(Маленький Альбус Поттер в первый раз едет в Хогвартс):
- Папа! А вдруг меня распределят на факультет Слизерин??!
- Это не страшно, сынок! На самом деле это не плохой факультет... Да! И Салазар Слизерин был на самом деле Великим человеком. Да у него даже глисты были Великими.... Вот, помню, в конце второго курса отправили меня чистить канализацию, так я видел одного...
Сольгана
Стонарики или же драбблы - минифики длинной 100 слов (для драбблов не так строго).
Обычно имеют двусмысленный поддтекст.
Тексты, не удовлетворяющие вышесказанному, а также формату сайта, будут удаляться.
Бродит там среди камней
Дух в одеждах
демона
Освещает пристань мне
Яркой
диадемою.
Вынув шею из петли,
Водку пьёт с
морячками,
Разбивает корабли
И играет мачтами...
(с)
День оканчивает свой бешеный бег и
замирает на холодном каменистом берегу моря, бросающего
горько-солёные слёзы в лицо каждому, кто осмелится явиться
сюда. Сейчас поздняя осень и всё вокруг с тоской и болью
завершает очередной сезонный марафон, к которому уже
привыкло... хотя нет, никогда не привыкнет.
В этом году
лето выдалось невозможно жарким, до такой степени, что
количество упавших в обморок, даже на казалось бы должном
охлаждать морском воздухе, возросло втрое. Казалось, ещё
немного и вся морская живность потянется за спасением на
берег, подальше от едва ли не кипящей воды. Что уж говорить
о людях, застрявших в бетонных джунглях в глубине материка и
не имеющих ни малейшего шанса оказаться где-то кроме душных
офисов среди уже давно бесполезных вентиляторов и
кондиционеров.
Сейчас на морском берегу промозгло и так
хочется оказаться в тепле, у камина, в котором уютно
потрескивают дрова, в кругу родных и близких. И уж точно
никому и в голову не придёт просиживать часами на мокрых
скользких камнях. Чтобы наконец дождаться ЕГО...
Фигура,
облачённая во всё чёрное появляется из-за скал и кажется
даже небо темнеет в том месте, где она возникает. Будто бы
отравленная тёмной сущностью, и яд этот распространяется всё
дальше, по мере её продвижения.
Ветер треплет полы
безупречно пошитой когда-то мантии и пряди чёрных, словно
вороново крыло волос до плеч, на бледном лице, покрытом
преждевременными морщинами выступает, словно указывая на
что-то неприятное, резкое, горбатый нос. Чёрные, словно
длинные бесконечные туннели глаза ничего не выражают. Он
высок и худощав, поджар и как-то режуще нескладен на первый
взгляд. Однако, когда он двигается, время словно замирает,
завороженное плавной, изящной и наверняка бесшумной когда-то
походкой. Едва выглядывающие из рукавов длинные хрупкие
пальцы - настоящее произведение искусства. Право, какой
безумный гений воплотил в этом человеке (человеке ли?) столь
притягательное, столь правильное соотношение резкости и
плавности, угловатости и мягкости, уродства и
красоты...
Он замирает у самой кромки воды и долго
стоит, не шевелясь и игнорируя особо сильные порывы ветра и
окатывающие его едва ли не с головой волны. Взгляд черных
туннелей-глаз устремлён куда-то вдаль и чуть расфокусирован.
Одно за другим проплывают перед мысленным взором похожие на
обрывки киноплёнок на проекторе воспоминания. И почти в
каждом из них фигурирует она. Длинные, чуть вьющиеся рыжие
волосы, огромные ярко-зелёные глаза, нежная кремовая кожа,
усыпанная веснушками... И эта бесконечно нежная,
зарождающая где-то внутри то особенное тепло и покой,
улыбка. Её уход был похож на затушенную потоком от чьего-то
неловкого движения свечу. Вместе с ней исчезли те свет и
тепло, которыми он так жадно когда-то пытался насытиться.
Тонкие бледные губы беззвучно двигаются, произнося имя. Её
имя.
Одно лишь понимание, чьё имя было сейчас почти
произнесено, вызывает в нём дрожь. Кто он такой в этом
безумном круговороте жизни, чтобы порочить имя той, что,
возможно, удалось оставить хоть чуть-чуть света в его
тёмной, алчущей слишком многого душе? Всё, что он сделал за
свою жизнь, не осталось никем замеченным. Враги продолжали
ранить и без того изрубленное на мелкие кусочки подобие
души, соратники, кем бы они не были, воспринимали его
действия, как нечто само собой разумеющееся. Что получил он,
стоя на пороге из мельтешащего калейдоскопа непрекращающихся
событий, в шутку кем-то названным жизнью? Косые взгляды,
проклятия в спину, один сочувственный взгляд и много-много
запоздалого раскаяния.
Высоко в небе кричит, стенает
одинокая чайка. Не проходит и нескольких минут, как над
бушующей стихией стягиваются тучи и птица, словно
почувствовав , что накликала беду, широко взмахивая
крыльями, устремляется в сторону скал, туда, где её дом.
Вслед за оглушительным грохотом грома, раскалывает пополам
небо яркая молния. Её света достаточно, чтобы осветить
берег. На нём пустынно и холодно.
"Птица к буре прокричит,
Тень накроет от
крыла
И никто не отличит
Гром от грома
выстрела"(с)
- Ладно, ладно, Поттер,
заклинания вы знаете. Семьдесят баллов... Слизерину. Ну не
Гриффиндору же я буду давать. А, да. И семьдесят баллов с
Гриффиндора, за то, что орёте на территории Хогвартса и
гуляете в ночное время.
- С-с-северус-с-с, дай я
убью Поттера, - прошипел Волдеморт.
- Пока нельзя,
мой Лорд. Поттера может убить только Лорд
Волдеморт.
- А я кто?!
- Томас Марволо
Риддл. Вы ж ещё магпаспорт не меняли.
- Да там кучу
документов надо в это Министерство, бюрократы чёртовы,
переавадил бы всех! Магпаспорт, свидетельство о рождении,
справку из детдома, справку из детской поликлиники, из
Святого Мунго, из Хогвартса, выписку из счёта в
Гринготтсе... колдография 3 на 4. И анкету с заявлением. А
по-другому, интересно, как-то можно?
- Поттера
убить?
- Магпаспорт поменять. А то хожу, как идиот,
с магпаспортом "Том Марволо Риддл". А получу - отмечу!
Убийством
Поттера!
Вдохновение может быть осязаемым. Основано на реальных
событиях.
Никто из домашних не догадывается о новом
жильце. Он приходит тихо и незаметно, не спешит показываться
на глаза. Чаще о его появлении мне говорят мурашки, внезапно
пробегающие по спине.
Я люблю его смех, он – кофе и
горький шоколад. Иногда спорим во время работы. Как без
этого? А серьёзно не поругались ни разу – обычно между нами
мир и согласие. Но иногда случаются казусы. Вот как
вчера…
Явился вечером. Крылья растрёпаны, на
ботинке (!) - губная помада, на лице - ухмылочка. И несет от
него не то "Мартелем", не то ещё каким элитным пойлом.
-
Это что? - спрашиваю.
- Где? - брови вскинул в
ответ.
- А вот это явление что значит?
Прислонился к
косяку дверному и плечами пожал:
- Устал.
- Ах
уста-а-ал! - над ноутбуком склонилась, мышкой "клик" -
рукопись выделила и на клавиатуру ему показываю: - Кнопочку
видишь? "Delete" называется.
Нахмурился.
- А теперь,
родной, удались пожалуйста и возвращайся, как
положено!
Вышел и дверью хлопнул...
Сижу, переживаю.
Всплакнула даже. Вдруг форточка стукнула. Шоколадом запахло
и ещё чем-то вроде цветов. Не оборачиваюсь - жду.
- Это
я... - тихо так говорит.
С подоконника спрыгнул,
подходит. Крылья приглажены - пёрышко к пёрышку, сияют
белизной. Сам присмиревший, светлый какой-то, улыбается
робко.
- Можно? - на кресло показывает.
- Нужно! -
говорю. - Только ты это... "колосок" расплети. Перебор...
Автор:Ami_mercredire Название:Вариации на тему давно утраченного (Нуада и Нуала)
…Гуси – это гадость. Плохие. И коза плохая, глупая. Почему
маманя меня всё время за ними гоняет? Так ещё и Джейми
дразнится. Дурак. Ой, коленка болит, маа-ма…
Мойра шла,
и плакала. Она забрела уже в густой и страшный лес, где
никогда не была, а глупая коза всё не находилась. Как без
неё домой пойти? Никак. Маманя убьёт, а папаня пошлёт опять
в лес, ищи, скажет. И не возвращайся. Мойре всего шесть, но
она уже понимает, что коза для семьи важнее, чем она. Болят
разодранные коленки, пару раз она уже крепко споткнулась о
корни. Босые ножки грязные и в кровь израненные о какие-то
колючки. Мойра идёт и плачет, уже не вытирая слёзы и сопли
рукавом кофты.
- Маа-ма…мааа-маа…. Ой, какой страшный
лес. Наверно, здесь живёт анка. Вон, какие высокие и зелёные
деревья, и под ними почти темно. Сверху как крыша из
листьев, и солнце еле-еле видно. А скоро уже смеркаться
начнёт. И уж тогда чудовища подкрадутся, и разорвут её,
горемычную, на мелкие кусочки. Так говорил Джейми, он-то
знает. И козу для мамани никто не найдёт. Ой бедная Мойра,
горемычная…
Только что-то светлое впереди мелькает. Не
коза ли? Ой, водичка. Босые ноги идут по песчаному бережку
лесной речки, вода приятно холодит и царапины уже не так
болят. Так где там светлое, ведь может, это коза? А если
Мойра её найдёт, то сразу побежит домой! И ей, может,
достанется пара картофелин от ужина, и маманя нальёт молока
от козы.
Мойра бежит вперёд, не разбирая дороги, со всей
быстротой на которую способны её босые грязные ножки. И
вдруг останавливается, как налетев на стенку. Кто
это?
Высокие оба. Дядя и тётя, тётя с длинными волосами,
цветом прям как солома. И дядя тоже, вот чудно. Какая
странная на них одежда. Богатые, наверно. Стоят спиной, дядя
что-то тёте говорит, и за руки её держит. Страшно, вдруг они
злые? А может, видели Мойрину козу… Надо спросить, но
страшно.
Вдруг дядя оборачивается, и Мойра громко кричит
от ужаса, во всю глотку. Не может быть у человека такой
белой кожи, как у мертвеца. А глаза – ровно как у волка,
которого Мойра видела один раз через ограду. Мамочка, вот
они, злые духи. Тётя тоже белая, как смерть, но глаза не
такие злющие.
Мужчина делает шаг вперёд, и что-то на
поясе рукой ищет. Мойра вопит ещё громче, закрыв
крепко-накрепко глаза. Ой, как страшно. Смертушка моя
пришла, ой Святой Патрик и дева Мария! Мааа-мааа!
Она
замолкает. Вдруг её по голове гладит чья-то ладонь. Она
приоткрывает глаза. Дядя стоит поодаль, хмурится. Тётя
подошла ближе, и гладит Мойру по волосам. Она не очень
страшная, от неё приятно пахнет. Только всё равно они духи.
Не бывает таких людей.
- Тише, не бойся, – говорит тётя.
Голос напоминает Мойре, как льётся холодная вода в
ручейке.
- Я козу ищу – вдруг жалуется Мойра, судорожно
всхлипывая. Почему-то сразу захотелось рассказать тёте про
свою беду. Может, эта тётя добрый дух? Может, и правда
видела здесь её козу?
Тётя что-то говорит дяде. Тот не
хочет подходить, вроде. Наверно, боится запачкать красивое
платье, Мойра же такая грязная. Ей вдруг становится стыдно
она утирается рукавом. Коленка болит.
Тётя это
чувствует. Она, видно, добрая к детям, как старый дедушка
Альберт. Что-то сказала дяде, как будто наругалась. Но не
как маманя на папаню, те как начнут орать, так хоть из дома
беги. Потом платком всё лицо Мойре вытерла, и коленки тоже.
Подула на ссадины, ой, как защипало! А потом вдруг стало
хорошо, будто и не падала.
Подошёл, наконец, дядя.
Смотрит как-то зло, Мойре это неприятно. Будто не Мойра
О`Каллахан тут стоит, а навозная лепёшка вонючая. Тётя же её
вытерла, что ему ещё надо? Девочка, набычившись, смотрит ему
в лицо.
Тот тоже глядит на неё. Потом нехотя улыбается
чёрными губами. Видно, всё-таки чистое у Мойры лицо, не
грязное. Страшно немножко всё равно, но они не духи. Так что
и сказать можно, и про козу спросить, наверно.
- А…а вы…
вы козу тут не видели? – бубнит она себе под нос, опустив
глаза на зелёный мох под ногами.
Дядя что-то говорит
тёте, и берёт её за руку. Тётя улыбается Мойре на прощанье,
но ничего не отвечает. Они уходят, идут прямо в кусты белого
шиповника, колючие. Но кусты расходятся в сторону,
пропускают их и закрываются снова. И вдруг начинают расти
прямо на глазах, она такого никогда не видела. Всё гуще и
гуще, вьются колючие ветки, и на них распускается всё больше
маленьких тугих розочек, кипенно-белых, с розовыми
серединками. Мойре почему-то сладко и странно, всё сильней
пахнет шиповник. Она слышит тихий стон издалека, и не знает,
что это такое, не может понять. Мойре всего шесть.
А
шиповник вдруг начинает расти прямо к ней, веточки касаются
её лица. Но на них нет ни одной колючки, они мягкие-мягкие,
как новорождённые щеночки. Девочку тянет в сон, она ложится
и сворачивается калачиком. Веточки подушкой пружинят под
головой, листочки мягко укрывают тело, точно пуховое одеяло.
Мойра О`Каллахан спит, как принцесса в
колыбельке.
Немного погодя, к кусту приходит пропавшая
коза. У неё немного удивлённый вид, как будто её мягко, но
решительно привели сюда за рога. С рогов свисает ветка
плюща.
Сильно и сладко пахнет шиповник.
Вот уже пятую минуту Сортирующая
шляпа не могла решить, куда отправить новую ученицу.
- Храбрости у тебя хватает... Но и трудолюбия
тоже, и верности, ты никогда не предашь... При этом умная,
любознательная... Прекрасное воображение и фантазия. Одно
могу сказать точно - не в Слизерин. Но вот
куда?
Девочка стояла и время от времени обводила
Большой Зал взглядом своих серых глаз. Она знала, где хочет
учиться, но выполнит ли Шляпа ее просьбу? Наконец решившись,
она поправила прядку русых волос* и шепнула:
- У
меня два года назад погибла мама. Она училась на Рейвенклоу.
Я хочу учиться там же, в память о ней.
- Что ж,
если это важно для тебя, тогда...РЕЙВЕНКЛОУ!
*Они у
Луны именно такие. Это некоторые переводят неправильно, что
она блондинка.
Скорпиусу Малфою начинает казаться, что он сошел с
ума.
Это уже не кажется абстрактным выражением.
Он
одержим. Ему нравится это слово - можно быть одержимым
девчонкой из-за приворотного зелья, и ты ничего не можешь
поделать с этим влечением. Это слово создает иллюзию того,
что он сам никак не причастен к этому "чувству".
Разница
между его одержимостью и одержимостью от приворотного зелья
- только одна.
У Скорпиуса все это - неподдельное,
настоящее.
У его одержимости обманчиво мягкое,
цветочное имя и громкая, ненавистная им фамилия; светлые
серо-зеленые глаза и длинные, почти невесомые ресницы. У его
одержимости полупрозрачная и тонкая, словно пергамент, кожа,
которая кажется почти белой на фоне темно-рыжих волос цвета
облепихи, и длинные, испачканные чернилами пальцы с
неровными ногтями.
У его одержимости аромат цветов
и корицы. Иногда Скорпиусу кажется, что этот запах теперь
повсюду, так прочно он впечатался в память. Она любит кексы
с корицей, их ей всегда присылают из дома, поэтому вокруг
Лили Поттер всегда чувствуется этот легкий, пряный
аромат.
Скорпиус не знает, почему она пахнет цветами.
Многие его однокурсницы пользуются цветочными духами, но это
другое. Иногда ему кажется, что это запах идет изнутри. Как
будто бы так пахнет не кожа, а ее душа, душа,вторящая ее
цветочному имени.
У Лили Поттер есть два старших
брата - первого, Джеймса, Скорпиус уважает, а вот Альбуса
терпеть не может. Собственно, именно после знакомства с
Альбусом Северусом Поттером он так возненавидел эту фамилию.
Вокруг Лили постоянно вертятся ее кузины и кузены, Уизли -
все, как один, шумные и бестолковые, кроме чересчур
серьезной Розы. Скорпиус всегда веселится, представляя, как
им всем тяжело с такой дотошной и строгой Розой
Уизли.
Альбус Поттер не вертится около своей сестры, как
ее кузены, но никогда не отводит от нее внимательного
взгляда, в котором почти отцовская тревога. Скорпиусу это не
нравится - незачем впутывать в их вражду Лили. А если Поттер
узнает, что он претендует на его сестру, обязательно будет
скандал. Скорпиус ловит себя на мысли, что он уже начинает
злиться, руки непроизвольно сжимаются в кулаки - и все от
одной мысли о чертовом Поттере, о том, что отчасти из-за
него вся эта ситуация стала такой сложной. Но Альбусу
Северусу Поттеру не место сейчас в его голове,
нет.
Скорпиус ненавидит все, что окружает Лили
Поттер, каждую однокурсницу, каждого паршивого
родственничка, потому что они - как стена, за которую не
пробраться, и Скорпиус продолжать сгорать в своем странном,
жутком желании.
В этом коридоре, как всегда,
безлюдно и темно.
Угольно-черная,мягкая, как тяжелый
бархат, темнота вокруг - самое лучшее средство
удостовериться в том, что все было
реальностью.
-Люмос.
Темнота рассеивается - здесь
никого нет. Горечь разочарования так ясна, так ощутима, что
ее можно попробовать на вкус.
Ему чудится ее запах -
едва уловимый цветочный аромат, а вместе с ним вспоминается
привкус корицы на ее мягких, гладких губах.
Он все еще
не называет ее по имени,даже про себя. В его жизни как будто
бы существует две девушки, которые с одинаковой силой сводят
его с ума - "Лили" и "она". Лили - это сестра
Поттера,девочка с красивыми глазами и широкой улыбкой. Это
все, что Скорпиус мог сказать про нее определенного, а
дальше начинались догадки, предположения, и что самое
ужасное - фантазии. У нее были красивые руки. Тоненькие
хрупкие запястья и длинные пальцы. Когда она задумывалась,
то поглаживала свои губы указательным пальцем. У Лили был
особый цвет волос. Не яркий, как у Уизли, а темный, как
облепиховое варенье. Ей было всего пятнадцать лет, и она
была сестрой Поттера. Он абсолютно ее не знал. Он не
разговаривал с ней, кроме того вечера на Астрономической
башне много лет назад. Несмотря на это, Скорпиус изнывал от
непонятного желания прикоснуться к ней, попробовать ее на
вкус.
«Она» - это воспоминание, которое бережно
хранит его память. Он встречал ее всего несколько раз, почти
полгода назад - она появлялась как из ниоткуда, в этом
темном коридоре, когда он отбывал очередное наказание или
дежурство. «Она» не имела лица,возраста, голоса, семьи, не
имела прошлого и настоящего. Вокруг "нее" не было никаких
проклятых стен. Она умела сочувствовать, умела успокоить -
одним касанием или поцелуем. Она казалась такой родной,
такой знакомой... Ее запах прочно отпечатался в ее памяти,
как и вкус корицы, который долго еще ощущался на его
губах.
Поверить в то, что Лили и "она" - это одна и
та же девушка Скорпиусу почему-то невероятно сложно. Слишком
сильным окажется разочарование, если окажется, что он
ошибся. Если окажется, что все это было просто напросто его
выдумкой. Что в темном коридоре целовала его вовсе не Лили
Поттер, а какая нибудь однокурсница.
Здесь, в этом
коридоре время течет слишком медленно. Скорпиус подносит
светящийся кончик палочки к наручным часам. Половина
первого.
Тяжелый вздох. Каждую пятницу он приходит сюда,
и каждый раз – зря.
- Нокс.
И снова его
обволакивает эта темнота , и Скорпиус не собирается ей
сопротивляться.
Воспоминание о прикосновениях губ, ее
тихом дыхании становится настолько реальным, что он
задерживает дыхание.
Скорпиус снова слышит тихие шаги, и
замирает.
Сначала в голову приходит мысль, что он сошел
с ума. Словно его память ожила, так отчетливо он слышит ее
приближение...
В абсурдную идею – что она пришла, все
таки пришла, поверить непросто. Но приходится, потому что
секунду спустя холодные пальцы уже мягко касаются его
лба.
Скорпиус улыбается и проводит рукой по ее волосам.
Ничего не видно в темноте – но он уверен, что волосы эти
цвета облепихи.
-У тебя красивый цвет волос, - со
смешком замечает он. Голос звучит слишком хрипло, но это
неважно, как и все остальное.
Она вздрагивает, но быстро
приходит в себя.
Неужели боится быть узнанной? Неужели
она до сих пор ничего не поняла?
Ее губы застают
его врасплох. Вместе с наслаждением приходит страх - он
знает, что она снова сбежит.
Скорпиус отрывается от нее,
но не отстраняется.
Ее дыхание приятно щекочет
лицо.
- Люмос.
Он старается, чтобы голос звучал
уверенно, но все равно дрожит – от удовольствия, от
предвкушения.
Скорпиус подносит палочку
ближе.
В светлых глазах Лили Поттер - плохо
скрываемое возмущение и страх.
Очередной букет цветов появился
из кончика его волшебной палочки и упал на пол,
присоединившись к другим стеблям, которые были беспорядочно
разбросаны по коридору. Ссутулившись, расстроенный парень
прислонился к стене.
Блейз резко вскинул голову,
когда совсем рядом раздался звук шагов.
— Нужна
помощь? – спросил Лонгботтом.
— Нет, я добивался
именно того, чтобы из камня выросли цветы, так что большое
спасибо.
Лонгботтом усмехнулся.
— Что ж,
если передумаешь, — сказал он, вкладывая в ладонь Блейза
золотую монету, — это тебе пригодится.
Как только
Лонгботтом продемонстрировал свойства монеты, тепло,
исходящее из этого совершенно необычного источника,
разлилось по руке Блейза.
* * *
На
следующем собрании ОД Лонгботтом тепло поприветствовал
Блейза. Казалось, слизеринца совсем не волновали злые
взгляды присутствующих, устремлённые на его одинокую
фигуру.
— Что это? – спросил Лонгботтом, указывая
на цветы в крепко сжатой руке Блейза.
— О, — Блейз
практически с силой сунул цветы Лонгботтому, — это
тебе.
Он чувствовал, как его лицо краснеет под
восторженным взглядом Невилла.
— Они прекрасны, –
Лонгботтом уткнулся лицом в лепестки цветов и глубоко
вдохнул их аромат.
— То есть, — Блейз запнулся, —
они для практики. Поджечь, например, их можно или что-нибудь
ещё сделать. Из-за моего… заклинания у меня их целая груда в
спальне.
Невилл лишь улыбнулся.
* *
*
После битвы в конце учебного года Блейз подошёл к
кровати Лонгботтома, держа одну руку за спиной.
—
Ты в порядке, — наблюдательно заметил Невилл, сухо и
натянуто улыбнувшись.
— А ты –
нет.
Лонгботтом пожал плечами.
— Всего
лишь несколько порезов и синяков. Хотя Помфри настаивает,
чтобы я пока оставался здесь.
Блейз вытащил свою
руку из-за спины.
— Может, это сделает твоё
пребывание здесь лучше, — сказал он, показывая Невиллу
большой букет красочных цветов.
Как часто бьется мое сердце. Наверное, птица также бьется
крыльями об клетку. Если бы можно было разделить наш стук на
двоих! Я знаю, нам обоим бы хватило, что бы жить!
Тебя в
ту ночь убили раньше. Я не помню точно, кто это был. Жаль, я
бы посмотрела в глаза того убийцы.
Белла хохотала надо
мной. Ты бы видел ее лицо. С каким азартом она пустила в
меня заклятье.
Мне, в общем, было уже все равно. Я
взялась за твою руку, и последний раз посмотрела на тебя,
прежде чем зеленная пелена окружила все вокруг.
И
последнее, что от нас осталось – Тедди.
- А кто это там разговаривает с профессором Квирреллом? -
спросил Гарри у Перси.
- А, ты уже знаешь Квиррелла? Не
удивляюсь, почему он такой нервный - занервничаешь тут,
когда рядом сидит процессор Снейп. Он учит тому, как надо
составлять всякие там программы, работать в Ворде и Экселе и
тому подобное. Но говорят, что это ему не совсем по душе.
Все знают, что он хочет занять место профессора Квиррелла.
Он большой специалист по робототехнике, этот Снейп.
- А
почему ты сказал "процессор"? - заинтересовался Гарри,
украдкой поглядывая на преподавателя информатики.
- Он
робот-шпион, разработанный в лабораториях лорда Мегавольта.
Говорят, Снейп сбежал от своего хозяина и примкнул к
Дамблдору.
- А разве с роботами такое бывает?!
- Еще
как бывает, - шепотом заверил Перси. - Ходят слухи, что
процессор полюбил человеческую женщину, от их связи родился
плод, и имя этого ребенка до сих пор держится под строжайшим
секретом. И еще Снейп зачем-то хранит чучело совы под
подушкой - моя девушка рассказала, она учится в Слизерине и
все про всех знает.
- Во дела, блин, - проворчал
Гарри.
С каждой минутой эта школа программирования и
нанотехнолгий нравилась ему все меньше и меньше.
Поттер пытается оттолкнуть руку зельевара, сплевывая
кровь.
- Пей, дурак! - приказывает зельевар и снова
прижимает к дрожащим губам гриффиндорца запястье с
вживленной в него ампулой с зельем. Силы покидают его
самого, и он шепчет, глядя Гарри в глаза:
-
Притворись.... притворись...
Рука мужчины застывает
на окровавленном лице Поттера. Тому кажется, что его сейчас
вырвет или он задохнется, но он чувствует прилив жизненных
сил и догадывается, что Снейп сделал это специально. Услышав
голоса и шаги, Гарри закрывает глаза и старается расслабить
тело.
***
Победа!
Большой зал наполняет
радость победы и горечь утраты. Гарри, вспоминая о Снейпе,
посылает за ним кого-то из взрослых, почему-то он уверен,
что зельевар тоже притворился. Нужно сказать ему "спасибо".
Но когда приносят тело профессора в школу, Гарри срывается
на крик. Он не верит, что Снейп умер, и хватает его за рукав
сюртука.
- Он притворился! Он и мне сказал
притвориться! - с надеждой оглядываясь, говорит Гарри. Все
молчат.
Только мадам Помфри в измазанном чьей-то
кровью переднике пробирается сквозь толпу и проверяет пульс
мужчины. Поттер продолжает убеждать всех, что Снейп
притворился и, видя расстроенное лицо колдомедика, теряет
сознание.
***
Приходит в себя Гарри на
больничной кровати от звенящей тишины. Постепенно
возвращаясь в сознание, он слышит чье-то дыхание на соседней
койке. Поворачивая голову, видит бледного профессора.
- Как же вы любите внимание к себе, мистер Поттер!
- с трудом произносит зельевар, чуть кривя рот от
боли.
Гарри глупо улыбается в ответ, не сдерживая
слез...
Фэндом: "Шерлок Холмс" Гая Ричи.
Пейринг: Шерлок Холмс,
Джон Ватсон. Упоминаются Мэри Ватсон, миссис Хадсон и
инспектор Лестрейд.
Отказ: Все права принадлежат Конан
Дойлю и Гаю Ричи.
Рейтинг: PG-13
В это утро
доктор Ватсон обнаружил, что он один в квартире на
Бейкер-стрит.
Холмса, который вот уже неделю даже носа
не казал из своей комнаты, нигде не было, а на столе в
гостиной он обнаружил записку: «Вернусь поздно. Ужинайте без
меня. Ш.Х.». Что ж, Холмс имел обыкновение исчезать на целые
сутки или даже на несколько дней, если того требовало дело.
А миссис Хадсон еще вчера уехала к родственнице на другой
конец Лондона, и планировала вернуться только сегодня к
вечеру.
Ватсон подошел к окну, за которым царила
обычная лондонская суета: торговцы, прохожие, экипажи... Все
как обычно... За исключением одного...
С тех пор, как
квартира на Бейкер-стрит снова стала их общим домом, Ватсону
стало немного легче. У него не было сил каждый день входить
в дом, где у него на руках умерла его горячо любимая жена
Мэри. Поэтому, воспользовавшись предложением Холмса, он
через неделю после похорон переехал на их старую квартиру.
Снова раскладывая вещи в своей комнате, он вдруг ясно ощутил
острую боль одиночества. Его жизнь навсегда разделилась на
«до» и «после». Но Ватсон снова взялся за любимую работу и
старался никогда не сидеть без дела, чтобы не остаться
наедине со своей болью, которая жгла его душу и сердце как
каленое железо. Однако сегодня волей судьбы он остался один
и гнетущие мысли, как шипящие змеи, пробирались в его
сердце... и он решился!.. Впервые за два месяца со дня
смерти жены побывать на ее могиле...
Джон Ватсон
вышел из экипажа у боковой калитки кладбища. Он взял букет
цветов, перевязанных черной лентой в левую руку и
расплатился с возницей.
С трудом ступали его ноги по
этой земле, где покоилось столько людей и надежд на счастье.
От вида этого частокола могил сердце его сжалось.
Как
обычно свернув на главную аллею, он вдруг почувствовал боль
в колене, поморщился, и пошел медленнее, опираясь на трость.
Могила Мэри была совсем недалеко. Нужно было только
завернуть за склеп адмирала Уэстона... Подойдя к склепу,
Ватсон вздрогнул. Над могилой его жены возвышалась темная
фигура мужчины с непокрытой головой. У Мэри не было родных и
кроме него некому было приходить сюда, поэтому доктор
нахмурился, и пошел было к незнакомцу, чтобы узнать, кто он
такой и что здесь делает, но остановился, услышав негромкую
речь. Мужчина словно разговаривал сам с собой. Однако порывы
ветра не позволяли разобрать слов.
Не зная хорошенько,
что будет делать дальше, Ватсон неслышно подошел еще на
несколько шагов и замер у склепа. Выглянув из-за стены, он
увидел этого человека немного с другого ракурса. Теперь он
различил завитки длинных темных волос, чуть тронутых
сединой, элегантное черное пальто и черную шляпу, зажатую в
левой руке, а в правой – большой букет красных роз. Мужчина
опустился на одно колено и положил цветы на могилу Мэри. Он
долго смотрел на них и на мраморную плиту надгробия, а затем
отчетливо произнес:
- Жаль, что вас не стало так рано.
Покойтесь с миром... мисс Морстен... миссис Ватсон... милая
Мэри!..
Мужчина медленно выпрямился и замер. Ветер
растрепал непослушные вихры его волос. И тут Ватсону
удалось, наконец, разглядеть лицо этого субъекта, и от этого
открытия беднягу бросило в жар. Пошатнувшись, он вышел из
своего укрытия.
У могилы его жены стоял Шерлок
Холмс.
Не вполне осознавая, что делает, Ватсон ринулся к
своему другу и схватил за плечо. Он хотел объяснений!
Гневные слова уже рвались наружу. Но Холмс, казалось, даже
не услышал, что кто-то находится рядом. Под нажимом руки
Ватсона его тело дернулось, но головы он так и не повернул.
Не моргающими глазами Холмс продолжал смотреть на надгробие,
и Ватсону показалось, что он толкнул статую.
- Холмс! -
крикнул он почти в самое его ухо и встряхнул за
плечи.
Только теперь тот оглянулся. Их взгляды
встретились.
Ватсон опустил руки. В глазах его друга
стояли слезы, но Джон увидел в них ещё кое-что.
Скорбь.
Время застыло, секунды шли так медленно, что
слышно было, как ветер шевелит траву около могил.
Немой
разговор закончился. Холмс первым отвел глаза, затем быстро
подошел к надгробию, и взялся было за цветы, но его
остановило тихое:
- Оставьте.
Они ушли вместе.
А на могиле лежали два букета цветов.
А на
следующий день пришло письмо от Лестрейда с просьбой о
помощи.
Мистер Шерлок Холмс смотрел на
бушующую Бейкер-стрит за окном своей квартиры, и ждал.
Он дымил своей знаменитой трубкой, стоя у окна своей
лондонской квартиры, и определенно чего то ждал.
Или
кого то.
Четкий профиль лучшего на свете сыщика
обрисовывался в темноте комнаты, освещенной лишь тусклым
светом догорающего камина.
"Где же он?.."
На
висках проступили нервные жилки, белые пальцы судорожно
сжали трубку.
Что он там говорил, бросить курить?..
Умереть проще. Но...
Шерлок Холмс отложил в стороны
свою трубку, схватив со стола "Таймс". При его характере,
такое резкое переключение от одного занятия на другое было
обычным делом.
И он хорошо это знал.
Когда у подъезда дома по Бейкер-стрит, 221б остановился кэб,
застывшая в кресле фигура встрепенулась. Рассеяный,
встревоженный взгляд улетучился, уступив место обычному
энергично-горящему выражению лица, оскал ищейки, взявшей
след.
Вот он слышит быстрые уверенные шаги в
коридоре. Их хозяйка наверняка возилась на кухне, и не
заметив прихода позднего посетителя. Вот шаги стали громче,
и Холмс, так и застывший в напряжении с газетой в руках,
почти представлял себе, как кто-то, прибывший только что,
идет по лестнице, чеканя шаг, уверенно держа в руках тонкую
трость, снимает шляпу, улыбаясь, поправляет костюм, с видом
победителя приближаясь к заветной комнате. Он явно чувствует
себя здесь хозяином, этот человек. Его тонкие, но уверенные
черты так и стоят перед глазами - Холмс представил себе
давно знакомый изгиб бровей, хорошо изученный чуть
полноватый рот, длинный нос, с будто коваными, дрожащими
полукружьями ноздрей, переносицу с чуть заметной морщинкой у
лба. Лихо закрученные офицерские усы, словно погоны, как
отметина военной выправки, как и вся сжатая, стройная
фигура, с правильной осанкой, с развитой линией плеч - Холмс
хорошо знал, что в руках они кажутся сахарными: кажется,
усилишь хватку - и они рассыпятся у тебя в руках. Чуть
заостренный холмик подбородка, однако, челюсть придает лицу
мужественности, несмотря на невинные, тонкие черты.
А
глаза... Эти глаза всегда смеются!..
И когда их
владелец рассыпается в комплиментах "мистеру Холмсу", и
когда, улыбаясь, он выводит в очередном своем блокноте
очередной его шедевр - шедевр мировой борьбы с
преступностью, идеал его, шерлоковской, логики, вершина его
высочайшего искусства. Когда он подходит к нему, обнимает и
целует его - всегда, всегда.
Его руки цепкой хваткой
держат трость, опираясь ею о скрипящие доски пола, о
гранитную мостовую, или о тонкий лед... В его правом кармане
всегда лежит заряженный револьвер, дань военному прошлому,
защита мирного "сегодня". Он улыбается ободряюще, и говорит,
что с Шерлоком Холмсом ему ничего не страшно. Он цепенеет от
ужаса, в ночи ли, в погоне за очередным убийцей, в запертой
комнате наедине со страхом, в душных подземельях старинных
замков, при свете для ли, в лондонском кэбе, или в доках на
окраине - но глаза улыбаются, лишь стоит им взглянуть на
Шерлока Холмса.
Наивный.
Шерлок Холмс, с
судорожно зажатой в руках газетой, в своем кресле на
Бейкер-стрит, со вздохом откидывается на спинку и вновь
затягивается едким дымом трубки.
Как он, великий ум
современности, равного которому наверняка нет и не будет
отныне, мог так наивно умиляться, лишь заслыша знакомый стук
шагов?..
Бред.
Встряхнув газету в руках, Шерлок
Холмс занялся одним из любимейших и весьма недурно
выходивших у него дел - сделал вид, что усиленно и
непрестанно читает многострадальную "Таймс", пыхтя зажатой в
зубах трудкой, как паровоз.
- Холмс, ну сколько же
можно!.. Дорогой Холмс, я официально заявляю, что, если вы
будете продолжать в том же духе, я, как ваш врач, вынужден
буду...
- Маме бы это не понравилось!
- Мамы
нет, Саша. За старшего здесь я, и ты должна меня слушаться.
- Кто это назначил тебя старшим?
- Природа.
-
Она, видимо, ошиблась. Как я знаю, природа часто ошибается…
Я вздохнул и поднял взгляд от самодельных ножей на
свинцовое небо. Конечно, Саша была права. Природа не только
ошибается, но и глубоко нас ненавидит. Иначе, зачем ей
превращать планету в масштабную игру на выживание, где
игроком является отнюдь не человечество, а мир вокруг.
Разрушенный, озлобленный мир.
- Вот, возьми и спрячь в
одежду.
Я протянул один из ножей сестре, принципиально
на нее не глядя. Вот уже неделя, как пропали родители, и всю
эту неделю Саша испытывала меня на прочность. Но я понимал,
что она по-своему пытается пережить все, что сваливается нам
на головы. За все это время она не проронила ни слезинки, и
уже только за это я готов был терпеть ее скверный характер
вечно.
- Куда, по-твоему, я его спрячу? В трусы, что
ли?
- Если поместится, можно и туда.
-Как был
хамом, так и остался! – Саша выхватила нож и встала.
Я
вздохнул. Она еще не встречалась лицом к лицу с Ними. К беде
или к счастью, не видела близко, не вдыхала тошнотворный
запах, хоть им и был пропитан воздух вокруг, всё же это
совсем не то, что с близкого расстояния. А может, это просто
мне мерещится вонь, которая исходит от каждого камня,
каждого разрушенного дома. И даже сейчас, в этом, безопасном
на первый взгляд, тупиковом дворе я задыхался от смрада
сгнивших тел и тухлых яиц. Откашлявшись в очередной раз,
собрал оставшиеся ножи и поднялся с горячего потрескавшегося
асфальта.
- Нужно уходить отсюда. Идем.
В этот
момент, от переполненных мусорных баков раздался шорох. Куча
гниющих отходов зашевелилась.
- Черт! Сашка, скорее!
Я схватил сестру за руку и потащил к выходу из тупика.
Она медлила и все время оборачивалась.
- Не смотри!
Быстрее, говорю!
Рык за спиной.
Оборачиваюсь,
выхватывая нож.
Тень человека, быстро передвигающегося
на четвереньках. Сердце сковал ужас, Саша остановилась,
прикипев взглядом к… Нечто.
- Лёш это… Мама?.. – тихий
шепот, но я отчетливо слышу каждое слово сестры.
Существо выбежало из тени, широкими звериными скачками.
Неестественно распахнутый рот и черные провалы глаз.
Искореженные, истлевшие, но до боли знакомые черты.
Толчок. Боль. Темнота.
Я открыл глаза. Все в серых
оттенках, будто негатив фотопленки. Фотопле… фото… ф… Голод.
Жуткий голод. Шорох шагов и чьи-то голоса.
Вскакиваю на
четвереньки. Крадусь.
- Есссть… ессссть…
еда.
Поделиться…
Так хочется к ней прикоснуться.
Провести ладонью по
волнистым каштановым волосам. Врыться в них лицом,
раствориться в ее запахе, в ее коже, в ее глазах. Таких
теплых, медово-карих, с золотистыми искорками в радужке. Она
вся теплая. От слов до взгляда.
Так хочется поцеловать
розовые губы, очерченные пухлым контуром самой
природой.
Так хочется прижать ее к себе, исчезнуть в ее
мягкости, в ее теплоте.
Так хочется. Но
нельзя.
Потому, что она не твоя.
- Малфой! На мне,
что, цветы выросли?
Потому, что она тебя
ненавидит.
- Ты слишком высоко ставишь себя в
биологической цепочке, Грейнжер. Цветы на тебе расти, не
смогут. Они завянут, – тебе хочется сказать ядовито, в
свойственной манере, но получается, как-то устало.
- Ты
жалок.
Она кривится, и, гордо подняв голову, проходит
мимо. Порой, ты удивляешься, как она попала в Грифиндор. Со
своим даром играть в надменность. А ведь такою не была. Но
слишком много навалилось на нее. Так же, как и на тебя. Ты
огляделся. В школьном коридоре пусто.
- Эй,
Гермиона!
Она замерла, как вкопанная. Обернулась, с
недоверием вглядываясь в твое лицо. Ты догадывался, откуда
такие эмоции. Ты никогда не называл ее по имени. А ведь оно
красивое, такое милое в своей необычности. У тебя на душе
теплеет, и ты повторяешь, запоминая вкус ее имени,
сказанного вслух.
- Гермиона, подожди.
Ты
приближаешься, внутренне радуясь, что она действительно
ждет. И смотрит на тебя, как на привидение. Вот, она совсем
близко, до «интимно близко» разделяет лишь шаг. И ты делаешь
его, останавливаясь напротив.
- Ты сбрендил? – почему-то
шепчет она, замирая монументом.
Ты молчишь, пытаясь
сохранить в памяти это изумление в безумно теплых глазах.
Они согревают замерзшую душу, даже не догадываясь о том, что
её лёд стремительно тает.
- Ты… - она замолкает на
полуслове, просто глядя в твои глаза.
Вот она. Так
близко. Иллюзия, будто она твоя. Вся, от кончиков ресниц, до
изумленно приоткрытых губ.
Ты наклоняешься. Медленно,
поднимая ладонь к ее лицу. Осторожно касаешься пальцами
кожи, одновременно с поцелуем. Она вздрагивает, от
неожиданности, а у тебя по телу пробегает волна тепла, от ее
мимолетной реакции.
Ты прекрасно знаешь, что этот
поцелуй ничего не изменит. Ни в твоей жизни, ни в ее судьбе.
Он завершится, так же неожиданно, как и начался.
Только
потом, ты всю жизнь будешь помнить это мгновение, а она
будет пытаться забыть.
Она смеется. Звонко и чисто, чуть откинув голову назад. Ты
удивляешься, чему можно радоваться в такое мрачное время, во
время войны. Ты никогда ее не понимал, а начинать уже
поздно. Сегодня ты откроешь Исчезательный шкаф, пропустив
Пожирателей в замок. И знаешь ведь, к чему это приведет. Но
отступать поздно. И меняться тоже. Слишком поздно, слишком
многого не изменишь, не повернешь вспять. Ты мрачно смотришь
на нее поверх стакана с соком. Красивая. Она всегда была
такая, с первых дней, как ты ее увидел. Сияющая внутренним
светом, теплая и солнечная. Гриффиндорка. Ты давно перестал
делить людей по факультетам, но от тебя ожидают обратного.
Тебя уже нарисовали, одели в нужный костюм и вручили
соответствующую маску. Отступать поздно, доказывать
бесполезно, остается только одно — соответствовать. И ты
делаешь это с сокрушительным успехом, уже никто не видит
тебя настоящим, а если и увидят, то не поверят. Только я
знаю тебя без грима. В любом месте, при любом свете, даже в
ослепляющей темноте. По твоим мыслям, по твоим эмоциям и
чувствам. Только ты окружён холодом и безысходностью. Как ни
странно, только ты. В твоей груди теплеет лишь тогда, когда
рядом присутствует она. И неважно, каким образом: в мыслях,
воспоминаниях или где-то поблизости. Она удивительно умеет
тебя согревать, даже не догадываясь об этом. А тебе эти
догадки и не нужны. Тебе нужно лишь это тепло и не важно,
что говоришь ты, и что отвечает она и ее друзья. Ведь это
лишь формальность, лишь роли, которые вам навязали. Нужно
соответствовать, нельзя разочаровывать окружающих. Ведь они
так расстраиваются, когда их мысли и ответы неверны. Ты
встаешь, нарочито медленно проходишь мимо их стола,
направляясь к выходу. Чувствуешь ненавидящие взгляды спиной
и оборачиваешься, чтобы их вернуть. Отступать нельзя, нужно
соответствовать. Одна ошибка — и роли не получится. Поттер
сжимает палочку, и ты видишь, как Гермиона его одергивает,
хмуро глядя на тебя. Она тоже соответствует. Девочка,
которая способна помиловать врага. Именно это тебя в ней
раздражает. Ее наивность, ее доброта. Она слишком обжигает
твое замерзшее сердце, поэтому ты не рядом, поэтому тебе не
нужны догадки. Тебе достаточно ее тепла на расстоянии.
Изобразив мерзкую усмешку, ты выходишь из зала, понимая, что
шум остался за спиной, а рядом лишь тишина. Она тебя
преследует, но ты не сопротивляешься, принимая ее.
Осмотревшись по сторонам, двигаешься в сторону лестницы,
наверх. Я знаю, куда она ведет, и недоумеваю. Седьмой этаж,
Выручай-Комната — зачем тебе сейчас туда? Ведь по плану ты
впустишь врагов ночью, пока все спят. А ты всегда
придерживался планов.
— Драко!
Тебя кто-то зовет, и
ты замедляешь шаг. Я тоже останавливаюсь, вглядываясь в
каждую черточку твоего лица, жду твоих действий и слов. Ты
оборачиваешься с выражением презрения в глазах. Ты так часто
надеваешь эту маску, что привык к ней, прекрасно зная, как
неприятно выглядит с ней твое лицо. Окликнувшая тебя девушка
приближается. Её интерес ощущается даже на расстоянии —
настолько он сильный.
— Чего тебе, Панси?
Твой голос
звучит небрежно, но ты терпеливо ждешь ее действий,
прекрасно зная, что она не такая простая, какой кажется.
Скорее всего, именно ее пророчат тебе в жены родители, но ты
стараешься об этом не думать, надеясь, что умрешь раньше.
Зря надеешься. Уж я уберегу тебя, обещаю. Панси подходит к
тебе совсем близко, так, что даже я, стоя у тебя за спиной,
вижу ее расширенные зрачки. Ты стоишь и смотришь на нее. Ты
совершенно неподвижен. Я знаю, тебе сейчас очень хочется ее
оттолкнуть и уйти, но ты продолжаешь играть по правилам
своего отца.
— Скажи, что ты задумал? Я вижу, ты что-то
скрываешь. Не хочешь ли рассказать?
Ты долго смотришь на
нее, думая о безнадежности всего женского пола. Ты считаешь,
что он вырождается, женщины становятся непохожими на женщин,
стремятся к равноправию и свободе. В аристократии
равноправия нет. Женщина всегда ниже мужа, его тень, которая
никогда не посмеет спросить его о чем-то в небрежном или
повелительном тоне. Панси меньше всего была похожа на
аристократку, хотя ее семья была на одном уровне с
твоей.
— Тебе лучше не быть здесь в полночь.
Ты
проговариваешь это тихо, холодным, бесчувственным тоном, и в
эту минуту очень походишь на своего отца. Но до него тебе
далеко. Ты не такой, такого как Люциус, наверное, больше не
существует, но ты его сын, и порой кажешься его отражением.
Но в отражении всегда все наоборот. Панси догадливая
девушка. Это ее единственное положительное качество, на мой
взгляд. Она больше не задает вопросов, просто стоит напротив
и смотрит. Я знаю, надеется на что-то. Но ты отступаешь на
шаг, разворачиваешься, и идешь в противоположную ступеням
сторону. Что отвернуло тебя от мысли проверить шкаф, я не
знаю, так как сейчас ты ни о чем не думаешь. В последнее
время ты часто мысленно молчишь. Порой сидишь на одном
месте, часами глядя в пустоту перед собой.
Мы идем
наверх. Поднимаемся куда-то очень долго, и я понимаю, что
путь лежит на Астрономическую башню. Ты странный парень, ты
так любишь одиночество, но я не даю тебе возможности побыть
одному. Ты не дождешься от меня такой форы. Мы выходим на
открытую площадку, ты подходишь к краю и смотришь вниз. Я
быстро оказываюсь рядом и обнимаю тебя за плечи. Не вздумай,
Драко. Моя задача охранять тебя до глубокой старости, и, уж
поверь, я справлюсь. Ты разворачиваешься и садишься на пол,
прислоняясь к низкой каменной оградке. Откидываешь голову,
закрываешь глаза. Я опускаюсь напротив и вглядываюсь в твое
лицо. Ты красивый. Сейчас замученный и бледный, с темными
кругами под глазами, но все равно красивый. Или мы просто
привыкаем к своим подопечным? Знаешь, Драко, я видела, как
ты родился, я не отпущу тебя далеко от себя, пока живешь, и
буду рядом в минуты твоей смерти. И потом, во времена, когда
тебя не будет, я буду безумно по тебе скучать. Потому, что
ты интересный. Ты необычный. И ты человек.
Мир вокруг
покрывают сумерки, накладывая тени на твое лицо. Ты
открываешь глаза, и смотришь на меня. Я знаю, что ты меня не
видишь, но ты смотришь так пристально, что, кажется, будто
бы твой взгляд направлен прямо на меня. Не сквозь меня, нет.
Именно на меня. Это странно. Я улыбаюсь.
Я была
хранителем у многих, и каждого сберегла до преклонных лет.
Но никого не хотела обнять.
Знаешь, Драко, когда-нибудь
твой ангел упадет с небес ради тебя.
По цвету зелье было грязно-серое, полупрозрачное, с
вкраплениями более густого, темно зелёного цвета. Профессор
Снейп посмотрел на него, а потом на зельевара.
-
Лонгботтом, - сказал он ровным, спокойным голосом, от
которого Невилл захотел залезть под стол. – Это что?
-
Зелье.
- Сам вижу, - зельевар согласился, вынув из котла
ложку-мешалку – зелье Невилла отразилось резко отрицательно
на её структуре, сделав её похожей непонятно на что, но зато
всем стало понятно, откуда в зелье Невилла были вкрапления:
это были отпавшие и полурастворившиеся части мешалки. –
Забавно. Ослабленный вариант универсального раствора.
Лонгботтом, как он у вас получился?
- Я... я всё по
рецепту делал, - слабо сказал Невилл. – Взял угля и
кактусинной эссенции в пропорции 1:2, потом добавил туда
орикалк-эрзаца в пропорции один к четырём-
- Поттер, -
профессор зельеварения вздохнул. – Объесните вашему другу, в
чём он уже неправ?
- Невилл, - Гарри виновато посмотрел
на друга: с самого начала урока, когда зельевар стал язвить
на порядок слабее обычного, и смотрел на всех учеников (а не
только на гриффиндорцев) так невидяще, все только и ждали
чьего-нибудь прокола, и Невилл не подкачал. – Уголь и
кактусинная эссенция – один к трём, а орикалк-эрзац надо
добавить под самый конец, а не вначале. Естественно, что у
тебя получилось чёрт знает что. Понимаешь?
Невилл
подумал, зарыдал, и выбежал в коридор.
- Класс закончен,
- меланхолично сказал всем оставшимся профессор Снейп. –
Поттер, передайте вашему другу, что ему нужны очки, вроде
как у вас.
Гарри промолчал.
Я, Гермиона, хочу сказать вам о том, что было после победы.
Казалось, даже дышать стало легко и свободно, но только не
нам двоим. Я имею ввиду нам с Гарри... Да, я целовалась с
Роном, но мы быстро разбежались в разные стороны. Мы
прекрасно понимали, что мы с ним совершенно разные люди. Мы
с Гарри рано, слишком рано позрослели и отбросили прежнюю
жизнь. Мы не могли теперь видеть этот мир так, как видели
обычные волшебники. Мы знали цену этого волшебного мига
жизни и счастья. Мы расплатились за него
сполна.
Когда я поехала вместе с Гарри к своим
родителям, я не думала, что все так обернется... Мы уже
хотели подойти к дому, где теперь они жили, как вдруг мне
захотелось понаблюдать за ними, как они живут сейчас, чем
занимаются и где работают. И мы с Гарри затаились под его
мантией— невидимкой. Увиденное потрясло меня: родители взяли
девочку и мальчика вместо меня... Заменили меня... Внутри
меня что — то начало плавиться, и я просто не смогла... Не
смогла вмешаться в их жизнь. Не могла сломать ее, несколько
невинных душ детей. Они жили своей жизнью, и для меня,
теперь, места не осталось... Мы молча дошли до отеля, где
остановились вместе с Гарри. Я никогда не думала, что Гарри
может быть таким понимающим... Я долго рыдала в ванной, пока
не пришел он. Выключил душ, вынес меня на руках из ванной,
даже не обратив внимания на мою наготу и завернул в
полотенце. Он сказал мне:
— Ты сильная, очень
сильная, что смогла поступить так... Я, наверное бы, не
смог...— я промолчала. Мне было по-настоящему страшно. Я не
знала, что мне делать теперь. Все было так запутанно и
болезненно, что даже думать не хотелось...поэтому я обняла
его вместо ответа и начала целовать...И мы не смогли
разомкнуть объятий... Так я первый раз оказалась в
постели.
Теперь я живу вместе с Гарри, в статусе
жены. У нас подрастает дочь и уже совсем большой сын. Но
меня до сих пор терзает сомнение, правильно ли я
поступила.
Кто может мне теперь дать ответ на него?
Может судьба?
"Здравствуй, мой дорогой дневник. Я давно тебя не открывал.
Прости... Может я трус или слабак, но я был не в силах
взглянуть правде в лицо. Мне было не до этого всего: было
восстановление Хогвартса после победы, долгое мучительное
лечение в Сент Мунго, похороны и... Обо всем по порядку.
Первое: благодаря заботам Гермионы, Снейп остался жив,
сейчас он заместитель директора. Да, директором у нас стала
МакГонагалл. Она просто великолепно со всем справляется. ...
Но я отступил от темы. Когда Дамблдор рассказал мне о
последней тайне, я решил вернуться, несмотря ни на что. Я
победил Темного Лорда. Но ... когда я сидел в Большом зале,
пытаясь найти моих друзей и сконцентрироваться, ко мне
подошла МакГонагалл и прошептала, что бы я шел в Больничное
крыло. Я взглянул на ее лицо — оно было неестественно белое
и глаза как— то даже испуганно смотрели на меня. Помню, что
я точно дошел до него. Помфри, вместо того, что бы дать мне
зелья и оказать квалифицированную медпомощь, подвела к
длинной, но маленькой комнатке. Я понял, что это стихийно
образованный морг. Она провела меня между рядами завернутых
в черный полиэтилен тел. Мы остановились с ней в самом
дальнем ряду, в конце. В воздухе пахло кровью, смешанной с
запахом пота и сладковато-притворным запахом тления и
гниения. Мне стало зябко, и я завернулся в жалкие остатки
моей мантии. Не дожидаясь моего вопроса, она молча сняла
полиэтилен с двух, лежащих рядом, тел. Мне стало дурно, и я
упал на колени. Нет, этого не может быть! Нет, нет .. Нет.
Это были Рон и Гермиона, тихо и мирно обредшие покой. Я не
помню, что со мной было, дорогой дневник. Может, я потерял
сознание, а может и моя душа умерла в этот миг... Я очнулся
в боксе госпиталя. После лечения, мучительного для меня,
целители выпустили меня. Когда я прошел мимо зеркала на
втором этаже, на меня взглянул высохший, измученный, с
потухшими глазами, которые были почти черные от душевной
боли, которая не отпускала меня теперь больше никогда. Я
как— то даже не заметил сам, как пришел в школу и сразу
пришел к директриссе. Она поняла меня и позволила остаться в
замке. Я, вместе с учителями, рабочими и эльфами,
добровольцами и оставшимися учениками восстанавливал
Хогвартс. Нам удалось его восстановить за три месяца тяжелой
и трудной работы, множества чар и заклинаний переналожены
или наложены по— новому.
Казалось бы, все должно
быть хорошо, но этого не было... Я жил, словно во сне. Меня
окружало облако боли и страданий. Я не мог спать. Почти
перестал улыбаться и смеяться. Кажется, радость покинула
меня и мое феноменальное везение просто исчезло. Я жил
только в мире снов, когда мог заснуть. Там меня всегда ждали
мои родители, Дамблдор, Сириус, Люпин и мои друзья, первые и
последние. Я снова начал встречаться с Джинни...
Но
недолго. Джинни предала меня. Однажды, после похода в
Хогсмит, я возвращался немного позже, чем ожидал сам. Я
хотел пройти по тайному проходу под гобеленом и уже отвел
руку, как увидел мою Джинни, которая целовалась с Драко
Малфоем. Я обратил внимание, что его руки уже просто
по-хозяйски залезли под ее раскрытую мантию...
С
этого дня я потерял покой. Мне не помогают забыться никакие
зелья, ни чары, ни крепкий алкоголь. Учителя разговаривали
со мной, давали советы, но все было безуспешно. Я, словно,
не видел и не слышал остальных людей. В итоге меня вызвала
МакГонагалл, что бы поговорить о моей весьма ухудшающейся
успеваемости. После разговора, ночь я провел на вершине
Астрономической башни.
Мне нечего сказать более,
мой дорогой дневник. Перед моими глазами каждую ночь стоят
мои друзья и родители, я слышу голоса ушедших и дорогих мне
людей. Они зовут меня. И я не могу им больше сопротивляться.
Нет ни веры, ни сил. Я не боюсь смерти...
Сейчас я
сижу у догорающего камина и держу в руках старую фотографию
двухлетней давности. Рон и Гермиона машут и улыбаются мне,
словно не зная, что их обоих ждет в будущем. У меня молча
текут по лицу слезы. Я хочу быть с ними. И я
буду.
Наверху, в моей тумбочке, куплен мной
великолепный яд. Я буду медленно и долго засыпать и уйду
тихо, без лишних слов, стонов, судорог... Не будет ненужных
слов, лжи и лицемерия. Кажется, только Снейп знает, что я
хочу сделать. Но он не сможет остановить меня.
...."
Я иду в свою спальню. Беру кубок и осушаю его
одним глотком до дна. Яд не имеет вкуса и запаха. Я просто
ложусь спать и мне начинает сниться сон. Я иду по дорожке от
света луны, вокруг меня ярко светят звезды... Боже мой, как
это красиво. Мне сейчас так легко, словно я сбросил на земь
лишний балласт. Я останавливаюсь перед красивыми воротами из
белого мраморного камня. Навстречу мне выбегает Гермиона,
целует меня и говорит :
— Я рада тебя видеть снова
Гарри. Пойдем, тебя все ждут...— она берет меня за руку, я
машинально сжимаю ее и глажу пальцы. Мне больше ничего в
жизни было не надо...
Мы шагаем прямо через ворота.
Только нас окружает белый туман, но я не боюсь его...Со мной
рядом Гермиона.
Сумки невероятно тяжелые, но оно того стоит – я привыкла,
чтобы ужин всегда получался на славу. Еще только шесть часов
вечера, а на улице уже темно. В воздухе кружатся снежинки,
под ногами хрустит снег. Осталось пройти квартал, и я уже
дома. Сейчас зайду, а он возьмет сумки, поцелует меня в лоб
и унесет покупки, крича с кухни, что я сумасшедшая, что
нельзя таскать такие тяжести. А потом я сяду к нему на
колени, и он будет греть мои закоченевшие руки. Так и
просидим весь вечер – молча. Я уткнусь носом в его волосы –
нет, они не сальные, они многие годы впитывали в себя пары
разнообразных зелий и теперь приобрели травяной запах,
который не вымывается и не выветривается.
***
До сих пор сжимается сердце, когда вспоминаю
битву за Хогвартс. Война – это очень страшно. Нет, я не
отважная гриффиндорка, в свое время шляпа отправила меня в
Рэйвенкло, но я делала все, что в моих силах. Замок не
должен был быть разрушен. Дети не должны были гибнуть. Это
не правильно. Тогда рыжий мальчик, кажется, Рон, сказал мне,
что Снейп в Визжащей хижине. Что надежды уже нет. Так быстро
я не бегала никогда в жизни. Физическая подготовка у меня
вообще ни к черту, но тогда об этом пришлось
забыть.
Он лежал на полу, весь в крови. Я знала,
что это когда-нибудь случиться. Моя гемофобия в тот момент
отошла на десятый план. Я достала шприц и ввела ему антидот.
Усовершенствованное змеиное противоядие – он сам его
когда-то сделал от этой огромной ползучей твари Темного
Лорда.
- Лили… - позвал он.
Сердце
болезненно сжалось.
- Тише-тише. Успеешь еще с
ней встретиться.
- Каролина? – Северус постепенно
приходил в себя. – Какого…
Да, меня он ожидал
увидеть меньше всего. А я просто не смогла позволить ему
умереть. Я люблю этого человека уже двадцать два гребаных
года. Был поцелуй, всего один, на шестом курсе. Это как-то
само собой получилось, но тогда моя жизнь изменилась
окончательно и бесповоротно.
Восстановили его
доброе имя, но в Хогвартс он не вернулся – занялся
изготовлением зелий на заказ.
Свадьба была скромная,
если это вообще можно было так назвать. Не было никаких
«согласны ли Вы быть с ним в горе и в радости, бла бла бла»…
Мы просто расписались, и четырнадцатого октября тысяча
девятьсот девяносто восьмого года я стала миссис Снейп. Я ни
на секунду не забывала, что он всегда любил и будет любить
только одну женщину. И этой женщиной была не я. Но мне
просто хотелось, чтобы он был счастлив, хотя бы чуточку. Не
многие супруги в сорок лет любят друг друга так же пылко,
как при первой встречи, безграничные взаимные чувства уже не
были обязательным условием для брака. И потом – одной моей
любви вполне хватало на нас двоих.
Нет, я совсем
не похожа на нее. У меня темно-каштановые волосы и карие
глаза. Бываю резка в высказываниях. Не знаю, зачем нам обоим
это надо. Может, чтобы скоротать свои никчемные дни не в
одиночестве? Так скажем, я вполне подхожу на роль его
заботливой жены, которая всегда поддержит мужа во всем,
разделит интересы и взгляды, а на завтрак, обед и ужин из
кухни будет доноситься аппетитный запах.
Впрочем,
надо признать, что наши ночи полны страсти. Каждый раз
засыпаю и просыпаюсь в его объятьях. Он всегда крепко
прижимает меня к себе. Если я просыпаюсь раньше, иногда
приношу ему завтрак в постель, а он ругается, потому что не
хочет просыпаться один. И надо отдать ему должное – он
никогда не называл меня ее именем.
Но как бы там ни
было, я знаю, как он страдает. Иногда по вечерам, когда я
готовлю ужин, он уходит в комнату, достает старую пыльную
коробку из-под кровати и прижимает к груди фотографию Лили.
Когда я болею, он сам варит мне зелья, не
доверяет аптекам. Ночами стоит у котла, измельчает
ингредиенты, строго придерживаясь своих рецептов, а весь
следующий день не отходит от меня. У него после таких
бессонных ночей круги под глазами, и я всегда отправляю его
отдохнуть, но Северус Снейп – человек упрямый, не ложится,
пока я не приму все лекарства и не буду себя чувствовать
лучше, а потом проваливается в сон прямо в верхней одежде на
диване в гостиной.
Со мной ему хорошо, но с ней бы
он был на седьмом небе от счастья. Он дарит мне легкий
поцелуй, когда я ухожу на работу, а ее он бы крепко сжимал в
своих объятьях и просил бы вернуться поскорее. И я даже не
знаю, чего мне еще надо. Я замужем за любимым мужчиной,
который относится ко мне со всей заботой и нежностью. Хотя,
наверное, в этом то все и дело. Да, меня он хочет. А ее он
любит.
Не так давно я узнала о наследстве Ровены.
Легенды гласили, что мудрой Рэйвенкло когда-то удалось
создать что-то наподобие маховика времени, только эту вещь
можно было использовать лишь раз. Человек возвращался в
довольно далекое прошлое, и мог полностью изменить судьбу, в
том числе и спасти умерших. Якобы Ровена уничтожила эту вещь
незадолго до своей смерти, чтобы никто не наделал глупостей,
но мало кто верил в это.
Гарантии на то, что эта
вещь действительно существует, не было. Но попробовать
стоило. Я собирала любую информацию о наследстве одной из
основательниц Хогвартса и уже была почти на пол пути к
победе.
Однажды вечером Северус нашел папку, куда
я собирала всю необходимую информацию.
- Каролина!
Подойди, пожалуйста.
- Да, что такое? – меня
передернуло, когда я увидела папку в его руках.
- Что
это?
- Это? Да так… Наткнулась в библиотеке
когда-то…
- Зачем ты собираешь информацию? – он
отчитывал меня, будто провинившуюся ученицу.
- Мне
просто интересно! Что такого?
- Хотя бы то, что
сорокалетние женщины такими вещами не интересуются.
-
Что мне теперь, в монастырь уйти? – меня немного задело его
упоминание про возраст.
- Я совсем не это имел ввиду.
То есть… Я не это хотел сказать… Слушай, хватит пудрить мне
мозги! Отвечай, зачем тебе это надо?
- Разве мне не
может просто что-то нравиться? Почему ты кричишь на меня
из-за этого?
- Извини. И все-таки я не понимаю. Почему
ты просто не расскажешь мне?
- Я хотела, но не
сейчас.
- Так, – он глубоко вздохнул. – Говори.
-
Эта вещь, она… Она позволяет вернуться далеко в прошлое…
Изменить судьбу… Спасти мертвых…
- И что?
- Ну
ведь ты хотел бы спасти…
- Кого спасти?
- Ты лучше
меня знаешь, Северус. Вернешься лет на двадцать пять назад.
У тебя будет только один шанс все исправить. И промолчишь в
определенный момент, и сделаешь правильный выбор… И будешь
счастлив с ней.
- Поттер. Он должен был появиться на
свет, чтобы через семнадцать лет уничтожить Темного
Лорда.
- Не он, так другой. Мало ли родителей бросали
неоднократный вызов Темному Лорду?
Северус
выдержал паузу, а затем спросил:
- А ты?
- А
что я? Если все будет хорошо, на шестом курсе уже будешь
встречаться с ней. И не будет никаких случайных поцелуев с
кем-то вроде меня. В двадцать пять выйду за кого-нибудь и
рожу ему детишек.
Около минуты мы стояли молча.
Снейп листал папку, просматривая собранную мной информацию,
а затем вдруг кинул все бумаги в камин, провел рукой по моей
щеке и посмотрел прямо в глаза.
- Зачем? – шепотом
спросила я. – Ты ведь любишь ее.
- Ты так уверена, что
мне с тобой плохо? – он усмехнулся.
- Может, и не
плохо. Но с ней тебе было бы лучше.
- Не понимаю, зачем
тебе все эти трудности?
- Я просто хочу сделать тебя
счастливым.
- Уже сделала.
***
Я
открыла глаза уже в кровати. Северус сидел за письменным
столом и что-то писал при свете двух свечей.
-
Глаза так испортишь. – я приподнялась на локтях. – Кстати,
сколько времени?
- Одиннадцать.
- Уже? А как
я…
- Ты задремала, - он улыбнулся. Улыбался и до сих
пор редко.
- Левитировал меня сюда?
- Зачем же?
Не хотел будить тебя, перенес на руках.
- Да ты с ума
сошел, Снейп. Я очень тяжелая.
- Глупости.
-
Ложись, поздно уже.
Справившись с бесконечными
пуговицами своего сюртука, он лег рядом. Было очень холодно.
Он обнял меня, и я прижалась к нему спиной.
-
Северус?
- М?
- Спасибо за все.
Он
ничего не ответил, лишь поцеловал меня в макушку и обнял еще
крепче.
Не знаю. Может быть, этот человек и любит
меня. Хоть чуточку. Самую малость. И пусть я никогда не
стану самой дорогой, самой любимой, но вместе нам
определенно лучше.
Когда мы умрем, Северус будет рядом
с Лили, я думаю. Да и черт с ней, лишь бы он был
по-настоящему счастлив. Я хочу этого больше всего на свете.
Люпин задумчиво смотрел на Лили и Джеймса, неловко вертя в
пальцах какую-то травинку. Чтобы привлечь внимание оборотня,
не откликавшегося на имя, Сириусу пришлось толкнуть его в
плечо.
- Эй, ты чего?
- Завидую Джеймсу.
-
Почему?
- Он влюблен.
Блек нахмурился, пытаясь
понять друга.
- Ты тоже хочешь?
- Да.
- В чем
проблема?
Ремус пожал плечами. Проблема в том, что он –
оборотень, ему в любом случае не видать счастья, и любовь
для него обернется только болью. Но вслух было сказано
совершенно иное, но отчасти являвшееся правдой:
- Не в
кого.
Задумчиво посмотрев на поникшего Лунатика, Сириус
негромко, так, что его слова мог заглушить внезапный порыв
ветра, предложил:
- Влюбись в меня.
