне о своей жизни, о том, как все это с ним, нет, теперь уже с нами, вышло. Потому что я тоже расскажу ему о своей судьбе. Даже если этот разговор будет омрачен гневом, мы успокоимся и через неделю его повторим. Пусть не все поймем и не все простим, но нам будет с чем ежедневно бороться. И мы победим, непременно, в день, когда однажды я просто пойму, что куда важнее не взаимные обиды, а то, что он рядом, те мгновения счастья, что мы еще успеем прожить, а он не усмехнется в ответ, когда я расскажу ему об этом понимании, а просто меня обнимет. Я не адвокат дьявола, вовсе нет. Потому что он - не зло. Он вообще не поддается идентификации. Он Северус Снейп, целый человек, которого я люблю. Боже, верни его, не меняй ничего, мне даже этого не надо, просто отдай. Можно он снова закроет лицо руками? Можно он скажет: «На пару дней не нужно», - а я спустя часы буду надеяться на то, что он все же хотел бы остаться, вот только навсегда. Боже... Эта странная сумбурная молитва лишает меня последних сил, и я падаю на колени на каменный пол. В нашем мире чудо – обыденность, и ничего невероятного давно не происходит. Но как мне понять, как принять все это и не сдохнуть от отчаянья? Я не могу, не хочу и не умею. Мне не нужен мир без моего единственного человека, я знаю, каким чужим он может быть, каким порождением горечи стану для тех, кому дорог. Я не хочу так больше жить. Мне нужно дышать и двигаться, не упрекая себя каждую секунду за то, что мне утром далась та чашка. За то, что я не признал странную очевидность того, как он мне дорог, много дней назад. За то, что он, а не я, поджег те чертовы занавески, пока я ненавидел, цепляясь за прошлое. Нельзя целовать одни губы и думать, что стоит вернуть в свою жизнь другие. Это подло, я ничего не знаю о его ревности и его утках, но это поганое поведение даже с моей точки зрения. Так отчего я решил, что ему не должно быть больно? Что он щелкнет своим тумблером и непременно меня простит? За то, что, трахая его, я думал, что этого не происходит, и не пытался, ни разу не пытался понять, о чем думает он. За то, что сегодня я так боялся слушать то, что он мне говорит. Потому что не верил, что его слова могут быть такими честными и прямыми, а когда узнал, не понимал, что с этим делать. И это чертово исцеление... Спешил бы он так с ним, если бы я заставил себя все принять и обсудить? Мы бы вместе все по десять раз перепроверили, обсудили бы все нюансы, и я был бы рядом с ним. Я не отдал бы то, что мое, даже смерти. Резкая пощечина - это просто удар, просто боль, и она не способна привести меня в чувство. - Боже, Мигель, что ты ему наговорил? – надо мной склоняется смуглый мужчина с выгоревшими на солнце волосами. Он безжалостно меня трясет. – Вам плохо? Где Мария? Мигель, ну как ты опять из палаты выбрался? Я не понимаю, что происходит, просто у этого мужчины красивое открытое лицо и до странности добрый взгляд. Такие люди не рождаются, чтобы быть вестниками чего-то плохого. Парень за его спиной пожимает плечами. - Люди совсем разучились ценить друг друга. Я просто помогаю. Сознание начинает проясняться. - Северус Снейп... Мужчина кивает. - Друг Невилла, да? С ним все нормально, – он помогает мне подняться. – Простите, ради бога. Мигель - один из наших старейших пациентов, и ему нравится считать, что это делает его одним из нас. А еще у него странные представления о добре и зле, все время сбегает и пугает родных наших больных. - Все нормально?.. – я все еще не могу поверить, нельзя так чередовать чувства - от отчаяния к надежде. - Мне нужно к нему... – Правда, очень нужно. Увидеть его, прикоснуться и, возможно, тогда я обрадуюсь так, как никогда не мог, и возблагодарю бога за то, что он счел мои доводы убедительными. - Конечно, - мужчина кивает. – Ну конечно, я вас провожу, - он дружески обнимает меня за плечи и орет, кажется, на всю небольшую больницу: – Мария, твою мать! Как вас зовут? – его голос молниеносно меняет интонации с гневных на ласковые. - Гарри. Мне нужно... - Все хорошо, Гарри, все нормально. Нам пришлось применить минимум заклинаний. Мистер Снейп и так проделал над собой огромную работу, я редко встречаю больных с подобными расстройствами, до такой степени осознающих необходимость исцелиться. Обычно подобные состояния многих затягивают, с некоторыми порождениями безумия бороться совсем не хочется, но ваш... А кто он вам? Друг? Подопечный? Любовник? - Я люблю его. Мужчина тепло улыбается. - Ваш любимый - молодец. Все прошло отлично. Конечно, ему надо будет в течение года время от времени обследоваться во избежание рецидива, но это уже мелочи. Мы даже через полчаса намерены отпустить его домой. Домой? А у Снейпа есть дом? Мне остается надеяться... Нет, я еще не могу. Мысль, что он жив, мешает мне думать. Я просто... Ну, о чем рассуждает этот тип? Мне нужно... Увидеть, потрогать, поверить. Он, кажется, меня понимает, потому что снова кричит: – Мария! Из одного из коридоров, покачивая бедрами, выходит красивая девушка с яркими чертами лица. - Да, Родриго? Высокий мужчина все еще удерживает меня за плечи. - Сколько раз говорить, чтобы ты не отлучалась из холла, не позвав кого-то на замену? Еще раз такое произойдет - я тебя уволю. Мигель, немедленно иди в палату. Решительный тип. Его голос такой властный, что с ним даже сумасшедшие не спорят. Что уж тут говорить о вмиг побледневшей красотке. - Но я... Ему уже нет дела до ее оправданий. - Гарри, пойдемте, – он, наконец, выпускает мое плечо и стремительным шагом следует вглубь больницы. Я спешу так, что даже опережаю его, и несколько раз он вынужден меня окликнуть, когда я пропускаю нужный поворот. Наконец мы подходим к похожей на многие другие двери. Этот Родриго решительно стучит один раз и открывает ее. – Мистер Снейп, к вам посетитель. Я смотрю и просто не могу насмотреться. Снейп сидит в кресле у окна и что-то читает. Он выглядит неважно, бледный и кажется осунувшимся больше, чем обычно, но вот на это мне уже плевать. Он жив! Я не знаю, что происходит быстрее: Северус поворачивается и видит меня или я пролетаю на своих странных потрепанных крыльях через всю крошечную палату, и вот уже его лицо в моих ладонях, и я, наплевав на свидетеля данной сцены, целую все, что подвернется. Нос, губы, веки, лоб... - Поттер... Я затыкаю ему рот новым поцелуем, глажу его плечи, зарываюсь пальцами в волосы. Мне нужно его трогать, осязать руками, ловить дыхание губами, мне так прекрасно снова быть с ним. Я пьян от этой радости. Мне ничего не нужно понимать, только касаться его. - Ты жив... Я немного отстраняюсь и смотрю ему в глаза. Они странные, озадаченные и, наверное, немного шокированные, но никак не злые. Снейп уже хочет меня оттолкнуть и что-то спросить, но Родриго опережает его своим объяснением. - Мистер Снейп, у нас тут произошло одно ужасное недоразумение. Вашему другу сообщили, что вы умерли. Я могу только принести свои глубочайшие извинения и, наверное, оставить вас наедине. Как только почувствуете себя лучше, зайдите ко мне. Я пока оформлю все бумаги. Он деликатно закрывает за собой дверь. Я все еще держу лицо Снейпа в ладонях и, как ни странно, не могу налюбоваться на его такую близкую и родную некрасивость. Мне даже не больно, когда он отталкивает мои руки и встает, делая несколько шагов по палате. Не хочется даже спорить с этим, мое состояние счастья сейчас ничем не омрачить. Я сажусь на его место и обнимаю себя, пытаясь унять эту безудержную страстную активность. Мне так много всего нужно сделать, я так хочу это сделать. - Северус... Он смотрит на меня сверху вниз, его взгляд такой пустой и равнодушный, что холод невольно снова сочится в мое сердце. - Что вы тут делаете, Поттер? Ваши переживания по поводу моей мнимой кончины, конечно, очень трогательны, но мне непонятен сам факт вашего присутствия. В груди снова катастрофически не хватает воздуха, но я все же нахожу в себе силы хрипло произнести: - Я люблю тебя. Чего я ждал, говоря это? Что он вот так сразу возьмет и поверит? Нет, но ведь никто не отменял надежду. Но ему все равно. С какой-то странной горечью я понимаю, что он смотрит на меня так, словно я, сварив неудачное зелье, пытаюсь убедить его в том, что создал философский камень. - Бред, Поттер. Вы меня даже не знаете. С этим можно поспорить. - Больше, чем кто-либо. Я знаю, что ты любишь фруктовый торт, знаю, что тебе нравятся специальные чехлы, а не стаканчики для зубных щеток, я в курсе, что ты прекрасно готовишь, знаю все твои родинки, знаю, как ты реагируешь на те или иные прикосновения... Я могу перечислять все, что я знаю о тебе, часами. Но ты прав, мне этого мало. Я хочу узнать еще больше. - Правда? – он смеется, в этом смехе нет ничего открытого, одни сплошные барьеры. – О ком, Поттер, вы что-то хотите узнать? О том, с кем спали? О том, кого ненавидите, или вас устроит покорная, ко всему безразличная кукла? Мы, кажется, пытались все обсудить? Хотя нет, это я пытался, а вы швырялись тарелками. Мне что, признать, что мне стыдно? Я могу. Неужели он не понимает, что сейчас у него нет шансов меня победить? Что я просто до одури счастлив, что сижу здесь и смотрю на него, и ему не подобрать слов, которые это изменят. - Я люблю все это вместе взятое, мне просто нужно было понять. Немного времени, сожалений и одиночества - и я разобрался в себе. И в тебе, мне бы хотелось думать, что в тебе я тоже разобрался, и если хоть одна маленькая частичка твоего сердца принадлежит мне, я не уйду, а будешь гнать - стану возвращаться. И росчерков чернил в моей душе столько же, сколько в твоей, и мне непросто и не до конца понятно, но я тоже сказал себе: «Черт с тобой, люби!». И я буду. Он хмурится. - Вы прочли мой дневник. Меня накрывает волна странного, нелепого понимания. - Ты хотел, чтобы я его прочел! - Нет, - отрицание слишком поспешно, и я оставляю за собой право ему не верить. - Ты хотел. Ты каждый раз надеялся на это. Я могу не знать тебя, но ты-то меня хорошо изучил. Ты знал, что меня мало что остановит, если я почувствую необходимость знать, что ты на самом деле чувствуешь. Поэтому там столько росчерков, тебе каждый раз было плохо из-за того, что я не пытался. Он никогда не отличался сдержанностью. - Что я чувствую? – его пальцы вцепляются в подлокотники кресла, в котором я сижу. Снейп нависает надо мною, его рот перекошен гневом, а глаза горят так, что мне мерещится, что еще немного - и их уголь накалится докрасна. – Я расскажу, Поттер, раз уж вам так интересно. Всю мою долгую гребаную жизнь я чувствовал слишком много. Назовите это складом характера или излишней наблюдательностью, но я не могу не замечать вещей, которые остальным кажутся не слишком очевидными и значимыми. Я не могу не чувствовать. Я научился притворяться очень рано и очень хорошо, хотя и это имело цену, но это произошло не от умения прощать, моя душа всегда глупо коллекционировала обиды и поражения, должно быть, потому, что хорошего, чтобы создать им противовес, не было. Меня избил собственный родитель? Ну да ничего, зато мама потом непременно пожалеет. Подвешенный вверх ногами на потеху толпе, я не умею радоваться? Ну и черт с ним, зато посмотрите, как отлично работает изобретенное мною заклинание, и экзамен я сдал неплохо, да и день солнечный. Я, Поттер, не могу кого-то убивать, оправдывая все это высшей необходимостью, мне плевать на эту самую необходимость, она не меняет того факта, что я убийца. Предавать с равнодушием я тоже не умею - ни тьму, в которую поверил, ни человека, которому обязан спасенной жизнью, даже если до этого он старался превратить ее в ад. Да, Поттер, я умею и могу притворяться, я способен это скрывать, но я не тот человек, что творит что-либо, не испытывая при этом раскаянья. Моя совесть не идет, и никогда не шла на сделки, над нею можно было только насильственно надругаться, но она всегда мстит за подобное отношение. Вы можете сказать о своей то же самое? - Нет. Не думаю, что мой ответ был ему нужен. Но я все же сказал это. Так было правильно и честно. Моя совесть сейчас страдала собственной ущербностью, глядя на его ничем не прикрытые чувства. Отыграть назад хотелось уже не часы, а годы. Я вспоминал то брошенное ему в лицо «трус». Ну и кто из нас в итоге трус? Он даже не замечает, что я говорю, только сам факт моего присутствия. - Я выжил, Поттер, выжил в той мясорубке, в которую превратил свою жизнь. Вы не поймете, как сильно мне не хотелось, чтобы это произошло, но так уж вышло. В угоду обстоятельствам, я стал слаб, у меня отняли даже приобретенное годами практики умение защитить себя от мира. Сложись все иначе... Знай я наперед? Стал бы я выполнять данное обещание? Стал бы я вас спасать? Да, Поттер, я бы это сделал. А вы... Что сделали со мной вы? Ничего, что я не благодарен? Свое спасибо я скажу мистеру Лонгботтому, на его заботу я не вправе был рассчитывать, но она была, надежная, не слишком теплая, но хотя бы лишенная той корысти, что меньше всего затрагивает деньги. Он не требовал от меня, чтобы я что-то чувствовал, даже от той безумной части меня, что так этого хотела. Ей недоступна была горечь и годами выстраиваемые барьеры, досталась лишь крохотная иллюзорная надежда, но вы осквернили и ее. Любому человеку трудно ощущать зависимость, но знаете, чувствовать потребность еще хуже. Я не помнил того себя, потому что мне это было не нужно. Я обрел терпение, ничего затрагивающего мою личность в целом с той наивной, вечно битой моей частью не происходило. Я знал, что она есть, но ее нужно было не замечать, это был единственный способ сохранить остатки достоинства и покой, и не думать, как я буду жить с нажитыми новыми стыдом и муками, когда все изменится. Я хотел, чтобы все изменилось. Хотел, когда люди вроде Лонгботтома удерживали мои руки от необходимости требовать свое право на доброту, заботу и еще не сдохшую во мне до конца потребность любить. Я не мог это контролировать, чертовски хотел, но был не в состоянии, и тому, кто знает, как важно сохранить толику уважения к себе, тому, кто берег меня от самого себя, я скажу спасибо за оказанную помощь. Но что прикажете делать с тем, кто взял просто потому, что мог? С человеком, внимания которого я никогда не добивался, взаимную ненависть и неприятие с которым считал самой надежной для себя броней? Впервые осознав, что обстоятельства возложили на вас заботу обо мне, я был рад, Поттер. Очень рад. Мне даже мистер Лонгботтом начинал нравиться, его поведение нормального, рационального человека, не приемлющего безразличного ему существа, требующего тепла и близости, спасало меня от еще более тяжелого сумасшествия. Я прогрессировал, мои периоды контроля над собой возрастали, и я подумал, что уж рядом с вами... С человеком, который не будет меня жалеть, который испытывает по отношению ко мне только отрицательные эмоции, это будет совсем не сложно - медленно искать согласия с собой, восстанавливать себя по крупицам. У всех моих «я» впервые появилось что-то общее, способное связать все в одно целое, все мы должны были быть вами ненавидимы. И вы справлялись, а потом я понял, что не рассчитал всю меру вашей ненависти. Унизить вам было недостаточно, Поттер? Вы предпочли уничтожить? Вот теперь я вижу боль. Ее даже слишком много. Минуту назад я его любил? Теперь я чувствую намного больше. Мое странное нелепое сердце не в состоянии даже постичь весь размер того чуда, что оно как-то помимо моей воли в нем рассмотрело и понадеялось постичь и заслужить. - Ты не понимаешь, а мне так нужно, чтобы ты понял... Я не тебя, я себя унизил. Северус... – мои руки тянутся к нему, но он отстраняется, не поспешно, а как-то очень спокойно. Я понимаю, осознаю, наконец, все до последней капли. Как много он пережил по моей вине, как много передумал до моего прихода, сидя тут, в кресле, и уже решил для себя все, но это решение не в мою пользу. Иначе сейчас он бы все это не говорил, иначе его боль не была бы так собой горда, в отличие от моей, маленькой, кричащей, но очень честной. Его тоже была такой. Он ведь давал мне понять, каждая его частичка давала - пылающими шторами, разбитыми чашками, вечными попытками побега. Он этим переболел, а я только заразился. Но моя болезнь сильнее: я не воюю, я хочу жить с ним и с нею! Я хочу его целовать и извиняться, у меня есть мой секрет в кармане, он не знает, что такое хоть секунду думать, что его в этом мире больше нет. А я знаю. Это не пустые комнаты, это набат вечной тоски. И плевать, что для вечности мы - всего лишь капли. Сколько таких в ней? Такого числа люди еще не придумали, я мыслю простой арифметикой. Нас-то с ним две, а мне хочется, чтобы была одна - большая и неделимая, мифическое существо, не человек, не разделенные половины, целое. Просто я и кто-то мой. В ответ я тоже готов, я хочу принадлежать без остатка. Не кому-то – ему. Он не может читать мои мысли, вернее, может, но не старается. - Чем, Поттер? Вы оскорбили себя, трахнув своего врага? Ну да, как же я мог забыть, эта ваша природная брезгливость... – насмешка звучит как пощечина. - Зачем вы все это затеяли? Почему так заигрались, что потеряли близкого человека, почему не избавились от меня, когда я вас об этом разве что не умолял? Поттер, вы понимаете, что я сейчас все помню? И это даже не из-за исцеления, я стал все помнить раньше. Я говорил вам. Я мечтал все прекратить, но вы не слушали, вы не слышали меня, пока не стало очевидно, что видеть меня целым вы не хотели. Никто не желал мне столько зла. Я не мог понять, чего вы жаждете? Превратить меня в куклу для секса? Побойтесь Мерлина, вряд ли вас мог так пленить некрасивый мужчина с повадками подростка. В покорного аморфного раба? Вам нравилось мною командовать? Я не понимаю... Я не понимал... Судьба как-то причудливо поменяла нас ролями. Вы, Поттер, вели себя как настоящий садист. Из всех моих прежних знакомых любителей таких вот моральных пыток парочка с удовольствием пожала бы вам руку. Зачем вы дали мне тот дневник? Хотели, чтобы я ковырялся в странных, непонятных мыслях о том, что вы бываете ко мне добры, вот только вам нравится считать, что я об этом не подозреваю? Вы хоть понимаете, что это был не я? – он садится на кровать и закрывает лицо руками, а потом просто резко и зло откидывает назад волосы. – Знаете, я ведь даже не пассивный, а активный гомосексуалист, у меня и в мыслях не было, что мое безумие способно породить такого рода фантазии. Настойчивые? Да, наверно, поэтому я не говорю об исключительно вашей вине. Но вы, Поттер, мною пользовались. Не использовали, было бы не так противно, вы именно что попользовались. Я даже, знаете, больше не хочу понимать, зачем. Что заставляло вас делить собственную личность, мне безразлично. Я пытался понять, мне начинало казаться, что это странное извращение, в которое вы превратили наше совместное существование, - и ваша потребность тоже. Что так вы хоть изредка бываете собой, и этот настоящий вы не хочет меня ненавидеть. Я пытался понять, я делал для этого те шаги, что позволяло мне мое состояние, но всегда натыкался на такое глухое отрицание вами происходящего, что, наконец, понял. Мне это все не нужно. Я преодолел свое безумие и надеюсь, вы так же поступите со своим. Глупо искать смысл и мотивы там, где их нет. Вы сами придумали правила игры, так извольте им следовать. Ничего не было. Я не понимаю, что толкает меня к нему. Я просто встаю и опускаюсь перед ним на колени. Скрещиваю руки на его бедрах и опускаю на них подбородок. Ну и хрен с ним, с копчиком, если он надумает спорить. Я люблю его, я мудак, но я благодарен за все, что он сейчас сказал. - Ты прав, ты так чертовски прав, что я даже отрицать это не могу. Я не герой, я ребенок, который вырос в чулане и был способен, наверное, на яркие и настоящие чувства, но однажды они погибли. Были брошены под колеса проезжающей мимо машины, и я это принял... *** «Мне не нужны воспоминания, мне больше нечего в них искать. Бег, побег, стремления и абсурд. Я просто делаю это, я остро и последовательно живу только настоящим. Им, мною, нами. Все остальное просто было, все остальное - радость, боль или мусор. Это делает меня тем, кто я есть, это увеличивает мою потребность быть здесь и сейчас. Быть с ним». Глава 4. 21.00 Я говорю много, долго и сумбурно. Говорю об утках и о войне, о дружбе, которую путают с любовью, о гармонии и непонимании, почему мир медленно меркнет. О своем собственном «Я убийца» и потребности кого-то за это наказать. Он слушает так внимательно, как никто никогда не пытался. Я сравниваю наши совести, и они обе равнодушно пожимают плечами, оглядывая конкурентку. - ...Я люблю тебя. Может, все это началось как-то неправильно, может, я вел себя глупо, но, пожалуйста, не уподобляйся мне в этом. Я хочу узнать тебя настоящего, хочу помнить каждую проведенную с тобой секунду. Господи, я понимаю, как много всего хочу, да и как это будет сложно, я тоже понимаю, но я не могу от тебя отказаться. Я буду бродить за тобой по пятам и выпрашивать у тебя толику так нужной мне любви. Северус, я не отступлюсь, потому что теперь я знаю, каков будет мой мир без тебя. Это не то место, в котором я хочу очутиться. Он не смотрит на меня. Наверное, эта точка его внутренней задумчивости всегда существовала. - Я есть хочу. И это его слова в ответ на мои мольбы? Боже, они такие правильные и простые, что мне становится от них тепло. - Я ничего не купил. У меня оставался список, но я его сжег, а потом все как-то очень закрутилось. Одна бровь привычно взлетает вверх. - Какая неорганизованность. Можно я встану? Ему можно все, но убирать мои руки с его колен мне не хочется, поэтому я делаю это с сожалением. Он поднимается и идет к двери. - А я... Он не оборачивается. - Нужно забрать документы. Ждите меня в холле. - Спасибо, - мое облегчение просто огромно, и я знаю, что умру, но оправдаю свой второй шанс. Он застывает на пороге. - Я не знаю, Поттер, будете вы меня в дальнейшем благодарить или проклинать и что буду чувствовать я сам. Но ни вам, ни мне больше не нужен мир упущенных возможностей. Я тоже спешу к двери. - Тогда я иду с тобой. - Зачем? - Не хочу оставлять тебе шанс передумать. Вдруг ты решишь, что я тебе не нужен, и сбежишь? - Эта мысль была бы здравой, - я знаю, не такой уж я и подарок судьбы. не мне - его, ему меня еще прощать и прощать, поэтому в коридоре для верности я еще и беру его за руку. Он хмурится, что-то шепчет об идиотизме, но свою ладонь не отнимает. К этому можно что-то добавить? Наверное, только одно: похоже, я действительно абсолютно счастлив. 22.00 Мне нравится быть с ним рядом. Не все идеально, но хороших впечатлений определенно больше. Конечно, меня раздражает то, как он отчитал парня в винном магазине за то, что тот пытался посоветовать ему вино, и то, как придирчиво он изучает каждую надпись на упаковках в супермаркете. Я еле уговорил его отправиться к Невиллу за его волшебной палочкой не сейчас, а завтра утром, а он обвинил меня в желании обниматься во время совместной аппарации. В последнем он был прав, но... Мне не хотелось спорить. Я молчал и просто, как губка, впитывал в себя его присутствие. Мне было так хорошо возвращаться домой не одному, шелестеть пакетами в холле, сталкиваться локтями у вешалки. Все это было так отлично, что я просто следил за ним взглядом, как в кабинете у колдомедика Ливандоса, как в Святого Мунго, и молчал. Мне казалось, что и этого достаточно. По одному моему взгляду, исполненному страхом моргнуть, дабы он не исчез в эту секунду, и Северус, и весь мир должны были понять, как сильно я его люблю. Как нужен он мне, как важен мне этот человек, которого я ждал так долго, искал в ком угодно его черты, но проглядел у себя под самым носом. Он был умнее? Что ж, теперь, должно быть, моя очередь быть мудрым. Я не стану требовать от него невозможного, не потащу целоваться на последние ряды кинотеатров и, скорее всего, сам потащусь в оперу или что там он сочтет приятным досугом. Я буду хвалить его утку, пить выбранное им вино, буду орать на своих друзей, если они попробуют вмешаться в мою жизнь с советами. Я сумею отстоять свое право быть с ним. Потому что это мое то самое сокровенное чувство, которое от мира надежно запирают под замок. Потому что только я знаю, как он мне нужен, я еще заставлю его в это поверить, ну а остальные обойдутся. Это счастье - не что-то эфемерное, не чужое, оно только наше. Еще непривычное, но, как я уже сказал, теперь моя очередь стараться. 23.00 - Все было вкусно, впрочем, как всегда, - он кивает, по напряжению лицевых мышц я понимаю, что он подавил зевок. – Хочешь, я помою посуду? - Да, было бы неплохо, день выдался насыщенный. Я немного почитаю перед сном. Ты не против, если... Я его перебиваю: - Ты можешь брать в этом доме все, что угодно. Я почти вижу, что он хочет сказать колкость, но только пожимает плечами. - Хорошо. Мне тоже, мне тоже очень хорошо, но я об этом промолчу. Мне не хочется пока ступать на зыбучий песок наших новых отношений, по-моему, мы оба сейчас не готовы слишком много о них рассуждать. Сначала надо просто попробовать хоть этот день прожить до конца. Я люблю мыть посуду руками. Мы оба это любим. Сквозь шум воды я прислушиваюсь к его шагам наверху, и мне не плохо и не тревожно, когда они стихают. Я щепетильно привожу все в порядок, так, чтобы каждая вещь заняла отведенное ей место, и усмехаюсь при мысли, что он завоевал не только мое сердце, но и мою кухню. Мне очень хочется поскорее подняться к нему в комнату, но я не спешу. Стою под душем вдвое больше обычного и тщательно выбираю дезодорант и пижамные штаны. Мне даже весело при мысли, что я веду себя как невеста перед первой брачной ночью, хотя, признаться, я нервничаю. Что он там говорил о своих обычных предпочтениях? Не то чтобы я так уж трясся над девственностью своей задницы, просто никогда не задумывался о таком повороте событий. Что если мне не понравится, а ему это будет необходимо? У нас будет такой же секс, как с Джинни? Недополученное удовольствие и вечные компромиссы? Я так не хочу. Мне нужно, чтобы со Снейпом было иначе. Чтобы нам было хорошо вместе, и никто не чувствовал, что лишен чего-то. Меня это действительно беспокоит, но не настолько, чтобы не попытаться. Когда я захожу к нему в комнату, он спит. Влажные пряди прилипли к вискам, на животе покоится книжка, на носу - нелепые очки. Они на самом деле ужасные, и завтра я предложу ему купить другие, непременно предложу, а он, скорее всего, из вредности откажется. Тогда я приурочу подарок новых к какой-нибудь годовщине, типа «пятый раз как он готовит мне утку», а старые по-тихому выброшу. Я буду систематически уничтожать все неприятные вещи, которые не должны иметь никакого отношения к нашему будущему. А пока эти чертовы очки достаточно просто снять и тихонько убрать в тумбочку. От моего прикосновения он вздрагивает и просыпается. Я не хочу смотреть ему в глаза, наверное, для него в первый раз заняться сексом со мной без всяких оправданий тоже непросто. Но это нужно нам обоим, а поцелуи, они, говорят, многое упрощают. 24.00 Поцелуй длился, пока я не стал задыхаться. Потом он слегка меня отстранил, немного подвинувшись. Я счел это приглашением и лег рядом. Северус медленно провел ладонью по моему бицепсу. - Нам ничего не надо обсудить? Я покачал головой. - Нет, я хочу попробовать. Если ты, в свою очередь, не против время от времени повторять то, с чего мы начали. Он хмыкнул. - Нет, не против. Мне даже хотелось бы получить эти впечатления в нормальном состоянии. Не то чтобы у меня не мелькнула предательская мысль предложить ему освежить воспоминания немедленно, но это, наверное, было бы с моей стороны малодушием. - Надеюсь, не сегодня? – вышло, наверное, не слишком убедительно. - Если ты не хочешь... - Я не знаю, хочу или нет, - пришлось быть честным. Он как-то слишком хорошо умел ловить меня на любой фальши. – Знаешь, я просто никогда об этом не думал. Впрочем, я и о минете не думал как о чем-то способном меня заинтересовать, в плане самому его делать, но с тобой мне нравится. Это должно быть хорошо? - Не всем подобное доставляет удовольствие. Давай попробуем, и если тебе не понравится, вернемся к прежнему сценарию. Я был благодарен за понимание и хотел подчеркнуть свой интерес. - Думаю, это должно быть приятно, учитывая, как ты стонал в постели... Он рассмеялся. Не усмехнулся, или что-то вроде этого, он захохотал. - Молодость, наглость, бахвальство... Господи, с кем я связался? Я тоже хмыкнул. - Ну, прости, я не могу трахнуть кого-то в задницу, а потом, как викторианская барышня, рассуждать о чарующих звуках, которые ты обычно издаешь при соитии. Он расхохотался еще громче. - Я в ужасе, Поттер. Ты, как выяснилось, забавный. Мне стало так хорошо, что я его обнял. - Нам еще столько надо узнать друг о друге, да? Он перестал смеяться. - Может, и не надо, Поттер, но что-то подсказывает, что тебя соображения здравомыслия не остановят, а мне не привыкать иметь дело с трудностями. - Тогда, может, приступим к узнаванию? Он меня поцеловал. Очень удивительно, я не знал его губ такими настойчивыми и требовательными, жаркими и жалящими, очень властными. Этот Снейп не был щедрым дарителем, скорее, умелым завоевателем, он покусывал мои губы, его язык то жадно атаковал мой рот, то отступал, чтобы за секундой нежной ласки скрыть новую атаку. И мои бастионы пали. Он просто не оставил мне выбора, кроме как принять его власть и насладиться собственным поражением. Слабость тоже бывает сладкой, и это наша постель, а не поле боя, в ней мы всегда особенно легко приходили к согласию. Понимание этого меня покорило, и я не сдержал стона, когда его губы решили, что в моей шее тоже масса привлекательного, когда кончики его пальцев затеяли с сосками игру в инквизиторов, а влажный язык смягчил их приговор, а потом устроил совсем уж странные влажные танцы с моим пупком. Снейп отстранился, стягивая с меня пижамные штаны. - В полет, - взмолился я хриплым от желания голосом. Он был озадачен. - В смысле? - Я тебя прокляну, если ты сейчас встанешь и начнешь их аккуратно складывать. Он неодобрительно на меня взглянул, а потом усмехнулся и каким-то совершенно шикарным театральным жестом зашвырнул их назад, за голову. Надо сказать, Северус, тем не менее, на мне отыгрался. - Смазку, – таким тоном хирург произносит: «Скальпель». Я даже засомневался, намерен он меня трахнуть или прооперировать, но покорно швырнул ему баночку. Он открыл ее, зачерпнул вишневую гелеобразную субстанцию на кончик указательного пальца, понюхал и презрительно скривился: – А вот эту гадость, Поттер, мы непременно должны обсудить. Я был в ужасе. - Что, сейчас?! Он погладил мой член, пребывавший в состоянии сильнейшей эрекции, и менторским тоном поинтересовался: - А что, какие-то проблемы? - Садист! Обожебоже... – последний невнятный всхлип касался нанесения прохладной смазки с пальца на головку моего члена и ритмичного ее втирания. Снейп довольно улыбнулся. - Я знаю. Перевернись, - можно было застонать от разочарования, но я подчинился. - На колени, задницей кверху, лицом на подушку, раз уж ты предпочитаешь такое примитивное общение. Я вообще не любил общаться в постели, а после того как его язык проник в меня, пока рука ласкала покрытый смазкой член, это сделалось невозможным. Ощущения были странными, но очень приятными. Еще более странным оказался его палец. Это было не очень больно, скорее, чувство растяжения и немного жгло странным теплым зудом, пока он не... - Твою мать! - Поттер, позвольте представить: ваша простата. Это было упоительное давление, теперь я понял значение этой кнопки куда лучше: она наполняла тело электричеством и включала функцию «Кончить немедленно». - Я... Снейп предусмотрительно сжал мои яички и шепнул почти нежно: - Конечно, но чуть позже, - и добавил второй палец. Дальнейшее я помнил смутно. Мне было странно, даже не хорошо, я с ума сходил от постоянного балансирования на грани острого удовольствия. Он играл со мной, он меня мучил, но винить его в этом не получалось. Я кричал, я почти с восторгом приветствовал боль, когда он, наконец, в меня вошел. Это было нужно, это было хорошо, как некий глоток трезвости, позволивший мне слушать его тяжелое дыхание, ощущать зубы, впивающиеся в мое плечо. Осознание того, какое удовольствие я доставляю ему, окончательно свело меня с ума. Я был везде - внутри и снаружи, он был везде... Странная целостность. Великолепная, нужная, я в нем, он во мне, такая полная близость... И то, что мы кончили вместе, и то, как потом целовались, словно продолжая это чудесное феерическое ощущение.... - Я говорил, что я тебя люблю? Очень много тьмы в глазах, но почти добродушной. - Как я понял, тебе понравилось? Я не мог выпустить его из объятий. Невозможно терзаться и думать, когда все так хорошо и так просто. - У нас никогда не будет проблем с сексом. И если я постараюсь, то и просто проблемы будут сведены к минимуму. Никто мне не сможет помешать. Вот совсем никто, на этот раз даже я сам. - В душ, - он гладит мое плечо и признает: – Очень не хочется, но нужно. Хороший, после оргазма он всегда дивно хороший, ленивый и томный, но это в нем я тоже люблю. - Холодная или горячая? - Ты о чем? - Я про воду. Он хмурится. Похоже, в этом наши вкусы не совпадут никогда. - Делаем так: ты идешь первым, а я пока перестелю постель, – я киваю, так как идея отличная. – И вот еще что, – он указывает на пару пижамных штанов на полу. - Впредь перед сексом лучше сразу их снять. Меня дико раздражают разбросанные вещи. Целую его в висок. - Как скажешь, – это будет долгий путь взаимных уступок, но с ним я его пройду. – Знаешь, я счастлив, что ты жив. Он не понимает до конца. Я не только об этом дне, я о его признании, что он хотел не пережить эту войну, и о самом факте существования человека по имени Северус Снейп в моей жизни, в моей постели. Однажды я найду слова, чтобы все это выразить. - Ты дурак? – я знаю, что он не злится, просто хочет все это от меня услышать. Это его способ провоцировать откровенность. Я пока не готов, мне нужно еще несколько дней и десятка три поцелуев. Нужно их прожить, без иллюзий и сомнений. Но одно я могу сказать уже сейчас. - Может, и дурак. Наверняка дурак, вот только влюбленный и очень счастливый. Он только хмыкает и опускает лицо на подушку. Ему тоже нужна еще пара дней или, может, даже пара лет, чтобы понять, что та его часть, что любит меня и что сегодня дала мне второй шанс, - самая главная. Ничего, я подожду. Мы подождем. 1.00 - ...Надо купить кровать побольше, и, раз уж нам не нужна вторая спальня, то если ты захочешь устроить там какую-нибудь лабораторию... Он меня обнимает. - Заткнись и спи. - Я не хочу, – нет, это правда. Панический страх начал преследовать меня еще в душе. Дико нерационально, словно он все же умер, а я потерял сознание и все происходящее мне только кажется. Нелепо, глупо, но этот ужас был куда сильнее, чем все кошмары, что я старался не помнить. Я даже дождался его, терпел тот кипяток, которым он обычно моется, лишь бы массировать его плечи, зарываться пальцами в его волосы и трогать, трогать... Пока он не выдержал и не потащил меня в спальню, почти пинками загнав в постель. Спросил, что происходит. И на мое невнятное: «А вдруг ты исчезнешь?» - прижав меня к себе, прошептал на ухо: «Куда я, на хрен, денусь?». И да, это было то самое признание. Необыкновенно желанное, и я его все же получил. Обещание от самого необходимого мне человека, как ни странно, именно такое, как я всегда желал. Без роз, без луны, но с честной и невероятной искренностью. Я был ему нужен. Нет, больше, мне и Северусу были нужны «мы». Это позволило мне мечтать и планировать. Много, громко, долго и в итоге, конечно, он от меня устал. Но даже это было правильно, без лжи и взаимного кокетства. Он сонно накрыл мой рот ладонью. Ну как я мог уснуть, когда так счастлив? Я поцеловал его пальцы, он ударил меня свободной ладонью по заднице. Я улыбнулся и, кажется, даже намеревался повторить то, что он вытворял языком, на нем самом, но зевок прервал мои планы. Я еще помнил, как он укрывал меня одеялом, а потом мне было просто тепло и очень хорошо от того, что он рядом. 7.00 Не то чтобы я жаворонок, просто для меня утро - время бодрости, а для него - сонного ворчания. Мы всего пару раз вместе спали, и мне не приходило в голову будить его поцелуем, потому что не было гарантии, кого я разбужу, да, собственно, и я сам был идиотом, отрицающим, что мне этого хочется. Северус сонно завозился. - Зубы сначала почисть, а потом лезь целоваться, - в отместку я поцеловал его в нос, он с головой накрылся одеялом и простонал: - Кофе. Я верил, что сегодня сварю кофе так, как надо. А еще мне очень нравился он настоящий. Черты, что стали мне дороги, утрачены не были, и от этого на душе как-то светлело. Чего стоит одно это сворачивание клубком. Застывай он на ночь на спине, как вампир, я бы, честно, расстроился. - И кофе, и завтрак, и утреннюю газету... Все, что пожелаешь. - Кофе... Потом я расхочу умирать и можно завтрак с газетами. - Ну, спи. Мне, правда, нравились его слабости. При том, сколько обнаружил за последние двадцать четыре часа я сам, мне стоит радоваться, что они вообще есть. Легче смириться, что он мудрее и, наверное, даже достойнее. Едва я спускаюсь вниз, до меня доносится голос из камина в гостиной. - Гарри! - только этого не хватало. Гермиона... Из всех «зол» самое проницательное. Я покорно плетусь к камину. Ее лицо хмурое и решительное. – Мне можно войти? - Конечно. Она тут же появляется в комнате, и я понимаю, что прибавления в семействе Уизли стоит ждать не сегодня завтра. Следом за ней в комнате появляется Невилл и виновато пожимает плечами. - Гарри, прости за вторжение, но мы с Гермионой решили, что так будет лучше. Я удивлен. - Что именно? - Если ты узнаешь от нас. - Ничего не лучше! – Гермиона всегда очень красивая, когда злится и беременна. Первое, правда, с ней пока случается чаще, чем второе. – Почему твои друзья должны узнавать новости о твоей личной жизни из газет? Мне пришлось практически пытать Джинни, чтобы она признала, что все написанное в этой статейке - правда! Так я вышла на Невилла, который тоже, как выяснилось, в курсе всего! Все, кроме меня, все знают! – Мне в грудь летит свежий номер «Пророка». На первой полосе фотография девушки, в которой я узнаю Марию из клиники в Аргентине и заголовок: «Истинная страсть Гарри Поттера». Ниже мое фото и невнятный снимок Снейпа, вернее, понять, что это он, можно только по спине, повернутой к читателям. Невилл выглядит жутко смущенным. - Я уже говорил с Родриго, он немедленно ее уволил. Я часто твердил ему, что эта девица ни на что не годится, но она родственница очень хорошего человека, одного из тех, кто много средств жертвует клинике, и он ее до поры до времени терпел. Она тебя вчера узнала и решила немного прославиться. Редактор аргентинской газеты, не будь дураком, тут же продал ее историю другим изданиям. Самое смешное, что мне все равно. Мир узнал, что я люблю Снейпа? Мне плевать на мир. Важно то, как отреагирует сам Северус. - Спасибо, что сказали. Невилл берет Гермиону под локоть. - Наверное, нам пора. Моя любимая подруга как-то смягчается и начинает меня обнимать. Рон жаловался, что в последние дни у нее жуткие перепады настроения. - Тебе с ним хорошо? Я киваю, гладя ее по непокорным волосам. - Да, Гермиона, очень. Ну вот, теперь сентиментальность. Она шмыгает носом. - Знаешь, я рада. Рон тебя, конечно, убить хочет, но я все равно рада. Джинни его успокоит, ну, или я прикончу их обоих. - Извини, но мы поставили на твой дом чары ненахождения. Последнее время необходимость в них отпала, и ты их снял, но мы решили, что в свете новых обстоятельств... А что тут добавить? У меня отличные друзья. - Каких обстоятельств? Снейп стоит в дверях, наблюдая странную картину с повисшей на мне Гермионой и озабоченным Невиллом. Не стоит тянуть с расстрелом. - Вот, - протягиваю ему газету. Он подходит, берет ее у меня и молниеносно пробегает статью глазами. Пожимает плечами. - Ну, если мистер Лонгботтом установил все нужные чары... Удивлен даже я. - И это все? Он смотрит на меня нарочито озадаченно. Но я вижу странных насмешливых чертей в его глазах. - Ну, я бы тебя поцеловал, но боюсь вызвать преждевременные роды у миссис Уизли. Так что лучше пойду приготовлю кофе. Должен же хоть кто-то в этом доме заниматься по-настоящему важными вещами. Гермиона смотрит ему в спину и тихо спрашивает: - Гарри, что ты с ним сделал? У меня только один верный ответ: - Я в него влюбился. У Невилла всегда была масса такта, и он подталкивает ее к камину. - Ну, мы, пожалуй, все же пойдем. Гермиона оборачивается уже на пути к камину. - Я свяжусь с тобой завтра. Лонгботтом улыбается. - Я ей не позволю. Неделю гарантирую, а дальше - как получится. Она фыркает, но уходит. Мы остаемся одни в комнате, я смотрю на одного из лучших людей в своей жизни и понимаю, что мне чертовски важно, чтобы он в ней остался. - Ты в порядке насчет всего этого? Мой вопрос звучит глупо. Да, я знаю, но иные слова не находятся. Он перестает улыбаться, но кивает. - Конечно, Гарри. Я, собственно, всегда в порядке. Следующая моя фраза еще более дурацкая. - Знаешь, этот Родриго - очень хороший человек. Он спокойно относится к геям, и пока мы были у него в кабинете, он через слово упоминал, какой ты замечательный человек. Вот теперь Невилл смеется. - А еще у него жена, которую он обожает, и двое детей, младшему полгода. Гарри, не надо пытаться осчастливить весь мир, давай для начала ты постараешься сам быть счастлив, а со своей жизнью я, как-нибудь, разберусь. Мне остается только протянуть ему руку, и радует, что он ее пожимает. Жить для всех нельзя, приносить радость всем нельзя, но для себя и моего любимого человека я точно постараюсь. Мне не жаль, что это не Невилл, и отчего-то я понимаю, что ему тоже сейчас совсем не жаль. Я просто надеюсь, что своему счастью он, как и я, сам не позволит пройти мимо. Может, и проблуждает в его поисках дольше необходимого, но ведь дойдет. 8.00. - Вот это хороший кофе, - я смотрю на чашку в его руках. Вторая из двух, когда-то купленных вместе с Джинни, с надписью «Я люблю рок-н-ролл». На самом деле, я его даже не люблю... Джинни любила, а я - нет. Подхожу, забираю у него чашку, и она летит в раковину. Он хмурится: - Это было необходимо? Равнодушно пожимаю плечами. - Ты варишь отличный кофе, – улыбается. - Но это была старая чашка и без пары. Давай купим новые? Он пожимает плечами и берется за газету. - Если тебе это необходимо. - Очень, – честно отвечаю я. Что один прожитый мною день для вечности? Крохотная капля. Все мы песчинки для мира, но порою целые вселенные друг для друга. Иногда все начинается с разбитой чашки и не заканчивается ею же, вовсе нет, просто начинается что-то новое. Иногда новому нужны другие чашки, и они будут куплены. Все мы канем в лету, истлеют газеты и книги, забудутся имена, и важно жить не так, чтобы нас запомнили, важно просто жить, вдвоем, но одной каплей, и тогда время теряет смысл, а новые чашки его приобретают. Он научил меня этому? Нет, одна резиновая утка. Он научил иному – необходимому для счастья «мы». Что ж, мы есть и мы хорошие, достаточно уже, что друг для друга. А с новыми чашками мы станем еще лучше. Конец. |
| "Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом" |