Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Emotio&Ratio | |
| Автор: | TABUretka |
| Бета: | Levian |
| Рейтинг: | R |
| Пейринг: | Джон/Шерлок |
| Жанр: | AU, Drama, Romance |
| Отказ: | Все герои принадлежат АКД и BBC. |
| Фандом: | Шерлок Холмс |
| Аннотация: | Кофе, сигареты, алкоголь и последствия. |
| Комментарии: | Фик написан по сериалу Sherlock BBC
АU: минус семь лет. Упоминание об употреблении тяжелых наркотических препаратов. Огромное спасибо Serenity S, littledoctor, скорпена, и Levian за моральную и информационную поддержку. |
| Каталог: | нет |
| Предупреждения: | слэш |
| Статус: | Закончен |
| Выложен: | 2011-01-30 21:00:41 (последнее обновление: 2011.01.30 12:26:15) |
| просмотреть/оставить комментарии | |
|
— Что? Ничего не слышно, ещё раз. Сколько времени прошло? Да ты с ума сошел! У него осталась хоть капля крови? Это безнадежно. Ладно, буду через десять минут.
Джон в темноте нашарил джинсы, носки, и выскользнул из спальни, не заметив внимательный и болезненный взгляд серых глаз, в которых не было и следа сонливости. На улице было темно, как и полагается в три ночи, тепло, что, в общем-то, тоже нормально для июля, и тихо, потому что Джон Уотсон снимал квартирку в более-менее спокойном районе Лондона. Пуговицы рубашки, накинутой поверх мятой футболки, никак не желали пролезать в петли, голова гудела от резкого пробуждения, но Джон привычно перешел на легкий бег, и уже через полминуты запрыгивал в такси, чтобы ещё через пять выскочить у дверей госпиталя. Когда он выходил из этих дверей в следующий раз, свет позднего утра показался странно тусклым, видимо, после пяти часов, проведенных у операционного стола, освещенного безликим и ровным сиянием ламп. Одна из новеньких медсестер была так любезна, что сварила ему кофе, и теперь он пытался поднести к губам картонный стаканчик и не расплескать половину на ставшую ещё более мятой футболку. Руки ощутимо дрожали от перенапряжения, в конце концов, теперь они могли себе это позволить. В организме кофеин вступил в привычную реакцию с адреналином, и целых пять минут Джон был полностью счастлив. Пока в кармане его джинс не зазвонил телефон. — Черт! — Почти кипяток таки пролился на пыльный тротуар и немного — на ботинки. — Мэри! Он совсем забыл. Как он мог забыть, это просто невероятно, это… Телефон продолжал звонить. — Да, Мэри, прости, срочный вызов, не успел оставить записку… — Я так и поняла. Все в порядке. Успокойся. В холодильнике вчерашняя лазанья, и я приготовила рагу. Я приеду через три дня, по возможности позвоню, у тети Кейт неважно ловит сеть. Вашу мать. Уотсон остановился посреди улицы, как громом пораженный. Поездка, родственники. Он даже не вспомнил ночью, даже не… подумал. О. Прекрасно. — Мэри, мне так жаль… — В следующий раз приедешь, ничего страшного. Ладно, я сажусь в поезд, потом поговорим. Люблю тебя. — И я тебя, — машинально произнес Уотсон, но связь уже оборвалась. Джон чувствовал себя идиотом. Нет, он был идиотом, а чувствовал себя просто ужасно. Дома груз вины обрушился на его плечи всем своим великолепием, включавшим вкусную еду и вытертую пыль. Упав на застеленную кровать, Джон подумал, что Мэри святая. Как иначе можно было объяснить ее терпение, ни разу не лопнувшее за последние… Господи, за последние шесть лет. Они начали встречаться, когда он был в нескольких месяцах от диплома врача, а она — в двух годах от диплома искусствоведа. Мэри разительно отличалась от всего, что окружало Джона в тот момент. Милая девочка из приличной семьи, очень спокойная, с плавными движениями, детским смехом, длинными светлыми локонами и огромными серыми глазами. Она, в отличие от его одногруппников, не бегала вокруг, посеревшая от бессонницы и зубрежки, не кричала «мы ничего не успеем», не пыталась залить его во сне кровью с головы до ног, исключительно в научных целях. Не дымила в комнате общежития как паровоз, и от нее не пахло формалином. Они начали встречаться и стали хорошей парой. Не красивой, нет, не идеальной парой с обложки, но очень, иногда чересчур хорошей. Мэри окружала Джона всепрощением и заботой. Причем иногда она делала это с таким энтузиазмом, что ему становилось страшно. А ещё иногда… Почти всегда …он скучал по бешеному ритму. Поэтому ему так часто звонили по ночам, звонили в безнадежных случаях, звонили, потому что знали, что он приедет. Поэтому после шести лет вместе, они с Мэри никак не могли съехаться окончательно. С огромным трудом оторвав голову от мягкого покрывала, Джон поднялся и с содроганием открыл дверь ванной, опасаясь увидеть следы уборки и там. Тогда он бы просто сгорел от стыда, немедленно и без права помилования. В этом была вся Мэри. Зачем кричать, если есть куда более жестокие способы воздействия на совесть Уотсона? Гиперчувствительную, да, но напрочь отключающуюся, едва он слышал фразу вроде «Джон, у нас пулевое ранение при задержании», или её различные вариации. «И почему только она до сих пор со мной?» — думал он, запихивая лазанью в микроволновку. «Мне так повезло, я очень счастливый человек», — думал он, меланхолично жуя, переключая каналы и ощущая себя последним дерьмом. Обычно, когда Джон оставался один, он отрубался на диване под бормотание какого-то шоу для домохозяек. Вот и сейчас длинный летний день упорно клонился к закату, а Уотсона так же упорно клонило в сон. Сквозь уютную дрему он слышал, что к банановому крему можно добавить шоколадный сироп, потом, что активисты партии Баас совершили нападение на коалиционные войска, потом монотонные повторяющиеся звуки, назойливый сигнал… …звонка. Уотсон, не открывая глаз, нашарил трубку. — Да. Какое ещё дежурство? Я только с операции. Хорошо, но только до полуночи, дальше пусть подменяет Вольф. Со стоном разочарования он выключил телевизор, но уже через пять минут привычно перешел на легкий бег, поднимая руку, чтобы поймать такси. *** Если где-то на небе и была луна, то Джон её не замечал. Он вообще ничего не замечал, кроме дороги под ногами, да и ту рассматривал не слишком внимательно. Почти полное отсутствие сна в течение трех суток не являлось таким уж редким событием в его жизни, но, тем не менее, он с огромным удовольствием предвкушал, как голова коснется подушки, и… — Проклятье. — Из переулка между пиццерией и пабом послышался шорох, затем грохот, после которого все вокруг снова превратилось в образец спокойствия. Джон уже почти прошел мимо, когда тишину вновь нарушили булькающие звуки, как будто смех решил превратиться в захлебывающийся кашель. Джон по инерции сделал ещё два шага. Остановился, прислушиваясь. Дома ждала мягкая постель и желанный сон. В переулке кто-то явно пытался выплюнуть легкие. Уотсон закатил глаза, провел рукой по лицу, мысленно поблагодарив себя за неуёмное рвение, Бога за стечение обстоятельств и Гиппократа за его прекрасную клятву. Здесь было темновато и грязновато, но никаких излишеств, гротеск не был присущ приличным районам. Наверное, именно поэтому парень, сидящий на земле, сразу выбивался из общей картины. Он прислонился к стене, вытянув километровые ноги, и выглядел как соломенное пугало, из которого вынули остов. Подбородок почти касался груди, судорожно вздымающейся в попытках отдышаться. — Эй, тебе определенно нужна помощь, — заметил Джон, подходя ближе. Пугало подняло голову, и у Уотсона в памяти тут же промелькнули другие сказки, в которых тоже встречались существа со светлыми дикими глазами, прорезанными вертикалями зрачков. Правда, спустя долю секунды врачебные навыки приструнили слишком буйное воображение, и Джон опознал обычного наркомана, очень худого, очень бледного, и напрочь лишенного таинственности. — Сколько же ты вколол, приятель?.. — пробормотал Уотсон, заметив, что парень с трудом удерживается в сидячем положении. — Не дергайся, ладно? Мне все равно, что это было и где ты это взял, я просто проверю, справляется ли твое сердце с этим, хорошо? Не дождавшись никакой реакции, Джон, присев рядом, измерил пульс. Рваный ритм не говорил ни о чем хорошем, да и поверхностное дыхание никак не свидетельствовало об отменном здоровье. Уотсон достал телефон, чтобы вызвать скорую, и тут же почувствовал слабое, однако пробирающее до костей прикосновение к запястью. — Не надо, — тихо, но твердо произнес незнакомец. — Здесь нужен врач, — так же твердо ответил Джон, собираясь нажать кнопку вызова. — Один здесь уже есть. Не надо. — Откуда?.. Что за глупости?! — Просто. Не. Вызывай. Скорую, — на последнем слове парень совершил героическую попытку отключиться и съехать по стене куда-то влево, но Джон вовремя поймал его за плечо. Глядя на то, как костлявые пальцы безуспешно пытаются опереться о землю, Уотсон душераздирающе вздохнул и посмотрел на чернеющие в небе облака. — За что? Что я такого плохого сделал в жизни, а, Господи? Или предполагается, что я могу оставить это здесь, в таком-то состоянии? С учетом феноменального «везения», преследовавшего Уотсона последние пару дней, оказалось удивительным, что он смог втащить полуаморфного трясущегося незнакомца в дом до того, как упала первая капля летнего ливня. Пять минут ходьбы от пиццерии до двери превратились в двадцать минут сражения с телом, которое состояло исключительно из суставов, выворачивающихся под любыми углами. Не то чтобы Джон действительно нёс эти обтянутые кожей кости, нет, но и самостоятельной прогулкой назвать данное перемещение было нельзя. Сгрузив свою ношу на диван и отогнав мысль, что обивку теперь придется менять, Уотсон начал вспоминать, куда же Мэри перекладывала аптечку. Отлично, неплохо было бы найти ещё один шприц, пока действие предыдущего не вытрясло душу из не слишком разумного тела. Копаясь на ходу в пузырьках и ампулах, Джон выудил реланиум и жгут. Когда он вернулся в гостиную, парень уже отключился. Не умер, не впал в кому, как решил встревоженный Джон, а всего лишь уснул. В ответ на попытки привести его в чувство, он вяло отмахнулся и попытался перевернуться на другой бок. Впрочем, с его ростом на коротком диване сделать это было довольно проблематично. В два часа по полуночи Джон Уотсон стоял посреди собственной квартиры, щурясь от редких вспышек молний, слушал стук капель по подоконнику и рокочущие низкие раскаты грома, прокатывающиеся сквозь его гулкую от бессонницы голову. Он бы не стал называть себя идиотом, это определение казалось слишком лестным. Пожалуй, «безнадежный кретин» было немного ближе к истине. Тип-на-диване уперся грязными ботинками в его любимую подушку. — Мам! Он притащил в комнату уличного кота! — Гарри, ты же обещала! — Мам! Этот блохастый комок меха испортил мои туфли. И от него воняет. — У него больные почки и… — Джон, мы же договорились, больше никаких животных в доме. — Но… — Джон. — Хорошо. А в гараже можно? Подушка не выдержала неравной борьбы и упала на пол. — Можешь мной гордиться, мам, — проворчал Уотсон, поднимая подушку и присаживаясь на журнальный столик. — Я больше не таскаю в комнату грязных котов. Я перешел на следующий уровень, и подбираю на улицах невменяемых наркоманов. И он посмотрел на незнакомца с печальной смесью досады и сострадания во взгляде. На вид тому нельзя было дать больше двадцати, и если до этого Джон думал о том, как он будет объяснять все это Гарри, если та решит заявиться с утра пораньше, то теперь он с паникой представил, как будет объяснять полиции, что в его доме делает несовершеннолетний, обдолбанный в хлам парень. Ему явно было холодно, несмотря на теплый июль, он даже во сне пытался спрятать руки в карманы своей потертой кожаной куртки. Это, кстати, была единственная вещь, которая на нем не болталась, потому что и растянутая футболка, и вылинявшие джинсы норовили сползти на ключицы и бедра. Он был катастрофически близок к истощению, на самом деле. Он был худым. Он был длинным. И он был каким-то блеклым, невыразительным, словно из него вытянули цвет, оставив только нежно-фисташковый оттенок запавших щёк, уныло-фиолетовые тени под глазами и бледно-розовые губы. Редкие бесцветные ресницы, невзрачные, давно не знавшие расчески волосы. Единственным ярким пятном было пятно синей краски на острой коленке. В очередной раз вздохнув, Джон оставил это досматривать галлюциногенные сны и направился в спальню, в надежде посмотреть свои собственные. А лучше — просто провалиться в спасительную темноту. Проснувшись на следующее утро, он долго не мог понять причину смутного беспокойства, назойливо старавшегося напомнить ему о чем-то… Как будто он забыл выключить воду или позвонить на работу, или… Чёрт. Он забыл, что у него в квартире наркоман. Уотсон с горестным мычанием зарылся лицом в подушку. Больше всего на свете ему хотелось, что бы незнакомца в гостиной не оказалось, а новая стерео-система наоборот, осталась бы на своем законном месте. Как и все остальные вещи. Выйдя из комнаты, он не увидел… к его великой радости, он не увидел ни-ко-го. Подушка снова валялась на полу единственным напоминанием о вчерашней глупости Джона, и кажется, даже ничего не пропало. Утро сразу перестало быть таким уж унылым, а идея завтрака – такой отталкивающей. Зевая во весь рот, Уотсон вошел в кухню. — Что за?!.. На стуле, подогнув ноги абсолютно немыслимым образом, восседало создание, больше походившее на нахохлившуюся птицу, чем на человека. Оно держало кружку с кофе обеими руками, словно ребенок, или кто-то, кто не доверяет собственным конечностям на все сто процентов. Пальцы чуть поглаживали фарфор, белесые глаза щурились от поднимающегося пара. — Привет, док. Кажется, в кофеварке ещё что-то осталось. А вот сахара больше нет. Теоретически Джон знал, что в жизни случаются ситуации, в которых мозг просто не может найти объяснения происходящему. И тогда человек не понимает, как реагировать на подобную наглость, например. Столкнувшись с таким феноменом на практике, Уотсон надеялся, что глаза все же останутся в орбитах, а не выпадут на пол, полные негодования и удивления. Ещё несколько секунд он не мог сдвинуться с места, продолжая таращиться на человека, который пил его кофе, на его кухне, из его кружки. Но парню явно было наплевать на пристальный взгляд, судя по всему, его вообще интересовала только стена напротив. Не обнаружив там ничего, стоящего внимания, Джон вышел из оцепенения, и налил в первую попавшуюся чашку остывшую черную жидкость. Первый же глоток этой гадости привел его в чувство настолько, что он даже решил поинтересоваться, когда именно гость собирается убраться вон из квартиры. Нужно было ещё почистить диван, и узнать, как там дела, у этой богом забытой тетушки, у которой плохо ловит сеть, и, наверное, купить цветы, чтобы перестать чувствовать себя таким виноватым. Но тут незнакомец заговорил. — И что же с ней не так? — Он звучал как чертов океан: спокойно, глубоко, завораживающе. От неожиданности Уотсон забыл, что хотел сказать. — С кем? — переспросил он, уверенный, что не так понял. — С Мэри, — невозмутимо ответил парень, отхлебывая из кружки. Если бы Уотсон был суеверен, теперь он бы уставился на незнакомца с суеверным ужасом. Но Джон не был, поэтому в его голове с бешеной скоростью пронеслось несколько диких мыслей, и ни одна из них не могла разумно объяснить: «как?» — Нет, я не рылся в твоих вещах, за исключением полки с посудой. Нет, я не агент английской разведки. Я не маньяк, который шпионил за тобой. И нет. Я не умею читать мысли. — Угу, — кивнул Джон, забылся и допил кофе залпом. Сознание снова прояснилось. — Итак, позволь мне самому. Чересчур заботливая? Нет, скорее, бесконечно милая. Да, похоже, я прав. Незнакомец улыбнулся, чуть самодовольно. Уотсон растянул губы в одной из своих самых вежливых улыбок. — Удиви меня, мистер фокусник, раскрой секрет своих мистификаций. В тишине кружка мягко опустилась на стол. — В таком случае, я имею полное право вызвать полицию, и заявить о вторжении в лич… — Имя на твоей кружке. «Мэри». Флаконы с косметикой в ванной вряд ли принадлежат тебе, следовательно, они принадлежат какой-то женщине, возможно, это мать, но, учитывая, что ты обращался к ней вчера вечером глядя в потолок, её уже нет в живых, значит, это наверняка твоя девушка. Следы её присутствия в доме наблюдаются только в ванной, гостиная выполнена в холостяцком стиле, зато в холодильнике стоит рагу, приготовленное не более суток назад. Следовательно, она не живет здесь постоянно, но приходит довольно регулярно, проявляя при этом чудеса заботы и любви, после которых на твоем лице можно наблюдать это забавное виноватое выражение. Хотя нет, сейчас тебя можно назвать… ошеломленным. Все ещё собираешься вызвать полицию, док? Ты ведь вчера даже скорую не вызвал, не нужно портить такое чудесное утро, я ненавижу полицейские машины. Всё это он выдохнул меньше чем за минуту. Ещё через десять секунд Уотсон осознал, что стоит с открытым ртом, и поспешил его захлопнуть. — Я не знаю, что ты принимаешь, но у этого вещества уникальный эффект, — только и смог выдавить Джон. Незнакомец фыркнул и зашарил в карманах куртки. Джону показалось, что по черной коже забегали два огромных белых паука. Наконец, из левого кармана была извлечена пачка сигарет и зажигалка. — Путаешь причину и следствие, — неразборчиво ответил он, пытаясь прикурить от слабого огонька. — То, что я принимаю, помогает мне избавиться от этого эффекта. — Здесь не курят, — запротестовал Джон. — Не сомневаюсь. Поэтому и не прошу пепельницу. — Парень выдохнул дым, и ногтем сбил столбик пепла в опустевшую кружку. Окруженный сизыми клубами, незнакомец казался ещё более ненормальным. Не из этой реальности. Эдакий заблудившийся Питер Пэн с сигаретой в уголке рта. Внезапно Джон понял, что же не давало ему покоя в маленькой речи этого несказочного героя. — Вспоминая мать, я смотрел в потолок? Откуда ты это знаешь? Ты же спал! — Нет, док, это ты думал, что я сплю, пока разглядывал меня. — Меня зовут Джон, — не выдержал Уотсон. — И что значит — «разглядывал»? — Хорошо. Изучал. Как угодно. Успокойся, Джон, мне двадцать пять, и я не смогу подать на тебя в суд за растление несовершеннолетних. Да я в любом случае не стал бы. — Я не… у меня даже в мыслях не было… — от возмущения Уотсон начал заикаться. — Я знаю. — Взгляд незнакомца, неожиданно усталый и пронизывающий, оторвался от поверхности стола и схлестнулся со взглядом Джона. Уотсону стало холодно, потом жарко, жутко захотелось затянуться, запах дыма воскрешал в памяти последний курс, когда он решил попрощаться с сигаретами. И не только. Он, не в силах оторваться, наблюдал за фильтром, зажатым в тиски узких пальцев, за тем, как потрескавшиеся полные губы обхватывают его и нехотя выпускают. Джон пришел в себя от шипения окурка, отправленного туда же, в кружку из-под кофе. За сегодняшнее утро он впадал в ступор просто рекордное количество раз. Парень легко соскочил со стула, забрал со стола зажигалку. — Спасибо, Джон. Ты хороший врач, — тихо произнес он, поглядев на растерянного Уотсона сверху вниз, и направился к входной двери. — Как?.. — По запаху, — донеслось из коридора, и щелчок замка сообщил о том, что странный незнакомец исчез из жизни Джона. Наконец-то? *** И снова были ночные звонки, дежурства, пятничные посиделки в баре, если, конечно, в субботу ему не предстояло весь день провести в операционной. Вечера с Мэри, суматоха госпиталя, мелькающие дни июля, прохладные ночи августа. Именно тогда, окруженный привычной рутиной Джон и начал ненавидеть свою непреодолимую тягу помогать кому попало. Тяжелая мягкая усталость наваливалась, едва он ложился в постель, превращала разум в открытую для вспышек воспоминаний арену. Это было бессмысленно и очень, очень глупо. Сперва Джон сравнивал незнакомца с занозой, которая засела в его памяти, но однажды привел коллег в замешательство, фыркнув от смеха при взгляде на разложенные инструменты. Ходячий скальпель — вот кем был этот назойливый тип из переулка. Точными движениями резал по живому, без наркоза, не задумываясь, что испытывает человек, которого режут. Уотсон злился на себя, что он, взрослый человек, которому в работе требуется внимание и сосредоточенность, не может выкинуть из головы подобные идиотские заключения. Но потом в реанимацию привозили парня с похожим пятном на джинсах, или в морге он видел знакомые нечесаные кудри, и каждый раз кровь отчего-то застывала в жилах. Сейчас он был бы даже рад, если бы Мэри находилась рядом постоянно, но в музее, где она работала, как назло готовилась новая выставка, и у неё катастрофически не хватало времени. Наедине с собой Уотсон оставаться опасался. Если он никуда не бежал, не пытался успеть, не считал каждую секунду драгоценной, то его непреодолимо тянуло обернуться и посмотреть назад, на предыдущие шесть лет, наполненных этими уникальными драгоценными секундами, которые в совокупности превращались в огромный повторяющийся день. И вдоль позвоночника тут же проступала холодная испарина при мысли, что следующие сорок лет будут такими же. В его жизни ничего не происходило. Ничего нового. Пока… Кроны деревьев перед госпиталем пожелтели, а дождь, начинавшийся в понедельник, не торопился закончиться и к среде. Улицы превратились в нескончаемый поток черных зонтов, а вечером и вовсе исчезали в густом и промозглом тумане, который не рассеивался до утра. В один из таких прекрасных осенних дней Джон лежал под теплым одеялом и пытался привести хоть какой-нибудь серьезный аргумент в пользу того, чтобы вылезти из кровати в раннюю серую муть. Мэри снова задержалась на работе и не пришла, в госпитале у него был выходной. Хотелось кофе, но вставать, и уж тем более выходить на улицу, потому что дома кофе кончился, не хотелось совершенно. Уотсон так задумался, что почти задремал снова. Из этого блаженного состояния его выдернула трель телефонного звонка. Опять. Наверное, в его личном аду его целую вечность будут усыплять, а потом будить ставшей ненавистной мелодией. — Да, — хрипло ответил Джон, даже не посмотрев на номер. Кашлянул и попробовал ещё раз. — Да, говорите. — Это я. Чертов океан. Уотсон отбросил одеяло и резко сел. С какой-то странной обреченностью он понял, что не удивлен. Более того, он ждал этого. — Доброе утро, — поздоровался Джон, борясь с искушением спросить «кто “я”?» просто чтобы поумерить чью-то наглую самоуверенность. После нескольких недель не сомневаться, что тебя вспомнят! Проблема была в том, что Джон действительно не забыл. — Приезжай в Скотланд-Ярд. — Зачем?! — Мне нужна твоя помощь. — Моя?! С какой стати? — Потому что сейчас только ты можешь помочь. Так ты приедешь? Нет. Нет! Конечно, нет. Это сумасшествие и полный бред. Даже речи быть не… Взгляд Джона упал на кофейную кружку, оставленную на прикроватной тумбочке. Память тут же дорисовала, как существо на кухне вцепилось в кружку обеими руками. Проклятье. — Да. Такси не хотело останавливаться принципиально. Наверняка таксисты чувствовали, что им предстоит вести чокнутого человека, который сорвался из дома, и не куда-нибудь, а в Скотланд-Ярд, ради состоявшегося наркомана и, возможно, начинающего преступника. Стоя под отвратительной мелкой изморосью, Джон жалел. Жалел, что не захватил зонт, что согласился поехать, что ответил на звонок и вообще не выключил телефон вчера вечером. Приступ самобичевания продолжался ровно до тех пор, пока Уотсон не пробрался сквозь лабиринт коридоров внутри блестящего стеклом и железом здания и не вошел в просторное, но густо заставленное столами помещение. Гудели факсы, ксероксы, процессоры, шуршали тонны бумаги. Среди этого офисного великолепия тощая, но прямая спина в выцветшей футболке выделялась как нечто инородное. Джон подошел ближе, молясь всем богам, чтобы знакомый незнакомец не оборачивался ещё несколько секунд: встречаться с ним взглядом было в некотором роде мазохизмом. Уотсон предпочитал молча рассматривать выпирающий позвонок на шее и длинные, какие-то нечеловеческие руки, на которых следы от уколов ближе к локтевому сгибу сменялись свежими чернеющими синяками. Они что, надевали на него наручники? Боялись, что он сделает что? Полезет в драку? Уотсон не выдержал и усмехнулся. — Джон. Незнакомец тут же обернулся, очень резко, прибил к месту своими светло-серыми гвоздями, которые по недоразумению назывались у этого человека глазами. — Как ты узнал мой номер? — задал наконец Уотсон давно интересующий его вопрос. — Ты оставил трубку в гостиной. Я позвонил с нее на свой мобильный, — скучающим тоном ответил парень. — Действительно, как это я сам не догадался, — проворчал Джон. — Итак, я приехал. Что именно… — Добрый день, мистер… — К ним подошел высокий темноволосый человек, с такой высокой стопкой папок в руках, что его практически не было видно. — Доктор Уотсон. — Сержант Лестрейд, — представился полицейский, сгружая опасно покачивающуюся бумажную башню на край стола. — Если не возражаете, сразу перейдем к делу. Мистер Шерлок Холмс, — лицо сержанта скривилось, как от зубной боли, когда он произнес это имя, — утверждает, что ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля он провел в вашей квартире. Джон моргнул. Наркоман, оказавшийся парнем, которого родители умудрились назвать «Шерлок», постукивал носком ботинка по ножке стола, приводя тем самым стопку с папками в ещё большее волнение, и, кажется, в разговоре участвовать не собирался. — Это правда? — Лестрейд разместился на своем рабочем месте и теперь сосредоточенно искал что-то в верхнем ящике. — Правда, — ответил Джон, не видя смысла отнекиваться. — А в чем, собственно… — Странно. Вы не выглядите, как человек, привыкший проводить ночи в подобной компании. — Полицейский наконец нашел какой-то листок и ручку. — Разве? — лениво поинтересовался Шерлок, отвлекаясь от пинания стола и окидывая Джона долгим и каким-то очень странным взглядом. — Я так не думаю. — Шерлок, твое мнение здесь никого не интересует, когда же ты, наконец, смиришься с этим? – Лестрейд оторвался от созерцания экрана компьютера. У него был вид человека, которого оставили присматривать за неразумным младенцем. Шерлок стукнул по несчастной ножке ещё раз, и папки, красиво разбросав во все стороны листы бумаги, шлепнулись на пол. — Твою же мать! – прошипел сержант, с трудом удерживаясь, чтобы не запустить в парня степлером. Пока Лестрейд ползал под столом, Джон решил-таки выяснить, к чему все это представление. — Шерлок, значит? — Да. — Что происходит? — Меня обвиняют в ограблении банка. — Что?! — Точнее в том, что я помог грабителям обойти банковские системы безопасности. — А ты помог? — Скажи как врач, Джон, в ту ночь, когда я остался у тебя, я был в состоянии взломать хоть что-то? Уотсон покачал головой. — Ты же не спал, ты сам сказал, — ответил он, понизив голос. — Я мог не заметить, как ты выходил. В этот момент злой и запыхавшийся Лестрейд с грохотом водрузил кое-как собранные папки обратно. — Мистер Уотсон, вам нужно подписать бумаги, которые подтвердят алиби мистера Холмса. Вы помните, что дача ложных показаний – это преступление? Джон не отрываясь глядел на Шерлока. — Да, я помню. Человек перед ним был похож на последнего представителя иной расы, которая просто не смогла выжить в окружающем мире. На результат какого-то немилосердного эксперимента, непонятно как существующий среди обычных людей. Эта уникальность заставляла Уотсона гореть изнутри. И делать одну глупость за другой. — Давайте сюда бумаги. После они стояли на сырой плитке перед зданием Скотланд-Ярда. Джон пытался повернуться и уйти домой. Шерлок натягивал все ту же тонкую кожаную куртку и вертел головой. Наткнувшись взглядом на черную блестящую машину, припаркованную метрах в пятидесяти от выхода, он оскалился. — Как же он жалок. — Кто? Лестрейд? — Нет, конечно. Мой брат. Это уже четвертая за полгода попытка засадить меня в тюрьму. Пора бы уже угомониться. Брови Джона против его воли поднимались всё выше и выше. — В тюрьму? Твой брат? Ну, не удивительно, что ты… — Тут Джон понял, что собирается сказать и благоразумно заткнулся. — Опять путаешь причину и следствие. Он думает, что если припереть меня к стенке, я сдамся и обращусь к нему за помощью. Такой наивный. Шерлок поднял воротник, сутулясь от ледяного ветра, и повернулся к Уотсону. Джон с огромным трудом поборол идиотское желание снять с себя шарф и повязать его этому вечно попадающему в неприятности придурку. — Не стоит переживать. Скоро увидимся, Джон, — уверено заявил Шерлок и зашагал прочь, оставив Уотсона раздумывать, было ли это обещание или угроза. *** Однако события следующих дней оттеснили воспоминания об этих словах на задний план. Их настоящее значение дошло до Джона гораздо позднее. Правда, на протяжении того безумного времени он вообще не мог похвастаться быстрой сообразительностью. Например, когда тем же вечером Мэри пришла к нему с каким-то печально-торжественным видом, он не заметил в ее поведении ничего странного. И не замечал до тех пор, пока она, глядя ему в лицо ясным взором своих всепрощающих глаз не сказала, что уходит к другому мужчине. — Мне очень жаль, Джон, — вот что она сказала, с каким-то почти сияющим выражением. Предыдущая ее фраза была посвящена лондонской погоде, поэтому Уотсон автоматически кивнул, и только потом выронил коробку с пирожными. — Ты ведь не в музее задерживалась? — Он стоял с носками, забрызганными кремом, и было у него подозрение, что его сейчас, так же как эти несчастные пирожные, размазывают по холодному кухонному полу. — Нет. — Понятно. — Понятно? И это все, что ты можешь мне сказать? После стольких лет? — Вот теперь она нахмурилась. Джон тоже подумал, что должен разозлиться. Ему изменяли, его обманывали, и в данный момент его бросали. Но он ощущал только смутное беспокойство. И у него мерзли ноги. — Счастливой совместной жизни? — предположил Уотсон и еле успел увернуться от летящей в его голову чашки с надписью «Мэри». Всепрощение в глазах стремительно таяло. Спустя двухчасовую ссору, хлопнувшую, едва не слетевшую с петель дверь и продолжительную уборку, Джон сел на диван и уставился перед собой. Теперь он был свободным человеком. Странно. Он чувствовал себя странно. Беспокойство нарастало по мере того, как на него снисходило понимание, что с уходом Мэри все изменится. И в то же время не изменится ничего. Он честно попробовал отложить размышления на следующее утро. Он даже лег в кровать и пролежал там целый час. Мыслей не было, сон не шел, и только тошнотворное состояние неопределенности, словно ожидание чего-то неотвратимого, заставляло ворочаться с боку на бок. В конце концов Джон встал и босиком прошлепал на кухню. Слишком длинные пижамные штаны — подарок Мэри — подметали пол, по-прежнему холодный, но хотя бы уже не липкий. На самой верхней полке, рядом со старым утюгом и банкой с чем-то давно засохшим стоял ещё один подарок, на сей раз от коллег — бутылка виски. Уотсон пил крайне редко, и почти никогда что-то крепче пива, со студенческих времен помня, как тяжело вставать на дежурство после попойки. Но сейчас виски казалось правильным выбором. После первого бокала, выпитого залпом, Джон решил, что в доме слишком тихо. Телевизор включился на очередных новостях, под второй бокал они, впрочем, звучали довольно динамично. Первый глоток из третьего бокала ознаменовался настойчивым стуком в дверь. Джон встал, наверное, слишком резко, потому что сразу же сел обратно. На одну долгую-долгую секунду ему показалось, что между его горлом и дверной ручкой натянута струна, и сейчас она либо лопнет, либо задушит его к чертовой матери. Он предпринял ещё одну попытку подняться, увенчавшуюся успехом, и отправился открывать. — Я принес сигареты. Подумал, что тебе не помешает. Джон выдохнул, и отступил в сторону, пропуская Шерлока внутрь, автоматически отмечая его суженные зрачки и плавность движений. — Ты знал, — Джон не спрашивал, он утверждал, усаживаясь обратно на диван. — Ты ведь это имел в виду, когда говорил, что мы скоро увидимся? И что не стоит переживать? — Знал, — кивнул Шерлок, перемещаясь по гостиной, останавливаясь то перед книжным шкафом, то у окна. — И? — Джон махнул рукой и чуть не расплескал виски. — Просвети, как ты мог заметить то, чего я не замечал неделями. — У тебя была идеально выглаженная рубашка. Она хотела, чтобы до тебя дошло, какое сокровище ты теряешь, и поэтому старалась в два раза больше обычного. Впрочем, она, очевидно, побила почти всю посуду, следовательно, ты не очень-то впечатлился. — Ты понял, что моя личная жизнь нахрен разваливается, по моей гребанной рубашке. Потрясающе. — Ты бы так не думал, если бы выпил чуть меньше. Джон повернул голову в сторону Шерлока, который как раз устроился на полу. Словно в его гостиную перетащили диковинную садовую статую. — Зачем ты пришел? — Сказать «спасибо», возможно. Какая разница. Ты бы не открыл, если бы не хотел никого видеть. Джон отхлебнул сразу половину бокала. Он был в компании безумного шляпника на чаепитии, где вместо чая — виски. Комната медленно вращалась вокруг своей оси. По телевизору показывали разгромленный Багдад. — Плохая идея. — Голос ввинтился Джону куда-то в левое плечо. Или, может быть, ниже, может быть, в сердце, которое глупо замирало от этих звуков. — Читаешь мысли? — У тебя все на лице написано. Плохая идея. — Почему? Там нужны врачи. — Тебя убьют. Джон фыркнул, не выдержал и рассмеялся, громко и немного истерично. — О моем благополучии волнуется абсолютно ненормальный парень, который вкалывает в себя дозированный яд. Жизнь прекрасна, не правда ли? Шерлок чем-то зашуршал. Следом чиркнула зажигалка, и до Уотсона долетел благословенный запах дыма. — Нет. Не-е-ет. Только не в гостиной. Его уже ощутимо шатало, когда он подошел к застывшей на полу фигуре. В темноте блестели глаза, и светился уголек. Джон протянул руку, забирая сигарету, коснувшись и прохладной кожи. Ощущения от этого прикосновения и первая затяжка ударили одновременно, дурманя и без того неясный разум. Не ощущая пола под ногами, он прошел в кухню и зажег свет. — О, чёрт! — Слишком ярко, да? — Джон не мог открыть слезившиеся глаза, но голос Шерлока звучал близко. Очень близко. Уотсон затянулся ещё раз, стараясь успокоится. — Зачем ты пришел? – повторил он. Ему нужно было услышать. Сигарета жгла пальцы, хотя она ещё не дотлела до фильтра. Просто Джону было жарко, как в пекле. — Я день за днем пытаюсь отключить у себя способность мыслить рационально. Чего ты хочешь? Ты мне мешаешь. Ты не дал мне сделать второй укол в тот вечер. — Он бы тебя убил. — Надо же, о моем благополучии заботится псих, который собирается лезть под пули, потому что его жизнь скучна. — Шерлок очень похоже изобразил интонации Джона. – Я пришел, чтобы доказать, что Лестрейд неправ. — Что? — Он сказал, что ты не похож на того, кто проводит ночи в подобной компании. Он ошибался? Джон наконец-то решился открыть глаза. Открыть их, и обнаружить, что Шерлок стоит прямо перед ним, со своими дикими зрачками и синяками, и бесцветным лицом, выпирающими скулами и ключицами в вороте футболки. Джон, не глядя, выкинул сигарету в раковину. — Да. О, Боже, да. И он запустил руку в чёртовы запутанные волосы, раздвинул своими губами чужие, и только тогда понял, как сильно этого хотел. Больше, дальше, подчиняя, вторгаясь, прижимая к себе, проникая языком. Так, вцепившись друг в друга, они покачнулись, вдавливаясь, вплавляясь, и почти врезались в стол. Где-то безумно далеко, в другой галактике, к полу медленно летела последняя уцелевшая кофейная кружка. Джон в это время был занят изучением груди Шерлока, шеи Шерлока, звуков, которые вырывались из глотки Шерлока, когда пальцы Джона сменялись губами, а бережные прикосновения - укусами. И пуговица никак не хотела расстегиваться, и молния заедала, или это просто у Джона так сильно тряслись руки, так, что Шерлок даже взял их в свои, обхватил длинными пальцами, ногой отшвыривая джинсы в сторону и присаживаясь на край стола. А потом Джон впился в худые, почти фарфоровые бедра, пока его прежняя жизнь разлеталась фарфоровыми осколками, и было узко, тесно, почти больно. — Ох, — выдохнул он, замирая. — Прости, я забыл. Я… — Прекрати. — Шерлок сдвинулся вперед и тоже замер, запрокинув голову. По его шее стекали капли пота, на щеках горел румянец. — Я сегодня принял прекрасное обезболивающее. Не останавливайся, не… Черт, ну! Джон почувствовал, как длинные ноги скрестились на его спине. — Смотри на меня, — прошипел он. Шерлок застонал. — Хочу видеть твое лицо. Джон поймал расфокусированный взгляд и качнулся вперед. И ещё раз. Стол опасно скрипел, губы Шерлока беззвучно шевелились. Джон смотрел в его затуманившиеся, нет, в его туманные глаза и умирал. От желания, от ужаса, от счастья, от всего сразу. Сжимая пальцы так, как понравилось бы самому, стараясь двигаться в такт, двигаться так, чтобы увидеть, как эти глаза закатываются. Шерлок задрожал, вскрикнул и Джон не удержался, чувствуя, как в него впиваются все осколки всех миров, а ноги перестают его держать. Дыхание перехватило окончательно, и это было прекрасно. Все было так, как должно было быть. Все было правильно. Наконец-то. *** Утром Джон проснулся на диване. В одиночестве. Казалось, с тех пор, как однажды утром он нашел странного незнакомца в своей кухне, прошли века. Сейчас, когда голова его раскалывалась на миллионы частей, во рту пересохло, а каждая рука весила как минимум сотню фунтов, он бы хотел, чтобы на стуле с чашкой кофе в руках обнаружился невыносимый, бесчеловечный, единственный в своем роде Шерлок Холмс. Но квартира была пуста, за окном снова моросил дождь, на многострадальном кухонном полу сиротливо белели остатки кружки, а на столе лежала пачка сигарет. Джон закрыл лицо ладонями. Можно было представить, что всё это было сном. Одним очень длинным сюрреалистичным сном, в котором забывший повзрослеть гений испугался собственных чувств и сбежал из пьяных объятий одного очень глупого доктора. Уотсон сомневался, что сможет найти Шерлока, если тот сам не захочет найтись, так что сон, наверное, можно было назвать кошмаром. Как и следующие семь лет, впрочем. Заходивший в знакомую, но сильно изменившуюся лабораторию Джон обзавелся пулевым ранением, психосоматической болью в ноге, тростью и настоящими ночными кошмарами. И, несмотря на это, в его жизни до сих пор ничего не происходило. — Майк, могу я одолжить твой телефон? Мой здесь не ловит. Уотсон взглянул на высокого темноволосого незнакомца в дорогом костюме и почувствовал сильное головокружение. — А что не так с городским? — Предпочитаю смс. — Прости, он остался в пальто. — Вот. – Джон надеялся, что его голос спокоен. — Возьми мой. Кудрявая голова повернулась, и Уотсона окатило ледяным взглядом. Никакой дикости, ничего звериного, только застывшее снежное безразличие. Джон не мог пошевелиться. Он ждал. И ждал. И тут он увидел. Шерлок узнал его, лицо дрогнуло, еле заметно, словно было маской, а там, за ней скрывался настоящий живой человек. — О. Спасибо. Пока Шерлок приближался, Джон все пытался понять, не галлюцинация ли он. Рука судорожно сжалась на ручке трости. — Афганистан или Ирак? — Афганистан. — Я же говорил, что это была плохая идея. Джон ничего не мог поделать. Он рассмеялся. — Так вы знакомы? — спросил Майк. — Было дело, — ответил Уотсон, улыбаясь, чувствуя, как в груди нарастает давно забытое ощущение смутного беспокойства. — Так ты мой предполагаемый сосед? — Да, — Шерлок смотрел на Джона со странным выражением. — Хотя не думаю, что это хорошая идея. — О. Я пережил мерзавца, отключавшего собственную рациональную часть. Теперь ты, кажется, решил пойти другим путем и отключить эмоции. Это будет интересно. От неожиданности Шерлок моргнул. Потом усмехнулся. — Ты стал ещё более чокнутым. — Хочешь проверить? — Джон замер, ожидая ответа, глядя на изменившегося, но оставшегося прежним Шерлока. И улыбнулся, услышав: — Да. |
| "Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом" |