Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

След Цербера

Автор: Sectumsempra
Бета:нет
Рейтинг:R
Пейринг:Уотсон/ Холмс
Жанр:Detective, Drama
Отказ:Все права у сэра Артура
Цикл:Неизвестные записки доктора Уотсона [7]
Фандом:Шерлок Холмс
Аннотация:Саммари: «Весной 1897 года железное здоровье Холмса несколько пошатнулось от
тяжелой, напряженной работы, тем более, что сам он совершенно не щадил
себя». Приквел к рассказу Дойла «Дьяволова нога».
Примечание: Фик написан для "Большой Игры Шерлока Холмса" на Slash World форуме
Комментарии:
Каталог:нет
Предупреждения:смерть персонажа, слэш, суицид
Статус:Закончен
Выложен:2011-06-15 18:58:26 (последнее обновление: 2011.06.15 18:58:22)
  просмотреть/оставить комментарии


Глава 1.


Весной 1897 года железное здоровье Холмса несколько пошатнулось от тяжелой, напряженной работы, тем более, что сам он совершенно не щадил себя. В марте месяце доктор Мур Эгер с Харли-стрит, который познакомился с Холмсом при самых драматических обстоятельствах, о чем я расскажу как-нибудь в другой раз, категорически заявил, что знаменитому сыщику необходимо временно оставить всякую работу и как следует отдохнуть, если он не хочет окончательно подорвать свое здоровье. Холмс отнесся к этому равнодушно, ибо умственная его деятельность совершенно не зависела от физического состояния, но когда врач пригрозил, что Холмс вообще не сможет работать, это убедило его наконец сменить обстановку. И вот ранней весной того года мы с ним поселились в загородном домике близ бухты Полду на крайней оконечности Корнуэльского полуострова.

«Дьяволова нога»




— 1—

Корнуолл



Небольшой коттедж сиял выбеленными стенками на ярком весеннем солнце. Зелёные ставни были распахнуты, и дом будто с некоторым удивлением смотрел с возвышения на залив, который сейчас не выглядел таким уж зловещим.

Мы вошли в дом, осмотрели его — вернее, я осмотрел, ведя последние переговоры с хозяйкой, живущей в деревушке. Я желал для своего друга и пациента уединения, поэтому мы договорились, что хозяйка с дочерью станут приезжать после полудня на своей двуколке, которой почтенная женщина умело правила, привозить еду, прибираться, пока мы гуляем, а потом отправляться восвояси, оставляя нас одних. Мы вполне могли позаботиться о себе в оставшееся время.

Коттедж когда-то, вероятно, принадлежал семье. На втором этаже было две спальни — одна явно супружеская, с широкой кроватью. Соседняя же предназначалась для гостя. Я скромно занял гостевую, тем более что собирался в ней не спать, а только создавать видимость. Не мог же я оставить по ночам своего больного в одиночестве?

Пока я беседовал с хозяйкой, осматривал дом, Холмс сидел в маленькой гостиной, нахохлившись, как старая ворона на суку. Потом хозяйка уехала в деревню, обещав сегодня вернуться к вечеру с обедом. Мы, собственно, были неголодны, а перекусить в доме бы нашлось чем.

— Эта добрая женщина уехала? — спросил Холмс, когда я вернулся к нему.

— Уехала.

— Слава богу, — вздохнул он с таким скорбным выражением лица, что я не удержался от смешка. Холмс сейчас откровенно играл на публику, изображая страдальца. Только он, кажется, может, болея, переигрывать, пытаясь пародировать больного. Впору окончательно запутаться с ним.

— Идёмте на воздух.

— Нет...

— Не капризничайте, идёмте на море взглянем.

«Если я умру, — говорил его взгляд, — моя смерть будет на вашей совести». Пришлось поощрить. Наклонившись, я погладил его щёки ладонями и поцеловал его. Холмс на мгновение скинул с себя маску, показав истинно больной взгляд, исполненный при этом полного доверия, и у меня сжалось сердце.

Мы вышли в маленький садик. Холмс категорически отказался выходить за калитку и уселся на скамью, выкрашенную такой же зелёной краской, что и ставни дома.

— У меня кружится голова, — пожаловался он. — Это, наверное, от свежего воздуха.

— Вполне возможно, — ответил я, садясь рядом.

Он опустил голову мне на плечо.

— Это всё пройдёт, не переживайте, — сказал я.

— Вы слышите, как оно шумит? — спросил он вдруг. — Как будто дышит. Хотя, конечно, это так избито...

— Слышу, — кивнул я. — Могу сказать как врач: у него очень здоровое дыхание.

Холмс чуть слышно усмехнулся.



— 2 —

Февраль 1897 года



За свою жизнь я повидал много смертей — такова специфика моей профессии. Говорят, что у врачей вырабатывается некий защитный механизм — иначе просто не выжить. У меня он тоже выработался со временем, а уж Афганистан был хорошей школой. Помогая Холмсу в его расследованиях, я насмотрелся ещё и на всевозможные лики насильственной смерти, и, вернувшись к основной профессии, порой невольно чувствовал некое облегчение, видя обычное человеческое страдание, а не плоды людской жестокости и безумия.

Вероятно, у Холмса тоже был свой механизм. По крайней мере, труп в анатомичке и труп, лежащий посреди нарядной гостиной или в грязной подворотне, рассматривались им с одинаково отстранённым интересом. Я прекрасно понимал, что для его работы гораздо лучше испытывать равнодушие препаратора, иначе эмоции захлестнут и будет уже не до умозаключений. Но всё же и он порой терпел неудачу и терял клиентов — тогда, бывало, выдержка изменяла ему. Некоторые подобные случаи я описал в своих заметках — взять, например, дело с пляшущими человечками или странное происшествие с апельсиновыми зёрнышками. В такие моменты Холмс ещё больше концентрировал все силы, чтобы покарать убийцу или обелить доброе имя несчастного.

Было у Холмса ещё одно правило: он никогда не брался за безнадёжные дела. Но миссис Креймер оказалась очень обаятельной женщиной. Обаятельной и беззащитной — такой типаж любого мужчину заставит дрогнуть и пробудит в нём рыцарские инстинкты.

Если бы речь шла только о её семейной репутации, Холмс бы за дело не взялся. Особенно в то время, когда два других срочных расследования заставляли просто разрываться на части и мечтать ещё хотя бы о десяти часах в сутках. Но Элин Креймер очень любила мужа, простого коммивояжёра, малого нескладного и похожего на рыхлого охотничьего пса с вечно унылым взглядом. Что-то она в нём, видимо, нашла. К сожалению, несчастная женщина, совершенно убитая горем, не догадалась обратиться к Холмсу раньше, когда её мужа только арестовали. Слишком наивная, она никогда не сталкивалась ни с полицией во всей её красе, ни с нашей судебной системой.

Миссис Креймер проживала в Стейнинге, по соседству со своей тёткой — престарелой вдовой, миссис Сайз. Тугой кошелёк старушки уже давно был отписан по завещанию любимой племяннице, и, кажется, все соседи об этом знали. Между женщинами существовал только один камень преткновения — бедняга-коммивояжёр, который миссис Сайз очень не нравился. Не такого мужа она бы хотела для своей единственной родственницы, но вдове хватало ума не препятствовать, не грозить переписать завещание. Оставалось изредка утешаться перемалыванием Креймеру косточек, сидя за чашкой чая у какой-нибудь соседки.

Дела Джозефа Креймера шли вполне успешно, зарабатывал он неплохо, тем более что вёл трезвую и умеренную жизнь. Будучи единственным сыном немецких эмигрантов, он ещё не растерял присущие этой нации педантичность и аккуратность. Но был он не местный, не свой. Как говорится, малый-то неплохой, но что-то в нём не так. И вот этого «не так» вполне хватило, чтобы сделать Креймера единственным подозреваемым в деле об убийстве миссис Сайз. Там хватало косвенных улик, но будь коммивояжёр «своим», соседи бы, наверняка, давали иные показания, памятуя о добрых пинтах, пропущенных за компанию в пабе.

В тот злополучный день миссис Сайз ждала на ужин супругов Креймер, но Элин почувствовала себя плохо — разыгралась мигрень, поэтому в записке она извинилась перед тёткой за испорченный вечер, не слишком веря, что та расстроится, если не повидает мистера Креймера. Однако миссис Сайз в ответе настояла, чтобы мистер Креймер навестил её. Элин решила, что это хороший знак — тётка хочет помириться, и послала мужа к ней. Как показал мистер Креймер на дознании, вечер прошёл в целом неплохо, и миссис Сайз держалась с ним даже слишком любезно. Через час после ухода гостя старушка отошла ко сну. Вскоре компаньонку и служанку разбудил колокольчик. Миссис Сайз в испуге жаловалась на всё усиливавшуюся тошноту, жжение во рту и онемение языка, ей было тяжело сглатывать слюну, которая уже текла изо рта несчастной. Служанку тут же послали за врачом, пока компаньонка и кухарка пытались помочь, промывая миссис Сайз желудок, так как налицо были все признаки отравления. Когда врач прибыл, у старушки уже начались судороги и вскоре она скончалась. Я внимательно изучал медицинский отчёт — доктор отмечал пароксизмальную тахикардию, не говоря уже о довольно неприятных симптомах, связанных с испражнениями. Одним словом, общая картина намекала на отравление растительным алкалоидом.

Разумеется, первым делом подозрение пало именно на Креймера. У него имелся повод, кроме того, служанка показала, что миссис Сайз отлучалась из-за стола и гость некоторое время находился в комнате один, без свидетелей. Мистер Креймер часто бывал в разъездах и мог достать яд, спрятав его до поры. Одним словом, на шее коммивояжёра вполне очевидно затягивалась петля.

Полиция подозревала также и миссис Креймер в соучастии: мигрень — это ведь такое ненадёжное алиби. Но вот тут соседи встали на её защиту. А компаньонка покойной, миссис Стокнер, дала очень чёткие показания о том, как миссис Сайз получила от племянницы записку с извинениями и сама решила пригласить Креймера, хотя могла этого и не делать. Ответное послание она писала на глазах у компаньонки, а та потом посылала с запиской служанку. Всё выглядело так, словно коммивояжёр внезапно решился на убийство. Даже я, не особо блиставший силой логики, видел тут некоторые дыры в рассуждениях полиции.


Это был один из немногих случаев, когда Холмс не просил меня о помощи, а я, понимая, насколько серьёзно обстоит дело, не напрашивался. С момента обращения к нам миссис Креймер прошло трое суток, и я практически не видел Холмса дома, когда вечером к нам в квартиру пожаловал Лестрейд.

— Здравствуйте, доктор. Мистер Холмс, как я понимаю, отсутствует? — спросил он.

— Добрый вечер, инспектор. Вы правы, его нет.

— Он, как я слышал, взялся за дело Креймера. Это правда?

Лестрейд отказался присесть, сославшись на то, что занят и заглянул на минуту.

— Да, это правда, — отрицать нужды не было.

— Поговорите с ним, доктор Уотсон. Убедите его отказаться. Креймеру он не поможет, только раздует дело. И проиграет. Наверняка. Зачем ему такой удар по репутации?

— Меньше всего при расследовании мистер Холмс заботится о своей репутации — вы это знаете, инспектор. Но я передам ему ваши слова.

Засим мы распрощались. Я обещал Лестрейду поговорить с моим другом, но был вовсе не уверен, что тот захочет обсуждать со мной это дело. Я был не уверен даже, появится ли он сегодня дома.

Но очень поздно он всё же вернулся — совершенно измученный. Стоило предположить, что по давней своей привычке он почти не ел нормально эти три дня. В такой поздний час миссис Хадсон давно спала, так что я воспользовался спиртовкой, чтобы приготовить для Холмса чай. И мне удалось уговорить его съесть пару сэндвичей, что уже явилось маленькой победой. Я думал, что Холмсу захочется спать, однако, поев, он перебрался к камину и принялся набивать трубку.

— Как там дела? — осторожно спросил я. — Есть какая-нибудь надежда?

— Вы наверняка помните убийство старика Маккарти. Когда его сын говорил чистую правду, это только убеждало следствие, что он убийца. Боюсь, что с Креймером происходит то же самое.

— Появились новые факты?

Кажется, опасения Лестрейда оправдывались.

— Он дал показания, что в тот вечер говорил с тёткой жены о деньгах, — сказал Холмс, выпуская изо рта первый клуб дыма. — Представляете? Он просил у неё взаймы и признался в этом.

— И зачем ему были нужны деньги?

— Креймер собирался открыть своё дело в паре кое с кем. От него требовалась доля в предприятии. Он просил не всю сумму, а только часть. Миссис Сайз, по его словам, обещала подумать.

— Кажется, полиция там всерьёз занималась компаньонкой. Да и вы, думаю, встречались с этой женщиной. Что она говорит? Если Креймер лжёт, и миссис Сайз отнеслась к его просьбе враждебно, это не могло не отразиться на её настроении в тот вечер.

— Хозяйка, по словам компаньонки, была задумчива и несколько рассеяна. А на другой день она собиралась встретиться со своим поверенным.

— Поди разбери теперь: то ли дать денег Креймеру, то ли лишить племянницу наследства, чтобы проклятому немцу ничего не досталось, — невесело усмехнулся я.

— Как вы понимаете, следствие склоняется ко второй версии.

— А что говорит классический принцип? — спросил я. — Кому ещё, кроме Креймера, было выгодно убить старушку?

— Теоретически его жене, конечно. Но это противоречит и здравому смыслу, и логике.

— Мне вот что непонятно в этом деле: допустим, Креймер невиновен. Но старушку кто-то ведь отравил. Ведь там налицо все признаки алкалоида.

Ничего, кроме усталости, в настроении Холмса я не видел. Усталости и разочарования.

— За те полтора дня, что я пробыл в Стейнинге, я выслушал море сплетен, и хоть бы одно рациональное зерно нашёл. Я склоняюсь к мысли, что Креймер невиновен, но тогда впору предположить наличие невидимого убийцы — пролетал мимо и подлил яду в чашку почтенной матроны.

— Или компаньонка? — предположил я.

— Она присутствовала в начале обеда, потом миссис Сайз попросила её удалиться — речь, мол, пойдёт о семейном деле. Хозяйка выходила из-за стола во время чая, что подтвердила служанка.

Если компаньонка в этот промежуток… Нет, абсурд. С чего бы Креймеру её выгораживать? Да, ситуация просто тупиковая.

— Господи, там вообще можно что-то противопоставить официальной версии? — воскликнул я, про себя думая, что инспектор прав — зря Холмс ввязался в это дело.

— Кое-что можно, если найти эксперта по ядам. Да, у меня есть некоторый опыт в их изучении, — добавил Холмс, предчувствуя возражение, — но у меня нет авторитета в судебных кругах. Я могу сколько угодно распинаться, что экспертиза там была проведена неправильно, что ни способ Стаса, ни способ Тардье применены не были.

— И вы нашли эксперта?

— И да, и нет. Я обратился к профессору Инджерсоллу, он изучил дело и отказался.

— О, нет…

— Но он порекомендовал мне своего ученика, доктора Мура Эгера, с Харли-стрит, — усмехнулся Холмс. — Видимо, не слишком любимого ученика.

— Да и адрес у него говорит скорее о доходах, чем о научных изысканиях. Вы уже связались с доктором Эгером?

— Я написал ему, отправил копии документов. Он обещал изучить их и завтра дать окончательный ответ.

— Тогда стоит отдохнуть, — решился напомнить я Холмсу о каком-никаком режиме.

— Мне нужно ещё кое-что обдумать.

— У вас есть глина, чтобы лепить кирпичи? — процитировал я его самого.

— Вы правы, — вздохнул Холмс после недолгого молчания. — Пожалуй, я последую вашему совету.



— 3—

Корнуолл



Два последующих дня Холмс ходил полусонный, вечером ложился рано, а просыпался только часам к десяти. На третий день он взял в руки скрипку и сыграл что-то меланхоличное — то был хороший знак. А после полудня он согласился наконец-то прогуляться по окрестностям. Мы изучили дорогу до деревни, потом немного прошлись по пустошам. Холмс отмалчивался, мне всё никак не удавалось вовлечь его в разговор. Потом я бросил эту затею и уставился себе под ноги, рассеянно поддевая тростью камешки.

В одном месте грунт слегка осел, и мне попался на глаза странный остроконечный осколок кремня.

— Какой занятный.

Я наклонился и поднял камень.

— Хм, — Холмс соизволил обратить внимание на мою находку. — Это не просто камень. Видите, он обработан. Это кремнёвый наконечник стрелы.

— О, так тут есть чем поживиться историку?

— Думаю, раньше тут были древние поселения. Вот, кстати, местный искатель, взгляните-ка, — Холмс указал тростью вперёд, и я увидел на приличном расстоянии от нас сидящего на корточках упитанного мужчину, который явно копался в земле, судя по движению руки. Мы направились в его сторону. Когда подошли поближе, стало ясно, что перед нами местный священник. Он только что приступил к снятию дёрна возле торчащего из земли древнего камня. Шляпу викарий нахлобучил на верхушку менгира.

Заметив нас, он вскочил на ноги с необычным для своего телосложения проворством.

— Если я не ошибаюсь, джентльмены, имею честь видеть мистера Шерлока Холмса и доктора Джона Уотсона?

— Совершенно верно, — ответил я.

— Позвольте представиться: преподобный Раундхэй, настоятель здешнего прихода.

Отправляясь с Холмсом на отдых, я надеялся, что на нашем пути не встретится никакой мрачной тайны или очередной запутанной загадки. Однако в лице симпатичного священника перед нами опять встала судьба, собственной персоной.

А началось всё с безобидной кремнёвой стрелы.



— 4—

Стейнинг



Доктор Эгер согласился выступать в суде на стороне защиты. В основном, он собирался делать упор на недобросовестность экспертизы. На встречу со специалистом по ядам Холмс пригласил и меня. Мне доктор показался слишком молодым, слишком щеголеватым, вполне соответствующим своим клиентам. Однако я навёл о нём справки среди коллег и получил много положительных отзывов. Я не мог отказать ему и в мужестве, раз он готов был рискнуть репутацией и помочь несчастному Креймеру.

Наш консультант склонялся к отравлению аконитом или другим ядом, близким по действию. Появилась маленькая надежда, потому что иные шарлатаны от медицины рекомендуют аконит как средство от невралгии и прочих заболеваний. И применять в виде настойки советуют как наружно, так и — о, ужас! — перорально. Требовалось для начала опросить врача покойной миссис Сайз, выяснить точно, чем она страдала и по каким поводам обращалась за помощью. Мне не верилось, что её врач мог посоветовать такое опасное средство, но если ему не удавалось в чём-то помочь пациентке, она могла поискать выход и на стороне.

Холмс, к сожалению, был занят — намечался арест подозреваемого по одному из параллельно расследуемых им дел, потому в Стейнинг отправился я.

У меня сохранилось немало бумаг по тому случаю — записи бесед, дневниковые заметки, газетные вырезки, но, боюсь, я их до сих пор не систематизировал. Блокнот, где я зафиксировал тогда содержание моего разговора с доктором Хэйлом, затерялся. Однако если убрать ненужную лирику, то в итоге всё свелось к тому, что у старушки было неладно с сердцем, а также она страдала ревматизмом. Но для своих лет она держалась неплохо и могла протянуть еще достаточно долго, хотя нездоровое сердце делало её довольно лёгкой жертвой, вздумай кто применить аконит даже в небольших дозах.

Разумеется, врач покойной, по его словам, лечил свою пациентку только проверенными и официально утверждёнными средствами. Даже если он и лгал, то выяснить это не представлялось возможным. В таких случаях помочь могут только недовольные, если таковые имеются — ни один пациент не станет выдавать врача, раз методы лечения устраивают. Попробуй я опросить его пациентов, это вызвало бы скандал. Единственно, что удалось выяснить, — практика доктора Хэйла после кончины миссис Сайз ничуть не пострадала.

Я снял в местной гостинице номер и стал ждать приезда Холмса. Немного прогулялся по улицам городка, полюбовался на церковь Св. Андрея, на старинные дома по обеим сторонам Черч-стрит. Только в провинции и увидишь сейчас такие постройки.

Мой уставший друг появился под вечер. Выслушав отчёт, он только кивнул, оставив в стороне и одобрение, и критику.

— А как ваши успехи? — спросил я. — Дело закрыто?

— Да, — вяло отозвался он. — И Лестрейд счастлив, и готов увенчать голову лаврами. В очередной раз.

А меж тем завтра нас ждало первое заседание по делу Креймера. Провинциальный суд, куда мы, столичные выскочки, явились со своими претензиями. Адвокат тоже был из Лондона — молодой, подающий надежды. Он мужественно пытался задавать вопросы, выдерживая откровенно недружелюбные взгляды судьи. Что касается этого господина, то я на протяжении всего заседания вспоминал один из споров Холмса с Лестрейдом, когда они рассуждали о людях, одержимых разного рода маниями, и сыщик-любитель пытался доказать сыщику-профессионалу, что любая мания делает человека потенциально опасным. Судья Рид, безусловно, хорошо знал законы, но его явный фанатизм пугал — он вёл заседание так, словно виселица уже ждала под окнами и лишь мелкие формальности мешали тотчас же отправить туда Креймера.

Наш бравый доктор Эгер пару раз за заседание заставил меня покрыться холодным потом — он слишком разошёлся, на мой взгляд. Хотя оба его прозрачных намёка скорее относились к недостаточно грамотной работе полиции, всё же он очень рисковал. При том он оказался довольно убедительным даже для местных тупоголовых присяжных, как любил величать этих господ Холмс. Для судьи Рида отсутствие вердикта стало неприятной неожиданностью. Присяжные не смогли прийти к единому мнению, а значит у нас появилась отсрочка. Холмс решил ещё раз лично опросить всех участников драмы, полагая, что от полиции кое-что могло укрыться. И начали мы с компаньонки.


***

Итак, миссис Стокнер — дама сорока трёх лет. Её вытянутое лицо принадлежало к той категории женских лиц, которые за глаза принято называть лошадиными. Перед нами сидела классическая компаньонка пожилой леди: скромная, приличная, незаметная. Однако, когда миссис Стокнер заговорила, речь её сразу выдала женщину образованную. В бумагах по делу значилось, что она была вдовой банковского служащего, у миссис Сайз жила около семи лет — довольно приличный срок.

Миссис Стокнер всё ещё обитала в доме покойной, да и служанка Сьюзен Браун оставалась там же. Миссис Креймер обещала взять её к себе, когда завещание покойной вступит в законную силу. Все деньги, как и ожидалось, переходили к ней, но согласно воле её тётки, миссис Стокнер, кухарка и служанка получали небольшие суммы, которые помогли бы им продержаться первое время в поисках нового места.

Компаньонка ещё раз поведала нам о роковом вечере, фактически повторив свои прежние показания. Она ничуть не удивилась, что ей опять приходится рассказывать ту же историю — теперь уже для меня и моего друга.

— Вероятно, вы жалеете, что миссис Сайз попросила вас удалиться к себе в конце ужина? — спросил Холмс.

— Не попросила, велела, — тонкие губы бывшей компаньонки вытянулись в улыбке. — Конечно, жалею, сэр. Если мистер Креймер виновен, то у него не было бы возможности осуществить свой план, а если он невиновен, я могла бы подтвердить его алиби.

— А что вы думаете: виновен он или нет? — спросил я.

— Я не знаю. Уже не знаю, сэр. Сегодня в суде этот врач из Лондона так убедительно говорил об ошибках следствия. Поначалу мне не хотелось верить, что мистер Креймер убийца, но я просто не понимаю, кто бы ещё мог это сделать?

— Допустим, это всё же он. Как вы считаете, миссис Стокнер, он сделал это из-за денег? — поинтересовался Холмс.

— Вас просто интересует моё мнение, сэр? — осторожно уточнила компаньонка.

— Просто ваше мнение. Вы ведь давно знаете этого человека.

— Не так уж и хорошо я его знаю. Он здесь был редким гостем, а я появлялась у него дома разве что с поручениями миссис Сайз. Мужа племянницы она не любила — все соседи знают. Разумеется, я была вынуждена поддакивать ей, вы же понимаете — не в моём положении спорить с хозяйкой. Бывает, что хозяйка и компаньонка больше подруги, но у миссис Сайз подруг и так хватало. А мистер Креймер мне всегда казался человеком более чем положительным, мирным, но чужая душа — потёмки. Могло ему, например, надоесть, что его семейную жизнь обсуждают все, кому не лень? И всё по вине миссис Сайз. Могло у него кончиться терпение?

— Вы считаете, что миссис Сайз перебарщивала со сплетнями? Кстати, а что конкретно ей не нравилось в Креймере?

— Его профессия, главным образом. Она даже поначалу говорила племяннице, что тот женился в расчёте на будущее наследство. Ей не нравилось то, что он немец, что он сторонится соседей, что он необщительный, угрюмый…

— А он угрюмый?

— Я бы так не сказала, сэр. Мисс Элин, то есть миссис Креймер всегда была весела и довольна. С тех пор, как она вышла замуж, я ни разу не помню, чтобы она приходила к тётке расстроенной.

— Она обижалась на тётку за нелестное мнение о своём муже?

— Если и обижалась, то благоразумно не показывала вида, сэр, — вежливо улыбнулась миссис Стокнер.

— Миссис Сайз была хорошей хозяйкой? — Холмс не давал компаньонке опомниться.

— Не хуже многих, сэр. Всякое случалось, конечно, но это скорее по причине старческих причуд, а не дурного характера.

— И вас не задел тот факт, что миссис Сайз недавно переписала завещание и обошла вас там, хотя в предыдущем оставила вам триста фунтов?

Я бросил на Холмса быстрый, удивлённый взгляд. Про старое завещание я не знал. Когда он успел только разговорить поверенного старушки?

— Конечно, задело, — спокойно ответила миссис Стокнер.

Меня просто поражала невозмутимость этой женщины, хотя, наверняка, она вырабатывалась годами услужения у пожилого человека с не слишком-то покладистым характером.

— А вы знали о тех деньгах? — уточнил Холмс.

— Знала. Я даже подписывала первое завещание как свидетель. Миссис Сайз тогда назвала сумму, которая мне причитается, но я не слишком-то в это верила. У моего покойного мужа был родственник, который любил рассказывать, сколько кому он оставит после своей смерти. И что вы думаете: он надул всех и отдал деньги на благотворительность.

— Скажите, миссис Стокнер, — решился я вклиниться в разговор, — ваша покойная хозяйка любила лечиться?

— Простите, сэр, а что вы подразумеваете под словом «любила»?

— Многие одинокие пожилые люди находят в этом чуть ли не повод для развлечения. Ходят по врачам, жалуются на недуги, порой выдуманные, им нравится внимание со стороны медиков и то, что их выслушивают…

— Ах, вот что! — миссис Стокнер рассмеялась. — Я даже сама знаю таких. Но миссис Сайз была не из их числа. Да, у неё случались боли в ногах, но она редко ходила пешком. А сердце своё она очень берегла, полностью доверяла доктору Хэйлу и неукоснительно выполняла его требования. Но удовольствия в лечении никогда не видела. И, кроме того, она не страдала от одиночества — при ней всегда находилась я, её навещала племянница, да и подруг тоже не надо забывать — было с кем поговорить.

По просьбе Холмса миссис Стокнер назвала фамилии и адреса этих самых подруг. Боже мой, ещё три «милые старушки» — и когда только на них найдётся время? Я подумал, грешным делом, что мне придётся принести себя в жертву ради блага нашего клиента и выслушивать все местные сплетни, пока Холмс будет заниматься чем-то более полезным.

— Миссис Сайз придерживалась только официальных методов лечения? — спросил я, и Холмс чуть заметно нахмурился.

— Она говорила мне, что в прежние года ездила за город с кухаркой и собирала соцветия одуванчика — из них делали вино и сироп. В одуванчик она верила, — улыбнулась миссис Стокнер, — но больше ничего подобного я от неё не слышала. Да, конечно, ещё малина при простуде, но так все делают, кажется.

В прихожей рыжая девица с белёсыми бровями и ресницами (служанка Сьюзен) подала нам шляпы и трости. Я заметил, что Холмс сунул ей в карман фартука записку.

— Вы хотите поговорить с девушкой вне дома? — спросил я, когда мы вышли на улицу и направились к гостинице, чтобы обменяться с доктором Эгером, оставленным в качестве дозорного, последними новостями.

— Да, я думаю, так будет лучше, — сказал Холмс и вдруг остановился посреди улицы. — Нет, это что-то ужасное, — почти простонал он, срываясь вдруг с места после почти минутного молчаливого созерцания мостовой. — Что-то одно: или я идиот и меня провёл убийца, или старушка скончалась от естественных причин, или я готов поверить в ангела смерти.

— Или её отравила компаньонка, — сказал я.

— Это входит в первый пункт, — проворчал Холмс.

Дальнейшее относится к числу необъяснимых стечений обстоятельств. Наверное, всякий человек хоть раз в жизни сталкивался с подобным, и дай бог, чтобы итог таких совпадений оказывался не столь непоправимым, как в нашем случае. В гостинице нас ждал не только доктор Эгер. Холмсу пришла телеграмма от Майкрофта с требованием немедленно вернуться в столицу. На кону стояла жизнь несчастного Креймера, и Шерлок, скорей всего, проигнорировал бы любой призыв. Любой, но только не старшего брата. И дело тут не в родственных чувствах. Мой друг обычно сочувствовал свободолюбивым порывам народов, но только не когда эти порывы осуществлялись путём массового насилия. Он не любил политику и, конечно, побрезговал бы ввязываться в преследование какой-либо группы недовольных подданных Её Величества, однако допустить гибель десятков невинных он не мог. Разумеется, он тут же принялся лихорадочно собираться, чтобы успеть на вечерний поезд.

Эгеру оставалось только оттачивать свои аргументы, а мне в отсутствие Холмса навестить почтенных старушек. А чтобы они не выставили меня, я, проводив друга, отправился к миссис Креймер и заручился у неё рекомендациями. Боюсь, что рекомендации показались им слишком хорошими, или же почтенные дамы истосковались по общению, но только я убил почти целый день на беседы с двумя из них. В результате узнал не только подробности жизни семейства Креймер-Сайз, но и сведения о скрытых пороках многих важных лиц городка. А от количества выпитого чая и съеденного мучного почувствовал дурноту.

Эгер в гостинице посочувствовал мне и сообщил, что в моё отсутствие к Холмсу заходила Сьюзен. Конечно, меня так и подмывало отправиться в дом миссис Сайз и поговорить со служанкой, но я просто не представлял, о чём именно собирался с ней беседовать Холмс, поэтому побоялся наломать дров. Так что я постарался, как мог, записать сведения, полученные сегодня, отделяя зёрна от плевел.

Потом пришла телеграмма от Холмса — он вынужден был задержаться ещё на день. Я послал ему ответ, что у нас пока что всё тихо. И сглазил, не иначе.


***

Судья Рид умудрился собрать новый состав присяжных в кратчайшие для такого маленького городка сроки, так что вечером второго дня я мчался, как взмыленный конь, на почту — посылать в Лондон отчаянную депешу.

Поначалу всё шло, как и в прошлый раз. Собравшаяся в суде публика откровенно скучала, и судья Рид дважды призывал к тишине. Миссис Креймер сидела под густой вуалью, комкая в пальцах платок. Рядом с ней скромно пристроилась Сьюзен, держа на коленях маленький мешочек, явно с нюхательными солями или чем-то ещё. Миссис Стокнер держалась особняком.

Я сидел рядом с Эгером, мы заняли Холмсу место, надеясь, что он появится к полудню.

Мне было совершенно непонятно, на что надеется судья, почему он переливает из пустого в порожнее? Очень не хотелось верить, что у обвинителя есть какой-то туз в рукаве.

Я задумался и не заметил появления друга. Эгер тронул меня за рукав и указал в проход между скамьями. Холмс постарался как можно быстрее проскользнуть на своё место, но по рядам прокатился шепоток — столичную знаменитость обыватели пропустить не могли и оживились.

— Тишина в зале! — прокаркал Рид и застучал молотком. — Обвинитель, продолжайте.

— Ваша честь, я прошу вызвать для дачи показаний мистера Валентайна Коллинза.

— Это ещё кто такой? — шепнул Холмс.

— Понятия не имею.

Для публики такой поворот тоже стал неожиданным, и Риду опять пришлось пустить в ход молоток.

Пресловутый мистер Коллинз оказался худым стариком с пышными бакенбардами и в пенсне. Одежда его выдавала достаток. Он прошёл как раз мимо нас, по центральному проходу. Холмс окинул свидетеля быстрым взглядом.

— Садовод-любитель, — шепнул он мне.

Не было возможности уточнять, как Холмс пришёл к такому выводу — мистер Коллинз уже занял своё место и приготовился отвечать на вопросы обвинителя. Я взглянул на Креймера — у того на лице выразилось искреннее недоумение.

Мистер Коллинз достал платок, деловито протёр стёкла и опять водрузил пенсне на свой крючковатый нос. Обвинитель начал с традиционного вопроса: знаком ли свидетель с обвиняемым лично.

— Да, сэр, — ответил старик.

— Насколько близко?

— Просто как с членом семьи миссис Сайз. Мы даже не близкие соседи, хотя живём на одной улице, однако, сэр, при случайных встречах мистер Креймер всегда вежливо здоровался и интересовался моим здоровьем и делами.

— Как произошло ваше знакомство, мистер Коллинз?

— Миссис Сайз попросила свою племянницу взять у меня черенок розы, который я покойной давно обещал, а та попросила своего мужа об одолжении. Чтобы он забрал черенок у меня, сэр. Надеюсь, я понятно выразился?

— Вполне, мистер Коллинз. Таким образом, обвиняемый имел возможность видеть ваш сад?

— Да, сэр.

— Он расспрашивал вас о вашем увлечении?

— Нет, сэр. В тот раз нет.

— А когда же, мистер Коллинз?

— В сентябре, сэр. Мистер Креймер удивился, почему я собираю плоды в перчатках.

— Какие именно плоды, мистер Коллинз?

— Плоды аконита.

Тут мы все трое переглянулись.

— У вас в саду растёт аконит, мистер Коллинз?

— Да, сэр, а что в этом такого? В тенистом уголке, и это не такая уж редкость в наших садах. Я одинок, живу особняком, и мне нечего бояться, что какой-нибудь ребёнок соблазнится нарвать себе цветов летом. Акониты прекрасно смотрятся с некоторыми соседями, с аквилегиями, например.

— Да-да, мистер Коллинз. И какие же именно акониты растут в вашем саду?

— Aconitum lycoctonum, Aconitum cammarum и Aconitum napellum. Проще говоря, волчий, каммарум и непальский.

Чёрт возьми, это было плохо, крайне плохо.

— И вы пояснили, что растение очень ядовито, мистер Коллинз? — продолжил обвинитель.

— Да, сэр. Я даже вспомнил древних греков — Геракла, выводившего Цербера из Аида. Римлян, опять же.

— Обвиняемый как-то ещё выказал свой интерес?

— Он спросил, не опасно ли выращивать такое растение и насколько оно ядовито, — тут свидетель замялся.

— И, мистер Коллинз?

Пока обвинитель вёл опрос, я смотрел на Креймера. Его лицо не отличалось богатством мимики, а сейчас, когда взгляд был неотрывно устремлён на старика, оно выражало откровенное презрение. Не страх, не панику, а именно презрение. Я подумал, что разговор, наверняка, имел место быть, но носил совершенно невинный характер.

— Я пояснил, что если соблюдать осторожность, то ничего страшного в аконите нет. Главное, защитить кожу.

Пока старик объяснял тонкости разведения аконита, Холмс написал на листке блокнота: «Сколько времени требуется для приготовления аконитовой настойки?» — и показал этот листок Эгеру. Тот написал в ответ: «В среднем неделя, однако, есть рецепты, которые требуют дня три, не больше». А потом сделал приписку: «Мистер Холмс, это катастрофа».

Судя по выражению лица моего друга, он был полностью согласен с Эгером.

Он тут же стал быстро что-то писать в блокноте, а потом поймал беспомощный взгляд адвоката, достал из жилетного кармана часы, указал на них и одними губами произнёс «перерыв». Молодой юрист был умницей — кстати, он потом сделал прекрасную карьеру, и когда пришла его очередь задавать вопросы, он попросил у судьи десять минут.

— Мистер Сандерс, я вынужден заметить, что вы только тянете время. Это уже вторая сессия, сколько можно испытывать терпение добропорядочных горожан? — ответил судья Рид. — Если у вас есть вопросы к свидетелю, задавайте их сейчас.

Пока адвокат собирался с духом, я тихо спросил у Холмса:

— В Лондоне всё завершилось благополучно?

— Да, — кивнул он.

Ну хоть что-то.

— Мистер Коллинз, — обратился адвокат к старику, — вот вы беседовали с моим подзащитным об аконите. Вы всё время находились в саду во время беседы?

— Да, сэр.

— И когда мистер Креймер ушёл, вы продолжили работу?

— Да, сэр.

Холмс с облегчением выдохнул, а Эгер едва заметно улыбнулся.

— Скажите, мистер Коллинз, а почему вы не давали показания на первой сессии?

— Протестую, ваша честь! — воскликнул обвинитель. — Адвокат подсудимого намекает на нечестность свидетеля.

— Протест принимается. Мистер Сандерс, обвинение имеет право привлекать тех свидетелей, каких считает нужным. Тем более приговор не был вынесен.

— Ваша честь, — сказал мистер Коллинз, — разрешите, я отвечу на этот вопрос?

— Хорошо, мистер Коллинз, — милостиво позволил судья Рид.

— Видите ли, я был уверен, что правосудие восторжествует. Полиция меня не допрашивала во время расследования, и я подумал, что у них достаточно улик, сэр. Я же человек уже старый, и лишние волнения мне ни к чему. Но я честный подданный Её Величества, и решил, что если мне есть что сказать, то это мой долг.

— Это похвально, мистер Коллинз, — сказал судья Рид. — У вас есть ещё вопросы, мистер Сандерс?

— Нет, ваша честь.

Холмс сжал пальцы с кулак и постучал по своему колену.

— Ваша честь, — подал голос обвинитель, — у меня есть вопрос к мистеру Эгеру, если вы позволите.

— Протестую, ваша честь! — возразил Сандерс. — Мистер Эгер уже допрашивался стороной обвинения.

— Ваша честь, могу я узнать мнение эксперта? — почти одновременно с адвокатом воззвал обвинитель.

— Можете, мистер Линдлей.

— Спасибо, ваша честь. Обвинение вызывает доктора Мура Эгера.

Мой коллега переглянулся с Холмсом, но у него не было иного выхода, как занять своё место свидетеля и приготовиться отвечать на вопросы.

— Скажите, сэр, — любезно улыбнулся Линдлей, — сведения об аконите можно прочитать только в специальных, научных изданиях?

— Нет, сэр. В любом приличном труде по ботанике.

— Да, ваша честь, — обвинитель картинно поставил на стол свой портфель и достал из него две книги. — К примеру, вот в таких. Я взял их в нашей публичной библиотеке. Я позволил себе сделать закладки на нужных страницах.

Он подошёл к судье и продемонстрировал ему обе книги, а после того, как Рид изучил выделенные места, передал тома старшине присяжных.

— Обратите внимание, во второй книге указывается, что аконит с глубокой древности использовался как яд, в том числе в виде настойки.

Линдлей вернулся на своё место.

— Скажите, мистер Эгер, какого цвета настойка аконита?

— Цвета крепкого чая. Однако…

— Спасибо, доктор. Её сложно приготовить?

— Теоретически, настойки…

— Простите, сэр, я вынужден повторить свой вопрос: трудно ли приготовить настойку аконита?

— Нет, не трудно, — мрачно ответил Эгер.

— Спасибо, сэр. У меня больше нет вопросов.

Мой коллега вернулся на нашу скамью.

— Увы, мистер Холмс, — шепнул он. — Это такие элементарные сведения, я не мог солгать. Мне очень жаль, но, кажется, Креймеру конец.

— Не вините себя, — ответил Холмс.

Я посмотрел в сторону миссис Креймер. Под вуалью нельзя было разглядеть её лицо, но сидящая рядом Сьюзен вытирала глаза платком.

Далее выступал обвинитель. Если свести его речь к краткому изложению, то сказал он следующее: миссис Сайз умерла внезапно, симптомы полностью соответствовали картине отравления аконитом, что засвидетельствовал доктор Хэйл; у обвиняемого имелся повод — ему нужны были деньги, кроме того, покойная высказывалась о нём дурно в разговорах с соседями, что кого угодно может довести до отчаянных поступков. На первой сессии у суда не было фактов, которые бы позволяли сделать вывод, знал ли обвиняемый о ядовитых свойствах аконита и о той лёгкости, с которой можно употребить его в дело. Однако, благодаря гражданской сознательности мистера Коллинза, у господ присяжных теперь есть эти факты. Да, обвиняемый знал, что аконит является чрезвычайно ядовитым растением. И узнал он об этом ещё в сентябре. Даже если он не позаимствовал растение у мистера Коллинза, у него было достаточно времени и возможности, чтобы запастись всем необходимым, ведь он постоянно находился в разъездах, не на глазах у соседей и семьи. Я специально передаю речь обвинителя кратко и своими словами, потому что он откровенно наслаждался ситуацией и красовался перед присяжными. Мерзкий человек. Он фактически продиктовал присяжным желаемый вердикт.

Увы, после такой речи все попытки адвоката указать на то, что сказанное Линдлеем — это лишь предположения, выглядели бледно. Он призвал присяжных обдумать всё, как следует, чтобы не вынести опрометчивое решение. Все его попытки свелись на нет заключительным словом судьи Рида, который ещё раз подчеркнул, что господа присяжные, благодаря достойной и умелой работе стороны обвинения, получили все нужные сведения, и теперь от них требуется вынести справедливый вердикт.

Присяжные удалились в комнату для совещаний. По залу прошёл гул — все разом заговорили, стряхивая с себя оцепенение. Под общий шумок Эгер спросил:

— Как думаете, есть шанс на оправдательный приговор?

— Почти никакого, — ровным голосом ответил мой друг. Этот бесстрастный тон я знал очень хорошо — попытка скрыть душевное напряжение.

— Что это за мистер Коллинз такой? Где они его откопали? — задумчиво промолвил я.

— Те дамы, с которыми вы сплетничали намедни, — попытался пошутить Холмс, — не упоминали его часом в разговоре?

— Нет, я не слышал его фамилии.

Присяжные вернулись быстро, и это означало или полный крах, или ничтожный шанс для бедняги Креймера, что справедливость всё же восторжествует. Он держался молодцом, и, хотя был бледен, производил впечатление человека, внутренне совершенно уверенного в своей правоте. В своём последнем слове он ещё раз сказал о том, что не убивал миссис Сайз. Он также попросил прощения у жены за то, что невольно причинил ей столько боли.

Увы, вердикт присяжных был единогласным: «Виновен». После того, как судья объявил Креймеру окончательный приговор — все, думаю, знают эту изуверскую подробную формулировку касательно повешения — беднягу увели. Публика начала расходиться. Миссис Креймер сидела, как каменная, даже не глядя на адвоката, который выражал своё сожаление. Мы трое подошли к ней.

— Простите, миссис Креймер, — сказал Холмс тихо.

— Нет-нет, — пробормотал она еле слышно, — не просите прощения. Это конец, да?

— Да…

Несчастная женщина подняла вуаль. Мне редко доводилось видеть такое отчаяние в человеческих глазах.

— Мистер Холмс, найдите того, кто это сделал! Пожалуйста! Даже если Джозеф… Он честный человек…

Голос её сорвался, она задрожала, губы её затряслись. Она пыталась что-то сказать, но только беспомощно шарила в воздухе руками и хваталась за лицо. Это могло кончиться припадком, если бы мы с Эгером не предприняли необходимых мер. Идти миссис Креймер не могла, и мой коллега отнёс её на руках к экипажу. Позади бежала испуганная и заплаканная Сьюзен.





Глава 2.

— 1 —

Мы с Холмсом вернулись в гостиницу. Я не докучал ему разговорами, видя, насколько он подавлен. Признаться, я чувствовал себя не лучше и осторожно спросил:

— Мы остаёмся?

— Да, — кивнул он. — Мне только нужно немного времени.

Он на минуту закрыл лицо ладонями.

— Так… Сьюзен. И… как зовут третью подругу миссис Сайз?

Я посмотрел в записной книжке.

— Мисс Дебора Битти. Мне говорили, что она совсем сдала в последнее время. Миссис Сайз сама её навещала. Но это завтра, мой дорогой. Сьюзен сейчас занята, а мисс Битти, узнав о новостях, сегодня вряд ли окажется нам полезной.

Холмс раздражённо мотнул головой.

— Пожалуйста, — я присел на корточки перед его креслом. — Отдохните немного.

— У вас с собой была фляга, помнится.

— Да, — я поднялся, — только немного. Совсем чуть-чуть.

— Если учесть, что я не спал сутки, мне и этого хватит, — усмехнулся Холмс.

Я плеснул немного бренди в стакан. Мой друг выпил и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги.

— Мне нельзя было уезжать, — сказал он.

— Вы не могли не уехать, и вы это знаете. Не терзайте себя, прошу вас.

Холмс промолчал и вдруг стукнул кулаком по подлокотнику.

— Хочется придушить его собственными руками!

— Вы о Коллинзе?

— Нет, о судье.

— Да, ужасный тип, — согласился я. — Можно только догадываться, скольких людей он вот так же…

Посмотрев на Холмса, я решил больше не развивать эту тему. Видя, как бренди его расслабило, я предложил выпить ещё немного, и сам прибегнул к тому же успокоительному. Потом усталость сделала своё дело, и мне почти без труда удалось отправить Холмса спать.

На утро, когда мы только успели позавтракать, — точнее я успел позавтракать, а Холмс выпить чаю с парой печений, в дверь постучали. Посыльный принёс записку от миссис Креймер: «Мне только что сообщили, что Джозеф умер ночью в камере».

— Возможно, это и к лучшему, — сказал Холмс, вздохнув и бросая скомканную записку в камин. — Нужно зайти к вдове.

— А что если мне одному её навестить? — начал я осторожно.

— Уотсон, вы с ума сошли? Хорош я буду, нечего сказать!

Эмоции, эмоции. Слишком много эмоций, даже если учесть, что передо мной Холмс не стеснялся их демонстрировать. Ещё не срыв, но уже почти рядом.

Вскочив, Холмс швырнул на стол салфетку и тут же поймал себя на слишком бурном выражении чувств. Он застыл, едва ли не виновато повесив голову.

— Милый мой, — сказал я тихо, подходя к нему, — скажите, что мне сделать для вас?

— Просто обнимите меня, Джон.

С этими ужасными событиями мы совсем забыли о простых вещах, которые составляли нашу жизнь. Я обнял Холмса и прижал его к себе. Он кивнул и обнял меня в ответ. Мы стояли так некоторое время, чувствуя, как понемногу приходим в себя.

— Отправляемся? — спросил я, когда почувствовал, что буря миновала.

— Да, пора. — Он неожиданно мягко поцеловал меня.

С самого начала этого проклятого дела мы почти не прикасались друг к другу как любовники, и сейчас Холмс как будто просил у меня прощения.

У миссис Креймер мы встретились с доктором Эгером. По его словам, он ночевал в комнате для гостей, так как вдова была совсем плоха. Но известие о скоропостижной смерти мужа она восприняла с каким-то чуть ли не религиозным экстазом.

Бедняжка приняла нас в гостиной, сидя в кресле в затенённом углу, и выглядела совершенно потерянно и беспомощно.

Эгер шепнул мне, что позаботится о формальностях. Раз уж судьба уготовила ему стать невольным виновником осуждения Креймера, то его долг — хотя бы помочь вдове. Если бы я не успел узнать Эгера, мне бы послышалась в его словах какая-то двусмысленность.

Холмс тем временем подошёл к вдове и склонился к протянутой ему дрожащей руке.

— Я убила своего мужа, — сказала миссис Креймер, — но Господь сжалился над ним и избавил от ужаса.

— Не надо так говорить, моя дорогая, — мягко возразил Шерлок, — я могу согласиться, что вашему бедному мужу провидение послало некоторое облегчение, но не нужно себя винить.

— Я должна была обратиться к вам раньше.

— Миссис Креймер, ваш муж пал жертвой не стечения обстоятельств, и не вашего промедления, а несовершенства судебной системы. Мы можем сколько угодно уповать на высшие силы, на судьбу, но мы живём среди людей, которые в том числе пишут законы. Отдельный человек может быть и праведным, и почти совершенным, но общество совершенным не бывает, увы.

Я наклонился к уху Эгера и шепнул:

— Отчего он скончался?

— Апоплексия.

Тут зашуршали юбки, и в гостиную вошла миссис Стокнер. Я не мог удержаться от враждебного взгляда на эту женщину. В моём понимании она оставалась главной подозреваемой. Конечно, пока ей ничего не угрожало, и она ещё не получила причитающиеся по завещанию выплаты, так что можно было не опасаться, что бывшая компаньонка сбежит.

— Элин, дорогая, — сказала миссис Стокнер мягко, — там пришёл священник по поводу поминальной службы.

Миссис Креймер испуганно посмотрела на бывшую компаньонку тётки.

— Понимаю, деточка, но это необходимо.

И миссис Стокнер увела вдову из гостиной.

— Сьюзен или мисс Битти? — спросил я Холмса.

— Мисс Битти.

Мы покинули скорбное жилище Креймеров и отправились к третьей подруге миссис Сайз. Дверь маленького коттеджа открыла нам служанка, взяла наши визитные карточки и просила подождать. Вернулась она скоро, приняла у нас пальто, шляпы и трости, а потом проводила в тесно заставленную, душноватую гостиную.

Мисс Битти — маленькая, худая — скорее до времени одряхлела, чем сгибалась под тяжестью прожитых лет. Одинокая старая дева — что может быть печальнее в нашем недобром мире?

Новости её очень расстроили, однако наше появление немного взбодрило, как всякого человека, ограниченного в общении.

В комнате было душно, но чисто — служанка, видимо, от своих обязанностей не отлынивала, а духота могла объясняться страхом хозяйки перед сквозняками и простудами.

Холмс кратко пояснил цель нашего визита: поговорить о миссис Сайз и её семье, если, конечно, приговор не кажется мисс Битти справедливым.

— Что вы, джентльмены! Я уверена, что бедняга пострадал незаслуженно, и будь Джулия жива, как бы она не относилась к мужу Элин, она бы никогда не допустила, чтобы человек погиб не за что, а её девочка так страдала!

— Ваша подруга очень не любила мужа племянницы? — спросил я.

— Это громко сказано, доктор Уотсон, — улыбнулась пожилая дама. — Джулия не могла отрицать, что мистер Креймер — человек добрый, мягкий, без ума от жены. Она скорее была недовольна тем, что он, будучи далеко не глупым, довольствуется таким скромным положением, а ведь мог бы добиться и большего. В нём совершенно не было честолюбия. Понимаете, Джулия скорее судила по себе, то есть по своей семейной жизни. Покойный муж был для неё идеалом во всём — потому она и не вышла второй раз замуж, хотя в те годы оставалась ещё красавицей и предложения получала. Ей хотелось, чтобы Элин нашла себе такого же мужчину — решительного, смелого, напористого в делах. А та выбрала ничем не примечательного тихоню.

— Так из-за чего они всё-таки ссорились?

— Они ссорились с Элин, когда Джулия намекала той, что неплохо бы повлиять на мужа, а племянница отвечала, что муж её устраивает таким, какой он есть, и она не собирается заставлять его меняться.

— Скажите, мисс Битти, — задумчиво промолвил Холмс, — миссис Сайз могла вести подобные беседы с самим мистером Креймером, раз уж племянница её не слушалась?

— Да, конечно! — закивала та. — Не только могла, но и говорила. Не один раз!

— Вот как?

— Где-то за месяц до этой ужасной трагедии она рассказывала мне об одном таком разговоре. И она была довольна, что, кажется, нашла убедительный довод.

— Какой же?

— Дети, сэр! Они подумывали о малыше, — тут мисс Битти вдруг замолчала и достала платок. — Бедная девочка!

— Значит, если бы Креймеру, допустим, понадобилась некоторая сумма, чтобы начать своё дело, то миссис Сайз могла бы дать ему денег взаймы? — поинтересовался я.

— Обязательно! — горячо воскликнула старушка. — Даже не сомневайтесь!

Холмс резко поднялся со стула и прошёлся по комнате. Остановившись у окна, он чуть отогнул занавеску, словно разглядывая что-то любопытное на улице.

— Мисс Битти, вам знакома фамилия Коллинз? — спросил он.

— Разумеется. У мистера Коллинза чудесный сад, и он очень знающий человек, прекрасно разбирается в ботанике, в целебных свойствах растений.

Тут мисс Битти слегка вздрогнула, потому что мой друг внезапно развернулся и вперил в неё пристальный взгляд.

— У вас была возможность убедиться в его знаниях?

— Сэр?

— Он давал вам советы?

Мисс Битти смутилась.

— Не бойтесь, доктор Уотсон вас не выдаст, — Холмс постарался улыбнуться как можно добродушнее, что у него не слишком-то хорошо получилось.

— Мистер Коллинз составлял мне один сбор из трав, — старушка стала накручивать конец платка на узловатый палец, — и мне очень помогло.

— А что это были за травки, мисс Битти? Вы знаете? — спросил я.

— Там была ромашка, крапива, — начала припоминать она, — мята… а как называется этот цветок? Молли! — позвала она служанку. — Как называется тот жёлтый цветок из мелких кружков?

— Пижма, мисс Битти.

— Да, правильно, иди.

— Понимаю, мисс Битти, — кивнул я. — Вполне безобидно и полезно при необходимости. Врач мог бы посоветовать то же самое.

— Значит, мистер Коллинз при случае готов дать совет и прийти на помощь со своими знаниями? — спросил Холмс вкрадчиво, что человек, его не знавший, мог бы принять за мягкие интонации.

— Только знакомым. Хорошим знакомым, чтобы не было неприятностей с докторами, — мисс Битти хитро посмотрела на меня, — они таких знатоков не жалуют.

— Никто не станет отрицать, что некоторые традиционные рецепты на самом деле помогают, — возразил я.

— Конечно! — обрадовалась мисс Битти. — Я то же самое говорила Джулии. Она так долго мучилась от ревматизма, и ничего не помогало.

— Понимаю, — кивнул я. — Очень хорошо понимаю.

— Так я посоветовала ей поговорить с мистером Коллинзом.

— Не помог? — воскликнул Холмс.

— Наоборот! — мисс Битти слегка возмутилась, что в её кумира отказываются верить. — Помог!

— И как давно это было?

— В начале зимы. Джулия, как она сама говорила, бегала, как девочка, — старушка засмеялась. — А к весне у неё опять разболелись ноги.

— И, наверное, чудо-средство опять подоспело вовремя? — улыбнулся я.

— Не знаю. В прошлый раз Джулия делала втирания четыре недели.

— Вы не знаете, мисс Битти, ваша подруга делала себе втирания сама или просила об одолжении компаньонку?

— Сама. Она не хотела подводить мистера Коллинза.

— Помилуйте, в чём же? — удивился я.

— Она говорила, что мистер Коллинз просил её держать лекарство взаперти, потому что применять его нужно очень осторожно и никому не рассказывать о настойке.

— Оно ядовито? — уточнил я.

— Ах, доктор Уотсон, есть же лекарства, которые можно применять только наружно, — поразилась мисс Битти моей недогадливости. — А вдруг служанка найдёт и по глупости захочет попробовать хозяйского средства? А мистеру Коллинзу потом придётся отвечать! Так что Джулия хранила бутылочку запертой в шкафу.

Мы с Холмсом переглянулись. Почему же полиция не нашла ничего? Неужели яд не пытались искать дома?

— Мисс Битти, — Холмс вернулся на своё место, — у меня к вам будет большая просьба: не говорите пока никому о нашем разговоре, включая мистера Коллинза, если он вдруг вас захочет навестить. — Когда Холмс так улыбался, отказать ему было невозможно. При всей своей холодности к прекрасному полу, он всегда удивительно умело обращался с женщинами. — А мы ещё заглянем к вам сегодня.

— После этих ужасных событий он ни разу не зашёл ко мне, — ответила с обидой старая дама.

Когда мы попрощались с мисс Битти и оказались на свежем воздухе, я смог прочувствовать в полной мере, в какой духоте мы просидели этот час.

— Как она только не страдает головными болями, — проворчал я.

Холмс молчал, задумчиво глядя себе под ноги. На перекрёстке он остановился.

— В дом миссис Сайз? — спросил я.

— Нет, к её поверенному.

Я удивился, но ничего не сказал.

— Итак, если не брать во внимание тот факт, что я полный идиот и никчёмный кретин, что мы имеем? — заговорил мой друг, сердито отбрасывая в сторону камушек концом трости. — Миссис Сайз втирала себе какое-то лекарство от ревматизма из числа тех, что не рекомендуются официальной медициной. Её предупредили о том, что жидкость ядовита, и она старательно прятала бутылочку, не посвящая в лечение даже компаньонку, видимо, храня секрет мистера Коллинза. В первый раз всё прошло благополучно, а потом последовал перерыв. С наступлением весны боли вернулись.

— Сделал ли Коллинз вторую порцию, и был ли это вообще аконит? — засомневался я.

— Тут скорее косвенные улики, мой дорогой Уотсон. Поставим себя на место мистера Коллинза. Он узнаёт о предполагаемом убийстве миссис Сайз, но не спешит свидетельствовать ни на коронерском расследовании, ни на первой сессии суда. Почему?

Я только пожал плечами.

— Вы невнимательно читали заметки в газетах, Уотсон. Поначалу журналисты писали только об отравлении каким-то алкалоидом. Но после блестящего выступления в суде нашего приятеля Эгера в газетах появились рассуждения об аконите как возможном способе убийства.

— И мистер Коллинз струсил, — подытожил я.

— Да, и понятно, почему он обижен на мисс Битти. Ведь это она рекомендовала его подруге, как целителя. Отказать даме в просьбе он не смог, на свою голову.

— Отравление при наружном применении возможно, — кивнул я.

— Тем более, если вспомнить показания компаньонки, в тот вечер миссис Сайз была рассеяна после разговора с Креймером.

— Да, могла переборщить, или не заметила ранку на руке, да там могло быть что угодно. Нам крайне повезёт, если бутылка всё ещё в доме. И спрятана понадёжнее. Хотя, Холмс, а почему вы подозреваете именно несчастный случай?

— Уотсон, допустим вы — миссис Стокнер. Вы не присутствовали на ужине. Проводив родственника, ваша хозяйка собирается отойти ко сну. Вы перекидываетесь с ней несколькими фразами, отмечая некоторую задумчивость и рассеянность. Под каким предлогом вы подсунете ей яд?

Я задумался. Предположим, могла заболеть голова. Вместо капель. Нет-нет, такие средства обычно употребляют регулярно и они хорошо знакомы на вкус.

— Да, что-то не выходит у меня отравить хозяйку, — покачал я головой.

Тем временем, мы дошли до конторы поверенного. Разговор получился долгим, а потом пришлось уговаривать мисс Битти повторить рассказ. Она была очень удивлена, что мы вернулись с адвокатом. Честно говоря, я боялся, что симпатия к Коллинзу перевесит у старушки память об умершей подруге, не говоря уже о трагедии в семье Креймеров. Но когда речь зашла о том, чтобы обелить имя бедняги Джорджа, она согласилась. Я записал её показания своей рукой — мисс Битти писала с большим трудом. Она только прибавила в конце, что всё изложено верно. Бумага была засвидетельствована, как полагается, и мы отправились к мистеру Коллинзу.

Даже сейчас его сад являл собой впечатляющее зрелище. Каждый квадратный фут земли был пущен в дело, дорожки отличались безукоризненностью, а вечнозелёные кустарники и хвойные оживляли картину, не позволяя голым веткам своим унынием портить впечатление. Из-за необычно тёплой погоды в саду, как можно было заметить, уже начались работы.

— Судя по этим следам на гравии, — указал Холмс тростью, — ему помогает наёмный садовник. Башмак грубый, нога больше.

Хозяин нашёлся в теплице за домом — пикировал рассаду.

— Мистер Шерлок Холмс, верно? И доктор Уотсон, полагаю? — он посмотрел на нас сквозь стёкла пенсне.

— Совершенно верно, мистер Коллинз. Как поживают ваши акониты?

— Акониты на месте, проклюнулись новые ростки. Хотя, вероятно, придётся от них избавиться. Никто их больше поблизости не держит. Ещё повадятся клубни воровать и травить ненужных родственников.

— Какая гражданская сознательность, — промолвил Холмс. — И верно: публика наслушалась, начиталась газет. Аконитин может по популярности обойти мышьяк.

— Чем обязан вашему визиту, джентльмены? Вы так и не сказали, — старик проигнорировал насмешку моего друга, хотя глаза его недобро блеснули.

— Нам стало известно, что миссис Сайз хранила дома бутыль с некоей настойкой, которую ей сварили по дружбе от ревматизма.

Коллинз пожал плечами.

— Тем легче было Креймеру найти яд.

— И покойная хранила бутыль в секрете ото всех, чтобы не подвести своего целителя, — продолжил Холмс.

Он достал документ, продемонстрировав его Коллинзу. Тот прочитал кусок, приписку в конце и самообладание на мгновение изменило ему — рука дёрнулась, выдавая желание схватить бумагу.

Холмс быстро спрятал лист в карман пальто.

— В чём-то я могу вас понять, мистер Коллинз. Убийство по неосторожности. И если бы вы не дали показаний против Креймера, я бы вам, наверняка, помог. Но вы предпочли отправить на виселицу невиновного.

— Вы всё равно ничего не докажете! — злобно выкрикнул старик, брызгая слюной. — Ничего не докажете!

— Возможно, мне не удастся убедить полицию и упрятать вас в тюрьму, но существует такая вещь, как пресса, а журналисты падки на сенсации, — улыбнулся Холмс и посмотрел на сад через стеклянные стены теплицы. — Жалко будет бросать всё это и скрываться, не правда ли? Я не злой человек, мистер Коллинз. — Тут голос моего друга понизился до шёпота. — Но я отравлю вам жизнь не хуже аконита.

Он развернулся на каблуках и пошёл прочь из теплицы. Когда мы оказались в саду, позади послышался звук бьющегося стекла, но я не стал оборачиваться.

Стейнинг — городок небольшой, и дома, где мы побывали, находились не так уж далеко друг от друга, но к тому времени, когда мы добрались до полицейского участка, у меня уже гудели ноги.

— Попытаться стоит, — сказал Холмс, когда мы входили в помещение, — вдруг они тут не совсем безнадёжны?

Увы, наши надежды не оправдались, чего и следовало ожидать. Увидев, что я начал прихрамывать, Шерлок остановил извозчика — редкую птицу в здешних краях. Наступил вечер, но ничто не мешало нам с миссис Стокнер и Эгером в качестве свидетеля всё же побывать в пустом доме миссис Сайз и осмотреть спальню. Как оказалось, буквально перед нашим приходом миссис Стокнер отправила служанку с поручением в дом покойной. Какое-то время мы прождали, пока возница ездил за многострадальным адвокатом — Эгер благоразумно намекнул, что все мы тут — лица заинтересованные, и нам не помешает поддержка юриста. Только мы все вместе вышли из дверей, как увидели Сьюзен, которая бежала сломя голову по улице.

— Миссис Стокнер! — закричала она. — Я поймала вора!

— Как это возможно? Ты его видела? — воскликнула компаньонка.

— Нет, мадам. Я вошла в дом, поднялась по лестнице и услышала, что в комнате миссис Сайз кто-то шумит. Ключи все у меня, так что я просто заперла дверь.

— А до этого дверь в спальню была открыта? — спросил Холмс почти на бегу.

— Да, сэр! Все ценности миссис Сайз были описаны и отправлены на хранение поверенному, так что запирали мы только входные двери.

— И парадная была не взломана? Нет? Значит, вор проник через чёрный ход.

Первое, что мы заметили, — открытое окно спальни на втором этаже. Холмс метнулся к дому, бегло осмотрел землю у стены, но судя по его восклицанию, вор не решился прыгнуть вниз.

— Как думаете, Уотсон, кого мы там обнаружим? — крикнул мой друг, взлетая по лестнице вверх.

— Догадываюсь.

Когда мы все четверо оказались на площадке второго этажа, из-за двери спальни доносились крики боли. Холмс выхватил у Сьюзен ключи и отпер комнату.

Что ж… Для очистки совести я всё же попытался оказать Коллинзу какую-то помощь, но выпил он много. Бутылка, из которой вытекали остатки настойки, валялась на полу, среди вещей покойной — старик выкинул на пол не только платья, но и бельё, пока нашёл отодвигающуюся панель в задней стенке шкафа.

Послали за полицией. Инспектора, который час назад читал нам нотации и намекал, что лучше бы нам вообще уехать из города, едва не вырвало, когда он увидел картину отравления аконитом во всей красе.



— 2 —

Лондон



Прошла неделя, как мы вернулись в Лондон. Скандал поутих, а Холмс всё также был погружён в уныние и апатию.

Это становилось невыносимым, тем более он, как обычно, не слушался меня как врача. Он очень мало ел, у него был расстроен сон. Слава богу, что два других дела он уже закончил, но возникшая пауза вовсе не означала отдых — от мыслей-то не убежишь. По-хорошему Холмсу

требовалось сменить обстановку, уехать из Лондона, но на мои предложения он отвечал мрачным молчанием. Он прекрасно понимал, что неправ, и потому я со своими докторскими приставаниями раздражал его ещё больше.

Спали мы раздельно — впервые с того времени, как сошлись. Пару раз я спрашивал его, отправляясь ко сну, не хочет ли он присоединиться ко мне, и оба раза он отвечал, что ляжет у себя. Так что я перестал спрашивать. Сам я, разумеется, спал плохо — отвык от одиночества. Я подкрадывался в час или в два ночи к двери в свою комнату и слышал, что Холмс всё ещё внизу, в гостиной, и не ложился.

Однажды я не выдержал, спустился вниз и застыл в дверях, глядя на друга, сидящего перед затухающим камином.

— Такие странные мысли лезут в голову, — сказал он, глядя на угли.

— О чём? — спросил я несколько холодно.

— Об убийствах.

— Не понял…

— В отвлечённом смысле.

Глубокая ночь, а он разглагольствует, как ни в чём не бывало.

— Я подумал, что всё же изначально был кто-то один. Не племя на племя, не род на род, а кто-то один, и в этом Писание право.

— Допустим.

Нечего сказать, жизнерадостные мысли.

Холмс нервно пожал плечами.

— Посмотрите на часы, — сказал я.

— Я их вижу.

— Ложитесь спать.

— Я всё равно не засну.

— В таком случае я принесу вам снотворного, — я немного повысил голос. — Но вы выспитесь, хотите вы этого или нет.

Холмс усмехнулся.

— Да, я помню, что не господь бог.

И тут я взорвался. Конечно, я не кричал, памятуя, что миссис Хадсон давно уже спит, и ей незачем всё это слышать. Я закрыл дверь и раздражённо прошипел:

— Может считать меня кем угодно: поверхностным, недалёким, эгоистом, или кем ещё. Да, мне жаль беднягу, но своя рубашка ближе к телу! И ваше состояние меня волнует куда больше.

— Что ж, значит, оно волнует хотя бы вас, — сказал Холмс медленно и равнодушно.

Пока я поднимался к себе, успел немного остыть. Вернувшись со стаканом, я протянул его Холмсу.

— Выпейте.

Он посмотрел на меня с холодным интересом, но остался неподвижен.

— Сию минуту выпейте!

Холмс вскочил с кресла. Мне показалось, что он сейчас набросится на меня, но он взял стакан и осушил его. И всю свою злость выместил на нём, разбив об пол. Взметнув полы халата, скрылся у себя в спальне, не забыв хлопнуть дверью.

А я остался в гостиной и уселся в своё кресло.

Некоторое время я слышал, как Холмс демонстративно ворочается на кровати, и пружины жалобно поскрипывают, но у меня было хорошее снотворное, и вскоре в спальне за стеной воцарилась тишина. Я подошёл на цыпочках к двери, осторожно приоткрыл её и заглянул в щёлку. Холмс спал, повернувшись лицом к стене и обхватив себя за плечи. Он даже халат не снял и постель не стал разбирать. Вздохнув, я сходил к дивану за пледом и укрыл друга.


***

С утра Холмс был уже привычно мрачен и молчалив. За завтраком выпил чашку чая и этим ограничился, а потом пересел к камину, куря одну сигарету за другой.

Находиться при нём неотлучно я не мог — меня ждали пациенты в клинике, а потом наш бравый Лестрейд, взявшийся за очередное дело и желающий получить всестороннюю консультацию по поводу обнаруженного неопознанного трупа со следами насильственной смерти. Инспектор иногда привлекал меня, не желая ограничиваться выводами полицейских врачей.

— Руки, — произнёс Холмс, посмотрев на меня, — обратите внимание на его руки.

Значит, он читал газеты.

Я едва не буркнул в ответ: «Знаю». Но вместо этого сказал мягче:

— Хорошо.

Выходит, интерес к происходящему в нём угас не полностью. Мой друг все же следил за криминальной хроникой, хотя бы за теми делами, что касались непосредственно нас. То есть меня.

В Ярде я неожиданно столкнулся с доктором Эгером. Лестрейд, признаться, тут же вырос в моих глазах. Хотя наш добровольный помощник и потерпел на суде фиаско, инспектор сумел оценить его как специалиста. Всё-таки годы сотрудничества с Холмсом не прошли для Лестрейда даром. Эгера привлекли ещё и потому, что в убитом опознали младшего сына одного высокопоставленного лица. Он отличался не слишком приличным образом жизни, и плачевный финал оказался ожидаемым.

Когда мы закончили работу, доктор Эгер спросил на выходе из морга:

— Как здоровье мистера Холмса?

Не мог же я отвечать вопросом на вопрос, потому сказал откровенно:

— Боюсь, что не очень хорошо.

Эгер кивнул.

— Мне ещё на последнем заседании не понравился его вид. На мой взгляд, мистер Холмс был близок к нервному истощению.

— Да он уже его заработал! — мрачно ответил я.

Эгер внимательно на меня посмотрел.

— Он не слушается вас?

— Увы, — развёл я руками. – И так было всегда, сколько я помню.

— Очень неразумно с его стороны, — заметил Эгер. — Вы хороший врач.

— Нет пророка в своем отечестве, — вздохнул я.

— Воистину, — улыбнулся мой коллега. — Возможно, мне стоит выступить в роли независимого эксперта, как вы думаете? Мистер Холмс интересовался этим делом?

— Только газеты читал.

— Но мы с вами можем обменяться профессиональными мнениями, не правда ли, доктор Уотсон? — Эгер едва не подмигнул.

— Это замечательная мысль, — согласился я охотно.

Да, я так сказал, но чувствовал себя, как нашкодивший мальчишка, когда мы поднимались с Эгером по лестнице к нашей с Холмсом квартире.

Я ожидал какой угодно реакции на наше появление, но не столь бурной. Стоило Холмсу увидеть Эгера, как он сразу, даже не поздоровавшись, хрипло и отрывисто произнёс:

— Что это такое, Уотсон? Как это понимать?

У меня пропал дар речи, а Эгер продемонстрировал недюжинный актёрский талант, и его лицо последовательно выразило удивление, потом негодование и обиду. Он повернулся ко мне.

— Коллега?

Тон был просто неподражаем.

— Холмс, бога ради, мы были консультантами по одному и тому же делу! — воскликнул я. — Нам уже нельзя выпить по стаканчику бренди и поговорить?

Мой друг тут же взял себя в руки.

— О! Прошу прощения, доктор Эгер, — пробормотал он. — Прошу прощения. Я не буду вам мешать. Извините, Уотсон.

Он резко встал и вдруг пошатнулся. Эгер тут же бросился в атаку.

— Мистер Холмс, как вы себя чувствуете?

— Всё в порядке. — Последовал протестующий жест.

— А мне кажется, нет. Позвольте вам не поверить, дорогой сэр.

Холмс наградил меня взглядом Цезаря, смотрящего на Брута в последние минуты своей жизни, но ничего не сказал.

— Это всё мелочи, доктор, — возразил он Эгеру. — Учитывая обстоятельства, не удивительно, что я слегка переутомился.

— Простите, мистер Холмс, сколько вам лет? — спросил доктор.

Тут мой друг наконец-то соизволил взглянуть на модного консультанта.

— Сорок три.

— Хороший возраст, — ответил мой коллега, тем временем ненавязчиво усаживая Холмса обратно в кресло и берясь за его пульс. — Вы не представляете, сколько ежегодно умирает мужчин в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Здоровых и сильных мужчин. Средний класс, а то и повыше рангом. Не прожигатели жизни, а занимающиеся делом, которому они отдают все свои силы. — Заговаривая Холмсу зубы, Эгер уже вынул из кармашка часы и считал сердечные удары. — Им кажется, что они молоды по-прежнему, и они тянут свой груз. Но, увы, лошадка уже утомилась и нуждается временами в отдыхе. Коллега, когда вы в последний раз измеряли пульс у мистера Холмса? — обратился тут Эгер ко мне.

— Боюсь, что давно, — мрачно ответил я, подошёл к креслу и взялся за запястье Холмса. — Господи боже, — пробормотал я, лишь только под моими пальцами зачастил пульс. Да как зачастил!

Теперь настала моя очередь доставать часы. Сто двадцать ударов в минуту — я только охнул.

— Вы меня оба хоронить собрались? — спросил Холмс нервно. Что ж, речь Эгера взяла его за живое.

— Что вы, сэр, — ответил тот. — Этим прекрасно занимаетесь вы сами. Хотя, возможно, вы решили поставить на своей карьере крест?

— Нет, вовсе нет!

— И как вы собираетесь работать?

— Отдохну я, отдохну! — Холмс вышел из себя, что само по себе уже говорило о его нездоровье. — Сменю обстановку, буду спать, сколько нужно, и питаться три раза в день. Довольны, Уотсон? — обратился он ко мне как к главе заговора.

— Нет, мистер Холмс. Вы не просто отдохнёте, — возразил Эгер за нас обоих. — Вы будете разумно тратить свои силы, помня, что уже не мальчик. Вам придётся задуматься о своём образе жизни. Хорошо бы бросить курить, например.

Холмс издал возмущённое восклицание.

— Хотя бы ограничиться трубкой, — продолжил Эгер, — и курить поменьше. Сколько сигарет вы выкурили с утра?

Он указал на портсигар на столике.

— Как обычно, — буркнул Холмс.

— Неправда! — выпалил я. — Вы стали посылать в табачную лавку в три раза чаще.

— Мистер Холмс, — сказал Эгер, садясь в кресло напротив, — послушайте меня и постарайтесь не сердиться. Вам это вредно. Вы сделали для бедняги Креймера всё, что могли в той ситуации. Бывают обстоятельства, против которых человек бессилен. И вы в полной мере почувствовали, что это такое — чувствовать своё бессилие. Думаю, что вы бы никому не пожелали испытать такое. Почему же вы ставите в подобное положение вашего друга и вашего врача? Очень неразумно и даже жестоко подвергать испытанию многолетнюю дружбу, из-за собственного упрямства заставляя доктора лгать вам, изворачиваться и принуждать вас разумно относиться к собственному здоровью.

Я тихонько кашлянул. Эгер уже перегибал палку, на мой взгляд. Хотя, возможно, он был и прав. Только вот у меня никогда бы не хватило духа говорить с Холмсом подобным образом.

— Что же, мне пора, — сказал мой коллега, поскольку его собеседник промолчал. — Доктор Уотсон, провожать меня не нужно. До свидания, мистер Холмс.

Он встал, молча пожал мне руку и вышел.

Лишь за Эгером закрылась дверь, как Холмс протянул руку к портсигару, но тут же досадливо простонал и отдёрнул её.

— Прекрасный спектакль, — сказал он.

— Это не спектакль. А я отвратительный врач, если до сих пор не знал ничего о вашей тахикардии. Не знаю, напугал ли Эгер вас, но меня — определённо.

— Хм… Меня он скорее пристыдил, — произнёс Холмс мягче.

Он посмотрел на меня.

— И куда мы поедем? Мне ведь нужно сменить обстановку.

Я вздохнул и отвернулся к камину.

— Уотсон, — позвал он, беря меня за руку. — Вы-то меня хотя бы не добивайте. Я и так уже готов провалиться сквозь землю.

— Ах, боже мой, — пробормотал я, оборачиваясь.

Наклонившись и обняв Холмса за плечи, я прижал его к себе.

— Не стоило со мной церемониться, — сказал он, обхватив мои руки. — Вы не могли сказать мне то же, что и Эгер?

— Вряд ли. Не в таких выражениях.

— Зря. А вы умеете быть жёстким с пациентами, я знаю.

— Но не с вами, увы.

— Это плохо.

— Почему плохо? — не понял я.

Мы перекидывались репликами, и я не мог понять ход его мыслей. К чему он клонит?

— Так… Я вас обидел?

— Ну, Холмс…

— Скажите правду: я вас обидел? Не надо со мной нянчиться, Джон! — он отстранился и посмотрел на меня.

— Немного, — кивнул я.

— Простите, — промолвил Холмс тихо.

Я горячо его поцеловал. Грешен, в этот момент я его так хотел! Притихшего, непохожего на себя, виноватого, но опять потянувшегося ко мне, нуждающегося во мне. Мне пришлось собрать всю волю в кулак — не в его нынешнем состоянии было предаваться безрассудствам.

— Может, к морю? — спросил я, чувствуя, что скоро в этом доме будут уже двое мужчин с нервным срывом. — Куда-нибудь в глухое место, где нас никто не потревожит.

Холмс улыбнулся.

— Больной господин сорока трёх лет всё ещё волнует вас? — промолвил он.

— Он никогда не переставал волновать меня, — ответил я, прижавшись губами к его волосам. — Он единственный, кто меня волнует в этом мире.



— 3 —

Пока я искал тихий уголок, куда бы мы могли поехать на отдых, наступила дата очередного симфонического концерта — по абонементу, но раньше дела не позволяли уделить время музыке. Сегодня вечером исполняли две симфонии Бетховена — шестую и седьмую. Все прошедшие дни Холмс вёл себя примерно, послушно следовал всем предписаниям, чем пугал меня ещё больше. И я подумал, что, возможно, музыка — это сейчас то, что ему необходимо. Я плохо помнил эти две бетховенские вещи, но само название «Пасторальная» не предполагало ничего трагического. Да и ля-мажор седьмой как-то тоже настраивал на приятный вечер. Я не большой любитель Бетховена, но Холмс к нему относился благосклонно, даже исполнял некоторые его скрипичные сонаты.

Он выслушал моё предложение и согласился.

Ложа наша помещалась во втором ярусе, с левой стороны от сцены. Нельзя сказать, что зал был переполнен, кое-где виднелись пустые кресла. Вместе с нами в ложе сидела только пожилая пара в первом ряду. Холмс всегда говорил, что я любитель мелодий, и он совершенно прав. «Пасторальная» привела меня в благодушное состояние, хотя я не откажусь от мнения, что Бетховен слишком избыточен. Порой я поглядывал на Холмса — он был спокоен, иногда даже покачивал пальцами в такт музыке. Но не чувствовалась в нём обычная растворённость в звуках, он явно думал о чём-то постороннем. Даже грозовые пассажи Allegro не взволновали его. Впрочем, пятая часть нас обоих порадовала — такая чудесная, умиротворяющая музыка. Право же, Бетховена можно любить только фрагментарно.

Я сидел, улыбаясь в усы, и почувствовал, что Холмс на меня смотрит. Я протянул руку под прикрытием спинки кресла, сжал его ладонь и почувствовал ответное поглаживание большого пальца.

— Останемся или поедем домой? — спросил я в небольшом антракте.

— Зачем? — пожал он плечами. — Они вполне неплохо справляются, — добавил он, поймав мой встревоженный взгляд.

Мы помолчали, глядя на сцену внизу.

— О чём вы думали? — спросил Холмс.

— О поездке.

— Да, уже послезавтра. Вы правы, нужно отдохнуть от Лондона.

— Хотел спросить, что за письмо вы получили утром, да совсем забыл, — сказал я.

— От миссис Креймер.

Вот дьявол, как не вовремя. И кто меня за язык тянул?

— Она получила наследство и уехала из Стейнинга, — предвосхитил Холмс мой вопрос.

Я только молча покивал. Говорить об этой женщине мне не хотелось, хотя я сочувствовал ей от всего сердца.

Первая часть седьмой симфонии стала всего лишь фоном для моих невесёлых размышлений, и потому прозвучала она как-то фальшиво, неискренне. В паузе я посмотрел на Холмса. Он сидел с равнодушным выражением на лице. Первые же звуки второй части заставили меня вздрогнуть. Мне показалось, что за сердце мне зацепился стальной крюк и кто-то невидимый потянул его. Я совсем забыл об этой мелодии — тягучей, тоскливой.

— Уотсон, — послышался шёпот.

Я бросил взгляд на друга и еле удержался, чтобы не вскочить с места. Моё кресло было с краю, у прохода. Я помог Холмсу подняться, стараясь не привлекать чужого внимания, и вывел его в коридор. Между дверей в ложи я нашёл стул, усадил моего друга, ослабил ему галстук и расстегнул воротничок.

К нам спешил молоденький билетёр.

— Джентльмену плохо?

— Да. Принесите воды и пошлите кого-нибудь вызвать кэб.

— Может, поискать врача, сэр?

— Я сам врач. Поспешите.

Из-за ближайшей двери доносились тихие и тревожные призывы валторн. На лбу Холмса выступила испарина.

— Ужасная музыка, — пробормотал он. — Она меня душит.

Билетёр оказался умницей. Он не ограничился стаканом, а принёс ещё и маленький графин. Я смочил платок и освежил Холмсу лицо, потом напоил его.

— Кэб сейчас будет, сэр.

— Спасибо, — кивнул я парнишке.

Он поставил графин возле стула и резво побежал к лестнице.

— Скоро поедем домой, — успокаивал я Холмса, но мне самому хотелось выпить пару глотков — от переживаний пересохло в горле.

В зале звучало уже что-то другое и казалось абсолютной какофонией, бессмысленным набором нот. Пока в коридоре никого не было, Холмс держал меня за руку. Он явно испугался. Ему случалось получать раны, падать в обмороки от изнеможения, но такое с ним случилось в первый раз. Музыка душит. Нетрудно догадаться, откуда появилось такое ужасное ощущение. Я мягко высвободил руку и взялся за его запястье, с тревогой отмечая небольшую аритмию.

Парнишка-билетёр вернулся с известием, что кэб на месте. Я вручил ему наши номерки и отправил в гардероб — больше за тем, чтобы он не крутился под ногами и не видел слабости моего друга. Спускаясь по лестнице, Холмс держался за перила, и движения его были выверенными и осторожными.

Я не забыл вознаградить нашего помощника щедрыми чаевыми. Как только мы оказались в кэбе, мой бедный друг снял цилиндр и без сил привалился к моему плечу.

— Со стороны поглядеть, так я подвожу своего загулявшего приятеля, — неловко пошутил я, похлопав его по колену.

— Ваш приятель не загулял, а, боюсь, догулялся, — усмехнулся Холмс.

— Уже Парк-лейн, — сказал я. – Скоро мы будем дома.

Миссис Хадсон была встревожена нашим скорым возвращением — после концерта мы обычно отправлялись ужинать и появлялись на Бейкер-стрит поздно, когда она уже спала. Всё-таки наша хозяйка — святая и в высшей степени разумная женщина. Она сразу поняла, что Холмсу нездоровится, и только спросила, не нужна ли её помощь. Услышав отрицательный ответ, она тут же оставила нас в покое. Впрочем, я знал, что в случае необходимости могу к ней обратиться, и в ближайшие часы она спать не ляжет.

Пока мы поднимались по лестнице, я поддерживал Холмса, обнимая за талию; он не протестовал. На площадке перед гостиной он решительно мотнул головой и направился в мою, а точнее в нашу спальню. Там я помог ему раздеться — вначале до пояса — и долго внимательно выслушивал сердечные тоны. Наконец мои опасения немного рассеялись.

— Я схожу за вашей сорочкой, — сказал я, убирая стетоскоп в футляр.

— Не надо.

— Мой дорогой, — мягко упрекнул я, — не сейчас же думать о таких вещах?

— Я не хочу надевать сорочку, — возразил Холмс упрямо, расстёгивая пуговицы на гульфике. Он посмотрел на меня. — Я просто хочу обнять вас, Джон. Я соскучился.

Поцеловав его в висок, что означало капитуляцию, я начал раздеваться, думая, что проблема не в Холмсе вовсе, а во мне. Я тоже соскучился, но чувствовал себя, в отличие от моего любимого упрямца, прекрасно.

Впрочем, когда я обнял его под одеялом, то мои желания уступили место жалости и нежности к нему. Бедняга, он так похудел за прошедшие недели. Мы лежали посередине кровати, я тихонько поглаживал его кончиками пальцев по спине, ерошил ему волосы на затылке. Веки его тяжелели, он засыпал.

Я уже сам задрёмывал, когда он застонал во сне — и это стало финальным аккордом моих сегодняшних переживаний. Какие уж тут желания, господи боже, и какой тут покой. Я лежал тихо и смирно, боясь пошевелиться, хотя всё во мне изнывало от стремления обнять Холмса покрепче. Глядя на тёмное пятно ковра, я слушал, как тикают часы, и временами мне казалось, что звук их слишком громкий и может потревожить спящего. Даже не знаю, сколько времени я провёл вот так, под размеренное дыхание Холмса, но сон наконец сморил и меня.



— 4 —

Корнуолл


Мне следовало лучше знать Холмса. Конечно же, он ввязался в расследование убийств в семействе Тридженнисов. Я старался не оставлять его без присмотра и повсюду сопровождал, вот только после возвращения из дома священника ему удалось ненадолго сбежать, и он вернулся с керосиновой лампой, купленной в местной лавке.

— Это такая же лампа, что была в комнате Тридженниса, — сказал я.

Моё замечание вызвало у Холмса усмешку.

— Верно.

— Что вы задумали? — нахмурился я.

— Видите ли, я хочу проверить своё предположение. Пока что мои умозаключения не подкреплены фактами.

Холмс показал мне конверт.

— Здесь часть странного порошка, который я собрал с внутренней стороны абажура.

— Мы приехали сюда, чтобы поправить ваше здоровье, — напомнил я, — а не для того, чтобы вы отравились — и это в лучшем случае.

— Поэтому мы оставим дверь открытой, чтобы обеспечить приток свежего воздуха. А вы сядете у двери, чтобы не надышаться. Если мне станет плохо, вы меня спасёте.

— Холмс, я против этого безумного эксперимента. К чему?

— Я послал телеграмму человеку, которого подозреваю в убийстве Тридженниса. У меня есть предположения, почему он решился на это. Я даже могу описать ему поэтапно, что он делал в то утро, но это всего лишь умозаключения. Речь идёт об отравлении, и я не хочу рисковать и оперировать лишь голословными утверждениями.

Я только тяжело выдохнул.

— Надеюсь, мне хватит свежего воздуха, — сказал я, открывая дверь в сад и садясь в кресло. — Отодвиньте хотя бы своё чуть подальше от стола, Холмс.

— Это разумное предложение, — улыбнулся он.

Закончив свои жуткие приготовления, мой друг сел в кресло. Вскоре от лампы потянуло сладковатым запахом. Возможно, когда-нибудь я попытаюсь описать пережитый мною ужас, но самые изощрённые метафоры всё равно не смогут его выразить. Не говоря уже о том, что мне придётся выдумывать для себя новые галлюцинации — то, что я видел, носило слишком личный характер. Наш венский друг сказал бы, что этот яд высвобождал подсознательные страхи, но, конечно, его действие было направлено именно на нервную систему и на сердце. Галлюцинации были побочным эффектом.

То, что я сидел около двери, спасло нас обоих. Мне было страшно, но не настолько, чтобы я поверил в то, что видел, и мне удалось преодолеть наваждение. Правда, затем меня ждал вполне реальный ужас — Холмс был уже без сознания. Я с трудом вытащил его на свежий воздух, уложил на траву и сам упал рядом — ноги не держали. Потянувшись к моему другу, я ослабил узел его галстука и расстегнул воротник. Слава Создателю, он пришёл в себя очень быстро.

— Это было ужасно, — прошептал он и виновато посмотрел на меня. — Господи, когда вы перестанете потакать моим сумасшедшим затеям, Джон?

Он повернулся на бок и прислонился лбом к моему плечу.

— Наверное, никогда, — усмехнулся я, радуясь, что всё закончилось. Чувствуя такое облегчение, я не мог сейчас читать Холмсу нотации.

Он поднялся на ноги, зажал рот и нос платком, бросился в дом, вынес потушенную лампу и зашвырнул её за забор в кусты. Потом подошёл ко мне и сел рядом на траву.

— И всё же это был ценный опыт, — сказал он.

— О чём вы? — растерялся я.

— Меня хорошо встряхнуло. Должен признать, что я был идиотом, Уотсон. Я не знаю, что сейчас чувствуете вы, — он взял меня за руку, — но мне кажется, что даже краски окружающего мира я вижу ярче.

— Будем считать, что яду удалось то, чего не удалось мне, — усмехнулся я.

Да, это был с моей стороны сознательный укол — признаться, я чувствовал себя немного обиженным.

— Знаю, я ужасный человек, — сказал Холмс тихо, сжав мою руку, которую он так и не выпустил. — Вот вам ничего не нужно говорить. То, что вы делаете для меня каждый день, — это подлинная любовь. А мне, боюсь, нужны слова, чтобы вы не забывали о моих чувствах. Но они кажутся мне слишком обычными, и потому вы их редко слышите.

Только он может сказать о неспособности признаться в любви таким тоном и таким проникновенным голосом, что глаза невольно начинает щипать.

— Вам не нужно говорить, — улыбнулся я, глядя на него с нежностью.

Дальше начался странный спор, содержание которого, наверняка, знакомо людям, которые любили когда-нибудь. И даже здесь, в своих личных записях, я не стану приводить его содержание, благо каждый из нас тогда слышал много больше, чем было сказано, и если вслух мы произносили глупости, неподобающие для двух уже немолодых джентльменов, то сердца наши понимали всё намного лучше.



— 5 —


— Я понимаю его, очень хорошо понимаю, — сказал Холмс, глядя вслед уходящего доктора Стерндейла. — Если бы кто-то причинил вам зло, думаю, я не стал бы выискивать такой экзотический способ свести счёты — задушил бы собственными руками.

— Ну, мой друг, — усмехнулся я, положив ладонь ему на плечо, — до меня злоумышленнику ещё надо добраться, а вы ему это не позволите.

Дело Холмс завершил, и у меня отлегло от сердца. Не считая безумного эксперимента, оно не было слишком изнурительным для его здоровья.

Мы собирались пробыть в Корнуолле ещё две недели как минимум. На следующий день здешняя мягкая, но дождливая весна вдруг решила порадовать солнцем, и я уже за завтраком стал уговаривать Холмса прогуляться.

— Нет, простите, Уотсон, — возразил он, — я не хочу.

— Ну, что же… — начал я.

— Однако вам совершенно незачем сидеть со мной весь день в четырёх стенах.

Я не сразу ответил, и Холмс поспешил добавить:

— Друг мой, я же больной. Почему бы мне немного не полежать на диване с какой-нибудь книгой по финикийской истории?

В самом деле, почему бы и нет? Когда-то давно такая попытка отправить меня из дома привела бы меня в состояние лёгкой паники. Но времена увлечения Холмса наркотиками безвозвратно миновали. Так что паники я не испытывал — скорее небольшую досаду.

— Тогда я навещу нашего приятеля-священника. Проведаю, как он там, оправился ли от пережитого потрясения?

— Прекрасная идея, Уотсон, — улыбнулся Холмс.

Улыбка меня тоже не вдохновила — она была слишком вежливой и дежурной.

Я начинал сердиться даже больше на себя, чем на Холмса. Мне очень не нравилась собственная обида. Боже мой, да что я веду себя, как ревнивая жена, уже смертельно надоевшая мужу, но который пытается сохранить видимость приличий при общении с ней? Но такая внезапная перемена после вчерашнего задушевного разговора не могла меня не встревожить.

После завтрака я ушёл, чтобы исполнить своё намерение. Я побывал у преподобного, который держался молодцом и всячески бодрился. Но когда он угощал меня чаем, его руки заметно дрожали. Так что я пробыл у священника дольше, чем планировал.

Вернувшись домой, я не застал Холмса. Его пальто, шляпа и трость в прихожей тоже не наблюдались, равно как и записка для меня. Ну что же. Мой друг решил пройтись в одиночестве — его право. Только зачем же было устраивать весь этот спектакль за завтраком? Мог бы ведь и прямо сказать.

Я был обижен и намеревался продержаться в таком состоянии ещё хотя бы пару часов. К сожалению, я не мог сказать точно, когда Холмс покинул коттедж. Хозяйка обычно приходила позднее, и свидетелей его ухода не было. Так много лет мы вместе, а я выдерживаю его отсутствие не больше часа, если я не знаю точно, куда он отправился. И ведь сколько раз я давал себе клятву, что хоть как-то продемонстрирую другу, как меня тревожат эти отлучки! Стоило ему появиться в нашей гостиной и начать делиться подробностями, как я забывал о своих обидах и слушал его с видом верного пса, сидящего у ног хозяина и внимающего каждому его слову.

Насчёт пса — это я погорячился, конечно.

Пробыв в гостиной положенный час, я в сердцах ушёл на второй этаж, к себе в спальню, скинул пиджак и ботинки и улёгся лицом к стенке с самым разобиженным видом, натянув плед по самый нос.

Кажется, я задремал и проснулся, когда почувствовал, что Холмс потихоньку забирается ко мне на кровать.

— И где вы были? — пробурчал я, позволяя всё же обнять себя.

На узком поскрипывающем ложе иначе бы мы и не поместились.

— Просто прогуливался по окрестностям. Мне нужно было побыть одному.

— Это я уже понял.

— Простите… — шепнул Холмс.

Я тяжело вздохнул, но сменил гнев на милость.

— Из-за чего вы так нервничаете? Это вы хоть можете мне сказать?

— Я испугался. Вчера.

— Ну, Холмс… Всё хорошо, что хорошо кончается. Однако ваша обеспокоенность несколько припозднилась.

Он так внезапно затих, что теперь испугался я.

Развернувшись на кровати, я посмотрел на Холмса, на совершенно виноватое выражение его лица, и наконец-то понял, о чём он говорил.

— Вы за меня испугались? — улыбнулся я, погладив его по голове.

— Да за кого же ещё?!

— Ну, полно, полно…

Вот как я могу сердиться на него? Он же совершенный ребёнок порой.

— Я столько раз давал себе зарок…

— Да к чёрту ваш зарок, дорогой мой!

Засмеявшись, я крепко обнял его.

— У меня есть одно твёрдое убеждение, — сказал я. — Оно совершенно нелогично, — прибавил я, усмехнувшись. — Но оно очень помогает мне жить.

— Какое? — спросил уже успокоившийся Холмс.

— Я верю, что когда мы вместе, то с нами ничего не может случиться. Ни со мной, ни с вами.

Потом я наклонился к нему и поцеловал…

— Аминь. — Холмс вздохнул и закрыл глаза. — Не отказывайтесь от своей веры никогда, Джон, и не бросайте своего апостола.

— Аминь, — отозвался я, изучая кончиками пальцев черты его лица.


***

Позднейшая приписка, сделанная рукой Холмса на рукописи рассказа доктора Уотсона «Дьяволова нога»: «Нашёл у вас досадную оплошность в последнем абзаце. Вы забыли убрать слово «женщина». «Я никогда не любил женщину», — сказал я тогда. Уберите это слово, а то вашего редактора ждёт удар. И не надо сдавать рукопись вместе с билетами в Альберт-холл, они нам пригодятся этим вечером».




"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"