Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Epicrisis

Автор: Creatress
Бета:M_Litta
Рейтинг:NC-17
Пейринг:Уилсон/Хаус
Жанр:Drama, Romance
Отказ:Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл:Historia Morbi [6]
Аннотация:Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии:Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл.
Каталог:нет
Предупреждения:OOC, слэш
Статус:Закончен
Выложен:2012-07-26 14:55:46 (последнее обновление: 2012.12.20 15:52:32)


"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.
  просмотреть/оставить комментарии


Глава 1.

Доктор Хаус никогда не мог похвастаться умением ладить с окружающими его людьми, а инфаркт в свое время не просто чуть не оттяпал у него ногу, но и отнял значительную часть и без того скромных социальных навыков. А еще болезнь безвозвратно унесла в какие-то далекие и уже слегка нереальные дни многое другое, о чем здоровый человек и не задумывается никогда: радость движения, свободу жизни без боли, возможность совершать миллион простых действий, независимость от лекарств. Боль на долгие годы пропитала все его существование, то усиливаясь, то успокаиваясь, но все время оставаясь в рамках ощущения и рамках сознания, не давая забыть о себе ни на секунду. Ее было невозможно ни заглушить силой воли, ни перебить никаким переживанием, ни заставить умолкнуть хоть на какое-то время. Постоянное физическое страдание захватило себе большую часть его жизни, отражаясь на сотне мелочей: от поз для секса и до походов в туалет ночью, когда боль только-только слегка убаюкалась. Боль проникала даже в сон, превратив сновидения в бесконечную череду ярких цветных всполохов, картин, сцен, то бессмысленно—сюрреалистичных, то глубоко сюжетных, но всегда пронизанных если не физической мукой, то глубочайшим беспокойством.
Боль переплавлялась в терзающую тревогу, не оставляя Хауса даже по ночам, и в общем он никогда не спал особенно спокойно. Даже в объятиях Уилсона, когда его бессонница слегка отступала, Хаус периодически вздрагивал, бормотал что-то сквозь зубы, сбивал дыхание, с еле слышными стонами мотал головой. Уникальный мозг воспринимал миллионы единиц информации и, подстегиваемый кусающей болью, всю ночь крутил эти разнокалиберные данные, переиначивал их, превращал в гротески, строил и разрушал карточные замки из иллюзий и реальности, не давая себе отдыха.
Вначале Уилсона это пугало и будило, но постепенно он привык, не просыпаясь, крепче прижимать Хауса к себе, из-за чего тот слегка утихал и получал короткую, но безмятежную передышку.
Однако сегодняшняя ночь была особенно дурной. Хаус вообще не мог лежать спокойно, ворочался, метался, сбрасывал руки Уилсона с себя, пока тот не оставил попыток. Стоило хоть немного задремать, как почти сразу же он распахивал глаза, вырванный глухим грызущим беспокойством из этого призрака сна, и чуть ли не бился на постели в отчаянии от невозможности унять чертовы мысли, вившиеся роем, и чертову-чертову-чертову боль в ноге, которая казалось просто взрывалась от каждого движения.

Однако как ни плохо спал Хаус, Уилсон вообще не сомкнул глаз всю эту бесконечную ночь после Рождества.

***
На операционном столе в процедурной Кэрри Уэлш выглядела странно вытянувшейся, так что ей можно было дать лет 18-19.
Доктор Магнер, которую вырвали из дома как раз в разгар запекания гуся, зябко поежилась после холода полупустых улиц и еще раз пересмотрела историю болезни. Утренний анализ показал число тромбоцитов 115, и Камала не могла злиться на Хауса за то, что он поторопился сорвать ее в Рождество и вытребовать свою желанную биопсию прямо сейчас. Вернее, могла, конечно, и злилась, но скорее по привычке.
- Как они сделали это? – поинтересовался Ник – молоденький дежурный врач, едва ли год назад закончивший ординатуру.
Камала пожала плечами.
- Отыскали недавно умершего пациента с нормальной страховкой, договорились с патологоанатомами и перелили ей тромбоцитарную массу по его полису. Так что не будем подставлять наших коллег с диагностического отделения и затягивать процедуру, тем более долго эти перелитые тромбоциты не проживут.
- А не лучше было бы сделать лапароскопическую операцию для контроля иглы?
- Тебе бы лучше, - отозвалась доктор Магнер, - тем более что она без сознания. Я и так не промахнусь, а перелитые тромбоциты меня все-таки не радуют настолько, чтобы лезть в брюшную полость.
Посадить пациентку, как это положено для биопсии печени, было невозможно, и Кэрри положили на левый бок. Камала простучала грудную клетку, отмечая, где ясный легочный звук сменялся на тупой печеночный, определяя подвижность легочного края, чтобы случайно не попасть иглой в легкое, потом обезболила нужный участок и мотнула головой Нику.
- Давай эту хрень.
Подавая ей биопсийную иглу, он думал, почему ни один медицинский колледж и ни один курс оперативной хирургии не подготовит тебя к тому, что врачи абсолютно все инструменты называют не иначе как «эта хрень», «та хрень» и «вон-та-хрень-слева».
Игла вонзилась в обезболенную кожу и уже через несколько секунд Магнер извлекла мандрен1 и потянула аспират из печеночных клеток. Еще мгновенье спустя она уже вывела иглу. Вся процедура заняла минимум времени, и Камала подмигнула Нику.
- Вот и все. И из-за этого наши диагносты столько времени ломали копья. Пойдем писать протокол операции.
Ник подсел к ней, когда Камала уже вовсю стучала по клавишам компьютера.
- Идите домой, Магнер, если хотите, я все напишу, а то вас же ждут на Рождество.
- Меня ждет сын-спиногрыз и его подружка-барби.
- Не любите детей? – рассмеялся врач.
- Люблю, - не согласилась Магнер, - но мальчиков и обязательно совершеннолетних.
Ник все равно понимал, что она не уйдет, пока не пройдет хотя бы ранний послеоперационный период, как и положено хорошему хирургу.
Медсестра подошла примерно через полчаса, когда Камала уже снимала халат в ординаторской.
- Доктор, там давление упало.
Камала с Ником машинально переглянулись и, не сговариваясь, отправились вместе.
Давление действительно упало, некритично, но неприятно.
- Сделайте дофамин для сердца, поставьте капельницу с инфузионной терапией и переводите ее в операционную, - наконец, сказала Камала, ни на кого не глядя.
Лицо у нее было напряженное, между темных бровей легли морщинки.
Следующие полчаса они не торчали около пациентки, постоянно перепроверяя пульс и давление, но только потому, что заставляли себя этого не делать усилием воли. Переговариваться они в принципе еще переговаривались, но уже без шуточек и флирта.
Потом давление упало снова.
- Ник, возьми кровь, отправь в лабораторию и проверь на совместимость. Зовите реаниматологов. Звоните в переливание – пусть пришлют порцию плазмы… и цельной крови группы А(+).
Пока под присмотром реаниматологов одна за другой падали в «озеро» капельницы соломенно-желтые капли плазмы, Магнер стояла рядом молча.
- Это сердечная реакция на оперативное вмешательство? – аккуратно спросил Ник, слегка побаиваясь попасться под горячую руку.
Камала только дернула плечом, не сказав ни «да», ни «нет».
Следующие два часа держалось давление девяносто, а потом оно рухнуло сразу до неопределяемого. Реаниматологи оттеснили хирургов, занимаясь больной под истеричный писк аппаратов.
- Это кровотечение, Ник, - тихо сказала вдруг Магнер, не поворачиваясь к нему, - но черт меня дери, если я понимаю, откуда это кровит.
- Легкое? – очень осторожно предположил Ник.
- Да ни хрена! – тут же взорвалась она, точь-в-точь как он и предчувствовал. – Я могу отличить печень от легкого! Биопсия была взята правильно!
- Хорошо, - поднял он руки, показывая, что сдается, - а что делать будем?
- Вы там закончили? – резко спросила Магнер у реаниматологов, которые вообще-то и вовсе не были виноваты. – Давайте шарящий катетер.
Идея была хороша тем, что, по меньшей мере, позволяла сразу же определить не только имеется ли кровотечение в брюшной полости, но и насколько сильное. Однако прошло еще полчаса, прежде чем реаниматологи позволили хирургам подойти к больной. Теперь трубки капельниц были подключены к трем венам и одновременно лили и физрастворы, и плазму. Анестезиологи сделали общее обезболивание, и Магнер стала осторожно вводить через разрез катетер в брюшную полость. Ник, которому работы сейчас не нашлось, обернулся, и на секунду ему показалось, что за стеклом двери, отсекающей операционную от коридора, мелькнуло лицо главы диагностического отделения, но его внимание сразу же отвлекла медсестра, которая принесла результаты анализов.
Катетер прошел в полость брюшины, и Магнер дернулась чисто машинально, потому что по трубке хлынула сплошным потоком кровь. Медсестра ахнула, едва не выронив посудину для замера количества потерянной крови, когда, разбрызгиваясь во все стороны, в ее дно ударила под напором тугая струя.
- Кровопотеря пятьсот… литр…
Кровь перемешалась с асцитической жидкостью, и впечатление из-за этого было еще жутче. Хирург выругалась, автоматически беря катетер на себя, но кровотечение по трубке, казалось, только усилилось. Снова запищали аппараты, показывая новое падение давления и сердечной деятельности.
- Кровопотеря полтора…
- Переливание готовьте! – скомандовала Магнер. – И несите еще плазму и еще кровь, быстрее, быстрее!
- Магнер, посмотрите, - влез Ник, поднося ей результат анализа.
- Слушай, ты сейчас охрененно не вовремя, - бросила Камала, которую опять оттеснили реаниматологи.
Кровь по катетеру все еще лилась, и анестезиолог как раз подключал аппарат.
- Да посмотрите же!
Было что-то особенное в его голосе, и она перевела глаза от монитора, который все равно показывал, что давление слишком низкое для подсчета, и глянула на настойчиво показываемый ей анализ.
Этот быстрый взгляд отдался в ее ушах похоронным звоном, потому что на норовящем свернуться в трубочку клочке бумаги, похожем на чек из супермаркета, какой ей только сегодня утром выдали при покупке праздничного гуся, было четко напечатано «тромбоциты - 15».
И словно в ответ на это прозвучали слова анестезиолога:
- Остановка сердца.
Большая часть лица Камалы была закрыта маской, но глаза женщины расширились так, что Ник мог увидеть в них свое собственное перепуганное отражение.
- Где история? – тихо сказала Магнер и тут же уже намного громче: - Где этот чертов утренний анализ?!
- Доктор, не орите! – рыкнул на нее анестезиолог, вкалывающий больной адреналин.
Ник дергано перелистывал так и норовящие слипнуться страницы, слишком сильно рванул одну из них, так что разрыв зазмеился почти до половины.
Над анализом они склонились вдвоем, только сейчас замечая не бросающуюся в глаза разницу между яркостью чернил у двух единиц в цифре «115».
Каждый, кто знал неаккуратный размашистый почерк Хауса, мог восхититься той выдержкой, которую ему пришлось проявить, чтобы подписать лишнюю единицу в анализ совершенно незаметно. Камала почерк Хауса знала, но восхищение было далеко не тем чувством, которое она сейчас ощущала.
- Где он?! – спросила она, явно сдерживаясь из последних сил, причем безрезультатно. Уравновешенность никогда не была ее сильным качеством. – Где этот мудак?!
- Заткнитесь вы, доктор! – на таких же повышенных тонах отозвался анестезиолог. – Больная стабилизирована. Лапароскопия?
- На кой хрен мне лапароскопия? – сказала Магнер, и Ник с изумлением впервые увидел, как трясет вздувшуюся венку у нее на виске ниже края шапочки. – Что я там увижу лапароскопом – полная брюшная полость крови и асцитической жидкости! Готовьте лапаротомию.
Реаниматолог начал устанавливать еще системы капельниц, а Камала и Ник, оба расстерилизованные, пока трогали историю болезни, пошли перемываться.
- Магнер, - все-таки решился спросить он, когда они уже одевали маски, - а это…
- А это, - перебила она, - это все. Все, Ник. Счастливого Рождества.
Кэрри на операционном столе лежала, буквально ощетинившись иглами капельниц, подключенными к обеим подключичным венам, к локтевым, к венам нижних конечностей – куда только удалось установить. Растворы уже не капали – лились, отпущенные на максимум. Одновременно был установлен и новый пакет с кровью.
Кровь по прозрачным трубкам из брюшной полости текла все так же активно.
У Ника возникла парадоксальная ассоциация с цветочным горшком, который поливают из лейки сверху, а вода из него с такой же скоростью вытекает насквозь. Только в отличие от горшка человеческое тело к такому не приспособлено.
Срединный широкий разрез, дающий лучший обзор, Магнер делать побоялась, пошла меньшим доступом, ближе к печени. Каждый сосуд, даже самый маленький, кровил так, как будто никакого свертывания крови не существовало в природе в принципе. Ник цеплял на них зажимы и с ужасом видел, как новое кровотечение начинается в тех местах, где зубчики браншей соприкасаются с тканями.
Когда они рассекли брюшину, то кровь с асцитической жидкостью ухнула на руки им обоим и на операционный стол, и на пол, промочив белые больничные кеды Ника, даже несмотря на бахилы, насквозь, вплоть до носков. Кэрри вдруг застонала, болезненно, жалобно, как будто все чувствовала.
- Продолжайте, доктора, все в порядке, - сосредоточенно, но спокойно сказал анестезиолог, внимательно следящий за приборами, и тут же перебил сам себя: - Нет, нет! Вторая остановка сердца! Хирурги - в сторону.
Они ждали еще полчаса, пока реаниматологи закончат. Операционная медсестра подошла с новыми масками.
- Меняем, доктора.
Маску с Камалы сняли, и Ник увидел, как женщина тяжело дышит сквозь зубы – стиснутые так крепко, что даже щечные мышцы четко контурированы под кожей. В вырезе хирургического костюма было видно, как бьются вены на смуглой шее, и молодой человек едва удержался, чтобы не прижать к ним пальцы, определяя пульс. На вид казалось, что он колотит под сто пятьдесят.
- Больная стабилизирована, продолжайте, доктора.
Они дошли до печени, отвели ее наверх, но найти область биопсии не удавалось, ощущение было такое, будто кровит все одновременно и со всех сторон. Магнер стала накладывать стягивающий шов, надеясь затянуть кровящее место где-то в глубине окружающими тканями, но, глядя, как от каждого вкола иглы вовсю, не останавливаясь, течет кровь, Ник только головой тихонько покачал.
- Будем тампонировать сальником?
Однако они только начали подводить большой сальник, чтобы зажать им кровоточащее место, как наступила третья остановка сердца.
Больше к столу их уже не позвали.
Смерть больного на столе - самая страшная для хирурга, – и Ник не удивлялся, что и через полчаса, когда они уходили к неизбежным бумажкам и оправданиям пульс у Камалы на шее колотил все так же.
Уходя, он оглянулся на еще лежащую на операционном столе Кэрри, которую до этого как-то особенно и не разглядывал – не до того было. Лицо у нее, как у всех, кто умер от большой кровопотери, сразу заострилось, как-то усохло, словно умерла она уже несколько часов назад, и приобрело голубовато-бледный оттенок, на котором герпетические высыпания казались еще ярче. Губы, веки, крылья носа налились бледно-фиолетовым цветом.
Глаза у девочки были открыты, залиты расширенными зрачками и поблескивали под лампами, но каким-то матовым, неживым отблеском.
Ник не смог заснуть в следующую, послерождественскую, ночь, пока не скурил три косяка подряд, чтобы забыть этот взгляд.
***
Доктор Магнер в послерождественскую ночь как раз спала. Правильнее сказать, вырубилась, положив голову на высокий подлокотник дивана в ординаторской, и резко проснулась, стоило заведующему приемным покоем доктору Рэддерсу подойти поближе.
- Я уже иду. Историю болезни и чистый халат, пожалуйста. А, это ты… тогда ничего не надо, можно только одну порцию садо-мазо секса.
- Камала, - нарочито увещевательно сказал он, присаживаясь на диван рядом с ней, - ты здесь уже тридцать с лишним часов. Давно закончилась прошлая смена, началась следующая, и ни одна из них не твоя. Я тебя умоляю – иди домой. Карлос приехал, он тебя заберет.
- Не хочу домой.
Она вздохнула и провела рукой по неопрятно завернутым в пучок волосам, так что жесткие блестящие пряди окончательно выбились и упали на усталое лицо.
- Я слишком зла, - продолжила она. – Достаточно зла, чтобы раскатать дома всех обитателей, а они совсем не виноваты.
- Камала, - снова повторил он, получая неосознанное удовольствие, прокатывая ее имя по языку, - так нельзя.
- Иди к черту, - тут же вспыхнула она. – Если я полосну по воротной вене на операции, и больной откинется, это я как-нибудь переживу, но когда пациентка истекает кровью только потому, что один козел подделал анализ – то, черт, я хочу, чтобы он лег и сдох рядом с ней.
Мужчина скривил тонкий рот в подобии ухмылки.
- Ты не уложишь Хауса при всем желании – это делает доктор Уилсон, насколько мне известно, так что тебе тут не тягаться.
- Ни черта. Мои Y-хромосомы определенно круче, чем у Джеймса.
- Это точно, - мрачно согласился Рэддерс и продолжил мягче: - Камала, это все печально, но Кадди сказала, что постарается прикрыть твой рейтинг, а комиссия – это будет формальность…
- Нет! – оборвала она его, и это «нет» прозвенело словно удар стеклом об асфальт. – Эта девчонка мертва, и это не формальность. И мне плевать, прикроет ли Кадди мой рейтинг.
- Послушай меня, не связывайся, - без особой надежды сказал Реддэрс.
Магнер зябко передернула плечами, нервозным и каким-то брезгливым движением.
- Лучше я себя буду слушать. Мне нравятся советы только от умных собеседников.
Врач только покачал головой, вставая с дивана. На его невыразительном лице, обрамленном рано поредевшими волосами неопределенного цвета, застыло сдержанное несогласие.
- Я тебя не одобряю.
- Ну, это и вовсе не новость, - в тон отозвалась Камала.
Оставаясь с ней наедине мужики, как правило, хотели по большей части секса. Это не исключает одобрения, но и не требует его.



~~~
1 - Мандрен (франц. mandrin) — стержень для закрытия просвета трубчатого инструмента (зд. биопсийной иглы).


Глава 2.

Машина Хауса подлетела к перекрестку и, завизжав тормозами, остановилась в паре сантиметров от того, чтобы вылететь на пешеходный переход, спасенная новым рефлектором на шинах и невероятной удачей.
- Мы вполне можем ехать медленнее, - кратко заметил Уилсон, которого ремнями безопасности сильно дернуло за плечо.
- Ты вообще меня не понимаешь?
Хаус, жалующийся на недостаток понимания, вообще зрелище довольно комичное, но Уилсону как-то изменяло сегодня чувство юмора.
- Я понимаю, что Кадди будет разочарована, если мы разобьемся до лечебно-контрольной комиссии.
Хаус с размаху двинул кулаком по клаксону, чуть ли не насмерть перепугав пожилую леди, честно переходившую на зеленый свет дорогу.
- Тебе больше не о чем поговорить?
Уилсон сделал вид, что задумался.
- Нет. Нет, мне все как-то больше нравится сейчас говорить о комиссии.
Последнее слово силой инерции ему забило назад в горло - с такой скоростью Хаус рванул машину с места.
Уилсон устроился поудобнее. Он понимал, что от комиссии, как и от разговора, так легко не уедешь.
*
Доктор Хазе еще был в отпуске, поэтому вместо него на комиссию явился врач из комитета – длинный и тощий, как макаронина, и такой же бледный. Знаком он Уилсону был только шапочно, но даже невооруженным глазом было видно, что доктору Макаронине неловко в кресле председателя комиссии.
Уилсон и сам бы дорого отдал, чтобы иметь возможность не приходить на эту комиссию – смотреть на Камалу ему было откровенно страшно.
Вместо него на Камалу посмотрела Кадди со смесью тревоги, сочувствия и раздражения.
- Почему ты не зашла ко мне? – вполголоса спросила главный врач.
- Со вчерашнего дня я приняла решение перестать с тобой здороваться, - мгновенно ответила Магнер, - а в твоем кабинете это было бы уже невежливо.
Там была еще какая-то история не то о Кадди, которая не приехала, когда ей позвонили по поводу кровотечения у Уэлш, не то о Магнер, которая не позвонила Кадди по поводу того самого кровотечения, не то о чем-то другом. Варианты разнились в зависимости о того, у кого Уилсон спрашивал. Большинство сходилось на том, что Кадди просто расплачивается за потакание Хаусу, и, учитывая, что сейчас главврач спустила реплику Камалы на тормозах, Уилсон был готов в это поверить.
В тот самый момент, когда доктор Макаронина посмотрел на часы и потер очень редкую шевелюру шампиньонного цвета, очевидно, собираясь с силами, чтобы объявить комиссию открытой, дверь резко открылась, и зашел Хаус. Простучал тростью вдоль длинного стола и уселся между Кадди и Магнер.
Камала ничего не сказала, но глаза у нее сузились и все тело напряглось струной, и Уилсон содрогнулся, представив, во что сейчас выльется эта комиссия.
- Почему ты? – быстро спросила Кадди, чье воображение, очевидно, сгенерировало сходные картины. – Что делает доктор Стюарт?
- Смотрит на часы, - отозвался Хаус, прислоняя трость к краю стола и стараясь устроиться в кресле поудобнее – ногу сковало болью, словно панцирем испанского сапожка, - ждет пока его освободят из кабинки туалета. Дверь заело.
Уилсон явно видел, что Кадди подмывает выяснить всю подноготную внезапной поломки, но она благоразумно отложила это дознание до окончания комиссии.
- Доктора, - тихо заметил позабытый Макаронина, - давайте начнем.
Магнер сухо и коротко докладывала клинический случай, Макаронина шелестел страницами истории болезни, а потом перекинул ее доктору Леммон. Та пробежала глазами пару записей и отложила в сторону.
- Уважаемая комиссия, коллеги, мною был осмотрен труп пациентки, - отрапортовала патологоанатом, как только хирург закончила, - приготовлен макропрепарат печени и дано подробное описание. Печень в нескольких местах прошита матрацными швами, при тщательной ревизии обнаружен вероятный вкол от биопсийной иглы, затронувший сосуд среднего калибра. Биопсийный вкол расположен в типичном месте. Травмированные сосуды зияют, тромбоцитарных тромбов не обнаружено. Причина смерти: геморрагический шок от массивной кровопотери, - закончила она.
Удивления насчет таких выводов никто не высказал – примерно такого и ждали. Хаус бросил быстрый взгляд искоса на сидящую рядом Магнер, но, слава богу, промолчал.
- Что насчет вас, молодой человек? – вдруг спросила патологоанатом.
Ник, сидевший дальше всех, даже вздрогнул.
- Мэм?
- Как вы оцениваете действия ответственного хирурга, выполнявшей операцию? – пробормотал председатель, в чьи привычки также входило обыкновение адресоваться в первую очередь стоящему перед ним стакану.
Ник быстро посмотрел на председателя, на Магнер, на Кадди, снова на председателя. Уилсон мог только ему от души посочувствовать.
- Как я могу оценивать это?
- То есть сказать вам нечего? – заметил председатель как будто с искренним сожалением. - Понятно. Доктор Магнер, почему вы не перелили больной тромбоцитарную взвесь, когда началось кровотечение?
- В гематологическом отделении больницы нет тромбоцитарной взвеси на данный момент, - отрапортовала Камала.
- Доктор Магнер, почему вы вообще пошли на биопсию у такой больной, не имея тромбоцитов под рукой?
- Согласно анализам у нее не было для этого показаний, - кратко сказала хирург.
Кадди и Уилсон переглянулись.
Доктор Макаронина только скривился, словно съел несвежую устрицу.
- У вас была тяжелая больная и вы даже не подстраховались? Вы себя что, возомнили гениальным хирургом?
- Нет, я так о себе никогда не думаю, - отозвалась Камала.
Председатель еще раз пролистнул, подчеркнуто небрежно, историю болезни, и опять бросил ее на стол.
- Ну что, коллеги, придем к выводу, что если бы не дефицит на гематологическом отделении и не самонадеянность хирурга, то пациентка осталась бы жива? – спросил он, постукивая самыми кончиками пальцев по столешнице, и бросил близорукий взгляд сначала на доктора Леммон, а потом на Уилсона.
Кадди еле слышно вздохнула. Ник на своем конце стола даже дышать как будто перестал. Магнер переплела пальцы с такой силой, что костяшки на ее смуглых руках стали совершенно белыми.
Уилсон понимал, что Кадди не меньше, чем ему хочется согласиться с председателем и закрыть эту тему как можно скорее, но никому не хотелось заговаривать первым.
Внезапно тишину разорвал резкий и удивительно громкий удар, когда трость Хауса со всего маху упала на пол. Уилсон вздрогнул всем телом, несколько даже преувеличенно, не столько от неожиданности, сколько от желания сбросить с себя спеленавшие бинты напряжения.
- Пациентка осталась бы жива, - заявил Хаус, единственный никак не отреагировавший на звук, - если бы кто-то не попал иглой в сосуд среднего калибра.
Уилсону померещилось, что эта фраза воочию отозвалась в его ушах тревожной сиреной.
- Пациентка, - очень отчетливо проговорила Магнер, ни на кого не глядя, - осталась бы жива, если бы кто-то не подделал результат анализа.
Кадди прикрыла на секунду глаза, но тут же открыла их снова, потому что врачи заговорили одновременно и понять, кто что имеет в виду, стало невозможно.
- Доктор Магнер, - перебил всех председатель и в голосе у него звучало тупое удивление, - вы желаете что-то сообщить комиссии?
- Да, - ответила та, вырывая руку из цепкой хватки что-то говорящего ей Ника, - я хочу подать служебную записку о случае нарушения врачебной этики, фальсификации данных и подлоге, повлекшем за собой смерть пациента.
С этими словами она швырнула через стол сложенный листок так, что тот оказался перед председателем. Тот взял его, развернул, пробежал глазами, потом прочел еще раз внимательнее и передал Кадди. Та едва взглянула и опустила письмо на стол. Пальцы у нее слегка подрагивали, когда она подтолкнула бумагу к Уилсону жестом, брезгливым, словно эта записка была чем-то заляпана.
- У вас есть комментарии?
Пока Кадди собиралась с мыслями, Уилсон поднял глаза от текста, который якобы читал, и столкнулся взглядом с Камалой. Смотрела она исподлобья, голова у нее была опущена. Хаус наоборот сидел, вскинувшись, высоко вздернув подбородок.
Но поймать его взгляд Уилсону не удалось.
- Доктор Леммон, - проговорил Уилсон, вызывая огонь на себя, - вы можете ответить, какое значение для смерти пациентки имели данные обстоятельства?
- Я не готова дать заключение по этому вопросу, - тут же ответила патологоанатом.
Доктор Макаронина перевел свой рыбий взгляд на Уилсона с такой надеждой, будто рассчитывал, что тот сейчас разрулит всю ситуацию одним взмахом волшебного скальпеля.
Ну, или биопсийной иглы.
- Доктор Хазе возвращается из отпуска через неделю, - заметил Уилсон, вроде как ни к кому не обращаясь.
Что еще он мог сделать?
Председатель степенно кивнул.
- Комиссия переносит свое заседания до выяснения всех обстоятельств. До следующего заседания доктор Магнер снимается с поста ответственного дежурного доктора. Доктор Хаус отстраняется от лечебной работы. На настоящий момент заседание комиссии закрыто, благодарю вас, коллеги, все свободны.
Уилсон, наконец, вдохнул и ощутил, как кружится у него голова.

Камала, воспользовавшись галантностью доктора Макаронины и Уилсона, пропустивших ее в дверях, вылетела из зала с такой скоростью, что повелительный возглас Кадди отскочил от ее спины, как от бронежилета. Хаус не мог рассчитывать на галантность, равно как и не мог выиграть забег на стометровку до лифта – и нет, спасибо, ему вовсе не требовалось напоминание об этом в виде взрыва боли в ноге. Однако оно все же появилось, и мучительные, холодом пробирающие по спине, отголоски прокатились по всему телу, когда он все же встал, сжимая одной рукой трость, а второй спинку кресла.
Примерно в такой стратегически неудачной позиции его и перехватила Кадди, вцепившись наманикюренными ногтями в его запястье.
- Сейчас ты пойдешь ко мне в кабинет, - прошипела она, и Хаус в который раз подивился умению женщин шипеть слова, в которых и вовсе нет шипящих, - причем немедленно, понял меня?
- А амилаза1 портит жемчуг? – отозвался Хаус, с интересом разглядывая красивый браслет из ровных светлых жемчужин, в несколько рядов оплетающий ее запястье.
- Что? – автоматически переспросила Кадди.
- Я собираюсь по дороге, пока ты будешь тащить меня до кабинета, отгрызть себе руку и сбежать, могу случайно закапать слюной твой браслет. Не потому что он мне так нравится, и я собираюсь попросить такой же у Уилсона на новый год – я в любом случае предпочту украшенное стразами кольцо в нос, но…
- В моем кабинете, - отчеканила Кадди, отбрасывая его руку, словно ядовитую змею, - через пять минут и попробуй только не явиться.
Хаус склонил голову к одному плечу, явно что-то обдумывая.
- Как прикажешь. Мне нравится, когда женщина командует. Поэтому в нашем тандеме рулит Уилсон.
Кадди развернулась на каблуках и, чеканя шаг, прошествовала к выходу.
Как только двери за ней закрылись, Хаус снова опустился в кресло.
Мысли его скакали хаотично, разрозненные куски информации выхватывались, кружились, подстраивались друг к другу в призрачных подобиях решений и рассыпались осколками.
Хаус думает, что ситуация очень похожа не на ножницы даже, а на самый настоящий тупик, как если продвигаясь по желудочно-кишечному тракту – а подчас он воспринимает свою жизнь в том числе в медицине именно так – он попал бы внезапно в аппендикс. Не просто тупик, а тупик, в котором постепенно созревает гнойный нарыв. Аппендицит, флегмонозный или даже гангренозный… Взгляд его упал на лежащую на столе записку от Магнер – видимо, забытая Кадди копия. Да, гангренозный. Определенно гангренозный.
Хаус думает, кого вызовут экстренно из отпуска, чтобы заменить Камалу в роли ответственного врача. Ему вспоминается смутно что-то о надбавках за выход первым врачом, и он вяло размышляет, сложнее или легче снять со ставки хирурга эти самые надбавки, при учете того, что сейчас конец декабря. Ну, то есть, если перефразировать, он прикидывает, стоит ли ему опасаться, что в бухгалтерии в отместку забудут перечислить ему зарплату? Это, не считая, конечно, того, что хирургические медсестры наверняка постараются плюнуть ему в кофе.
Хаус думает, какие именно пациенты сейчас находятся на попечении диагностического отделения и каков шанс, что Форман их угробит. Он изрядно подзапустил там дела, занятый последнее время исключительно этим проклятым гепатитом. Кажется, в приемном что-то болтали о мужике с поврежденным глазом, но, по мнению Хауса, это ничем страшным грозить не могло, разве только потерей зрения, а он, в общем, был близок к утверждению, что мир не стоит того, чтобы на него смотреть. Эту сентенцию он готов был повторить и пациенту, если это разрешено в положении чертового-отстраненного-от-работы врача, надеясь, что она сыграет свою утешительную роль.
Хаус думает, переспал ли Чейз с Кэмерон, думает, будет ли Кадди злиться все время до комиссии, думает, какое на Лизе сегодня белье, думает, что дадут в столовой на ланч, думает, что надо купить домой из продуктов. Он думает о тысяче вещей одновременно, просто, чтобы не думать об одной, которая так настойчиво лезет в его гениальные мозги.
- Доктор Уилсон?
Дверь за его спиной внезапно приоткрылась, а возглас с губ Пейдж, заглянувшей в образовавшуюся щель, сорвался раньше, чем она поняла, что онколога в зале нет. Женщина уже почти успела пробормотать неловкое извинение и ретироваться в безопасное пространство коридора, как ее перехватила команда от Хауса.
- Стоять! Он у Кадди, предается распутной бюрократии. А мне надо, чтобы ты кое-что передала. Сумеешь запомнить несколько английских слов, односложных, разумеется?
- А если я отвечу «нет», вы позволите мне уйти? – с робкой надеждой уточнила Салливан.
- Я заставлю тебя их записать. Возможно кровью. Да, непременно кровью. Группа А, резус положительный – сбегай в гематологию и принеси. Заодно захвати мне кофе по дороге.
Пейдж обреченно вздохнула.
- Я запомню.

Кадди трагическое происшествие в больнице сдернуло с едва начавшегося отпуска на горнолыжном курорте, и Уилсон был уверен, что и главврач спала не лучше их всех эти дни, но лицо у женщины было уже слегка обветренное. Прилипший к коже легкий загар шел Лизе до чрезвычайности, и Уилсон не видел причин не сообщить ей об этом.
Кадди слабо улыбнулась – комплимент не сделал ее настроение идеальным, но немного радости все же добавил, что сейчас было нелишним.
- Ты думаешь, это была хорошая идея? – вновь посерьезнев, спросила женщина. – Насчет Хазе, я имею в виду.
Уилсон сел в кресло и машинально потер шею над жестким воротничком сорочки.
- Не знаю, честно, не знаю.
Они обменялись понимающими взглядами.
Среди докторов немало тех, кто понимает, что исправить свою ошибку проштрафившийся врач может, только оставаясь врачом. Однако Хазе, годами изо дня в день выслушивающий одни и те же истории – о пациенте, умершем от жировой эмболии, потому что пропустили перелом бедренной кости, сделав рентген не той ноги; о женщине, которую взяли на кесарево сечение слишком поздно и внебрюшинным доступом пересекли сосудистый пучок матки; о юноше с асцитом, которому врач сделал лапароцентез и обрек на смерть с постоянной потерей жидкости через незатягивающуюся дырку в животе – и, соответственно, одни и те же оправдания, легко мог за одну-единственную ошибку перечеркнуть врачу всю карьеру в медицине.
- Я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь, но суд… - Кадди не договорила, ощущая полную беспомощность – она не знала, как сказать Уилсону, что для Хауса судебное разбирательство так скоро после истории с Триттером может обойтись слишком дорого.
Уилсон, однако, понял ее и так – он уже передумал это все не по одному разу в мрачном отчаянии этой ночью.
- Хазе никогда не пойдет на судебное разбирательство, - устало ответил он, - он терпеть не может выносить сор из избы.
- Так ты… - заговорила, было, Кадди и замолчала, чувствуя, что вопреки желанию и инъекциям ботокса брови у нее поднялись в изумлении.
- Я предпочту увидеть Хауса без диплома, чем Хауса за решеткой, - немного раздраженно выпалил Уилсон. – Что поделать – я не рисковый и бесстрашный! Правда, - уже намного спокойнее заметил он, - кроме Хазе еще есть Камала… и миссис Уэлш.
- Я беседовала с миссис Уэлш – но не поняла, что та собирается делать, она… не в лучшем состоянии сейчас, а Камала… с Камалой надо поговорить.
Уилсон с сомнением покачал головой.
- Я бы не стал. Не сейчас, по крайней мере. Думаю, она с легкостью убьет теперь любого, кто заговорит с ней о Хаусе - и если среди присяжных будет хоть один хирург, то ее оправдают.
- Предлагаешь оставить ситуацию на откуп дипломатии Хауса? – спросила Кадди, но он ничего не успел ей ответить, потому что в дверь постучали.
- Доктор Кадди? – осторожно начала Салливан, не желавшая попадать под горячую руку. – Я хотела сообщить, что мы пока откладываем плановую операцию по пересадке сердечного клапана мистера Квина, который только что поступил – подозрение на инфекцию. Кроме того, - замявшись, продолжила она, - доктор Хаус просил передать вам, что он неукоснительно выполнит ваши рекомендации.
- Что? – одновременно переспросили и Уилсон, и Кадди, равно удивленные такой политичностью Хауса.
Салливан выглядела почти смущенной.
- Он сказал, вы велели ему «попробовать не прийти» к вам в кабинет – он решил так и сделать. Говорит, у него получилось.
Кадди отпустила врача приемного покоя и снова повернулась к Уилсону.
- Кажется, Хаус по обыкновению решил переложить титанические усилия по его спасению на чужие плечи, не находишь?
* * *
- Не смей смотреть на меня с осуждением, не смей смотреть на меня с жалостью, а ты вообще никогда на меня не смотри, - бойко расставил все по местам Хаус, хлопая дверью диагностического отделения.
Форман, которому была адресована последняя фраза этой тирады, с трудом удержался от искушения закатить глаза.
- У меня в распоряжении нет ни осуждения, ни жалости, так что с удовольствием.
- Вот и славно, - кивнул Хаус. – Ну что, дети мои, какое-нибудь новое дело тут есть?
Чейз открыл, было, рот, но перехватил взгляд Кэмерон и молча отвернулся, сделав вид, что он тут вообще не причем.
- Может быть, мы обсудим отчет, который нужно составить для комиссии? – предположила девушка, злясь на собственный голос, прозвучавший как угодно, но только не уверенно.
- Тут нечего обсуждать. Комиссия – такая мелкая гадость, что он ней даже говорить не стоит, - возразил Хаус, поднимаясь на ноги и отворачиваясь от Утят, чтобы налить себе кофе.
Он поставил чашку на стол, но пить не стал. Три пары глаз смотрели на него так внимательно, словно его команда подозревала, что Хаус вот-вот должен превратиться в голубя, и ни в коем случае не хотела пропустить этот момент.
- Черт возьми, - слегка прикрикнул на них Хаус, - что там с этим проклятым пациентом, у которого поцарапан глаз?! Обсудим это, пока он не остался без глазного яблока или тем паче обоих? Да? Нет? Может быть?
- Тут нечего обсуждать, - почти попав в его тон, отозвался Чейз.
Услышав, как Хаус в ответ фыркнул, Форман испытал почти непреодолимое желание закрыть лицо руками.
- Отлично, тогда давай обсудим другое: у тебя на запястьях ожоги от веревки, мама Кэмерон оставила сегодня сообщение на рабочем автоответчике с поздравлениями – значит Кэмерон не ездила домой и не была в праздники у себя. Ну что, Чейз, давай, поделись с классом. Тебе понравилось? А ей? Что она сказала? А с чего ты взял, что она сказала правду? Как это было? По-миссионерски? По-собачьи? По-детски? Или роскошный трах в мозг, когда она рассказывала про страну розовых пони и умерших мужей?
Вопросы Хауса летели со скоростью пулеметной очереди и наносили практически такой же урон. По крайней мере, Чейз точно выглядел, словно в него всадили пару-тройку пуль. Кэмерон вскочила и хлопнула дверью так, что по поверхности кофе, остывающего в чашке, прошла дрожь, словно от землетрясения.
- Элисон! – воскликнул Чейз и бросился за ней, даже не удосужившись ответить Хаусу.
Каблучки Кэмерон простучали скоростной дробью, а у Хауса все равно был выработан специфический иммунитет на любые ответы.
Хаус снова взял в руки чашку и даже поднес к губам, но не сделал ни глотка. Форман откинулся на спинку кресла, складывая руки на груди.
- Отлично сработано, - похвалил он, даже не пытаясь придать тону какую-никакую политичность. – Вы – профессионал.
Звонок телефона прервал эти дифирамбы. Форман сказал в трубку пару ничего не значивших фраз, нажал отбой и встал.
- Может, поделишься? – уточнил Хаус. – Я тут все еще вроде как заведующий.
- Из приемного, - кратко доложил Форман. – Они подозревают, что больной носитель метициллин-резистентного стафилококка, но не могут это доказать. Кардиологи требуют немедленно поднять его на операцию по пересадке клапана, а бактериологический анализ посева из зева пока не готов.
Хаус встал, тяжело опершись на трость.
- Ну, пойдем, посмотрим на этого больного.
Форман не стал спорить, но беззвучно вспомнил фразочку из тех, которые строго-настрого запретил себе упоминать, когда надел белый халат.
*
- И снова здравствуйте, - без особого энтузиазма поприветствовала Хауса Салливан, бросая не слишком радостный взгляд на Формана.
Тот только пожал плечами, причем так, чтобы Хаус этого не увидел.
- Мистер Квин, 56 лет, поступил для пересадки сердечного клапана. Неясные результаты мазка из зева. Мы заставили его пересдать анализ и отправили на экспресс-тест, но результат будет только через час-два, а хирурги требуют немедленной подачи на стол – у них простаивает чистая операционная, а потом все расписано по часам. Если у него действительно МРС, он подлежит обязательному карантину в другой больнице…
- Знаю без тебя, - прервал Хаус, вытащил из ее несопротивляющихся рук историю болезни и швырнул на пол за стойку медсестры. – Меня раздражает, как ты шуршишь страницами. Там нет главного – результата анализа, что ж ты их перебираешь?
- Убить меня мало, - невнятно пробормотала женщина, пропуская их за ширму к больному.
Мистер Квин был грузным мужчиной с моржовыми усами и отдышкой на вдохе.
Форману в принципе нечасто приходилось видеть, чтобы Хаус вел полный опрос пациента – обычно это работу он предпочитал спихнуть на кого-то другого. Поэтому он был даже немного удивлен, насколько дотошным и занудным педантом может быть гениальный диагност, когда хочет негениально потянуть время.
Наконец, они добрались до последней строчки приемной формы, той самой про «физиологические отправления со слов в норме». Форман, было, вздохнул с облегчением, но тут Хаус закатил такой допрос с пристрастием, будто как минимум подозревал, что мистер Квин в желудке перевозит пару килограммов кокаина. Сраженный пациент сознался под давлением, что кал у него сегодня был «какой-то темный».
- Что значит «темный»? Темно-красный? Темно-синий? Черный? Черный, как вакса? Или просто обычный? Черный или коричневый? Вы слепой? Вы дальтоник? Вы идиот?
- Да я не рассматривал! – наконец, воскликнул несчастный мистер Квин.
- А стоило бы, - припечатал Хаус, поворачиваясь к Салливан. – Реакция на скрытую кровь?
- Не делали.
Хаус удовлетворенно вздохнул.
- Форман?
- Больной должен быть задержан в приемном отделении для решения вопроса о возможности кишечного кровотечения, - бодро отрапортовал он научное определение пальца, засунутого в задницу. - Пойду перчатки принесу.
- Не надо, - остановил его Хаус, - пусть этим занимаются специально обученные люди. Позвони наверх, вызови Магнер – она же у нас вроде как хирург.
Салливан и Форман обменялись взглядами полными чистого ужаса. Женщина подошла к стоящему на столике в углу больничному телефону и, встав так, чтобы заслонить его, незаметно зажала клавишу отбоя и набрала номер.
- Не берут, - сказала она через полминуты.
- Должны взять, - безапелляционно заявил диагност, забирая трубку из ее рук, - они мне нужны в кои-то веки раз.
Хаус позвонил сам, и на том конце, разумеется, тут же ответили.
- Хирургия? Приемное отделение. Попросите доктора Магнер срочно спуститься – экстренный вызов, кровотечение.
Если спустившись, Магнер была просто недовольна, то, когда она узнала, зачем ее собственно позвали, даже в лице изменилась.
- Вы сдурели? У меня наверху полное отделение больных и интерны, а вы зовете меня, чтобы я сунула палец пациенту в задницу? Почему бы вам не сделать этого самому – вы спите с мужиком, должны быть большим специалистом в этом деле!
- Не могу отбирать лавры у непревзойденного профессионала, - покачал головой Хаус, галантно протягивая ей перчатки. – Это ведь твоя обязанность, так? Салливан, голос!
- Боже, не вмешивайте меня в это, - взмолилась женщина.
Магнер рванула у него перчатки так, что те чуть не лопнули пополам, натянула их на руки, вызывающе щелкнув раструбами по запястьям, и сунулась под простыню пациента.
- А собственно…? – подал голос мистер Квин.
- Да заткнитесь, - рявкнула на него Магнер. – Вы тут вообще не причем.
Хирург вытащила руку и продемонстрировала поднятый средний палец Хаусу.
- Никакого кровотечения. Вы довольны? Или мне эту перчатку вам в контейнер с завтраком уложить?
- Вполне, - согласился тот, краем глаза заметив, что в приемное спустился Уилсон.
Магнер еще пару мгновений сверлила диагноста взглядом, а потом сорвала перчатки, попутно выворачивая их, и швырнула резиновый ком на пол, почти случайно попав в хаусовские кроссовки.
- Принесли анализ, - тихо сказал Форман, надеясь вернуть внимание к пациенту. – Положительный результат на метициллин-резистентный штамм.
- Ну, накрылась ваша операция. Можете разбирать операционную, - заключил Хаус для развернувшейся уже, чтобы уходить, Камалы, которая, конечно, немедленно взвилась, словно ее ударили.
- Да вы кто вообще такой, чтобы это решать?!
Хаус пожал плечами.
- Козел. Мудак. Инфекционист. Заведующий диагностическим отделением.
- Это ненадолго, я надеюсь, - неожиданно спокойно ответила хирург. – Если вы выкрутитесь на этот раз, я поднапрягусь и подам на вас в суд сама. С превеликим удовольствием.
С этими словами она промчалась мимо Уилсона, почти задев его плечом.
- День удался, - с широкой неискренней улыбкой заключил Хаус, проходя в том же направлении, но с гораздо меньшей скоростью, и крепко хлопнул неподвижного, безмолвного Уилсона по плечу.
- А он, правда, педик? – уточнил мистер Квин в наступившей тишине.
- Это еще лучшее, что в нем есть, - уверила его Салливан, берясь за ручки каталки.
*
Хаус подождал, пока закроется дверь лифта, и, крепко зажмурившись, изо всех сил вцепился пальцами в покалеченное бедро, оставляя синяки даже сквозь джинсы.
*
Когда-то давно, когда доктор Уилсон дружил еще не столько с Хаусом, сколько с парой Грег-Стейси, в числе прочих увлечений и привычек азартного Хауса было приличествующее скорее развеселым студиозусам банальное «кто быстрее поднимется по лестнице». Смысла в нем не было никакого или было очень мало, но взбегая на шестой-восьмой-десятый этаж, можно было подзуживать друг друга, обмениваться глупыми шуточками и смеяться вместе, несмотря на сбивающееся дыхание. Уилсон не был так уж молод, когда они с Хаусом впервые встретились. По меньшей мере, он - занимающий довольно важный пост, погрязший в серьезной, ответственной работе, уже разведенный – определенно не чувствовал себя молодым. Хаус, со свойственной ему бесцеремонностью ворвавшийся в его жизнь, встряхнул ее всю, перекрутил наизнанку течение времени и правила, что после юности близких друзей уже не находят. И именно Хаус будоражил его, теребил самые глубокие мозговые центры, заставлял все время соображать и оценивать окружающий большой мир, словно Уилсон только-только вступил в него и все вокруг непривычно. Потому что, черт возьми, к жизни рядом с Хаусом невозможно было привыкнуть. И можно было, забывая о «взрослом мире», сражаться за сэндвичи, выяснять отношения, оставляя не «должностные записки» начальству, а прыгающих резиновых пауков в ящиках столов. Можно было чувствовать себя друзьями-приятелями, чуть ли не смывшимися с лекций студентами, бегая наперегонки по лестницам.
Последнее теперь тоже кануло в бездну тромбированных ветвей бедренной артерии, кануло, чтобы никогда не вернуться, и уже много лет Уилсон, честно говоря, в больнице чаще пользовался лифтом. Хотя бы потому, что когда у них обоих на отделениях было полно работы, находящаяся на нейтральной территории кабинка лифта легко могла стать единственным местом для дружеской перебранки за целый день. Остаться же без своей дозы Хауса Уилсон не мог – это был стимулятор покруче крэка.
Однако сегодня его не спас бы никакой крэк. Если бы это не было настолько тривиально, Уилсон мог сказать, что чувствует себя буквально выпотрошенным. Кроме того, ему было, о чем подумать, и он боялся встретиться около лифта с Хаусом, так что предпочел подняться по лестнице и очень неторопливо дойти до диагностического отделения.
Таким образом, он вошел в самый разгар бури, а именно тогда, когда Форман, еще держащий руку на трубке телефона, озвучил для всех свой разговор с главврачом.
- Доктор Кадди напомнила, что вы отстранены от работы, Хаус. Она сообщила, что вы не должны брать на себя пациентов, вырабатывать тактики лечения и обследования, заниматься постановкой диагноза и участвовать в поликлиническом приеме. Ваша нагрузка распределена между нами тремя.
Хаус поочередно смерил взглядом сначала команду, а потом непонятно за что и Уилсона.
- Руководство передано тебе? – поинтересовался он у Формана.
Против ожиданий тот кивнул совершенно невозмутимо.
- Временно, конечно, - уточнил он.
- Конечно, - подтвердил Хаус.
Форман сел на свое место, снова открывая папку с историей болезни. Чейз преувеличенно сосредоточенно погрузился в разглядывание приемной карточки. Кэмерон, щеки которой были залиты неярким красивым румянцем, покачала головой и склонилась над анализами.
Тишина постепенно сгущалась, и Уилсон твердо решил, что будет последним, кто пожелает ее разорвать, несмотря на ощущение, будто он стоит рядом с аккумулятором, постепенно накапливающим напряжение. Молчание гудело, словно высоковольтные провода, и Уилсон рассматривал стоящего Хауса с обострившимся вниманием. Ему бросились в глаза и необыкновенная бледность друга, и побелевшие костяшки руки, стиснувшей йо-йо, словно в надежде раздавить. Он заметил неосознанное движение пальцев другой руки и синяк на закушенной до крови губе. Морщинки в углах глаз, и носогубные складки, скрадываемые на худом лице полуседой щетиной.
- И какое же ты мне дашь задание? – с нехорошей улыбкой полюбопытствовал Хаус, глядя на склоненную макушку Формана.
Тот поднял голову и посмотрел на Хауса с удивлением даже слишком искренним.
- Ничего. Вы можете идти домой. Делать вам в больнице все равно ничего нельзя.
Хаус только фыркнул в ответ на это, даже не пытаясь скрыть презрительную ухмылку, кривящую губы, и вышел мимо Уилсона, ни единым взглядом не выдав, что вообще заметил его присутствие.
Как только дверь захлопнулась с клацаньем, словно крышка гроба, Чейз поднял голову.
- Доктор Уилсон, понимаете…
- Я понимаю, - тут же перебил тот, опасаясь, что Чейз сейчас скажет что-нибудь такое, отчего им станет очень и очень неловко. – Я все понимаю.

Он, конечно, понимает далеко не все.
Зато он заметил, что Хаус не позвал его с собой, когда уходил. И то стереотипное движение пальцев Хауса, как будто открывает крышку пузырька с викодином.
*
В принципе вечера бывают разные. Периодически Хаус и Уилсон в идиллии – то есть обмениваются шуточками и колкостями, устраиваются рядом, делая вид, что не обнимаются, а это просто руки удобнее так положить на спинку дивана, воруют чипсы из порций друг друга – просто потому что у соседа трава зеленее, разумеется, и смотрят либо любимые фильмы, либо какие-то новинки, и тогда Хаус комментирует их, а Уилсон бесится, потому что это мешает расслышать текст, но не выдерживает и фыркает от сдерживаемого смеха, закашливаясь пивом.
Иногда они в состоянии холодной войны из-за манипуляций Уилсона или, чаще, выходки Хауса. Тогда Уилсон, бледный и с характерно сжатыми губами – как бы он ни старался выглядеть в модусе «все нормально», ему никогда не удается прогнать с лица подобное выражение – упрямо сидит на кухне рядом с сочувственно жующим Стивом и читает газету так внимательно, словно там пропечатаны утерянные мудрости Соломона. Тогда Хаус преувеличенно громко грохочет тарелками и чашками, неожиданно преисполненный рвения к домашним делам, пока Уилсон, досадливо свернув газету, не уходит в гостиную, и мытье посуды неожиданно теряет актуальность, и Хаус как можно независимее потихоньку тоже переползает за ним.
Или Хаус усаживается за пианино и неторопливо перебирает аккорды, то умиротворяющие, словно облизывающие берег волны, то нервные и дерганные, словно рывки за нитки куклы-марионетки. И Уилсон подходит, встает за спиной, но не касается, зная, что музыканты не любят, когда им мешают, ждет, глядя на рано поседевший затылок, на перебегающие по черно-белым зубам пианино узловатые длинные пальцы, пока музыка не стихнет, и только потом кладет руки на жесткие плечи, гладит шею, ерошит волосы, скользит ладонями к груди. Хаус откидывается назад, расслабляясь под прикосновениями родных рук, закрывает глаза и буквально нежится, наслаждаясь этой близостью, которая стирает все разногласия. Ну, может, не стирает, но точно заставляет поблекнуть хотя бы до поры до времени.
Или Уилсон подсаживается к раздраженному Хаусу, отшучивается в ответ на насмешки, мягко подкалывает сам или приносит стакан молока с ярлыком «Выпей меня» с одной стороны и изображением молокоеда из космоса с другой. Хаус улыбается против воли, и, как часто бывает, ожесточение растворяется в улыбке, не потому что это смешно и не потому что Уилсон, как все знают, единственный, кто заставляет Хауса улыбаться. Просто потому, что иметь рядом кого-то, кто рад стараться, чтобы ты улыбнулся, это уже почти счастье.

Но бывают и такие вечера, когда в этом страшном модусе «все нормально» застревает Хаус, и тогда тишина в квартире сгущается, уплотняется и сворачивается плотным гуттаперчевым комком где-то посредине комнаты. Решение любой проблемы, как известно, начинается с ее признания, и ситуацию невозможно исправить, пока она прикрыта дырявым одеялом «все в порядке». Поэтому Хаус листает каналы, не задерживаясь на каждом дольше пары секунд, листает книги, не вчитываясь в текст, листает ноты, не видя знаков, листает собственные воспоминания, глядя невидящими глазами в стену. Уилсон молчит, потому что знает, что долго это не продлится, и Хаус взорвется, и тогда, на пике слов, эмоций, перебранки с окружающей действительностью, из него можно будет вытянуть признание проблемы, и, следовательно, они смогут что-то обсудить. А пока Большого Взрыва не произошло он, Уилсон, может продолжать спокойно гладить свои рубашки, скручивать футболки Хауса жгутом и завязывать в узлы, чтобы эта вечная помятость хотя бы выглядела упорядоченной.
Разделить чьи-то проблемы не в пример сложнее, чем разделить сэндвич, досуг или постель. И хотя Хаус должен признать, что Уилсона не обвинить в недостатке сопереживания, весь ужас в том, что ты не можешь разделить с кем-то свои проблемы, пока делаешь вид, что все в порядке.

Однако ты, очевидно, можешь разделить с этим кем-то постель.

Поэтому ночью Хаус кусает губы и дергается бедрами вверх, несмотря на предупреждающее ворчание Уилсона, который требует быть осторожнее. Как ни противно это признавать, но боль действительно просочилась во все закоулки жизни, не обойдя своим палаческим вниманием даже их общую постель.
И боль тем странным, молчаливо-напряженным вечером тоже была странная, ни на что не похожая. Разве что, очень отдаленно, на то раздражающе-завораживающее саднение, которое бывает, когда отдираешь едва подсохшую корочку от ранки. Когда испытываешь не удовольствие даже, а просто желание продолжать, несмотря на боль, несмотря на выступающую кровь, желание, нестерпимое, как подкожный зуд. Или на то, остро-безумное чувство, с каким наркоман режет себе руки бритвой, чтобы вытащить из-под кожи тараканов, видимых только ему. И опять – никакого удовольствия от боли, только сама боль и дикая потребность в ней. Согласно всем четырем причинам милейшего доктора Филда, будь он проклят.
Поэтому Хаус раздраженно и разочарованно зашипел, когда Уилсон прижал его бедра, и, обхватив рукой за шею под влажными завитками волос, резко дернул любовника на себя, разводя бедра, так что боль взвилась огнем, в который плеснули медицинского спирта. Уилсон тут же отстранился и громко прошептал в чужие искривленные губы:
- Не смей. Прекрати. Не смей заставлять меня причинять тебе боль.
Уилсон как источник боли… Об этом определенно стоило задуматься.
Боль – отрицание, боль – наказание, боль – индульгенция… что там еще было?
В момент сексуального возбуждения перевозбуждение центра наслаждения в головном мозгу приводит к тому, что болевые раздражители перестают восприниматься как боль. Однако либо мозг Хауса был уникален и в этом вопросе, либо его боль отличалась совершенно особенными характеристиками, но только ничего подобного никогда не происходило. Боль оставалась отдельно, наслаждение отдельно – они не сливались, не пересекались, просто сосуществовали в одном теле одновременно и лишь изредка слегка конкурировали.
Хаус закрыл глаза, как редко делал во время их занятий любовью, впился сильными пальцами в плечи Уилсону, судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прижался полуоткрытым ртом к шее любовника, замирая. Уилсон чувствовал его дрожь под собой и сжал плотнее пальцы, быстро двигая рукой от основания к влажной головке и назад, тихонько нашептывая что-то на ухо Хаусу, пользуясь тем, что сейчас даже гений вряд ли в состоянии воспринимать обращенную к нему речь.
Дрожь достигла предела и замерла, заставив каждую мышцу в теле под ним застыть в напряжении, и выплеснулась мокрым жаром по пальцам, и схлынула, оставив Хауса хрипло стонать в отголосках и кашлять при каждой попытке вдохнуть слишком густого и влажного воздуха через сведенное судорогой горло. Уилсон оторвался от него, поглаживая по лицу и шее, целуя, ожидая, пока Хаус снова начнет дышать нормально, и только потом перехватил расслабленно лежащую на сбившейся простыне кисть и положил на свой освобожденный от презерватива член.
Он ожидал, что Хаус, так и продолжит ласкать его, не открывая глаз, но вместо этого Хаус пару раз, словно на пробу двинул рукой, а потом открыл глаза, внимательно наблюдая за каждой реакцией Уилсона, сосредоточившись не на члене в своей руке, а на лице любовника. Уилсон облизнул губы, прикусил нижнюю, негромко застонал, подаваясь к чужим пальцам, а потом не выдержал этого взгляда и все-таки сомкнул веки, предпочитая ощущать горячий взгляд Хауса кожей. На припухших от поцелуев губах, на порозовевшей коже груди, по которой сбежала пара капелек пота, на темном влажном члене. Уилсон зажмурился еще крепче, раскидываясь на простынях, полностью открываясь, позволяя делать с собой все, что угодно.
*
Хаус не пытался уложить голову Уилсону на грудь, чтобы ощутить контакт влажной после душа кожи, совсем нет. Уилсон сам привычным движением, по-хозяйски пристроил его в своих объятиях и мгновенно уснул. Хаус, лежащий на боку, попытался развернуть как-нибудь таз, чтобы боль так не ввинчивалась в бедро, но стало только хуже. Немного похоже на струбцину, медленно, неторопливо закручивающуюся, затягивающуюся до негромкого отвратительного хруста костей. Или на сжимающиеся клещи, пытающиеся разломить сустав и оставить его раскрытым словно расколовшаяся дыня в полутьме комнаты. Или на трепан, неспешно вворачивающийся, тихо, неторопливо, пока внутренняя пластинка кости не сдастся под стальным неумолимым напором.
В комнате было душно, а у Хауса по спине бегали ледяные мурашки. Уилсон вздохнул, хмурясь во сне, и Хаус одарил его внимательным взглядом, раздумывая, что может сниться его другу.
Руки Уилсона были горячими и тяжелыми, и Хаусу даже казалось мгновениями, что это именно они, лежащие обжигающим грузом на его теле, мешают заснуть наравне с постоянной тупой ломящей болью, которая издевательски медленно переползла от мышц к суставу. Он была похожа на порождение средневековых орудий пыток или чьих-то не в меру любопытных пальцев, которые выкручивают, выламывают сустав, чтобы посмотреть, что там внутри. Была она вроде и не очень сильной - от нее, по крайней мере, хотелось глухо стонать и кусать губы, а не кричать в голос - но постоянной, не отпускающей ни на секунду, словно тиски, которые все время медленно и плавно прогрессивно сжимают все сильнее и сильнее, пока не раздробят сустав окончательно, обнажая влажную, блестящую бледно-розовую поверхность. Лежать неподвижно и чувствовать, как сжимающиеся мышцы с неторопливостью и солидностью хорошего палача выворачивают сустав наружу, было невыносимо, хотелось подняться с кровати, походить по квартире, отвлечь чем-то мозг, чтобы тот перестал обсасывать, словно куриную ножку, визуализированную боль. Однако встать или хотя бы пошевелиться Хаус не решился, чтобы не разбудить Уилсона. Поэтому он форсированно пытался заставить себя сосредоточиться на какой-то другой мысли.
Джинсы лежали неопрятным темным комком на полу в трех шагах от кровати, там, где он их бросил, когда целовал Уилсона этим вечером. Хаус представил себе, как можно было бы свеситься с края постели, уцепить джинсы кончиками пальцев и подтянуть по гладкому полу к себе поближе. Пальцы коснулись бы жесткого края ткани, почувствовали бы холод клепок, пробрались бы в карман, нетерпеливо, почти царапаясь о джинсу, и коснулись бы гладкого бока баночки, лежащей там, в левом кармане.
Хаус переместил немного ноющую ногу, потому что держать ее в одном положении стало уж совсем нестерпимо. Нога отозвалась резкой болью на попытку движения, а Уилсон прижал его к себе еще чуть крепче.
Баночка запуталась бы в мягкой внутренней ткани кармана, словно тот жадная пасть, из которой ты пытаешься вытащить законную жертву, и Хаус дернул бы, торопясь, раздраженно, пытаясь насильно выпутать добычу из слишком узкого кармана, и не в силах никак ухватиться за скользкие бока понадежнее.
Уилсон что-то тихо простонал сквозь зубы во сне и мотнул головой, хотя обычно спал невероятно спокойно и неподвижно - Хаусу ли не знать. В особо тихие моменты, просыпаясь среди ночи, Хаус даже нащупывал у Уилсона пульс, просто на всякий случай, настолько тихо тот лежал.
И вот, наконец, ему удалось бы вырвать баночку из кармана и вытащить на свет божий, ну или уж на какой придется. Таблетки отозвались бы сухим перестуком в своей пластиковой тюрьме - очень знакомым, почти как стук мисок по решеткам, которым в камере приветствуют завзятого рецидивиста. Упаковка легла бы в ладонь так же гармонично и по-родному, как рукоятка пистолета у самоубийцы-неудачника.
Фантомное ощущение рыжей баночки в руке было таким сильным, что Хаус стиснул пальцы в кулак, почти ожидая почувствовать на ладони жесткость пластика.
Уилсон опять дернулся и затих.
Хаус сомкнул горящие, словно от наждака, веки.



~~~
1. фермент, содержащийся в слюне


Глава 3.

Будильник обычно играл жизнерадостную, но спокойную мелодию, за исключением тех случаев, когда накануне до него успевал добраться Хаус. Уилсон просыпался, спихивал с себя чужие, не полегчавшие за ночь руки-ноги, зевал, потягивался, позволяя Хаусу из-под полуприкрытых век рассматривать свое чуть загорелое тело, встряхивал головой, сбрасывая остатки сна. Был он в этот момент очень похож на смешного щенка, который потягивается и сонно хлопает глазами под широкими бровями. Потом Уилсон лез в тумбочку и доставал какой-нибудь нестероидный противовоспалительный крем, и Хаус со вздохом открывал глаза, понимая, что притвориться спящим не прокатит. От каждого прикосновения к застывшим за ночь покалеченным мышцам боль вспыхивала бело-алым пламенем перед глазами и влажным жаром закладывала виски, так что Хаус, по возможности отвернувшись, закусывал губы или уголок подушки, чтобы не кричать. Постепенно от поглаживающих движений Уилсон переходил к разминающим, и тогда боль, осатанев, взвивалась еще сильнее, но потом утихала, и к тому моменту, когда он начинал осторожно сгибать и вращать ногу Хауса, уже становилась вполне терпимой и только тихо ворчала и скалила зубы в напоминании.
Хаус закрывал глаза, смаргивая влагу с ресниц, и пару минут наслаждался наступившим облегчением. На выходных они обычно переходили потом к полусонному ленивому сексу. В будние дни просто лежали еще недолго рядом, баюкая совместное спокойствие перед новым днем.
Как правило, Уилсон вставал первым, а Хаус, пользуясь тем, что его годами взлелеянный имидж позволяет не разыскивать выглаженную рубашку, подходящий галстук, не укладывать волосы и, конечно, не бриться, предпочитал еще поваляться, лениво надеясь, что Уилсон благородно забудет о том, чья очередь готовить сегодня завтрак. Уилсон, так и быть, забывал, чтобы потом вспомнить об этом вечером и уже с чистой совестью свалить на Хауса вечернюю готовку. С какого-то момента Хаус заподозрил, что это все не случайность, а какой-то коварный план, потому что Уилсон ненавидит готовить ужин, но, к сожалению, оставалось непонятным, как это можно проверить.
В любом случае где-то на уровне завтрака они умудрялись сравняться, и после еды уже Уилсон полностью готовый нервно барабанил пальцами по полке и периодически безнадежно поторапливал Хауса все более и более живописными фразами о том, как они опаздывают.
Сегодня же Уилсон проснулся за минуту до звука будильника и поспешно отключил его, чтобы не разбудить Хауса. После длительной и тактически сложной операции по перемещению неожиданно тяжелого спящего Хауса на соседнюю половину кровати, Уилсон встал, бесшумно пробрался в ванную, отказавшись от использования фена этим утром, потом как можно тише прокрался в гостиную, оделся в предусмотрительно оставленный там с вечера костюм и отправился на кухню. Там ему пришлось пожертвовать тостами и позавтракать хлопьями с холодным молоком. Стив принес свою жертву ради спокойного сна своего хозяина – Уилсон вытащил из клетки бедной крысы колесо.
Впрочем, их самоограничения не имели смысла, как выяснилось, когда Уилсон со всеми возможными предосторожностями вышел в гостиную, чтобы там столкнуться нос к носу со злобно усмехающимся, полностью одетым Хаусом.
Очевидно, в число уникальный талантов гения входила и способность приводить себя в порядок в мгновенье ока, хотя обычно Хаус ее на Уилсона и не расходовал.
- Что ты делаешь? – все-таки спросил Уилсон, когда они подошли к машине, и стало понятно, что Хаус ничего не планирует объяснять. – Ты же отстранен от работы?
- Но они ведь не могут запретить мне бывать в больнице, - парировал Хаус, а потом с беспокойством посмотрел на Уилсона. – Или могут?
- Не знаю, - раздраженно отмахнулся тот, кидая Хаусу ключи, - поехали уже, опять опаздываем.
*
На диагностическом отделении делать Хаусу было нечего, но он все же посидел немного в общей комнате, наслаждаясь неловкими попытками команды делать вид, что все в порядке и он просто новый предмет интерьера, вроде кофеварки. Потом он попробовал отловить Уилсона, но тот избегал его с мастерством Гудини. Хаус хотел было с трагическим видом посидеть в кабинете Кадди, приняв наиболее покорный превратностям судьбы вид, но вовремя спохватился, что не стоит самостоятельно идти в пасть ко льву. Так что он изменил маршрут и засел перед телевизором в приемном отделении, что, как ни крути, оказалось стратегически верным решением – особенно после того, как удалось получить от Салливан банку леденцов.
Уилсона вместо Хауса отловили Утята.
- Доктор Уилсон, у нас проблема.
У Кэмерон было такое расстроенное лицо, что у Уилсона духу не хватило сообщить ей, что ему, в общем-то, прямо сейчас и своих вполне хватает.
- Это мистер О’Райли. У него травма нижнего века… В общем, у нас проблема с дифференциальным диагнозом.
Уилсон внимательно посмотрел на нее, и Кэмерон не отвела взгляд, хотя глаза у нее были печальные и встревоженные.
- А Хаус…? – осторожно предположил Уилсон, но девушка только покачала головой.
- Мы не можем обратиться к нему сейчас, - кратко сказала она.
Уилсон лишь кивнул, хотя больше всего ему хотелось закрыть лицо руками и, возможно, слегка побиться головой обо что-нибудь подходящее. Похоже, что все менялось слишком сильно, чтобы легко вернуться на свои места, даже если им удастся пережить эту комиссию.
- А что вы хотите от меня?

Мистер О’Райли был очень худощавым человеком среднего возраста, выглядевшего заметно старше своих лет, с неопрятными седыми волосами и сильным расходящимся косоглазием. На скуле и нижнем веке, не затрагивая, впрочем, глазного яблока, у него красовалась шикарная глубокая царапина, неприглядного вида, с грануляциям на дне и сильно разошедшимися отечными краями. Зрелище было не самым приятным, но Уилсон не видел причин, по которым мистер О’Райли был не в руках хирургов, а на попечении диагностов. Именно это он и сказал.
- Как вы думаете, сколько времени этому повреждению? – спросил Форман, пока Кэмерон как можно незаметнее вытирала внезапно покрасневший нос платком.
Уилсон покачал головой, он изрядно подзабыл гнойную хирургию.
- Дня три-четыре…
- Со слов жены пациента оно появилось три недели назад. И с тех пор, ситуация то улучшается, то ухудшается, но никаких признаков заживления нет.
- Что значит «появилось»? – уточнил Уилсон, осторожно надавливая на отечный край, в рану выступил белый густой гной. Вторичное инфицирование уже имеющейся раны?
- Так они оба говорят. Никакого ранящего агента. Оно просто возникло.
- Некротизирующий стафилококк? – предположил Уилсон, вспомнив о знаменитом «виновнике» нерукотворных ран-стигмат – микробе, способном «пожирать» человеческую плоть буквально на глазах.
- Мы тоже так решили, - кивнул Форман. – Но посевы из гноя ничего не выявили. Эта рана стерильна. Однако имеются признаки системного поражения – у него лихорадка, увеличение печени, селезенки, гнойные отсевы во внутренних органах. Но из крови ничего не высевается тоже – это не сепсис.
- Срыв защитных сил организма?
Предположение Уилсона было банальным, но не лишенным смысла – должна была быть причина, по которой царапина не заживала.
- Нет, - с усилием выговорила Кэмерон, у которой сильно слезились глаза. – Все показатели иммунитета в норме.
Уилсон присел рядом с пациентом, задумчиво глядя на домашнюю хламиду, в которую тот был обряжен. На застиранном дешевом трикотаже, бывшим когда-то черным, отчетливо виднелись все прилипшие шерстинки и соринки. Онколог, надев латексные перчатки, осторожно развел края раны, коснулся грануляций, на которых тут же выступила кровяная роса.
Мистер О’Райли слегка дрогнул, скосив, ну или попытавшись, взгляд на руки Уилсона, и тут же снова отвел глаза.
- Базалиома? – со вздохом спросил онколог.
- Так мы подумали, - выдавила из себя Кэмерон и чихнула. – Прошу прощения.
Уилсон мрачно кивнул. Базалиома довольно неприятный тип опухолей кожи, учитывая, что среди них вообще мало приятного. Она конечно не так опасна и агрессивна, как, например, меланома, но, тем не менее, слово «базалиома» легко могло гарантированно стереть улыбку с лица онколога.
- А чем я могу вам помочь? Вы сделали биопсию?
Это было нелогично, но задавать такой вопрос оказалось очень противно. Вероятно, слово «биопсия» еще долго будет отдаваться в ушах Уилсона похоронным колоколом, а учитывая, что этот метод диагностики считается единственно пригодным в онкологии, ближайшее будущее доктора виделось совсем не радужным.
- Материал мы взяли, но сейчас праздники, и нам сказали, что ответ будет не раньше, чем через три недели – онкология не входит в число экстренных тестов. А нам бы хотелось решить вопрос побыстрее.
Форман тактично ткнул в анализ крови, приклеенный к истории болезни. Уилсон с первого взгляда поняла, что тот хотел сказать – системное поражение явно прогрессировало.
- Мы можем начать лечение от базалиомы?
Это был один из вопросов, входящих в тройку лидеров личного «списка ненавистных вопросов» Уилсона. Немного уступал «Доктор, сколько мне еще осталось?», но уверенно обгонял «Ну так как там у тебя с личной жизнью?».
Вот так с ходу, он бы скорее ответил нет. Интуиция, вырастающая из миллиона мелочей, которые незаметно для себя запоминает врач после просмотра тысячного пациента с тем или иным диагнозом, яростно протестовала против базалиомы. Системное поражение, с гнойными отсевами, определенно не свойственно онкологии. С другой стороны, базалиома подобной локализации это потенциальные быстрые метастазы в головной мозг, и, учитывая не заживающую стерильную рану и увеличенные твердые лимфоузлы на шее, Уилсон не мог просто ответить «нет» и уйти по своим делам.
Знакомое чувство захватило его: почти стоящая перед глазами картинка того, как, пока они тут болтают, крошечные раковые клетки попадают в кровь и текут с ней, небыстро, но неудержимо, чтобы осесть где-нибудь в глубине мозга, пустить там корни и уже остаться навсегда.
Он взял из рук Формана историю болезни и снова перелистал ее, чтобы выиграть время.
Внезапно телефон в его кармане завибрировал, и Уилсон, не глядя, сбросил вызов. Перезвонили практически сразу же, и, глянув на экран, Уилсон извинился перед пациентом и нажал кнопку.
- Хаус, я занят.
Хаус, которому так ответили, был опасен, но и в половину не настолько, насколько игнорируемый Хаус, особенно учитывая, что по подсчетам Уилсона тот уже дошел до критического уровня скуки.
- Я съел все леденцы в приемном покое, мороженое, купленное дурной мамашей ребенку с паратонзиллярным абсцессом, и коробку жевательных конфет, которые мне согласился выдать без оплаты автомат. Теперь пришло время тебе купить мне сэндвич.
- Купи сам, ты все равно вытащил мой бумажник из кармана еще по дороге сюда.
- Во-первых, я не могу пройти в столовую – мне запрещено появляться на отделениях, во вторых, там нет денег.
- Нет, конечно, ты слишком часто это делаешь, чтобы я продолжал тебе их там оставлять. Правда, в среднем кармане там лежат пастилки от укачивания – можешь съесть еще и их, - Уилсон уже перенес палец на «отбой» и вдруг остановился. – Хаус, а чисто гипотетически, если, например, у больного имеется асептическая рана…
Он кратко описал клинический случай, сразу отметя несостоятельные версии.
На том конце провода долго молчали, так что Уилсон, было, решил, что Хаус оставил свой телефон и ушел-таки за сэндвичем, но потом понял, что тот просто дожевывает пластинки от укачивания.
- А что это Кэмерон так чихает? – спросил вдруг Хаус, как будто все остальное было абсолютно ясно. – Она готовится к получению Нобелевской премии за открытие, что во время секса кроме пятнадцати инфекций, передающихся половым путем, можно заразиться еще и гриппом?
- По-моему, у нее аллергия, - предположил Уилсон, протягивая Кэмерон свой платок, потому что ее уже явно пришел в негодность.
- У нее аллергия только на кошачью шерсть.
- Да, именно так, - подтвердил Уилсон, машинально касаясь ворота одежды пациента, украшенной шерстинками минимум трех разных цветов. Она усеивала ткань так густо, что та казалась почти пушистой.
- Ты меня пугаешь. Вы дружно подались в ветеринары? Я соглашусь жить с ветеринаром, только если ты мне купишь пони.
- У пациента дома живет кошка. Четыре кошки, - скорректировал Уилсон, поправленный возмущенным мистером О’Райли.
- Хм… У него увеличены лимфоузлы? Посмотри, не покраснела ли кожа над ними.
Уилсон отогнул воротник от заросшей темной щетиной шеи пациента.
- Да, это так.
- Спроси, месяц назад его царапала за лицо кошка?
- Да, - подтвердил Уилсон.
- Мне послышалось или он назвал кошку «пусечкой»? Ладно, не уверен, что хочу знать. Уилсон, вы меня, правда, пугаете. У больного, которого три недели назад оцарапала кошка, вновь открывшийся, незаживающий дефект кожи, откуда ничего не сеется, увеличены и воспалены лимфоузлы рядом с раной и есть многочисленные гнойные отсевы.
- Болезнь кошачьей царапины.
- Джим, задумайтесь, может вам остаться ветеринарами? В конце концов, говорят, у кошки девять жизни. Вряд ли ваш пациент может похвастаться тем же.
- Я должен тебе сэндвич, - признал Уилсон.
- Ты должен мне оргазм, - заявил Хаус и разорвал соединение.
Уилсон опустил телефон в карман и вернул Форману историю болезни.
- Это доброкачественная лимфоаденопатия, - сообщил Уилсон. – Инфекция заносится через кошачьи царапины, инкубационный период до трех недель, болезнь развивается, когда первичная ранка уже зажила, воспаление начинается на том же месте, не склонно к заживлению и быстро генерализируется.
- Но это бактериальная инфекция, - пробормотала в платок Кэмерон. – Почему она не высеялась?
- И не могла, - покачал головой Уилсон. – Бактерии, вызывающие болезнь кошачьей царапины, не растут на стандартных средах. Пусть лаборатория закажет специальную и сделает новый посев. И ради бога, Кэмерон, пойдем со мной, я дам тебе тавегил1.
Уилсон сдал Кэмерон на руки медсестрам, чтобы те поставили капельницу, дорысил до столовой, купил сэндвич и выловил рядом с комнатой для курения доктора Салливан.
- Доктор, - воскликнула она, - скажите, что такое решила доктор Кадди? Хаус с утра сидит у нас в приемнике! Если не считать того, что большинство врачей готово убиться или убить его, это вообще возможно просидеть четыре часа, не вставая, перед нашим телевизором? У нас, между прочим, настроен только телемагазин! Даже картонный человечек, на котором нарисованы варианты заражения ВИЧ, и тот уже готов сбежать. Если Хаусу ничего не разрешено делать, почему ему нельзя просто уйти домой? Это какое-то особое наказание для промывки мозгов?
- Пейдж, - перебил он, мягко беря ее за локоть, - мне очень нужна ваша помощь. Это сэндвич. Передайте его, пожалуйста, Хаусу, пока он не начал грызть мой бумажник из свиной кожи.
Салливан подняла на Уилсона глаза, покусывая короткий желтоватый от сигарет ноготь на левой руке.
- Доктор…
Уилсон, спохватившись, мягко улыбнулся.
- Пейдж, пожалуйста.
Она с еле слышным вздохом сдалась.
- Давайте сюда сэндвич.

Диван в приемнике был продавлен тысячами и тысячами задниц, перебывавшими на нем за время работы Принстон Плейсборо. Хаус прикрыл глаза под расслабляющий рассказ о наборе уникальных ножей, которые готовы разрезать все от мраморной плиты над могилой Кеннеди до крылышка мотылька в полете. Он немного поиграл с мыслью, как можно было бы всадить эти ножи – один за другим, от поварского с тяжелой рукоятью до ножа-декоратора с зубчиками на лезвии – в собственное бедро, просто чтобы немного отвлечься.
Салливан подошла к нему почти неслышно, словно к потенциально опасному хищнику. Она посмотрела на его руки, явно автоматически повторяющие одно и то же движение, будто что-то вертели в пальцах, и слегка нервно протянула сэндвич.
- Может быть, я выключу телевизор? – предложила она, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Нет, я могу бесконечно смотреть, как чудо-пояс заставляет вибрировать жир на животе этого толстяка. А что это ты пришла? Работы нет? Вы уже уморили всех пациентов на сегодня?
- Я прячусь от доктора Рэддерса, - ответила Пейдж, машинально потирая губы и сглатывая накопившуюся слюну, как бывает у курильщиков в момент голодания по очередной сигарете. – У моей пациентки опять кожные высыпания.
- Что значит «опять»? – спросил Хаус, откусывая от сэндвича с острым соусом. – Ты работаешь в приемнике – это сортировка: труп сюда, труп туда, о, а этот еще трепыхается – его к диагностам.
- Она наркоманка, бездомная… я имею в виду, действительно бездомная из тех, кого уже ни с кем нельзя спутать… и действительно наркоманка, героинщица – так что я не понимаю, откуда она берет деньги на очередную дозу, - Салливан примолкла, вспоминая грязные красные руки пациентки, которые та беспрестанно терла одну об другую – еще одно фантомное движение.
- Мой вопрос, - напомнил Хаус, - звучал как «что за пациентка?», а не «мои представления о социальном устройстве мира в картинках».
- Да. Короче, она часто попадает к нам – с воспалением легких, с побоями, с травмами, с ломкой – но никогда с сыпью. И каждый раз, когда я отправляю ее на отделение, на кожных покровах они находят обильные высыпания.
- Под грязью ты пропускаешь их, как…
- Нет, - перебила она поспешно, не желая, чтобы Хаус озвучил, что она пропустила в последний раз. – Мы проводим полную санобработку и я описывала кожные покровы после того как ее уже помоют.
Хаус задумался, глядя на уникальный воск для машины, после которого на ее капоте без особого ущерба можно было жарить барбекю – если кому-то может понадобиться готовить барбекю в таком странном месте.
- А что за сыпь?
- Розовая такая… и чешется.
Он закатил глаза, сильнее сжимая баночку викодина в кармане, вертя ее в пальцах, словно восточные шары для релаксации.
- Ты сейчас высказала квинтэссенцию всей дерматологии: там все сыпь, все розовое и все чешется. И лечат все дерматологи одинаково: начинают с крайней правой баночки с верхней полочки и по очереди мажут всем до крайней левой баночки на нижней полочке – после чего говорят, что это не по их части и отправляют пациента к диагностам.
- Да, наша жизнь тяжела и ужасна, - внезапно сказал подошедший сзади Форман. - Все уже в курсе. Вас к адвокату вызывают.
Салливан тяжело вздохнула и растворилась в окружающем пространстве, как умеет растворяться только тридцатилетняя женщина, стремящаяся всеми силами уходить от конфликтов.
Хаус состроил гримасу – не довольную и не недовольную, просто гримасу.
- Встречайте Формана – черного, бритого Удивительного Бескрылого Почтового Голубя.
- Аминь, - мрачно откликнулся Форман. – Они вам звонили восемнадцать раз.
- Я подарил звонок своего телефона какой-то проститутке на Рождество, потому что она была хорошей девочкой в этом году. Теперь не могу им пользоваться. Тебя это волнует?
Форман мог поклясться, что его волнует вовсе не звонок. И вообще вся больница напряглась в предчувствии этой комиссии, хоть и ожидала от нее разного.
Ну, вся кроме Хауса, разумеется – что тревожило Формана еще сильнее.
Кабинет адвоката Хаус ненавидел сразу по нескольким причинам, но готов был сознаться только в одной.
- У нее слишком пахнет духами.
- Она попытается, - заявил в ответ Форман, садясь рядом с Хаусом, - просто попытается, понимаете? – сделать так, чтобы вам не представили обвинение в уголовном преступлении и вы не отправились бы за решетку. Без права дальнейшей практики, работы, без лицензии и без диплома, разумеется. Вы не в том положении, чтобы привередничать, даже если она пить эти духи вздумает.
- И ты – Форман! – воскликнул Хаус, уязвленный таким небрежением к самому страшному преступлению против общества: сладким духам. – Я ранен в самое сердце.
- Хаус, мне противно вам говорить, что я вас предупреждал, но я предупреждал перед этой чертовой биопсией. Это был ваш выбор. Я даже свидетелем у вас не буду.
- Я и не жду, - отозвался Хаус, тоже перешедший от темы сладких духов совсем к другому.
- А чего вы ждете? Что на комиссии биопсию признают ненужной, вас вышвырнут с работы и хорошо, если не посадят? Что доктор Уилсон соберет манатки и бросится по всей стране искать то единственное место, где вас еще согласятся принять врачом, или будет носить передачи за решетку? Ну, так не волнуйтесь – я передам адвокату, что вы слишком заняты просмотром рекламы чудо-лифчика, чтобы прийти.
Реклама чудо-лифчика и впрямь была хороша, и стала еще лучше, когда Форман ушел. Хаус стиснул крышку викодина так, что ребристость на крышке глубоко вошла в подушечку пальца. Вот сейчас, еще одно касание, приложить еще капельку усилия и с легким щелчком крышка сойдет с места, открывая внутренности пузырька.
Демонстрируя таблетки во всем их смертоносном великолепии.
С другой стороны, это не может быть так уж страшно – он не принимал их уже полгода и наверняка может просто посмотреть.
Головная боль, давно пульсировавшая где-то в затылке, внезапно усилилась до черных мушек в глазах, до тошноты, так что Хаусу просто пришлось встать-таки с анатомического дивана и отправиться в мужской туалет.
Он пару раз умылся, с удовольствием ощущая прохладную воду на горящем, шершавом от щетины лице. Глазные яблоки пульсирующе ныли, будто их что-то пыталось выдавить изнутри. Хаус оперся влажными руками о сероватый край раковины и долго, бездумно смотрел, как уходит вода в слив. Потом, когда боль немного отпустила, он отважился разжать одну руку и достать телефон.
- Доктор Салливан. Слушаю, - прошелестели на том конце провода.
- У пациентки аквагенная уртикария – непереносимость воды. Сыпь появляется каждый раз, когда вы моете ее, после контакта с водой, и исчезает, когда она возвращается к прежней грязной жизни на улице, - сказал Хаус и повесил трубку.
*
- Я тебя ненавижу, - с видимым удовольствием сказал Уилсон, глядя прямо в чужие глаза.
Стив Маккуин, которому эти глаза и принадлежали, тускло посмотрел на Уилсона в ответ. Во взгляде его читалось усталое отвращение.
Уилсон отставил банку с крысой на стол и приступил к чистке клетки. Перед отъездом из больницы он позвонил Хаусу, надеясь забрать его домой, но диагност уперся, что должен отбыть свою вечернюю смену в клинике, даже если ему нельзя вести прием, а Уилсон был так утомлен, расстроен и встревожен тем, как все складывается, что даже не стал спорить и уехал из больницы один. В приступе необходимости занять чем-то руки он даже вычистил клетку крысы, хотя обычно этим занимался Хаус. Уилсон поставил колесо Стива на место и засыпал корма в кормушку, а потом с опаской посмотрел на банку.
Хаус часто повторял, «порядочная патриотичная американская крыса в клетку лезет сама» и действительно умел как-то наклонить банку так, что Стив самостоятельно переходил из нее в свое положенное местожительства, однако Уилсону этот прием никак не давался. Вот и сейчас Стив уперся всеми четырьмя лапами в горлышко банки, словно вообразив себя морской звездой. Уилсон плюнул и как всегда схватил крысу рукой, чтобы пересадить ее насильно. Стив, очевидно решивший, что для него приготовлена страшная пытка, пискнул и попытался вывернуться, и человек машинально стиснул его сильнее.
И вот тут Уилсон это и ощутил. Крупное, бугристое твердое образование у крысы в животе под негустым мехом.
С сильно бьющимся сердцем он осторожно пропальпировал крысиный живот, коснулся мордочки с ледяными ушами и губами, а потом пихнул зверька в клетку и буквально упал за стол, зарываясь пальцами в волосы, забыв даже помыть руки.
- О, Господи, - выдохнул он, - господи, только этого еще не хватало…
Крыс он действительно не любил, но так одно к одному – это было уже слишком.
С ужасом он подумал еще об одном человеке, которого эта новость, конечно, поразит гораздо сильнее.
Уилсон торопливо набрал телефон, опасаясь передумать, но малодушно надеялся, что Хаус не ответит.
Тот, однако, взял трубку сразу же.
- Хаус, - сказал Уилсон, стараясь, чтобы голос у него звучал нормально. – Крупное, твердое образование в брюшной полости, с выраженной дольчатостью, спаянное с брюшиной и сопровождаемое асцитом.
- Уилсон, - лениво отозвался Хаус, изрядно поднаторевший за этот день в заочной диагностике, - ты меня пугаешь. Неоперабельная лимфосаркома.
- Да, я тоже так подумал, - ответил Уилсон, глядя на Стива, который мелко дрожал в своей неаккуратной шубке, не обращая внимания даже на свежую морковку в кормушке.
- И что? Тебе просто хотелось услышать мой голос?
- Хаус… приезжай домой…
Наверное, интонации у него все же изменились, потому что Хаус уже без прежней расслабленности переспросил:
- Что случилось?
*
- Ну что? – слегка нервно спросил Уилсон, словно надеявшийся, что Хаус сотворит чудо.
- Ничего, - ровно ответил Хаус. – Все точно.
Он немного помолчал, протягивая Стиву кусочек морковки, который тот пару раз куснул без особого энтузиазма.
- Ну, - снова заговорил Хаус, - он уже стар для крысы… и все его сородичи в группе риска по онкологии, так что ничего удивительного… У него уже асцит, дальше он начнет задыхаться.
- Я позвоню ветеринару? – предложил Уилсон. Например, можно было сделать это завтра, когда Хаус будет в Принстон Плейсборо.
- Не надо. Я привез с собой барбитурат.
Он достал шприц и сбросил лишнюю жидкость.
- Хаус…
Тот не ответил, отпер клетку и осторожно опять достал Стива. Тот, как порядочная американская крыса, послушно уцепился лапками за руку хозяина. Хаус посмотрел на него перед тем, как вонзить иглу в хвостовую вену. Зверек дернулся, но тут же снова успокоился, а потом и вовсе обмяк. Закончив инъекцию, Хаус положил крысу на стол, где Уилсон предусмотрительно постелил полотенце, и безуспешно попытался пригладить топорщащуюся на вздутых из-за асцита боках шерсть.
- Спокойной ночи, приятель, - негромко сказал он.
Уилсон молча смотрел на Хауса, который бездумно гладил белый мех, но потом. глянув на оскаленные зубы мертвой крысы, вдруг спросил:
- А откуда ты взял барбитутрат?
- Из неврологии, - рассеянно ответил Хаус.
Он не хмурился, не морщился, просто продолжал разглядывать лежащего зверька, и Уилсон был в принципе готов посочувствовать, но вот только…
- Ты украл барбитурат из неврологии?! Ты хочешь быть уверенным, что тебя посадят на максимальный срок? Настоящие мужики не размениваются на мелочи?
Хаус не ответил, и Уилсон понял, что с него хватит. Как минимум на сегодня он спекся.
- Я иду спать, - сказал он и встал на ноги.
Уже устраиваясь в постели, непривычно большой для одного, он понадеялся, что Стив Маккуин видел хорошие сны.
Потому что сам Уилсон на них не рассчитывал.



~ ~ ~
1. Противоаллергический препарат


Глава 4.

В кабинете адвоката, куда Хауса-таки заманил Уилсон, применив запретную технику зубозаговаривания, действительно сильно пахло духами и были эти духи, в самом деле, очень и очень сладкими. Хаус уловил запах ванили, мускуса и, кажется, амбры.
- У вас есть что-нибудь присовокупить к делу? – излишне жизнерадостно поинтересовалась Хелена Кларк – неопределенного возраста крашеная блондинка с излишне темными бровями.
У Хауса было, что присовокупить к делу, но даже он понимал, что все присовокупленное станет уже последними гвоздями в крышку его гроба, поэтому ограничился тем, что сказал:
- Да. Сладкие духи – вечерний аромат, а сейчас одиннадцать утра.
Хелена расплылась в такой улыбке, что Хаус мог легко оценить ее зубы мудрости.
- Как мило, что вы заметили мои духи! Так вот, я хотела сказать, что если против вас выдвинут иск, нам придется его признать, - лучась счастьем, проинформировала она Хауса. – Из лаборатории получена копия того анализа – так что факт подлога можно считать доказанным. Подлога, повлекшего… э… ряд осложнений, так?
- Ну, полагаю, легкий случай смерти определенно осложнил течение ее заболевания, - заметил диагност, - так что можно и так сказать, да.
- Вы знали реальное количество тромбоцитов? Вы были поставлены в известность о риске кровотечения? И после отказа хирурга вы подделали анализ?
На каждый из этих вопросов ответ был «да», и каждое следующее «да» - мрачнее предыдущего.
- Ну, что? – поинтересовался Хаус. – Это дело даже хороший адвокат не выиграл бы?
- Именно, - все так же улыбаясь, подтвердила Хелена.
- А ты не прошла в коллегию адвокатов, даже когда конкурс был два места на человека?
- Точно, - согласилась она, не утратив своей радости ни йоту.
Хаус плюнул и сдался. Он откинулся в кресле, вперив взгляд в потолок, однако так запах стал словно еще сильнее.
- Доктор, а у вас есть еще какая-то специализация? – мимоходом поинтересовалась адвокат, перебирая документы.
Хаусу вживую виделось, как от каждого движения над поверхностью бумаги взвивается облачко аромата.
- Я хорошо читаю с листа на пианино, могу импровизировать на гитаре…
- В медицине?
- Секс со мной похож на карри. А что?
- Просто если комиссия не сочтет, что у вас были убедительные причины настаивать на биопсии, то она предпочтет лишить вас диплома без вариантов. Вы в курсе, сколько правил вы нарушили?
- Никогда, - открестился он. – Они меня раздражали – я их игнорировал.
- Надо не игнорировать, а бороться с тем, что тебя раздражает, - в лучших традициях американской мечты отозвалась Хелена.
- Меня раздражаешь ты. Можно я буду бороться с тобой? – попросил Хаус, но адвокат умудрилась и это пропустить мимо ушей.
- Скажите, а ваша наркозависимость не могла повлиять на принятие вами медицинских решений?
Хаус очень живо представил себе, как можно было бы схватить пузырек духов со стола и сунуть Хелене прямо в накрашенный алой помадой рот между лошадиными зубами, как яблоко рождественскому поросенку.
- От тебя так пахнет духами, что у нормального человека слезятся глаза, инструкция к Полижинаксу засунута под стекло – упорный кольпит1, и я могу поспорить на трость, что твоя улыбка порождение Прозака – это все могло повлиять на то, что тебя бросил уже второй муж?
Ее небрежно накрашенные губы округлились почти в правильную букву «о», но Хаус уже встал из кресла.
*
В тот день Уилсон испытал давно забытое ощущение, когда боишься взять телефонную трубку, чтобы не слышать, что тебе скажут. Однако глядя на бесстрастные буквы на экране мобильного, гласящие, что звонит не кто иной как Хазе, он все же переборол себя.
- Добрый день, - привычно растягивая гласные, поздоровался председатель комиссии.
Учитывая, по какому делу ему звонил Хазе, можно было предположить, что он найдет другой вариант приветствия, но Уилсон не стал спорить и подтвердил, что бывали дни и похуже.
- Я полагал, что вы еще в отпуске, сэр.
- Вернулся пораньше. Я думаю, нет смысла затягивать это дело, доктор Уилсон. Сумеете подготовить комиссию к среде?
Это была фраза с вопросительной интонацией, но Уилсон прекрасно знал, что на самом деле вариантов ответов тут не предполагается.
- Конечно.
- Хорошо. Доктор Леммон сказала, что сделает заключение. Что-то мы с вами слишком часто встречаемся последнее время, не находите?
Доктор Хазе мягко бархатисто рассмеялся и повесил трубку.
Уилсон кинул телефон в карман и решительно вышел из кабинета.
*
Хаус дополз до собственного отделения и упал в кресло в диагностической комнате. Голова, разболевшаяся еще до визита в обитель Хелены, массированную атаку юридических заморочек и духов уже не перенесла, и отзывалась яростной болью в темени на каждую попытку движения, словно Хаусу дали по макушке ледорубом. Перед глазами запрыгали темные пятна, перемежающиеся световыми всполохами, какие бывают, если слишком сильно нажать на глазные яблоки. Он огляделся по сторонам, но очертания предметов заметно расплывались, и от этого зрелища Хауса так замутило, что тошнота даже отдалась холодком во рту.
От внезапно вспыхнувшего электрического света, залившего комнату до самых краев, Хаус дернулся, зажмуриваясь изо всех сил, почти уверенный, что глаза у него вот-вот вытекут из глазниц.
- Хаус?
В голосе Чейза явственно превалировала вопросительная интонация, будто он в самом деле мог перепутать своего начальника с кем-то.
- Его здесь нет, - отозвался Хаус, не открываясь глаз и изо всех сил пытаясь уговорить собственный желудок, что нет никаких причин расставаться с завтраком.
- А что вы тут вообще забыли в воскресенье?
- Дома Уилсон. Туда нельзя вызвать проститутку, - ответил Хаус, готовый поделиться информацией о встрече с адвокатом только под сывороткой правды.
Чейз поджал губы и покачал головой, но выражение его лица тут же стало серьезным и даже подозрительным.
- Вы ведь не со вчерашнего дня тут сидите?
Хаус все-таки рискнул приоткрыть глаза и кинул на Чейза взгляд полный отвращения.
- Я не принимал викодин, и у меня нет передозировки, - сразу отрезал он, отметая все промежуточные звенья диалога.
Чейз не выглядел успокоенным, но Хаус уже снова сомкнул веки и перед мысленным взором его тут же встали матово-поблескивающие белые таблетки. Даже удивительно насколько это непритязательное, в общем-то, зрелище могло выглядеть притягивающим.
- А ты здесь что делаешь, Златовласка? – выдавил из себя Хаус. Голос для него самого прозвучал этаким карканьем.
- Я дежурил, - отозвался Чейз, судя по звукам наливающий себе кофе. – В терапии лежит миссис Бэйбс. Делали тесты на малярию.
- Правильно, так им и надо. Я тоже терпеть не могу наших терапевтов.
- Хотелось бы знать, кого вы можете терпеть, - еле слышно пробурчал себе под нос Чейз и добавил уже громче: - А я предполагаю, что это эндокардит.
- Это волчанка, - непререкаемо объявил Хаус.
На мгновенье Чейз с изумлением уставился на него, но тут же возразил:
- Это не волчанка! Нет никаких признаков системного пораже…
Тут он осекся, осознав, что даже при всей гениальности Хаус вряд ли может поставить диагноз исходя из одной только фамилии больной и это, очевидно, розыгрыш.
Хаус дернул уголком губ, просто потому что было приятно слышать, как Чейз не соглашается с ним из чистого автоматизма.
Но, проклятье, как же все-таки голова болит!
- Я не хочу с вами спорить, но…
- Напрасно. Если ты не будешь спорить со мной, то растеряешь последние остатки мозгового вещества.
- Да вы меня разделываете, стоит мне рот открыть! – воскликнул Чейз, которого тяжелая бессонная ночь весьма сподвигла на откровенность.
Хаус пожал плечами, с удовлетворением ощущая, что голову, кажется, слегка отпускает.
- Подбирай аргументы так, чтобы было не подкопаться. В этом и смысл.
- А это возможно? Хаус, вас нельзя переиграть, когда вы спорите просто из желания спорить, поэто… Черт, да у вас же кровь носом идет!
Хаус смахнул щекочущее ощущение с лица и с каким-то пустым удивлением посмотрел на собственные окровавленные пальцы.
Чейз слетал за тонометром и, как ни препятствовал Хаус, заглянул в монитор.
- 150 и 100. Голова болит?
- Нет, я морщусь и тру висок просто, чтобы быть похожим на Роберта де Ниро.
- Хаус, да у вас гипертонический криз.
- Серьезно? А я думал, что мы уже в Канзасе и передо мной просто разворачивается дорога из желтого кирпича. Может, принесешь мне клофелина или поболтаем еще, пока мои мозги не размажет по черепной коробке?
- Хаус, вас надо госпитализировать на отделение… - увещевательно начал молодой человек и тут же замолчал, потому что его начальник закрыл глаза и устроился в кресле поудобнее.
Чейз сдался.
*
Духи Хелены врезались в память Уилсона уже давно и так крепко, что он мог бы в любое время сгенерировать фантом этого аромата в головном мозгу, будь он склонен к мазохизму, например. Был один медленный танец на каком-то корпоративе много лет назад, когда к нему прижималось ее податливое тело, да… Однако куда сильнее этот запах въелся в его память за последний год, пока он выписывал Хелене дулоксетин без рецепта.
- Прекрасно выглядите, эта прическа замечательно подчеркивает прекрасную форму ваших ушей, - разулыбался Уилсон, и адвокат рассмеялась в ответ, встряхивая головой.
Красивые крашеные волосы блеснули и легли такой же правильной тщательно уложенной волной.
Расчет был верен – хорошая стрижка и укладка приносят много комплиментов от всех, а вот «прекрасная форма ушей» - это высший пилотаж.
- Был у вас Хаус?
- Заходил, - не стала отпираться Хелена.
Уилсон, все еще улыбаясь, нарочито расслаблено сел в кресло.
- Ну, и какие перспективы?
Хелена кокетливо покачала головой, снова демонстрируя новую укладку.
- Джеймс, я не могу вам сказать.
Уилсон кивнул, слегка нервно прокручивая ручку с ее стола в пальцах.
- Послушайте, речь ведь о Хаусе. Даже если не принимать во внимание, что его собственная социализация уже давно привела бы его в тюрьму, если бы я не вмешивался, это же... – он сделал паузу, подбирая правильные слова, а потом прибегнул к испытанному приему – растопил нервозность в улыбке. – Я собираюсь когда-нибудь все-таки уговорить Хауса вступить со мной в брак. И если у него неприятности, действительно серьезные неприятности, я имею в виду, то, пожалуй, я сделаю это прямо сейчас.
Адвокат заколебалась.
- Вы же знаете – по правилам разговоры с адвокатом полностью конфиденциальны.
- О да, - согласился он и машинально потер заднюю сторону шеи. – К сожалению, всем приходилось иногда нарушать правила… выписывать дулоксетин без рецепта, например.
Это было не слишком-то этично, но Уилсон уже давно был близок, опасно близок, к отчаянию.
Повисло молчание. Уилсон пообещал себе больше не давить, но эта тишина явно действовала на Хелену еще сильнее.
- Можете заказывать кольца, - ответила она, наконец.
*
Хаус уютно вытянулся в кресле, стараясь не двигать лежащей на столе рукой, в которую была воткнута игла капельницы. Чейз еще раз поправил стойку, которая в этом не нуждалась, и сел в соседнее кресло недалеко от доски для дифдиагноза.
- Хаус, - вдруг сказал он, - а что если сказать, что анализ исправили не вы?
- Они не поверят в призрака Фрэнка Эбигнейла2, - отозвался Хаус, прижимая языком к нижнему небу таблетку клофелина.
- Скажите, что это был я. В крайнем случае, меня просто уволят – а вы заведующий отделением, вам такое определенно еще припомнят в дальнейшем.
Хаус усмехнулся и открыл светлые глаза.
- Нет, Чейз. Меня в любом случае никуда дальше заведующего отделением никогда не пошлют уже, - он помолчал, а потом не глядя на собеседника сказал: - Это идея Кэмерон?
- Мы все волнуемся, - уклончиво ответил молодой человек.
Хаус снова опустил голову на спинку кресла.
- Думаешь, из ваших отношений выйдет что-то хорошее? – спросил он через какое-то время таким тоном, каким собеседнику явно дают понять, что сами придерживаются противоположного мнения.
Чейз молчал так долго, что Хаус заподозрил, будто тот решил подремать слегка после дежурства.
- Думаю, нет, - последовал, наконец, ответ. – Поэтому я решил влюбиться в нее только до нового года. Потом я приду в себя. Но сегодня всего лишь двадцать восьмое декабря.
Улыбка у него вышла совсем не веселой, но Хаус все равно успокоился. Если до нового года, то ладно.
Он почти не удивился, увидев Уилсона на пороге, да и тот не выглядел пораженным, словно такую картину и ожидал увидеть.
- Чейз, иди домой, отдохни. С капельницей тут я сам разберусь.
Уилсон пробрался в соседнее с Хаусом кресло, и, как только дверь за Чейзом закрылась, Хаус сделал характерное движение рукой.
- Капельницу хочешь?
- Спасибо, как-нибудь обойдусь, - ответил Уилсон, и было что-то такое усталое в его голосе, что Хаус не выдержал, протянул свободную руку, коснулся мягких волос, зарылся пальцами в завитки на затылке и притянул к себе.
Уилсон, не сопротивляясь, прижался виском к его плечу, позволяя сухим горячим пальцам касаться своего лба, век, мягких губ, подбородка и снова гладить по волосам.
Ни слова между ними сказано не было.



~ ~ ~
1.Воспаление влагалища
2. Легендарный американский мошенник, прототип главного героя фильма "Поймай меня, если сможешь".


Глава 5.

Мэгги – милейшее, миниатюрное создание со взбитыми пепельными кудряшками – была новой старшей медсестрой на отделении онкологии, и Уилсон ровным счетом ничем не мог на нее пожаловаться, если не считать того, что она как минимум три раза уже срывала его в больницу, когда он был дежурящим на дому врачом. Когда же он был в больнице, Мэгги и вовсе появлялась в его кабинете с регулярностью клоуна, выскакивающего из шкатулки. Уилсон допускал, что Хаус мог быть прав, подозревая, что приверженность Мэгги к общению с заведующим отделением не лишена сексуального подтекста, однако старшая медсестра ровно с таким же энтузиазмом дергала и всех остальных врачей, доводя их до истерик реальными и вымышленными симптомами у пациентов.
- Да… да, - китайским болванчиком кивал он. – Нет, я верю, что у миссис Холистер затруднение дыхания. Это вполне возможно, потому что она поступила с опухолью пищевода, а та может пережимать трахею.
- Доктор, вы должны обязательно пойти посмотреть! У нее хрипы, и ей приходится есть только жидкую пищу, потому что…
«… потому что у нее опухоль пищевода», - про себя закончил Уилсон со смиренным вздохом.
- И я вызвала ее лечащего врача, и он позвонил рентгенологам и попросил сделать анализ на концентрацию газов крови, там все в порядке…
«Так какого же черта ты тогда меня к ней вызываешь?» - мысленно вопросил онколог, не переставая улыбаться.
- Я никогда такого не видела, это…
- Это простейший случай, - оборвал ее Хаус, вставший в дверях. – У вас на отделении есть успокоительное, феназепам, например?
- Да, доктор, - активно закивала Мэгги, глядя на него во все глаза.
- Две таблетки, пожалуй.
- Дать ей прямо сейчас?
Хаус покачал головой, подходя к столу.
- Ей вообще не надо. Выпейте сами.
Уилсон не удержался от улыбки, прикрывая глаза, а когда открыл их, то они уже были с Хаусом вдвоем в кабинете.
- Мне кажется, я не получу от нее новогоднего подарка, - высказал предположение Хаус, задумчиво водя набалдашником трости по полировке стола.
- Полагаю, она еще и рождественским эльфам наябедничает, и тебя занесут в реестр плохих мальчиков, - согласился Уилсон. - Не говоря уже о том, что доктора Хейстака заставили прервать отпуск, чтобы он вышел ответственным врачом на отделение хирургии вместо Камалы, так что он тебя в ближайшее время тоже не возьмет на экскурсию с другими детьми…
- Не уложит спать, не подоткнет одеяло на ночь… Да и в неврологии мне не рады сегодня – у них пропал барбитурат, и они почему-то злятся на меня.
- Я точно не уверен, но может это потому, что ты его украл? – предположил Уилсон.
- Украл, конечно, но они-то об этом вроде как не знают.
- Ну, тогда это, наверное, потому что две недели назад ты заявил их ведущему специалисту, что у нейрохирургов должны быть такие огромные мочевые пузыри, что для головного мозга места уже не остается, несмотря на крошечные желудки?
Хаус хмыкнул, исподлобья глядя на Уилсона.
- Какие они злопамятные, эти нейрохирурги.
Несмотря ни на что, вдвоем в этом кабинете, где они за этот год уже ссорились, мирились, швыряли вещи со стола и занимались сексом, им было тепло.
«Это оно», - подумал Уилсон. – «Это то самое, ради чего люди связывают свои жизни вместе. Чтобы столкнуться с проблемами не просто держась за руки, но каждое мгновенье чувствуя тепло друг друга».
- Замени меня на занятии со студентами, пожалуйста, - попросил он, поднимаясь на ноги. – Это третий курс, просто посмотри с ними рентгенологические снимки.
- Уилсон, я похож на человека, который добровольно пойдет заниматься с неандертальцами из медицинского колледжа? Кроме того, я занят.
- Интересно, чем? Форман забрал диагностическое отделение себе. Кроме того, если ты не пойдешь, нам придется поменяться: я отправлюсь заниматься с неандертальцами, а к тебе я пришлю Кадди и Хелену. Последняя уже съела свою сегодняшнюю дозу Прозака – тебе даже вывести из себя ее не удастся.
- Ладно, по рукам, - поспешно согласился Хаус. – Пойду, узнаю, где пряталось такое количество довольно крупных существ, пока питекантропы развивали центральную нервную систему.
- Под сенью твоего непомерного самомнения, - отозвался Уилсон и коротко обнял его, перед тем как Хаус открыл дверь.

Разговор с Кадди ожидался тяжелым и именно таким он и был.
Когда она закончила обрисовывать их безрадостные перспективы и в упор посмотрела на Уилсона, тот только и сказал:
- Если его уволят, но сохранят лицензию, то мне придется уйти тоже. В Пристоне ему работу больше не найти.
Кадди откинулась на стуле, опираясь подбородком о сцепленные пальцы.
- Я думала, что ты что-нибудь такое скажешь. А если лицензию аннулируют?
- Тогда не знаю, - искренне ответил Уилсон. Представить Хауса без медицины, это было что-то за гранью. Как солнце, которое всходит, но не светит.
Хаус, которого он крайне редко видел с каким-нибудь медицинским инвентарем и никогда в белом халате, был в его сознании прочно спаян с профессией врача.
- Ты говорил с Хазе?
- Хазе хочет крови.
Кадди вздохнула, даже не пытаясь скрыть тревогу, затаившуюся в глубине ее блестящих глаз.
- Комиссия послезавтра – ты сумеешь держать Хауса в узде хотя бы во время нее?
Уилсон сделал отрицательный жест.
- Никто не способен держать Хауса в узде, кроме самого Хауса, и только тогда, когда он этого захочет
- Тогда, - ответила Кадди, - тебе лучше сделать так, чтобы он захотел.
Она была, конечно, права, но положа руку на сердце, Уилсон думал не об этом, пока шел от кабинета главврача по коридорам больницы. Он остановился перед учебной комнатой, на внутренних окнах которой не опустили жалюзи, и стал молча наблюдать за Хаусом, перелистывающим снимки перед студентами.
- Треугольная тень в легких.
- Тромбоэмболия легочной артерии? - предположил кто-то, и Хаус согласно кивнул.
- Тромбоэмболия ветвей легочной артерии, мои дорогие мартышки, если уж точно. Хотя то, что к третьему курсу вы научились читать по букварю - это приятно. Тромбоэмболию самой легочной артерии вы на снимках не увидите.
- Она не отображается на рентгене?
- Просто трупам его обычно не делают.
- А в одиночку реально откачать человека с сердечным приступом на улице? – выкрикнул очень высокий, худой, бритый мальчишка с последней парты.
- Реально, - кивнул Хаус, неприметно опуская руку под стол, чтобы стиснуть шрам на бедре через джинсы. Он предсказуемо отозвался болью, но она хотя бы локализовалась теперь только под пальцами. – Реально, если это молодой здоровый человек с асистолией. Только молодые здоровые люди нечасто падают на улице с асистолией.
- А прекордиальный удар делать нужно? – уточнила темноглазая девушка с копной ярко-оранжевых косичек-афро.
- Ну, - задумчиво ответил диагност, - если вы этого человека давно знаете и ненавидите, и годами мечтали безнаказанно садануть ему кулаком в грудь, то – да, можно сделать прекордиальный удар1, пока он валяется без сознания. В остальных случаях – необязательно.
Он перелистнул снимок в проекторе. Для человека, ненавидящего учить заведомых «врачей для приличия», он получал от этого слишком большое удовольствие.
Хаус и сам не видел снимков до этого, так что с не меньшим интересом посмотрел на изображение грудной клетки, где практически вся правая ее половина была залита ровным белым цветом, словно пленка оказалась бракованной или засвеченной.
- Да тут вообще нет одного легкого, - воскликнул светловолосый мальчишка, вскинув золотистые брови. – Пульмонэктомия2?
Хаус неопределенно махнул рукой.
- Вон виден легочный край на самом верху. Это тотальная правосторонняя пневмония.
После такого заявления они все с уважением уставились на снимок, включая даже парня с прической под летчика первой половины двадцатого века, который большую часть занятия тихо продремал с открытыми глазами.
Девочка, сидящая одна за первым столиком, по-мышиному дернула остреньким носиком.
- Господи, а ему дышать не трудно было?
Хаус оглядел их всех и, повернувшись к снимку, повысил голос:
- Скажите, вам дышать не трудно было?
Он замер, слегка склонив голову к плечу, будто в самом деле ожидая ответа, а Уилсон, наблюдающий все это через стекло, не смог удержаться от улыбки.
- Молчит, не отвечает, - с видимым разочарованием в голосе произнес Хаус и, поворачиваясь, встретился на мгновенье взглядом с Уилсоном.
Это длилось всего секунду, а потом Хаус вернулся к своей благодарной публике, а Уилсон, приняв, наконец, решение отправился дальше по коридору.
Студенты вовсю скрипели ручками, описывая снимки, и Хаус получил несколько минут передышки.
Взгляд Уилсона не шел у него из головы.
Он понимал, на самом деле, понимал, что у него проблемы, хотелось ему это обсуждать или нет. И его никогда не смущала вероятность того, что его действия принесут проблемы другим людям. Но не такие проблемы, и не Уилсону. Эта мысль, настойчиво отгоняемая последние дни, впилась ему-таки в мозг. Забывшись, Хаус попытался положить ногу на ногу.
Боль была словно раскаленное шило, вонзившееся сквозь мышцы прямо в кость, рванувшее по нервам в спинной мозг, а потом по позвоночному каналу в голову, где распорола туго натянутый между висками канат выдержки.
Рука крепко сжала баночку викодина, и палец поиграл с защелкой крышки тем специфическим движением, похожим больше всего на поглаживание головки члена при онанизме. Хаус прикрыл глаза, и перед мысленным взором буквально встала россыпь белых таблеток, словно видение, раскаленными иглами выбитое на внутренней поверхности век. Он воочию почувствовал гладкую поверхность таблетки языком, ее горечь, переплавляющуюся в специфическое чувство онемения, ее неловкую величину, когда сглатываешь, пытаясь всухую протолкнуть в покрытое наждаком горло. А потом тягостные моменты ожидания и затем…
Облегчение, которое прокатывается по всему телу и на некоторое время…
От этих мыслей рот у него наполнился густой слюной, словно у голодающего. Желание было почти нестерпимым.
- Мы закончили, - заметила девушка с плохо замазанными тональником прыщами и глубоко посаженными умными глазами. – Доктор?
- Веселье никогда не утихает, - пробормотал Хаус и перелистнул снимок.
Сделав это, он поднял глаза и снова посмотрел в окно аудитории, но Уилсона там не было.
*
Камала ударила по клавише Enter изо всех сил, и Уилсон почти поверил, что клавиатуру расколет пополам.
- Привет, - тихо вклинился он между пулеметными очередями печати.
Женщина подняла на него взгляд и тут же снова уставилась в экран ноутбука. Если она была рада сегодня видеть Уилсона, то скрыла это безо всякого труда.
Ему не хотелось приходить, но, пожалуй, ради Хауса Уилсон был готов использовать все шансы.
- Ты не был на конференции в Риджерсе вчера, - не выдержав тишины, все же заговорила первой Магнер.
- Я хоронил крысу.
- Ты все-таки прикончил Хауса?
- Настоящую крысу. Четвероногую, - уточнил Уилсон.
Камала одарила его долгим утомленным взглядом, а потом вернулась к компьютеру.
- Не люблю крыс.
- Стив был довольно умным животным. И очень любил Хауса.
- Ммм? Ну, хорошо, что его хоть кто-то любит.
Уилсон дождался очередного перерыва в стаккато клавиатуры и вставил:
- Знаешь, Хаус сам себе злейший враг.
- Нет, - оборвала его Магнер, лихорадочно закусывая сигарету и роясь в ящике стола, чтобы найти зажигалку. – Пока я жива, определенно не злейший.
Уилсон вдруг мягко вытащил сигарету из ее полных губ, переломил между пальцев и бросил в пепельницу. Камала с мгновенье просто смотрела на него, а потом, словно сорвавшись, со всей силы швырнула зажигалкой куда-то в угол кабинета. Уилсон проводил этот полет взглядом и вернулся к разговору.
- Он, конечно, козел. Никто в этой больнице лучше меня не знает, каким козлом он может быть…
- Но хороший секс слегка искупает тебе неудобства?
Это был удар по правилам, хотя и не соответствующий действительности. Хороший секс в их отношениях появился гораздо позже, чем они с Хаусом буквально вросли друг в друга.
- Ты знаешь, - сказала хирург, - мне плевать, когда кто-то нарушает какой-то регламент страховой. Но есть правила. Другие правила. Никто и никогда не имеет права заставить хирурга взяться за операцию, которую он делать не хочет. Даже заведующий, даже главврач. В крайнем случае, они могут встать и выполнить операцию сами, но не более того. У девчонки были противопоказания, однако пойди он делать биопсию сам – мне плевать. Но он не имел права убивать ее моими руками. Все ваши больные, они умирают от того, что не подействовали лекарства, не сработала иммунная система, не поддался вирус. Они умирают от того, что что-то там, слабо от вас зависящее, чего-то не сделало. Но они не умирают от того, что вы сами что-то сделали. Что-то своими собственными руками. В этом разница между хирургами и остальными, - она перевела дыхание. – Никто кроме нас не убивает собственными кровавыми руками. Поэтому мы на особом положении. Поэтому есть правила.
Она уронила руки на стол и опустила голову. Уилсон мягко погладил ее по тыльной стороне кисти.
- Комиссия послезавтра. Что ты собираешься делать?
- Я сама еще не знаю, Джеймс, - ответила она после молчания, - прости.
После всего у него просила прощения Камала. Уилсон лениво прикинул, как могло быть еще хуже.
*
В ванной шумела вода, когда телефонный звонок заставил Хауса отвлечься от книги в его руках. Шансы на то, что Уилсон выскочит мокрый и обнаженный, были соблазнительны, но призрачны, и Хаус поднял трубку.
- Алло, - произнес женский голос.
Хаус вздохнул.
- Я ничего не покупаю, мне плевать на глобальное потепление и я уже нашел собственную веру.
Эллоди неприкрыто хмыкнула.
- Хаус, раньше ты ненавидел меня за то, что я спала с Джеймсом, а ты нет. Теперь ты с ним спишь, а я нет, и ты все равно меня ненавидишь. В ком из нас проблема?
- В тебе, разумеется. Я-то совершенен, - отозвался Хаус и, повысив голос, позвал Уилсона.
Тот вышел уже в полотенце, но еще сухой – видимо искупаться не успел.
Уилсон быстро перехватил трубку и вернулся ванную – единственное место, где ему удавалось поговорить без хаусовских комментариев.
- Эллоди?.. Да, привет… Да… Да… Пока ничего не понятно… Да, конечно, пожалуйста.
- Я поговорила с Биллом, - сказала женщина. – Он предложит тебе место в онкологии и будет рад взять на работу Хауса.
- Рад? – в принципе Уилсон мог допустить, что существуют те, кто не осведомлен подробно о характере Хауса, но «рад» - это уже перебор. – А ты сказала ему, что Хаус злобный тролль и питается чужим чувством самоуважения на завтрак?
- Нет, но я сказала ему, что Хаус гениальный диагност, замечательный нефролог и отлично разбирается в инфекционных болезнях.
- А ты дипломатична, - протянул Уилсон, и они оба рассмеялись.
- Только, - отсмеявшись, сказала Эллоди, - эта программа действует как «размещение партнеров».
Уилсон помолчал, пробуя рукой воду в ванной.
- Я понял. Весьма романтично.
- Не хуже, чем брак по залету, - подтвердила Эллоди и разъединилась.
В ванной текла вода, чтобы Уилсон мог спокойно поговорить, не опасаясь, что его подслушают, но поэтому и он не услышал, как Хаус тихо опустил на рычаг трубку параллельного телефона.



~ ~ ~
1. Удар кулаком по грудине, по некоторым техникам выполняется перед непрямым массажем сердца, в надежде восстановить сердцебиение
2. Удаление легкого

Пользуясь правом авторского произвола, посвящаю эту главу своей студенческой группе: Ребята, вы еб@нутые, но вы были лучшей компанией, чтобы пережить эти 6 лет.



Глава 6.

Хаус и Уилсон в эти дни не разговаривали о смерти Кэрри Уэлш, как будто заключили какой-то бессловесный договор. Они не обсуждали, какие именно темы попадают под табу, но ни разу даже случайно не коснулись их, словно те оказались обнесены видимой только для них лентой: «Опасно! Не подходить!». Они не говорили о биопсии, об отстранении Хауса, о предстоящей комиссии, о возможных исходах, о том, что будут делать после.
Вместо этого они обсуждали, где будут заказывать ужин, что купить на Новый Год, как именно займутся сегодня сексом, какой фильм смотреть вечером, но не говорили о комиссии. Если отвлечься от ужасающего дамоклова меча, то Уилсон готов был признать, что эти дни перед Новым годом были самыми спокойными и тихими в их отношениях за все время знакомства. Они были мягки друг с другом, ненавязчивы, предупредительны, похожи на двух альпинистов, которые бояться даже на полтона повысить голос, чтобы не сошла лавина, которая погребет обоих разом.
И все бы ничего, но мысль о комиссии снова и снова приходила то к одному, то к другому под венецианской маской чумного доктора, своим саркастическим оскалом из-под длинного носа напоминая, что она не перестанет существовать, если продолжать обходить молчанием ее присутствие. Более того, после каждого дня, в который они думали, но не говорили о ней, этот призрак крепчал и гримасничал уже совершенно неприлично. Сворачивался уютным клубком в углу комнаты, устраивался между ними на диване, скалился из-за плеча коллег и пациентов, подмигивал из телемагазина, хихикал из-под кофейного автомата.
Они оба слышали этот фантом, видели его, но никогда о нем не говорили.
Не говорили утром в машине, слушая радио, которому Хаус ненавязчиво дирижировал. Не говорили на работе, старательно делая вид, что не обращают внимания, как второго то и дело дергают то к юристу, то к главному врачу. Не говорили дома, допивая пиво после окончания фильма. И даже ночью, устав лежать без сна рядом на неширокой постели с хрусткими чистыми простынями, они все равно не говорили о том, что будет если…
- …если нам придется уехать, - сказал Уилсон за завтраком, даже сейчас пользуясь эвфемизмом, чтобы не нарушить ненароком их эмбарго на обсуждение, - то Билл Брокаст приглашает нас на работу в окружную больницу Мэна.
Отправляя себе в рот очередную ложку каши, безвкусной, словно масса папье-маше, несмотря на добавленный мед, Хаус подумал, что, в принципе, это не эвфемизм. Если комиссия сочтет, что он должен быть уволен, но, так и быть, имеет право и дальше издеваться над бессловесными пациентами, то им определенно придется уехать. А если комиссия решит, что американская нация и так подвергается слишком большому количеству опасностей, начиная от количества сахара в кока-коле и заканчивая террористической угрозой, то уезжать им не придется, потому что тогда уже будет совершенно все равно, где искать работу сорокапятилетнему инвалиду без специальности.
Так что это не эвфемизм – это правда. Просто слегка недоговоренная, этакая полуправда. Она же известная как худший вид лжи. Хаус решил, что ложь очень похожа на микробов – как ни борись с нею, она все равно появляется снова и снова в самых неожиданных местах. С другой стороны, ему ли не знать, что в человеческом теле на смену некоторым микробам может прийти нечто куда более страшное.
- Хаус, - погромче позвал Уилсон, и тот волей-неволей вынырнул из своих размышлений.
На столе перед ним лежала простая распечатка на листе А4, слегка замятом по краям – пора новый принтер покупать. Хаус взял ее в руки, пробежал взглядом короткий официальный текст, потом перечитал второй раз внимательнее.
- Уилсон, - обратился он, с интересом наблюдая, как тот намазывает тост апельсиновым джемом, - по-моему, вчера ты все-таки ошибся с выбором позы и трахнул меня в мозг, потому что у меня явно утренние галлюцинации.
- И что, как тебе кажется, ты видишь? – без особого участия уточнил Уилсон, откусив тост.
- Какую-то чушь.
- Здесь написано, что 4 января нас ждут в местном муниципалитете для заключения акта о гражданском союзе, - любезно пояснил Уилсон, недоумевая, почему лучший апельсиновый джем сегодня имеет вкус точь-в-точь как оконная замазка.
- Вот! – воскликнул Хаус, взмахивая ложкой, к счастью, без каши. – Теперь ты ее говоришь вслух – эту дикую, невообразимую чушь!
Уилсон оставил тост в покое и посмотрел, наконец, Хаусу в глаза, впервые с начала разговора.
- Хаус, - терпеливо сообщил он таким тоном, как будто говорил с умственно отсталым, - учитывая, что написано в твоем резюме, тебя возьмут врачом только в индейскую резервацию – потому что их старейшины поголовно невозмутимы и неграмотны. Я почти уверен, что тебе не понравится перспектива прыгать вокруг каждого больного в бизоньей шкуре на голое тело и трясти бубном.
Гениальный диагност нужен для трудных случаев, а их всегда меньшинство. И любой главврач десять раз подумает, прежде чем повесить себе на шею хамоватую потенциальную бомбу многоразового действия только ради перспективы диагностики этих редких пациентов.
Так или почти так мог бы сказать Уилсон, но не сказал, потому что это грозило разрывом той самой оградительной ленточки, а она уже и без того натянулась до опасного потрескивания.
- Трудоустройство партнера по договору – моему договору – это единственный выход, но для этого нам придется заключить брак.
- Это так романтично, - заметил Хаус, возвращаясь к своей каше, - что я прямо сейчас в обморок свалюсь. Всю жизнь мечтал услышать именно такое предложение руки и сердца, с самого детства.
- Извини, - без тени раскаяния пожал плечами Уилсон, – времени не хватило, чтобы научить голубя надеть тебе кольцо на палец.
- Если бы ты использовал Удивительного Бескрылого Почтового Голубя Формана, - назидательно просветил его Хаус, - то хватило бы. Хотя… я сопротивлялся бы попыткам Формана надеть на меня кольцо.
- Ты закончил? Нам на работу пора.
- Уилсон, - совершенно серьезно сказал Хаус, глядя ему в глаза, - это неприемлемо.
С этими словами он разорвал распечатку пополам, еще раз пополам, и еще, а потом швырнул в сторону помойного ведра, позволяя клочкам осыпать его, как конфетти -молодоженов.
- А вот теперь, - продолжил Хаус, поднимая с пола рюкзак, - я закончил. Пошли.
*
Если отстраненному Хаусу было нечем заняться в клинике, то сегодня это не слишком бросалось в глаза, так как в преддверии праздника на всех отделениях царила расслабленность, и никто не выглядел преисполненным желанием работать. Пациентов было мало, что в клинике, что на отделениях, плановых операций не ставили, студенты, интерны и ординаторы отползли под прикрытием праздничных украшений, и в коридорах стало как-то пусто.
К вечеру на новогодней вечеринке Хаус предпочел смешать себе напиток сам, в конце концов, при большом желании в больнице с твоим коктейлем могут сделать и что-нибудь пострашнее, чем просто плюнуть.
Впрочем, на деле к его коктейлю никто не подошел. И не только к коктейлю – постепенно вокруг Хауса образовалась своего рода полоса отчуждения, а те, кто в нее попадал, старались по возможности быстрее выбраться. Отделение хирургии в полном составе, не считая Камалы, умудрялось удивительно синхронно кидать на Хауса тяжелые взгляды, реаниматологи и анестезиологи просто предпочитали держаться подальше, Салливан выглядела так, как будто ей отчаянно неловко, а лаборант – словно у него в ноздрях застрял запах гниющей рыбы. Чейза и Кэмерон Хаус так и не увидел, хотя и подозревал, что «потерялись» они где-то вместе, взгляд Формана был нечитаем.
В итоге, он перехватил свой мартини поудобнее и отправился на поиски, справедливо рассуждая, что хоть Уилсон не станет обращаться с Хаусом так, словно тот осужден на смертную казнь или фатально болен.

- Но неужели вам-то необходимо уезжать? – спросила Мэгги, подбивая пальчиками свои кудряшки, и Уилсон был вынужден признать, что Хаус прав – пожалуй, что-то нарочито сексуальное в этом жесте было. Чисто теоретически, конечно.
- Ну, похоже, что да, - улыбнулся он, стараясь выглядеть беззаботно.
Обмануть Хауса ему не удалось бы ни на секунду, но Мэгги не знала Уилсона так хорошо (и, если это хоть в какой-то степени зависело от него, то он определенно не хотел, чтобы у нее был даже шанс узнать, большое спасибо), так что она радостно улыбнулась ему карамельными пухлыми губками.
- Как вам диссертация доктора Байер?
- Вероятно, доктор Байер сделала все, что смогла, - дипломатично ответил Уилсон и почти не удивился, когда у него из-за спины Хаус добавил:
- Диссертация хороша, но когда придет Страшный Суд, и все тела соберут свои изначальные части, от нее ничего не останется кроме имени на титульном листе, потому что даже оформление у кого-то украдено. Ты не могла бы взять себе выпить? – безо всякого перехода попросил он Мэгги.
- Зачем? – удивленно подняла она тонкие выщипанные бровки и нахмурила узкий лобик.
- Затем, что ты меня раздражаешь, и мне хочется как-нибудь повежливее отослать тебя подальше, - любезно объяснил Хаус.
Уилсон закусил губу и пообещал себе, что, если он все-таки сохранит должность онкологического отделения, то Мэгги будет старшей медсестрой до конца дней, своих или его, просто ради того, чтобы Хаус мог снова и снова измышлять новые подколки.
- Идите, - улыбнулся он в хорошенькое недоумевающее лицо. – Я хочу задушить его без свидетелей.
- А мозгоправ был прав, - радостно возвестил Хаус, когда Мэгги отправилась за еще одним хересом, - любезность действительно срабатывает.
- Намерение достойное, - подтвердил Уилсон, - но над формулировками тебе еще придется поработать.
Он посмотрел в светлые задумчивые глаза Хауса и, посерьезнев, добавил:
- Как давно ты там стоял и как много слышал?
- Достаточно. Итак, тебе действительно необходимо тоже уезжать?
- Видимо так.
- Но почему? – очень серьезно и с видимым, не наигранным интересом спросил Хаус.
Уилсону на секунду действительно захотелось его хорошенько придушить. Почувствовать горячую кожу горла с колючей щетиной под ладонями, сдавить, как следует, пока этот гений не начнет задыхаться. А потом долго целовать распахнувшиеся сухие губы. А потом придушить снова.
Кажется, если вся эта ситуация не разрешится в самое ближайшее время, то его пробьет на «злой секс».
- Да все из-за той круглой блестящей штучки, которую я собираюсь нацепить себе на палец.
- Опять, - вставил Хаус.
- Что?
- «… нацепить себе на палец опять», - с готовностью пояснил Хаус и повторил: – Это неприемлемо.
- Тогда позвони в муниципалитет и отмени заявку.
- А я уже. Я отменил ее еще сегодня утром, - выдал Хаус и откинул голову, демонстрируя шею в вырезе мятой футболки под пиджаком. – Теперь можешь душить.
*
В целом, как ни парадоксально, полоса отчуждения Хауса вполне устраивала, но под влиянием алкоголя оградительные ленты стали таять и растворяться в пространстве. Организована вечеринка была в виде фуршета, и присесть можно было разве что на пол, но Хаус сомневался, что сможет после этого вообще подняться даже с помощью Уилсона, на которую, кажется, еще мог рассчитывать. Нога подрагивала, мышцы дергало от боли, так что Хаус глотнул еще алкоголя. Однако когда к нему последовательно подошли три врача и шесть медсестер с выражением соболезнований, адресованных почему-то Уилсону, и плохо скрытым осуждением, Хаус почувствовал, что с него хватит и сбежал.
Ну, или попытался сбежать.
На дверях лифта криво висел листок с очень вежливым и безличным предупреждением, что аппарат сломан, когда будет починен – неизвестно, и всем плевать, как именно один конкретный диагност сумеет спуститься.
Так, по крайней мере, эту записку прочел Хаус.
Он открыл дверь на лестницу, и та, освещенная пустым больничным светом, словно издевательски подмигнула ему.
Хаус покрепче сжал трость одной рукой, а второй вцепился в перила, испытывая то особое чувство беспомощности, что бывает только у человека, которому и пара шагов дается только ценой боли и силы воли, когда он стоит перед добрыми тремя сотнями ступенек. Он до крови закусил губу, перед полуприкрытыми веками заплясали переливающиеся таблетки викодина. Хаус едва помнил сейчас и свои передозировки, и ломки, память упорно подпихивала картины облегчения, словно заботливая бабушка – кусочек тортика разжиревшему внуку. Вдох-выдох сквозь зубы, стиснутые до судорожной боли в челюстях.
Это было как спуск на горных лыжах новичка, который еще едет, но уже знает, что упадет.
Ему удалось спуститься на десяток ступенек, но потом нога все-таки подломилась, и Хаус рухнул на лестницу, относительно удачно удержавшись за перила. Трость вылетела у него из руки и прокатилась по пролету вниз. Он дернулся было, чтобы подняться, но в глазах потемнело, и Хаус, не помня себя, из всех сил впился зубами в кожаный браслет часов, подаренных ему Уилсону на последний день рождения, чтобы заглушить стон боли. Тот вырвался-таки каким-то сдавленным рычанием, свободная рука сама метнулась к карману и схватила изученную вдоль и поперек баночку. Крышка отлетела с мягким приглушенным щелчком, и его палец на мгновенье ощутил гладкий перекат таблеток внутри.
Сзади по лестнице вдруг прозвучали звонкие шаги, какие бывают только от каблуков в пустой части здания.
Магнер в своем обычном хирургическом костюме спустилась и молча села рядом на ту же ступеньку, поставив между ними открытую, но почти полную бутылку.
- Коньяк будешь? – спросила она, чуть ли не впервые в жизни обращаясь к нему на «ты».
Он неприметно закрыл распечатанную баночку викодина, перекочевавшую назад в карман, взял бутылку и глотнул прямо из горла, пользуясь случаем сморгнуть незаметно слезы с ресниц.
Пара глотков неразбавленного коньяка обожгли горло и присоединились к той толике, что он уже выпил сегодня. Хаус поставил бутылку назад на ступеньку, и Камала схватила ее так резко, что их руки едва не столкнулись. Она поднесла горлышко ко рту, провела языком по краю, слизывая влагу, оставшуюся после его губ, а потом отпила, запрокинув голову и показывая красивый изгиб шеи.
Хаус слегка нахмурился, в легком удивлении, недоумении возможно, но точно не чувствуя себя возмущенным. Мужчины крайне редко чувствуют себя возмущенными, если привлекательная женщина делает им авансы, вне зависимости от обстоятельств.
Честно говоря, если у них все в порядке с самооценкой, они и удивленными себя чувствуют не слишком искренне.
На брюках ее костюма от края штанины и до середины голени расплывалось темное пятно, словно тень от акулы, проступающая под лазурной водой. Хаус мимолетно коснулся его правой рукой. Женщина перехватила его движение и пояснила:
- Мистер Стокер. Рецидивирующий тромбоз брыжеечной артерии. Шустрый. Третий раз с воскресенья сдохнуть пытается.
- Вот сволочь, - посочувствовал Хаус, и она кривовато усмехнулась.
На секунду он задумался, сколько же она успела выпить после окончания своей смены.
- Ты была на этой оргии, там, наверху? – спросил он, отпивая еще коньяка.
Ему приходилось неловко тянуться правой рукой, потому что светиться следами слюны и отпечатком зубов на браслете часов не хотелось, а пропить острый глаз хирурга нелегко.
- А как же? – кивнула она и тоже сделала глоток. – Приемное отделение старалось держать меня на другом конце зала от тебя. Опасаются, видимо, что я расцарапаю тебе лицо. Зря, я царапаюсь только когда кончаю. Что насчет тебя?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - я определенно не царапаюсь.
Пили они по очереди, но ни разу не передали бутылку из рук в руки. Один всегда ставил ее, а второй подхватывал со ступеньки.
- Тем лучше для Уилсона, - заметила она без улыбки.
- Уилсон, - вздохнул он, думая о чем-то другом.
- Да.
- Да…
Камала произнесла фразочку, как будто прополоскала чем-то густым горло. Хаусу показалось, что это смесь испанского и чего-то еще, но он чувствовал себя слишком выпившим, слишком уставшим и слишком больным для лингвистических изысканий.
- Что это значит?
- Это означает мужчину, при первом взгляде на которого кажется, что ему бы стоило сбросить килограмм пять, но когда пытаешься решить, откуда их убрать, то приходишь к выводу, что гораздо лучше оставить все как есть.
На этот раз Хаус улыбнулся и потянулся, было, за бутылкой, когда Магнер вдруг резко схватила его за левую руку и повернула ее ладонью вверх. Кожа была глубоко содрана, видимо, о ступеньку, и торчала острым заборчиком вокруг неприятного вида кровавых ранок.
Боли не чувствовалось вообще никакой, как будто кисть была под глубокой анестезией, так что Хаус ограничился тем, что с интересом посмотрел на собственную ладонь.
- Что это тебя вообще на лестницу понесло?
- Лифт не работает.
- В здании не единственный лифт.
- Но мне хотелось спуститься по лестнице.
- Тебе хотелось, - рассмеялась она без намека на веселье в голосе. – Ну, конечно. Мне пора бы привыкнуть.
Отсмеявшись, Камала снова взялась за бутылку, но пить не стала.
- Ну, кто из нас это скажет? – спросила она вместо этого.
- Элвис не вернется?
- Кадди пообещала, что прикроет мой рейтинг, если я не буду болтать на комиссии завтра.
Хаус пожал плечами.
- Она блефует. Она в любом случае не будет афишировать этот случай – он недостаточно красивый для семейной фотографии в рамку на стенку.
Телефон, зазвонивший в кармане у Камалы, вырвал их обоих из этого странного диалога.
Перепуганный голос Ника звенел в трубке так сильно, что даже Хаус без труда его слышал.
- Магнер, вы еще в больнице?
- Спорный вопрос, - ответила она, откидываясь и почти ложась на ступеньки спиной. – Что случилось?
- Это миссис Солтаж – по-моему, открылось внутреннее кровотечение.
- А где Хейстак?
- Он на экстренной операции – аппендицит у беременной. А тут у Солтаж пошла кровь по катетерам.
- Ну, так оперируй ее.
- Магнер, вы не могли бы все-таки подойти? – в голосе у него звучала плохо скрытая мольба. – Я не уверен, что это действительно оно, и боюсь, что если пойду на релапаротомию, а это …
- Черт, я тебя поздравляю! Ты вернулся на уровень двухлетней давности! – Она глубоко вздохнула и сказала: - Поставь инфузионную и разворачивай операционную на всякий случай. Я буду через пятнадцать минут.
Женщина выключила телефон и отпила еще коньяка.
- Нет, - сказала она, возвращаясь к их разговору. – Она блефует потому, что не сможет прикрыть мой рейтинг в любом случае. Люди умирают от кровотечения после биопсии печени, даже если у них нормальные тромбоциты. И все всегда будут думать об этом, глядя на мой послужной список. Уэлш могла быть одной из них. Но она не была. Она умерла, потому что у нее не было тромбоцитов. И мы с тобой оба это знаем. И это не изменится вне зависимости от того, что я завтра скажу.
- Тогда наш разговор вообще не имеет смысла.
Камала снова рассмеялась, нехорошим каркающим смешком.
- Точно. Вкусим еще хмеля и запретный плод вожделения заодно?
- Слишком пафосно, - покачал он головой.
- Тогда давай просто напьемся и трахнемся, - предложила она.
Хаус внимательно посмотрел на нее от шикарных черных волос до темного пятна крови мистера Стокера на штанине.
- Тебя на отделении ждут, - напомнил он.
- Через пятнадцать минут. Мы успеем.
- Нет, пятнадцать минут это несерьезно, - возразил Хаус.
Она усмехнулась и заложила руки за голову, устраиваясь на жестких ступеньках поудобнее.
- Ты здорово помотал мне нервы, - после паузы призналась Магнер. – Тебе ведь плевать, да? Тебе на все плевать, кроме себя… А может и на себя тоже. Ладно. Мир тебе.
Она встала рывком, даже не покачнувшись на каблуках, спустилась по лестнице ниже и подняла его трость. Хаус не протянул руку, да женщина и не стала подавать ее ему, а просто бросила рядом с недопитой бутылкой, развернулась и пошла вниз.
*
Когда через пару часов Уилсон выказал готовность отбыть из больницы, Хаус чувствовал себя уже достаточно трезвым, чтобы сесть за руль.
Спустились глубокие сумерки, и на лобовое стекло падали частые, навязчивые не то капельки дождя, не то снежинки. Отблеск от дорожных фонарей проезжался по лицу Уилсона то полосой света, то полосой тени, создавая впечатление, будто последовательно сменяются различные маски. Потом Уилсон прикрыл глаза и откинулся на спинку сидения, не задремав, а просто давая себе отдых.
Внезапный рывок и визг тормозов быстро вырвал его из этого состояния. Красно-синий джип из правой полосы резко вильнул и подрезал хаусовскую машину в считанных сантиметрах от переднего бампера. Хаус ушел в левую полосу и выжал гашетку почти на максимум. Уилсон почувствовал, как их вжало в кресла, словно при разгоне самолета.
- Держись, - негромко сказал Хаус и резко крутанул руль направо, перестраиваясь перед джипом.
Потом он нажал на тормоза, сильно сбрасывая скорость, заставляя водителя джипа затормозить изо всех сил, чтобы не влететь в хвост. Уилсон знал этот прием, когда, проучив таким образом наглого шофера, следует так же быстро нажать на газ и уехать, однако в этот раз что-то пошло не по плану. Вместо этого Хаус продолжил давить на тормоз, и машина, завизжав издыхающим опоссумом, остановилась, чертя по асфальту черные полосы торможения. Их бросило вперед, но Хаус успел-таки выставить в сторону руку, прижимая Уилсона к креслу, чтобы тот не ударился о бардачок.
Машина остановилась, и за ней волей-неволей встал и джип, так близко, что уже не мог вывернуть на другую полосу.
Лицо Хауса было искажено болью, и он явно просто не в силах был переставить ногу на газ, и вообще двинуть ею, продолжая изо всех сил давить на тормоз, хотя они уже давно стояли.
Уилсон схватился за рычаг коробки управления и, неловко, безымянным пальцем, нажав на кнопку, передвинул его на «парковку», обезопасив себя, по крайней мере, от того, что машина тронется с места, если Хаус все же сумеет отпустить тормоз. Джип сзади засигналил, а Уилсон отстегнул ремень, открыл дверцу и выскочил на дорогу, чудом миновав идущую по правой полосе машину, которая тоже разразилась негодующим клаксоном. Он оббежал шевроле спереди и распахнул дверцу рядом с водителем. Хаус сидел, судорожно сжимая руль, из прокушенной губы текла кровь. Уилсон положил руку на его бедро, и почувствовал каменно-сведенные мышцы, которые сократились так сильно, что выступали под кожей, словно он ощупывал анатомический препарат под джинсовой тканью.
Джип засигналил снова, и ему в унисон отозвались другие машины. Движение было вроде бы не очень активным, но это до тех пор, пока они не заблокировали полностью среднюю полосу, да и левую заодно прихватили открытой дверцей.
- Хаус, давай… осторожнее…
Он мягко попытался размять мышцы, но Хаус со сдавленным хрипом перехватил его руку и сжал у запястья с такой силой, что кисть мгновенно онемела.
Сзади снова раздался негодующий сигнал. Водитель джипа опустил стекло и что-то крикнул. Сзади него скопились другие машины, так что при всей своей безбашенности он не мог теперь и сдать назад, чтобы перестроиться на другую полосу.
- Хаус, что с тобой случилось?
Тот с внезапной силой отбросил руку Уилсона и посмотрел ему в глаза.
- Что с тобой случилось, Уилсон? Ко мне сегодня подошла каждая чертова мартышка в этом зверинце, включая даже семисотлетнюю медсестру из детского отделения - я вообще думал, что она давно умерла и в кресле около аквариума сидит ее мумия с вязанием на коленях! Каждый придурок, не имеющий представления ни о том, что такое гепатит, ни о том, зачем нужна в принципе биопсия, и путающий мандрен с мандражем, а печень с печеньем, посчитал своим долгом бросить мне в лицо свое высочайшее мнение, осудить и заклеймить – на мне, между прочим, ни одного свободного места нет. И только ты молчишь все эти дни, как будто все действительно в порядке. Ты ходишь к Кадди, к этой долбанутой адвокатше, ты делаешь мне чертово предложение – да, я понимаю, что у тебя это на уровне рефлекса – ты готов лишиться работы, и ты не сказал мне ни единого слова.
Он выдал все это на одном дыхании и сдвинул, наконец, ногу с тормоза – судорога слегка отпустила.
- Хаус, - сказал на это Уилсон, - говорить тебе, что моя чертова жизнь теперь напрямую и как никогда связана с твоей – бесполезно. Если ты это понимаешь, то нет смысла озвучивать вслух, а если не понимаешь, то это не изменится, что бы я ни сказал. Я верю, ты в курсе, что от этой завтрашней комиссии зависит будущее – наше будущее – и что ты не поставил бы его под угрозу, если бы оно того не стоило. Я хочу в это верить. Не мешай мне.
Он мог бы сказать еще очень и очень много: что как бы Хаус ни сопротивлялся, но он несет ответственность теперь за жизнь Уилсона в той же мере, что и наоборот, что у них нет уже отдельного будущего, а только общее: и что он, Уилсон, рад, черт возьми, делить это будущее, что бы оно ни приносило. Да, временами оно будет, обязательно будет приносить проблемы, приносить горе, приносить боль, но пока Хаус понимает их совместную жизнь так же как Уилсон – это всегда, всегда будет того стоить.
Однако он не сказал ничего – все казалось настолько очевидным, что произнести вслух означало обесценить это понимание, рожденное в глубине сердца.
Сзади снова истерически зашелся гудок.
- Да работает у тебя клаксон, работает! – закричал водителю джипа Уилсон. – Оставь его в покое и проверь дворники, наконец!
Он протянул руку и мягко потянул Хауса за плечо.
- Давай. Пусти меня за руль.
Хаус послушался, тяжело, хватаясь за мокрый капот, доковылял до пассажирского кресла – его хромота сейчас была заметна как никогда - и сел туда, позволяя Уилсону занять водительское сидение и сдвинуть, наконец, машину, освобождая проезд несчастному джипу.
*
До дома они доехали тихо, тихо выпили чаю и тихо легли.
Хауса накрыло, конечно, позже, и в три часа ночи Уилсон обнаружил его на кухне, сидящим со стаканом виски, откуда не было сделано ни глотка, и смотрящим на пустую крысиную клетку. На мгновенье Уилсон подумал, что вместо нее сейчас видит Хаус? Анализ тромбоцитов? Кровоточащую печень? Завтрашнюю комиссию?
Он мягко положил руки Хаусу на плечи сзади и слегка помассировал. Хаус не двинулся с места и только через пару минут склонил голову, прижимая чужую кисть небритой щекой.
- Они скажут завтра, что это было сделано из «академического интереса», - пробормотал он вдруг. – Что я отправил пациентку под нож ради чистой науки.
- А на самом деле? – спросил Уилсон после паузы.
Это был вопрос, который мучил его все эти дни. Тот, который он боялся произнести вслух. Он хотел верить, что не исследовательский интерес толкнул Хауса на то, чтобы нарушить течение жизни стольких людей. Уилсон принимал возможность пожертвовать чем-то ради попытки Хауса спасти человека – никто не обещал, что будет легко. Жертвовать собой ради попытки Хауса самоутвердится в диагностике он, может, и не был готов. Днем, раз за разом, всем, кто хотел слышать, Уилсон повторял: «Он только боролся за жизнь пациентки». Но ночью, лежа в кровати без сна, когда сумерки не просто клубятся по углам, но и гримасничают, присаживаясь на край кровати, он спрашивал сам себя: «Полно, а за это ли он боролся?». Уилсон хотел верить, да. Но еще он, черт возьми, хотел слышать это.
- Уилсон, если бы можно было вылечить ее, не узнав, от какой болезни она умирает – я забил бы на этот диагноз, - ответил Хаус.
Это было все, что Уилсон хотел услышать. Любой, кто знал Хауса хоть немного, понимал, чего стоит такое признание.
Он склонился и поцеловал растрепанную макушку.
- Это самое главное. И я не хочу больше слышать, что человек, которого я люблю, пожертвовал жизнью пациентки ради науки. А с комиссией завтра будь, что будет.


Глава 7.

Хаус встал сегодня первым и так, что Уилсон этого даже не заметил, проснувшись через пятнадцать минут после будильника с чувством, будто он не спал всю ночь или начинает заболевать. Глаза слипались, голова была тяжелой и все тело ломило.
Время величина очень непостоянная - пятнадцать минут, когда у тебя остались только они от законного перерыва, чтобы сходить в кафе за углом и выпить кофе, это очень мало; но если ты встаешь рабочим утром на пятнадцать минут позже будильника – это почему-то очень много.
В результате Уилсон пытался одной рукой бриться, второй чистить зубы и одновременно завязывать галстук, что закончилось, конечно, предсказуемо: на галстуке расплывалось бело-зеленое пенистое пятно, а у Уилсона на щеке ближе к краю челюсти красовался вульгарнейший порез. Уилсон бросился в комнату, на ходу сдергивая новый галстук с подхвата на дверце шкафа, и, разумеется, раздался треск и вырванный «с мясом» подхват рухнул, взметнув многоцветным шелковым хвостом из галстуков. Беззвучно выругавшись, Уилсон подхватил всю мешанину с пола и, не разбираясь, швырнул на кровать. Завязывая галстук на ходу, он едва не получил дверью по лбу, когда в спальню заглянул Хаус.
- Чем ты тут занимаешься?
- Хаус, я опаздываю!
- Верю, но ты тратишь на эту суету еще больше времени. Не спеши так.
Уилсон знал, что Хаус прав – он вообще раздражающе часто бывал прав, но…
- Что поделаешь? Я неврастеник!
- Ну, уж нет, - с абсолютной убежденностью в голосе возразил Хаус, и снова был, конечно, прав.
Хотя Уилсон готов был поспорить, что нервы у него расшатались здорово за последние дни. Сердце защемило нехорошей болью, от которой вздох застрял в груди.
Хаусу он еще со вчерашнего вечера приготовил и с грехом пополам выглаженную рубашку, и заранее завязанный галстук, но господин Не-Признаю-Правил вместо них напялил какую-то футболку с принтом в виде козлиноподобной рожи.
- Ты идешь? – риторически спросил Уилсон, хватая ключи с крючка.
Однако к его удивлению Хаус только головой покачал.
- Нет, поезжай. Я буду к началу комиссии. В двенадцать, да?
- В одиннадцать. Хаус!
- Прости, оговорился. Я буду к тому моменту, когда комиссия закончит толочь воду в ступе и делать вид, что выясняет все мнения, и перейдет к своей настоящей работе –начнет рвать всех в клочья. Я даже лучшие трусы сегодня надел.
- Хаус.
- В одиннадцать, я понял.

На самом деле, он появился в больнице раньше, и Салливан, подходя вместе с Хаусом к лифту, негромко, так чтобы слышал только сам диагност, говорила:
- Хаус, вам надо обратиться к терапевту – я не могу вечно по-тихому давать вам клофелин. Я давала вам его вчера после вечеринки, позавчера, в воскресенье – а давление все равно зашкаливает. Если не назначить нормальную регулярную терапию, это может плохо кончится.
- До свидания, - с нажимом выговорил Хаус, зайдя в лифт, за мгновенье до того, как дверцы захлопнулись.
Магнер, против обыкновения в «партикулярном» платье, сидела около дверей в зал, где собиралась комиссия. На этот раз народу собралось гораздо больше, чем обычно: кроме непосредственных участников на открытое заседание пришли ведущие врачи почти всех отделений.
- И ни одного пустого места, - заметила хирург, отодвигая себе стул.
- Одно есть, - возразил Хаус, садясь рядом с Магнер в первом ряду. – Справа наверху сидит Гарсиа. Она дерматолог.
- Хаус, - тихо сказала женщина, пока собственно комиссия не началась, поймала его взгляд и продолжила: - Ничего личного.
- Ничего более личного придумать нельзя, - не согласился он.
Больше они не говорили. Хаус рассеянно скользил глазами по сидящим перед ним членам комиссии.
Кадди склонилась к Хазе и что-то говорила ему на ухо, так тихо, что Хаус не мог угадать ни одного звука, как ни старался. Однако сам председатель скрываться не посчитал нужным и, выпрямившись, в голос ответил:
- Не заступайтесь за своих, доктор Кадди, мы сами разберемся. Коллеги, начинаем заседание.

Хауса мало интересовало, что могут сказать о пациентке врачи приемного покоя, равно как и выписки из амбулаторной карты, равно как и короткий сбивчивый рассказ Салливан о печальном пребывании пациентки в реанимации. Что до председателя комиссии, то он либо был пресыщен подобными вступлениями сверх всякой меры, либо был профессионалом в навыке выглядеть до смерти скучающим. Хазе слабо оживился, лишь когда ему представили распечатанные копии анализов из лаборатории, которые следовало сравнить с внесенными в историю болезни. Сравнивать председатель ничего не стал, лишь брезгливо оттолкнул слегка от себя бумаги, утверждая Хауса во мнении, что о подлоге Хазе все уже знал заранее и, более того, хотел как можно меньше заострять внимание на этом факте.
- Доктор Леммон, - сказал Хазе, стоило всем вступительным формальностям закончится, - расскажите, какие дополнительные данные вам удалось выяснить при повторном патологоанатомическом исследовании?
Он не сказал «исследовании трупа» и это было характерно: в медицине удивительным образом избегают подобных слов. Даже на курсе анатомии, как помнилось Хаусу, всегда пользовались изящным эвфемизмом «объект», и восемнадцатилетние студенты украдкой выдвигали одно за другим самые похабные толкования распоряжения профессора «позанимайтесь-ка на объекте».
Онколог Уилсон почти привычно избегал глагола «умереть», пользуясь нейтральным «уйти», по меньшей мере, до тех пор, пока Хаус не извел его вконец требованиями пояснить, когда же «вернется» тот самый парень с обширной меланомой, который вчера «ушел».
Хазе сидел совершенно ровно, и даже его кожа цвета лучшего кофе приобрела какой-то болезненный вид под рассеянным и унылым светом ламп. Совершенно белая шапка курчавых волос, венчающая голову, словно горка сливок, слегка вздрагивала всякий раз, когда Хазе чуть кивал, отмечая следующий пункт в отчете патологоанатома.
Хаус вдруг понял, что маленькая доктор Леммон уже минут пять говорит, резко взмахивая сильной рукой в такт своих выводам, а он не слышал ни одного слова, убаюканный регулярными кивками председателя. Вообще отвлечься и не слушать комиссию оказалось до смешного легко, мысли улетали к совсем другим рассуждениям без малейшего напряжения и напротив, чтобы начать все-таки слушать патолога, Хаусу пришлось сосредоточиться изо всех сил, будто та говорила на иностранно языке.
- …таким образом, мною обнаружено, что биопсийная игла травмировала сосуд среднего калибра. Первичный тромб, очевидно, образовался и закрыл травмированный участок, однако при крайне низком количестве тромбоцитов образование вторичного тромба было невозможным…
- Доктор, пожалуйста, - перебил ее Хазе, - все присутствующие осведомлены о принципах свертывания крови и образовании тромба.
- Да. Таким образом, после вымывания первичного тромба, кровотечение возобновилось с фатальными последствиями.
Она еще несколько минут говорила о признаках смерти от массивной потери крови, но публика слушала уже не слишком внимательно – сомнений в причинах гибели пациентки и так ни у кого не было. История с подменным анализом была известна в подробностях мало кому, однако слухи ходили, и сейчас, когда появилась пусть сдержанная, но определенная информация, по рядам пронесся оживленный шепот.
Хазе поблагодарил патолога и положил бумаги на стол. Какая-то лампа над его головой была неисправна, и монотонное громкое жужжание сверху доводило Хауса до тошноты.
- Доктор Магнер, - меланхолично спросил председатель, - какие меры были предприняты, когда кровотечение началось?
Хирург, поднявшись с места, начала перечислять, однако Хазе по-прежнему смотрел на нее с напряженным вниманием, словно предвкушал что-то.
- Я все жду, - наконец, сказал он, - когда вы скажете о введении взвеси тромбоцитов?
- Мы перелили цельную кровь, тромбоцитарной взвеси не было. Нам привозят тромбоциты только по заказу, а тут мы не видели показаний.
- Что-то вы многого не видели, - хмуро заметил Хазе, - мне вот, например, отчетливо видится, что 15 тромбоцитов – это определенно показание. Оставим в стороне, почему диагност передал вам ошибочный анализ, но почему вы-то не перепроверили клинический анализ крови перед тем, как начинать оперативное вмешательство?
Магнер могла сказать очень многое: что было рождественское утро, и она торопилась закончить все побыстрее, а экстренный анализ надо чем-то обосновать. В медицине хирург часто оказывается в роли работника конвейера, когда все предварительные исследования, как и конечное лечение, перекладывается на другие службы, а его задача ограничивается выполнением собственно манипуляции. А еще страховая служба давно настолько ограничила время, которое позволено потратить на пациента, что сбор анализов на отделении стал непозволительной роскошью. Проблема была в том, что все это и так всем известно и принимается как правила игры, но только до тех пор, пока все в порядке. Когда происходит катастрофа, ничто не может служить оправданием.
- Я привыкла доверять данным, которые мне передают коллеги, - только сказала она.
Хазе мрачно скривил губы.
- Вот так доверяя коллегам, вы и оказываетесь с мертвой пациенткой.¬¬ Доктор Хаус, не поделитесь с нами соображениями, которыми вы руководствовались, отправляя пациентку с тяжелой тромбоцитопенией на выполнение противопоказанной ей биопсии? Можете не вставать.
- А я и не собирался, - негромко заметил Хаус, по счастью мимо микрофона, так что его услышала только сидящая рядом Магнер.
Уилсон сидел по другую руку от председателя и услышать, конечно, ничего не мог, однако, видимо, угадал примерно фразу Хауса и бросил на него обеспокоенный взгляд.
Впрочем, Хаус доложил случай практически идеально без шуток, без попыток поиздеваться над комиссией или представить произошедшее веселым приколом.
- Доктор, какое последнее значение тромбоцитов вы получили из лаборатории перед тем, как отправить пациентку на биопсию?
Хаус почти неосознанно кинул взгляд на Уилсона, но вопрос был поставлен так, что уйти от него было сложно.
- Пятнадцать.
- Вы способны трактовать этот анализ?
Небольшие запасы терпения Хауса, предназначенные для общения с власть предержащими, очевидно, дошли до предела.
- Если бы я не был способен трактовать анализы, моя работа свелась бы к тому, чтобы тыкать в список лекарств из нужной главы фармакологического справочника. Дешевле было бы взять на мое место шимпанзе.
- То есть вы осознаете, что у пациентки была тромбоцитопения? Это хорошо. А вы вообще в курсе, что низкое количество тромбоцитов - это противопоказание для того, чтобы колоть пациента большой иглой в печень? Прошу прощения за подобные вопросы, но нужно разобраться, что вообще произошло, потому что пока я колеблюсь между приступом внезапного умопомешательства и сознательным вредительством.
Даже легчайший шепот в зале стих, внимание слушателей сосредоточилось полностью и, хотя председатель говорил очень спокойно, нервозность почувствовали все, даже те, кто недолюбливал Хауса.
- Я в курсе, - подтвердил Хаус. – Биопсия была единственным способом поставить точный диагноз и выбрать правильное лечение. Улучшить работу печени до постановки диагноза было невозможно, и не было времени, чтобы пробовать разные варианты лечения. Из этого был единственный выход…
- Крайне незамысловатый, - перебил Хазе, - спровоцировать ситуацию, когда наиболее точным диагнозом стали слова «Массивная кровопотеря». Доктор, что за фиксация на диагнозе? Хочу вам напомнить, что ваши предшественники веками лечили различные болезни, не зная, что именно послужило им причиной. Вы не знали диагноз – так лечили бы синдроматически.
Лист бумаги, который председатель крутил в толстых пальцах со светлыми крупными ногтями, взблеснул зеленоватой белизной под тяжким светом искусственных ламп.
- Во-первых, подозреваю, что у моих предшественников пациенты мерли ещё чаще, - огрызнулся Хаус. – Во-вторых, я вообще не завсегдатай таких комиссий – они всегда плохо понимают родную речь или это только сегодня так случилось? Когда я говорю «единственный вариант» - вам что, слышится «один из десятков вариантов»? Если бы я мог справиться с этим, не вмешивая других, я бы сделал это. Мне… мне жаль, что так получилось…
Он посмотрел на Магнер, которая упорно глядела прямо перед собой, и только приоткрывшиеся в судорожном вздохе губы указывали на то, что она вообще слышала Хауса. Он снова повернулся к комиссии.
- Но мне нужно было любой ценой узнать, что на самом деле происходило в ее печени. Ничто не указывало на то, какой вариант лечения будет верным, и ее состояние ухудшалось так быстро, что у меня не было бы возможности его сменить, выбери мы наугад не то направление лечения…
- Любой ценой – это ценой жизни пациентки? – шелковым голосом уточнил председатель. – Вы нашли прекрасный, радикальный способ выйти из этой ситуации – вы просто убили эту девочку, и, не буду спорить, всякая необходимость выбирать метод лечения, соответственно, отпала. Отличный выход, мне нравится. Вот только… - он крутанул взблеснувший стакан, - вы уверены, что вам доверяли достаточно для принятия таких рискованных решений?
- Мне кажется, - быстро выговорил Уилсон, просто чтобы помешать заговорить Хаусу, - если после смерти двух дочерей мать привезла третью к доктору Хаусу, это как нельзя лучше доказывает, что ее доверие к нему как к врачу было неограниченным.
Ему казалось, он бормотал почти истерически, понимая, что они в полушаге от катастрофы, потому что стоит Хаусу сейчас открыть рот, и спасти уже ничего будет нельзя.
На самом деле, голос его прозвучал абсолютно спокойно, разве что чуть глуше обычного. Уилсон сознательно отвлек внимание на себя, но все же невольно поежился, оказавшись под перекрестным огнем взглядов. Взгляд Хауса был при этом самым мрачным и наименее благодарным.
- Доктор Уилсон, - сказал неторопливо председатель, - а что вы думаете о произошедшем? Дайте свою этическую оценку случившегося.
- Я? Я предпочел бы воздержаться. Я не вел эту пациентку и не видел…
- Доктор Уилсон, пожалуйста, сегодня новый год – у всех собравшихся, уверен, полно дел, и я надеюсь еще попасть на праздник в школу к внуку. Не задерживайте нас. Вы вышли на комиссию врачом-экспертом. Вы способны дать экспертное заключение?
Уилсон покосился на Хауса, но вопрос был поставлен так, что увильнуть не вышло бы в любом случае.
Уилсон положил на стол заключение патолога, которое он уже полчаса как крутил в пальцах, чтобы занять хоть чем-то руки, и встал.
- Я вынужден сказать, что поступок доктора Хауса был по отношению к его коллегам, по меньшей мере, непрофессиональным, а, учитывая результат, являлся ошибкой, причем ошибкой непростительной, - он перевел дыхание. Продуманные в общих чертах заранее, слова застревали в горле. – Однако я хотел бы оговорить, что это было результатом не легкомысленного риска, а, напротив, попытки сыграть слишком «безопасно». Выбирать лечение наугад было риском, при котором ошибочное решение означало смерть пациентки. Мы часто встаем перед подобным выбором, и все мы знаем, что риск и ответственность – это часть нашей профессии. Однако это легко говорить, стоя здесь на кафедре, но трудно так поступать, когда у тебя на руках погибает человек и между ним и смертью стоит только твое решение. Меня поймет любой, кто отказывался в подобной ситуации.
Это был меткий удар, потому что кроме него самого в комиссию не входило ни единого врача, который занимался бы клинической медициной, ни одного, кто лечил бы больных.
- Попытка избежать риска оказалась непоправимой, преступной оплошностью, - он не смотрел на Хауса, он вообще ни на кого не смотрел, - однако, продиктована она была той беспомощностью и тем отчаянием, которые всегда овладевают врачом, когда он понимает, что пациент, молодой пациент, обречен.
Он все же поднял взгляд и встретился глазами с Магнер.
- Что же касается действий хирурга, то, хоть я и не вижу других вариантов в заданных условиях, но не могу не сказать, что все мы всегда можем найти причины, почему в катастрофе виноват кто-то другой. Не реаниматологи, а хирурги, не хирурги, а терапевты, не терапевты, а приемный покой, не приемный покой – так «скорая помощь». Чистка своей статистки – это все та же попытка играть безопасно. Однако чужая вина не дает морального права складывать ответственность с себя.
Уилсон понял, что напрочь забыл следующий абзац, не помнил даже слов, с которых тот должен был начинаться, в голове была такая гулкая пустота, какая бывает только, когда вдруг останавливаешься посередине заученной речи и теряешь мысль. Однако речь его была определенно не заучена. Да и, в конце концов, вряд ли он мог сказать что-то большее.
- Вполне удовлетворительно, - отозвался председатель, - спасибо, доктор. Коллеги, комиссия будет совещаться.




Глава 8.

Магнер вполголоса переговаривалась с патологоанатомом Пристон Плейнсборо, склонившись над каким-то листком бумаги, который тот держал в руках. Внезапно, словно почувствовав взгляд Хауса, она резко вскинула голову, и глаза их встретились на секунду перед тем, как женщина машинально заправила прядь волос за ухо и снова опустила голову.
Когда их пригласили назад, сообщив, что комиссия закончила, Хаус, зашедший первым, заметил, что количество зрителей изрядно поредело – врачи разошлись по своим делам. Он запретил себе думать, хороший это признак или плохой, равно как и не стал смотреть на Уилсона, опасаясь прочитать решение по его лицу. Хаус не видел причин, почему бы не потянуть немного агонию – она, в конце концов, хоть и стадия умирания, но еще не смерть.
Председатель поднялся со своего места, в руках у него были бумаги отчета комиссии, однако, подождав, пока в зале все затихнут, он положил их на стол и даже придавил слегка микрофоном.
- Коллеги, прежде чем огласить решение комиссии, я бы хотел сказать несколько слов. Доктор Уилсон очень хорошо говорил об ответственности. Сейчас современная наука дает нам столько способов проверить свой диагноз, перестраховаться – это прекрасно, но только до тех пор, пока из-за этого врач не начинает пытаться избежать риска. Потому что мы не имеем на это права – и медицина не прощает таких попыток. Доктор Хаус, я прекрасно знаю, что вас нельзя обвинить в неумении идти на риск, но бесконечно рисковать в вещах, где без этого можно было обойтись, с тем, чтобы не решиться рискнуть там, где это было необходимо, … - он замялся, подбирая слова и, едва заметно поведя широкими плечами, продолжил: - как минимум, глупо. Доктора, я провел множество комиссий – некоторые меня злили, некоторые расстраивали, – но сегодня мне впервые было так противно председательствовать. Хирург своей бескомпромиссностью доводит до того, что диагност вынужден идти на подлог. Диагност своим поведением заставляет хирурга оперировать практически вслепую… Коллеги, жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни. Давайте же будем достойны тех строчек, которые мы пишем. Вы хотите что-то добавить?..
Последняя его фраза была адресована Хаусу, подтянувшему к себе микрофон.
- Да, я хотел заметить, что предпочел бы прочитать это все в ваших мемуарах.
Агонизировать слишком долго все-таки не хотелось.
Хазе смерил его долгим взглядом и после паузы заговорил снова.
- Коллеги, проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла свое решение. Вины доктора Магнер в произошедшем комиссия не видит, считает эпизод трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Смерть пациентки на операционном столе заносится в рейтинг хирурга. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Магнер. Комиссия рассматривает действия доктора Хауса как преступную халатность и выносит строгий выговор с занесением в личное дело. Доктор Хаус снимается с должности ответственного врача на ближайшие шесть месяцев. В случае каких-либо взысканий за этот период вопрос о дальнейших мерах будет решаться администрацией больницы. В случае получения во время практики повторного строгого выговора, доктор Хаус будет лишен медицинской лицензии без права ее восстановления. Комиссия благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.

Магнер и Хаус, пробывшие вынужденно большую часть комиссии вместе, не успели еще ни разойтись, ни даже поругаться, когда к ним подошел Уилсон. От взгляда его не укрылось, что они оба чуть повернулись к нему, одновременно и приветствуя, и отгораживаясь слегка друг от друга.
Холл шумел и гудел, словно трансформаторная будка – врачи обсуждали и переговаривались о результатах комиссии. Все понимали, что взять напечатанный анализ, разжиться ручкой и подписать лишнюю единицу уж никак нельзя по простой халатности. Однако же они все слышали, как комиссия расценила этот эпизод именно так, понимали, почему было сказано именно так, и почему так и следовало бы сделать. Однако в любом случае им было, о чем посплетничать.
В стороне от толпы, практически в коридоре уже, сидела миссис Уэлш, враз уменьшившаяся и сгорбившаяся. В простом черном платье она удивительно органично смотрелась на фоне больничной стены, и вместо того, чтобы выделяться темным пятном, незаметно сливалась с окружающей средой, словно тоже была ее частью, вместе с обдирающим бестеневым светом, светлыми стенами, окнами без занавесок, полом, намытом дезинфектантами и истоптанным сотнями ног. Взгляды врачей скользили по ней, не задерживаясь, как будто мозг вообще не идентифицировал эту женщину как живой объект. История болезни покойной уже продвигалась в сторону архива, и врачебного запала присутствующих осталось только-только на то, чтобы последний раз перемыть кости участникам комиссии перед тем, как разойтись по своим новогодним делам. В этом разговоре места для существования такого феномена как миссис Уэлш уже не было. Ну, или, по меньшей мере, не было ни для кого кроме тех, кто не имел еще права ее не замечать.
- Мне в любом случае придется к ней подойти, - заметила Магнер, ни на кого не глядя, - и попытаться объяснить…
Она тряхнула слегка головой, видимо, откидывая мысль подождать, и направилась к сидящей женщине. Уилсон молча поймал взгляд Хауса, и они просто смотрели друг на друга с несколько секунд, не говоря ни слова. В следующее мгновенье Магнер ощутила, как ее сильно дернули за локоть, поймав, словно на крючок, тростью.
- Не лезь не в свое дело, - любезно порекомендовал ей Хаус и сам направился к миссис Уэлш.
Магнер утомленно закрыла глаза, а когда подняла веки, то увидела, разумеется, Уилсона.
- До сих пор не верю, что все закончилось, - сказала она. Из ее тона вымело всю напористость, вместе с эмоциями. Голос звучал только бесконечно устало.
Уилсон слабо улыбнулся.
- Я сегодня впервые за все это время буду спокойно спать. Ну, или, по меньшей мере, попытаюсь.
Беспокойство о неслучившемся – черта чисто человеческая и повсеместно распространенная, поэтому Уилсон подозревал, что мысль о том, как Хауса могли отдать под суд или лишить лицензии, будет скалиться на него из темноты спальни этой ночью.
Но возможно, ощущением горячего чужого тела под боком эту мысль удастся изгнать.
Что увидит в ночном беспокойстве Хаус? Мысль о том, что биопсию можно было бы сделать сразу при поступлении, если бы герпес обнаружили вовремя?
- Я не стану извиняться перед ним, - заявила вдруг хирург, и хотя взгляд ее, обращенный на Уилсона, был почти молящим, словно она ожидала какого-то решения от него, но в голосе-таки прорезался вызов. – Я хочу просто уехать домой. Хорошо?
- Господи, ну конечно. Хаус уже забыл о твоем существовании, Камала. Постарайся отдохнуть.
Она кивнула и, покопавшись в кармане, достала слегка смятую бумагу.
- Результаты биопсии пришли. Репликации вируса герпеса не обнаружено. Это была аутоиммунная атака. Скажи ему, что он все равно ничего не смог бы сделать. Это все не имело никакого значения. Бессмысленная биопсия, бессмысленная смерть на столе, да и комиссия...
Уилсон был бы рад сказать что-нибудь, чтобы поднять ей настроение, но прощаясь, прикинул про себя, будет ли Камала думать, что один миллиметр вправо или влево – и игла прошла бы мимо сосуда среднего калибра? По всему выходило, что будет, и Джеймс искренне пожелал ей удачи.
Хаус все еще сидел рядом с миссис Уэлш, которая слушала его, но едва ли слышала – неподвижная, безмолвная с пересохшими красными глазами и неестественно прямой спиной. На мгновенье Хаус оглянулся на Уилсона, и тот понял, что пора вмешаться – это был взгляд утопающего.
Он подошел и мягко похлопал Хауса по плечу.
- Купи себе кофе. Я сейчас.
Хаус послушно встал, позволив Уилсону занять свое место, и даже сделал пару шагов к автомату, когда миссис Уэлш вдруг внезапно коротко и бурно разрыдалась. Это длилось едва ли мгновенье, а потом она вытерла глаза носовым платком поглаживающего ее по плечу Уилсона, энергично встала, подошла к Хаусу и даже честно попыталась улыбнуться сквозь слезы.
- Спасибо вам за все, доктор.
Губы, коснувшиеся его колючей щеки, были мокрыми.
Миссис Уэлщ ушла, и Хаус обернулся к подошедшему Уилсону.
- Как ты это делаешь?
- Дар Божий, - ответил тот, пожимая плечами.
Хаус выглядел измотанным, постаревшим и таким насквозь больным, что Уилсону захотелось на мгновенье нарушить все их эмбарго и обнять его прямо в больничном холле.
Однако тут Хаус слегка склонил голову к плечу и сказал, указывая на препарат с заспиртованным мозгом на стенде:
- Смотри-ка, Гарсия забыла. Надо ей отдать, а то как она за руль сядет?
Уилсон покачал головой, а Хаус изо всех сил стиснул зубы, ожидая пока рассеется немного темнота в глазах от нестерпимой боли.
*
Уилсон прошел прямо в спальню и начал раздеваться, не чувствуя в себе достаточно сил ни для того, чтобы приготовить обед, ни для того, чтобы его заказать, ни для того даже, чтобы его съесть.
- Пива? – спросил Хаус, не зашедший почему-то за ним, а стоявший в гостиной, вцепившись одной рукой в обивку дивана, а второй – в трость.
Уилсон дернул плечом.
- Давай, - равнодушно ответил он, решив, что сегодня можно и выпить в постели. Все равно другого новогоднего праздника не предусматривалось.
Автоответчик, однако, не мигал сообщениями на все лады, и Уилсон без особого удивления увидел, что Хаус его просто выключил.

Хаус, стиснув зубы, прошел-таки через гостиную довольно ровно, надеясь, что Уилсону ничего не бросится в глаза, а на кухне, уже прикрыв за собой дверь, рухнул на стул, почти задыхаясь от боли, зажмурился, ожидая, когда же она хоть чуть-чуть отпустит. Боль замерла на секунду на том же уровне, а потом неторопливо, но неукротимо стала нарастать. Хаус прислонился лбом к столешнице, сгибаясь практически пополам. Рука словно по собственной воле полезла в карман и достала распечатанную баночку викодина. Хаус посмотрел на нее сквозь полуоткрытые мокрые ресницы, слабо дернул уголком рта, не одобряя и не осуждая себя. Надавил подушечкой большого пальца на крышку, как делал тысячи раз, высыпал две таблетки на ладонь, закинул в рот и проглотил. Сглотнуть пришлось несколько раз, прежде чем горло, словно стиснутое чужой рукой, немного расслабилось и позволило протолкнуть таблетки внутрь.
Его вставило, как бывает только с наркоманом после долгой ремиссии. Ощущение было подобно горячему удару в солнечное сплетение, этакому безболезненному заряду дроби в упор, разлетевшемуся влажным, неприятным жаром по всему телу.
А через мгновенье все схлынуло вместе с болью.
Он встал, достал из холодильника две банки пива, откупорил, приготовил все, что нужно и понес Уилсону.

- Все в порядке? Где ты там пропал? – полюбопытствовал Уилсон, беря пиво из его рук.
В банке что-то зазвенело, и Уилсон подозрительно встряхнул ее еще раз.
- Что за черт?
- Отрезанное ухо Ван Гога нашлось? – предположил Хаус, делая глоток из своей банки.
Уилсон хмыкнул недоверчиво и отпил.
Пиво было отличное, но насладиться ему толком не дали, потянув для поцелуя.
Хаус был очень-очень горячим и расслабленным, и это был совсем неплохой способ сбросить адреналин, если уж подумать, так что Уилсон отправил, недолго думая, банку на тумбочку.
Что-то снова зазвенело.
Поцелуи Уилсона оставались нежными и сладкими, но руки сжимали тело Хауса грубо, почти впиваясь в кожу, словно тот хотел ускользнуть. Было что-то исступленное в том, как Уилсон наваливался на него, задирал футболку, скользил под ткань мягкими теплыми ладонями, гладил, стискивал, потирал – и трогал-трогал-трогал, как будто впитывая их близость, их любовь прямо через кожу.
Хаус закрыл глаза и поплыл. Наркотические волны пополам с на пробу покусывающей болью уносили его, туманя разум, а крупные уверенные руки Уилсона слегка покачивали. На какой-то момент Хаус весьма отчетливо ощутил себя лодкой и лениво подумал, что, кажется, пора пугаться. Он выбирал викодин из препаратов гидрокодонового ряда в свое время как раз за то, что тот помогал сохранять разум ясным, такая реакция была ненормальной даже после долгого перерыва. Впрочем, на пару мгновений он даже сумел обмануть себя тем, что это не наркотик, а унявшаяся боль вместе с сексуальным возбуждением так действуют на него. А потом и эти мысли унесло зеленоватыми волнами, и Хаус понял, что оседлал цунами – то самое, которое мнимо безопасно катится по морю с тем, чтобы у берега взбрыкнуть и сожрать все кругом. Уилсон тихо постанывал сквозь поцелуи, горячечно ловя его губы, выпивая дыхание, шипя от уколов щетины и, кажется, распаляясь от них еще больше. Хаус послушно раздвинул под ним ноги, вцепился в плечи пальцами, хватаясь, не лаская. Глаза у него были закрыты, и весь он как будто таял, распластываясь под Уилсоном.
Что-то было не так.
Похотливое марево, мутившее Уилсону голову, слегка рассеялось, и ему стало неловко за свою жадность. Их секс был прекрасен, но состояние здоровья Хауса не особо позволяло страстные грубости в постели, и Уилсону казалось, что он давно научился всегда вести себя правильно. Он отстранился, и пальцы Хауса впились в кожу еще крепче.
- Прости. Тебе больно?
- Нет, - тут же отозвался Хаус, не открывая глаз. – Мне не больно. Продолжай.
Уилсон знал все выражения его лица от вдохновения до отчаяния. Знал, куда смотреть, чтобы уловить даже минимальный отсвет боли, жестко изламывающий уголок рта и собирающий складочку между бровей. Сейчас лицо Хауса было полностью расслаблено, как давно не бывало даже во сне. На самом деле у Уилсона была только одна ассоциация с таким выражением лица, причем из тех, что заставляет вздрогнуть.
Что-то шло совсем не так.
Он сдвинул бедра Хауса и, сказав сжать крепче, ткнулся горячим членом между ними, провел рукой по завиткам седоватых волос, сбегающим вниз от пупка, и обхватил влажную плоть. Хаус мотнул головой, неясно протестуя, и снова раздвинул ноги, заводя здоровую на бедра Уилсона прижимая его к себе.
- Перевернись, - только и вымолвил Уилсон, лаская его пальцами.
- Нет. Я хочу так.
- Ты завтра встать не сможешь.
- Я вообще не собираюсь вставать.
Было в этом во всем что-то ну совсем неправильное.
Глаза Хауса оставались крепко сомкнутыми, лицо без единого проблеска какого-либо выражения, не тронутое даже подступающим экстазом, руки скользнули по плечам Уилсона и упали на простыню. Если бы его тело не отвечало: жадно сжимаясь в ответ на проникновение, подаваясь бедрами к каждому толчку, снова и снова ища соприкосновения – Уилсон был бы готов поклясться, что Хаус просто без сознания.
Уилсон в последний момент не выдержал и окончательно вжал Хауса в простыни, вбиваясь в него в последних толчках. Он еще попытался удержаться на руках, чтобы хотя бы не рухнуть на Хауса, когда по телу того прошла долгая, тягучая волна дрожи и он конвульсивно откинул голову. Уилсон упал рядом с ним на сбившиеся подушки.
По лицу Хауса из-под сомкнутых век текли мутные капли, и хотя Уилсон подозревал, что это скорее пот, а не слезы, его неясное беспокойство переросло в испуг.
- Ты что? Хаус? Ты что? – быстро спросил он, гладя его по щекам, слабыми непослушными после оргазма пальцами стирая влажные дорожки.
Сухие губы Хауса дрожали, когда он лихорадочно целовал руки Уилсона, беспрестанно шепча то его имя, то фамилию.
- Тебе больно? – поцеловав его в лоб, словно проверяя температуру, спросил Уилсон, готовый идти за капсаицином, за спазмолитиками, за шприцами для футлярной анестезии.
- Мне не больно, - честно ответил Хаус, открывая светлые, ясные глаза.
И вместо радости Уилсон вдруг ощутил, как его кольнуло странной мыслью: а почему, собственно говоря, ему не больно? Было в ней что-то невыразимо жуткое, даже дрожь по спине прошла.
- Воды тебе принести? – просто чтобы отвлечься, спросил он.
Хаус кивнул и тут же вцепился в руку попытавшегося подняться Уилсона с такой силой, что тот зашипел сквозь зубы от боли.
- Ты куда это?
- А как я иначе воды принесу? – отозвался Уилсон, высвобождаясь и потирая следы от пальцев, оставшиеся на коже.
- Тогда не надо воды. Останься.
- Ох, Хаус… - выдохнул Уилсон, ложась назад, и взял с тумбочки свое недопитое пиво, давая устроившемуся рядом Хаусу глотнуть.
В банке опять зазвенело.
Какое-то время они просто полежали рядом. Уилсон лениво думал, что надо-таки встать и найти какой-нибудь ресторан, который согласится приготовить и прислать на дом ужин в новогодний вечер, потому что есть хотелось все сильнее.
- На счет того… моего предложения… по поводу муниципалитета, - сказал Уилсон вслух, - можешь не волноваться, раз уж надобность в этом отпала, я больше на твою свободу не покушаюсь. Просто забудем об этом, да?
Хаус посмотрел на него очень внимательно и покачал головой.
- Уилсон, ты меня кинуть решил, что ли?
- Я… Что?
- Почему остальные твои пассии получили медовый месяц в какой-нибудь обители греха, а я нет? Если у меня член вместо вагины, мне что, и медовый месяц не положен?
Уилсон почесал голову, почти неосознанно, пытаясь привести мысли в порядок.
- Медовый месяц прилагается только к свадьбе, - наконец, осторожно ответил он.
Хаус картинно вздохнул.
- Ну, я готов чем-то пожертвовать. Хочу в Лас-Вегас.
- Ты сказал, что не хочешь вступать со мной в брак!
- Неправда, - покачал головой Хаус. – Я сказал, что твое предложение неприемлемо, но не говорил, что я этого не хочу.
Уилсон сдался.
- Я не понимаю.
Хаус закатил глаза, призывая высшие силы в свидетели, что он старался быть терпеливым, а потом развернулся, достал из верхнего ящика тумбочки со своей стороны лист бумаги сложенный пополам.
Уилсон развернул его и прочел, что 7 января их ждут в местном муниципалитете для заключения акта о гражданском союзе. Несколько сухих строчек ему пришлось перечесть четырежды.
- Тебе не нравится четвертое число? – наконец, слабо спросил он.
- Мне не нравится быть четвертым, - напрямик отозвался Хаус.
- Мне сделать операцию по восстановлению девственности?
- Просто приди и подпиши эти гребанные бумаги там, где они покажут.
- И ты первый, кто женится на мне, - сказал Уилсон, все еще, кажется, не до конца осознавая случившееся.
Хаус кивнул.
- Что тут скажешь? Люблю быть первым.
Уилсон откинулся на подушки, глядя прямо перед собой.
- Надо подумать, кого пригласить, - наконец, выговорил он.
- Я уже всех пригласил. Я отправил утром е-мейлы и позвонил твоим родителям. Они, правда, сказали, что не могут ездить в наше захолустье каждый раз, когда тебе придет в голову жениться, но я их успокоил, объяснив, что этот раз точно будет последним. Я не собираюсь сходить с ума, если ты вдруг увлечешься кем-нибудь еще, Уилсон. Просто покажи мне этого человека заранее, чтобы я убил эту суку до того, как между вами что-то будет.
И вот тут Уилсон, наконец, рассмеялся, и, продолжая улыбаться просто от избытка радости, допил свое пиво, и…
- Это кольцо, да? Это кольцо там звенит?
- Ну… да. Оно особенное. На него рыболовные крючки припаяны: одеть можно, снять – только вместе с пальцем.
- Чудесно, - все еще посмеиваясь, Уилсон посмотрел на свою банку. – А как его вытащить оттуда?
- Над этим я еще раздумываю, - признал Хаус.
Уилсон никак не мог перестать улыбаться.
- Ну, сообщи, когда придумаешь.
Он взял с тумбочки телефон.
- Поищу, где еще удастся заказать столик. Твое первенство надо отпраздновать.
- Ну, на самом деле, - с показным равнодушием заметил Хаус, - мое первенство будет только в том, случае, если ты согласишься, а ты пока ничего не сказал.
Уилсон посмотрел на него.
- Я не думал, что мне надо говорить что-то. Конечно, я согласен. И… Хаус, тебе не обязательно было припаивать крючки на кольцо. Я его и так никогда не хотел бы снимать.
Он снова отвернулся к телефону, и Хаус понял, что добрался до того самого момента, когда цунами должно погрести все вокруг под тоннами воды.
Он встал с кровати, игнорируя удивленный взгляд Уилсона, и кинулся в туалет с максимально возможной скоростью. Рука скользнула по бортику раковины, когда он уцепился за нее, и послышался небезопасный треск. Больная нога подрагивала, Хаус опустился на колени и сунул пальцы в рот. Нёбо под прикосновением показалось очень гладким и очень горячим, мышцы глотки неприятно дернулись, во рту появился какой-то синтетический привкус. Хаус подвигал слегка пальцами, пытаясь пробудить глоточный рефлекс и наконец, после пары пробных спазмов его выломало судорожным рвотным позывом. Он поспешно убрал пальцы, пока его выворачивало наизнанку. Наконец, желудок успокоился, и Хаус выпрямился, все тело охватило страшной слабостью.
- И что значит это представление «два пальца в рот»? – спросил Уилсон, стоящий в дверях.
Хаус, не оборачиваясь, сплюнул тягучей слюной, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел в унитаз. В лужице желтоватой желудочной жидкости лежали две белые таблетки.
Уилсон посмотрел, как Хаус спускает воду, и неловко пытается поменять позу. Его кожа блестела от выступившей испарины, и он слегка дрожал в ознобе. Мягкий член безвольно мотнулся и склонился на покалеченное бедро.
Уилсон кинул Хаусу его джинсы, и тот, морщась от боли, залез в них, а потом уселся поудобнее на полу, прислонившись спиной к ванне. Уилсон, помедлив, опустился рядом.
Хаус залез в карман джинсов, вытащил рыжую баночку и отдал Уилсону.
- На. Забери. Не могу больше.
Уилсон долго молчал, губы у него подрагивали, а потом он спрятал викодин и обнял Хауса за горячие мокрые плечи.
- Мы вернемся в клинику, - сказал он. – В этом нет ничего страшного, Хаус. Пройдешь еще один курс. Тебе станет легче. Я буду рядом. Я всегда буду рядом.
- Ну конечно, ты будешь счастлив увидеть снова Эшвеге, - пробормотал Хаус, не открывая глаз и крепче прижимаясь к Уилсону. – Перед ним даже ты выглядишь мужественным.
- Хаус, - отозвался Уилсон с непередаваемым выражением в голосе, - как ты считаешь, что я сейчас делаю?
- Пытаешься меня поддержать?
- Правильно. А что ты сейчас делаешь?
- Издеваюсь над тобой за это?
- Хаус, ты козел.
- Да, я в курсе, - согласился Хаус.
Уилсон прижал его к себе еще крепче, почувствовал, как Хаус ищет рукой его пальцы, и уголки его губ приподнялись.
- Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо.
И в его словах звучали такая уверенность и такая сила, что Хаус заставил себя улыбнуться.
- Да, - ответил он. – Да.

Конец 6ой части.


Глава 9. Эпикриз.

Выписной эпикриз

Грегори Хаус, 46 лет, поступил в стационар 10 января 200* года, на повторную плановую добровольную госпитализацию в связи с возобновлением болей психического генеза после частичной ампутации мышц бедра. В анамнезе многолетняя гидрокодоновая зависимость. Ремиссия 6 месяцев.
Госпитализирован на наркологическое отделение №5.
Медицинским представителем является Джеймс Уилсон (гражданский партнер).
Сопутствующие заболевания: в анамнезе непроникающий инфаркт миокарда, острая почечная недостаточность.
Проведено полное клинико-лабораторное обследование.
Повторное образование контрактуры мышц бедра не выявлено. На ЭЭГ от 15 января патологическая болевая дуга не определяется.
Проведен курс физиотерапии, психотерапии.
16 января начат профилактический курс лечения антиконвульсантами, продолжался в течение двух недель. На фоне проводимой терапии больной отмечает улучшение, ослабление болей. Ремиссия сохраняется.
Соматическое состояние в норме, нервно-психологическое состояние неустойчивое, мотивация относительно устойчивая.
Рекомендации даны. Больной выписан под наблюдение психотерапевта 10 февраля 200* года.
Прогноз: на жизнь – благоприятный
на социальную активность – относительно благоприятный
на стойкую ремиссию – относительно благоприятный.

Эшвеге Р. (подпись)

10.02.0*

***
Жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни.
Доктор Хазе



Конец цикла.


От автора:
Я была очень рада работать над этим циклом и заканчивать его мне тоже приятно. Наверное, это и есть счастье. Я хочу поблагодарить всех, кто читал эту работу, кому она нравилась и кому она не нравилась. Если у вас есть, что сказать по этому поводу, то сейчас самое время)))

Кроме того, я хотела бы, наконец, отдать старый должок и ответить на вопрос, который в разных вариантах так или иначе всплывал в дискуссиях и на который мне приходилось отшучиваться. Звезды сложились так, что из всего сериала я смотрела две с половиной минуты, какой-то средней серии среднего сезона, причем за это время Хаус не произнес ни единого слова. Я прошу прощения у тех,кому тянула с ответом.

С наступающими праздниками!
20.12.12

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"